ПЕНЬКОВЫЕ ЧУНИ И ЛЬВИНОЕ СЕРДЦЕ
Разумеется, и в Оптиной Толстого неминуемо должно было постигнуть разочарование, сродни киевскому. Хотя бы потому, что, как и в 1879-м, при поездке в Лавру, он решил отправиться в паломничество в «народной», мужицкой одежде. Но при этом ехал он к монахам — как положено христианину: как равный к равным, будучи готов быть не только духовно напитываемым, наставляемым, но и защищать ту Истину христианского учения, которую познал, исследуя евангелия, за последние два года и в которой не должен был и не мог сомневаться.
Итак, 10 июня 1881 года, в 11 часов утра Толстой вышел из дома в белом кафтане, в простой, хотя чистой синей (по другим сведениям – тоже белой) мужицкой блузе и… лаптях, изготовленных в деревне на заказ. В холщовом «странническом» мешке, заботливо сшитым Софьей Андреевной, помимо сухарей, носовых платков, любимой подушечки и прочего, была и запасная пара обуви — привычные сапоги.
Взяты были, конечно, и деньги – и для себя, и для раздачи по дороге нищим.
Сопровождали Льва Николаевича в паломничестве в этот раз двое: яснополянский учитель Дмитрий Фёдорович Виноградов (тощий, долговязый, заядлый курильщик, переписывавший Л.Н. Толстому черновики его религиозных сочинений после его ссоры по этому поводу с женой; в 1884 г. сбежал и стал церковным псаломщиком) и Сергей Петрович Арбузов (1849 - 1904), рыжеволосый, кривоногий деревенский столяр и преданный слуга в доме Толстых, весёлый плут, обожатель винишка и женщин (позднее, в 1883 году, его рассчитала и изгнала из дома Софья Андреевна). Оба попутчика не разделяли толстовского радикализма в отношении одежд и вышли в обычных своих костюмах, а щёголь Арбузов даже захватил с собой изящную белую шляпу-«котелок» (ясный пень, для Толстого это было нежелательно — но что ж поделать?..).
|
|
|
Сергей Петрович оставил хорошие воспоминания о путешествии, к которым мы и будем обращаться.
Верный Арбузов недаром советовал не надевать лаптей, по крайней мере, до Крапивны. С непривычки они начали сильно тереть ноги Толстому, но он терпел, лишь прося попутчиков в первый день идти не шибко…
Арбузов передаёт любопытный диалог Толстого с наблюдательной старой («лет сорока») бабой с вёдрами и коромыслом, состоявшийся в тот же день 10 июня, когда путники проходили деревню Головеньки <около 15 км. от Ясной Поляны; нынче – входит в МО Головеньковское. – Р. А.>:
«Поздоровавшись с нами, она спросила, куда нас Бог несёт — не молиться ли. Граф ответил утвердительно. На вопрос, в какой монастырь мы идём, он сказал, что идём в Оптину пустынь.
— Небось ты в монастыре останешься навсегда.
— Не знаю, может быть, — отвечал граф.
|
|
|
— Да, тебя-то оставят, а вон его, — указывает она на меня, — не оставят» (Арбузов С. П. Из книги «Воспоминания бывшего слуги графа Л.Н. Толстого» // Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников. – М., 1978. – Том 1. – С. 294).
Как видим, «искушение» оставления семьи, о котором Толстой разговаривал 5 мая с Сютаевым — всё не оставляло Толстого… По иронии судьбы, через 29 с лишком лет, после очередного (на этот раз — рокового) бегства от семейства, Толстой снова направится в Оптину — всё с теми же, и на этот раз сильнейшими, чаяниями: «как-нибудь» (не «каясь» и не разделяя с монахами веры в православие) поселиться при монастыре или хоть рядом с ним...
Намеренно обойдя Спасское, в котором жила родня жены (двоюродные сёстры), Толстой заночевал в селе Селиванове (25 км. от Ясной) на полу, на соломе, — в сенях избы зажиточного, но не особо гостеприимного мужика. Вышли в 4 часа утра (Толстой: «Приятно идти утром, как легко дышится!»), и в шестом часу уже достигли постоялого двора в Крапивне (в то время — уездный город в 28 верстах от Ясной Поляны). Отдыхали до трёх часов пополудни, пообедав лучшими уездными “гостинцами” — чаем, квасом, молоком, рыбой и яйцами…
Вот, тут-то лапотки толстовские и «сработали»!.. Н.Н. Гусев передаёт:
|
|
|
«Стоявший в соседнем номере незнакомый еврей уговаривал полового донести полиции: «Так-то в Киеве в лапти обувались, а что наделали?» (он разумел еврейский погром весной того же года)» (Гусев Н.Н. Материалы… 1881 – 1885. С. 41). Конечно, никто всерьёз не отнёсся к страхам такого «блюстителя порядка»!
Перед выходом Толстой написал жене первое (и самое длинное) из четырёх (включая две телеграммы) посланий этой поездки. Приводим его полностью.
«2-й час после полудня. Крапивна. Дошёл хуже, чем я ожидал. Натёр мозоли, но спал, и здоровьем чувствую лучше, чем ожидал. Здесь купил чуни пенёчные, и в них пойдётся легче. — Приятно, полезно и поучительно очень. Только бы дал Бог нам свидеться здоровым всей семьёй, и чтоб не было дурного ни с тобой, ни со мной, а то я никак не буду раскаиваться, что пошёл. — Нельзя себе представить до какой степени ново, важно и полезно для души (для взгляда на жизнь) увидать, как живёт міръ Божій, большой, настоящий, а не тот, который мы устроили себе и из которого не выходим, хотя бы объехали вокруг света.
Дмитрий Фёдорович <Виноградов> идёт со мной до Оптиной. Он тихой и услужливой человек. — Ночевали мы в Селиванове у богатого мужика, бывшего старшИны, арендатора. Из Одоева напишу и из Бѣлёва напишу. Я очень берегу себя и купил нынче винных ягод для желудка.
|
|
|
Прощай, душенька, целую тебя и всех.
Если бы ты видела вчера на ночлеге девочку мишиных <М. Л. Толстой, сын Льва Николаевича, род. 20 декабря 1879 г. – Р. А.> лет, ты бы влюбилась в неё — ничего не говорит и всё понимает, и на всё улыбается, и никто за ней не смотрит.
Главное новое чувство это — сознавать себя и перед собой, и перед другими только тем, что я есмь, а не тем, чем я вместе с своей обстановкой. — Нынче мужик в телеге догоняет. «Дедушка! куда Бог несёт?» — В Оптину. — «Что ж, там и жить останешься?» И начинается разговор.
Только бы тебя не расстраивали большие и малые дети, только бы гости не были неприятные, только бы ты сама была здорова, только бы ничего не случилось, только бы... я делал всё самое хорошее, и ты тоже, и тогда всё будет прекрасно.
НА КОНВЕРТЕ: Въ Ясенки, въ Ясную Поляну. Ея Сіятельству Графинѣ Софьѣ Андревнѣ Толстой» (83, 285 - 286).
Будто сговорившись в это путешествие, люди крестьянского трудового народа спрашивали у Толстого, не хочет ли он насовсем остаться в Оптиной, при монастыре… а он и сам обдумывал это! И мотив был более чем весомый: стать не только по самоощущению, но и по внешнему положению «тем, что есть» перед Богом — без мирских богатств, званий и прочего… Но по этому же письму мы можем заключить: никакого окончательного решения уйти от семьи Толстой не только не принимал, но и не смог бы... и терпел их, какие есть, ещё почти три десятка лет!
Не дожидаясь письма от мужа, Софья Андреевна на следующий день, 12 июня, посылает в Оптину (куда Толстой ещё не добрался) своё письмо:
«Милый Лёвочка, не знаю, с чего и начать письмо. Эти два дня были разные события, и мне кажется, что уже так давно, что ты ушёл. Во-первых заболел мой Миша так, как ещё никогда он в своей жизни не болел. Жар сильнейший, стонет, не ест, не играет. Сегодня ему гораздо лучше, но я две ночи не спала с ним.
Вчера к обеду приехала Хомякова <Анна Сергеевна Хомякова, дочь тульского губернатора. – Р. А.> с <Л. Д.> Урусовым. Хомякова была очень мила и я продолжаю находить её очень симпатичной, а на Урусова напустились сначала Серёжа брат, который вчера же слез с курьерского на Козловке, а потом напала Таня за непоследовательность его христианства. Играли в крокет (без меня), разговаривали и уехали часов в десять. Серёжа рассказывал о приёме их государя, но ничего особенного. Императрица начала разговор со слов: «какое ужасное время!» Потом государь спрашивал, кто где служит, благодарил и велел благодарить «товарищей», как он выразился. Серёжа должен был держать речь первый и говорил хорошо, как он мне сказал. <Речь идёт о том, как тульское дворянство представлялось вступившему на престол новому русскому императору Александру III. – Р. А.>
Он очень доволен и его занимает, что все газеты об этом пишут. Сегодня после обеда он уезжает на лошадях в Пирогово и выпросил отпустить Таню, на что я и согласилась. Там никого нет, кроме своих, мне свой дом оставить нельзя, а то я бы поехала. Её назад привезёт Серёжа же.
Илья ничем не занимается, сегодня поехал по поезду в Тулу; но отказать ему — это повторение было бы той сцены, как при тебе, потому что часы готовы и их надо взять. Он по поезду же вернётся. Серёжа поехал на <речку> Бороломку, где спустили мельницу — ловить рыбу. Он третьего дня вернулся из Тулы и привёз — кого бы ты думал? — Богоявленского.
[ ПРИМЕЧАНИЕ.
Николай Ефимович Богоявленский (1862 - ?); в 1879 – 1880 гг., будучи гимназистом восьмого класса в Туле, давал уроки мальчикам Толстым в Ясной Поляне. В то время юноша Богоявленский — убеждённый нигилист и атеист. В 1881 г., поступил на медицинский факультет, но был вышвырнут с учёбы за участие в недозволенных студенческих сходках. После этого — от испуга уверовал в Бога. Только в 1886 г. получил, с грехом пополам, звание лекаря. Позднее — земский врач в Лошакове Данковского уезда Рязанской губ. В 1891—1892 гг. работал с Толстым на голоде и тогда был ещё его единомышленником. Впоследствии Богоявленский отрёкся от Бога, Иисуса и Льва и обратился к исповеданию церковного православия. Канул в Лету. Последнее известие о нём относится к середине 1930-х гг., когда он работал врачом на фабрике «Пролетарка» в г. Калинине (СССР). – Р. А. ]
У меня с Серёжей было объяснение, я ему высказала своё неудовольствие и сказала, что ты неодобрительно смотрел даже на то, что он сам к нему зашёл. Серёжа был кроток и сказал, что впредь будет осторожнее. Богоявленский был противен, перорировал [разглагольствовал] о вреде хороших манер и спорил с тётей Таней. Я эти дни мало спорю, всё молчу. У Тани дети здоровы. Моего Мишу тоже сейчас велела вынести погулять. Мы купаемся, ягоды поспевают; жарко очень, и скучно без тебя. Я думаю тебе мученье идти с ношей в эту жару, и я очень боюсь за твою голову. Надеюсь, что ты самую жару сидишь в тени или спишь, и что не будешь потный пить, купаться, что ужасно вредно, удар может сделаться.
Получила я без тебя два письма к тебе: одно от <Петра Фёдоровича> Самарина, полное раскаяния и даже чувства, другое от <Владимира Васильевича> Стасова, насчёт твоей рукописи. Это сложно, сам прочтёшь. Очень жаль, что это время тебя не будет дома.
[ ПРИМЕЧАНИЕ.
Трагикомичная история ещё 1880 года, описанная в кн. «Лев Толстой и В. В. Стасов»:
«В. В. Стасов не раз рассказывал, как он долго упрашивал Софью Андреевну подарить в Публичную библиотеку часть рукописи из «Войны и мира», но графиня всё не соглашалась. Наконец, в самый момент отъезда Стасова она принесла ему свёрток. И — о ужас! — среди последних разговоров с Толстым и прощаний, он забыл захватить этот драгоценный свёрток! Никакие просьбы и извинения не могли смягчить разгневавшуюся на такую действительно непростительную небрежность графиню. И лишь много лет спустя она подарила рукопись Публичной библиотеке» (Цит. по: ПСТ. С. 161). ]
Собирался к нам <Владимир Сергеевич> Соловьёв профессор, хотел приехать после Земского собрания Самарин (это Бог с ним), потом Тургенев; Бестужев в воскресение; велел сказать, что брата привезёт, и т. д. Всё это мне было бы интересно, но что же делать; ты, может быть, и вероятно даже, рад.
Надеюсь, что ты будешь здоров, не слишком себя заморишь и приедешь домой раньше обещанного срока — десяти дней.
Привёз Богоявленский лекцию Соловьёва, литографированную; очень интересно было прочесть, я её тебе оставила.
Прощай, милый друг, кажется всё написала, но не знаю, писать ли ещё или нет, и куда?
Целую тебя и ещё, и ещё прошу беречься и соблюдать себя.
Соня» (ПСТ. С. 159 - 160).
«Между строк» в письме читаются целый ряд Софьиных упрёков вдогонку мужу: мол, вот ты ушёл — а тут младшие дети болеют, старшие — к атеистам “на огонёк” заходят, да ещё столько гостей к тебе в дом ломится!.. Но в том-то и дело, что Толстой, терпеливо удержавший себя при семье до 1910 г. — ушёл от всех Стасовых — Соловьёвых — Самариных, да и от Сонички своей дальше, чем они тогда подумали. И – слава Богу! – невозвратимо.
Далее путники миновали сёла Ченцовские Дворы, Дубки, Рождествено и добрались до крупного села Монаёнки (от Белёва ещё 22 версты). Везде по пути Толстого неприятно поражала нищета и грубость крестьянской жизни. «Удивляешься, как они живы» — записал он в Дневнике.
В Ченцовых Дворах удалось снова чуток развлечься. У вдовы умерли двое сыновей из четырёх, и соседи, «обчество» (т.е. община), решили отобрать у неё половину двора с постройками и прочим, зажитым покойным мужем и сыновьями. Вдова в присутствии Толстого жаловалась волостному старшИне, прося заступничества, и Толстой решил от себя расспросить её. В обычных российских традициях (“не-дай-бог-вынесть-сор-из-избы”), старшина напустился на нищего, обношенного старика, требуя предъявить паспорт, которого у многих нищих, действительно, не было. Ликующий Арбузов тут же сунул старшине паспорт Льва Николаевича. Старшина оказался не грамотен, и с позором передал паспорт сыну, научившемуся читать, служа кучером в Петербурге. И сын громогласно, как первоклашка букварь, по складам прочёл: «Граф Лев Ни-ко-ла-е-вич Тол-стой!».
Эффект был предсказуем и могуч:
«Как от грома и молнии народ прячется под защиту строений, так и от слов “граф Толстой” всех, старшину с сыном, артель крестьян-рабочих и бабу-просительницу, всех в несколько минут как дождём смыло, только я да граф остались на крыльце» (Арбузов. С. 303).
Вот ещё записи Дневника Л.Н. Толстого об увиденном, отчасти выражающие и его думы и впечатления:
11 июня. <Передаёт речь мужика.> «Подходи к земле. У помещиков много. Кормиться нечем. Бьёшься и нанять негде. Царя убили дворяне за крестьян» (49, 139).
12 июня. Ченцовские Дворы. «Стоянка у старшины. Он пришёл пьяный. Толстый, пухлый, брыкает жену босой ногой. Она зубоскалит.
Бабы яровитые. Обнажила пухлую белую ногу, где болит. Идёт тихо с цветами. Ванька, сыграй песенку. Сын играет, сидя на поручне. Девчёнка одна, любимица, бежит. Воструха — камушками играет» (Там же).
13 июня. «Кондратия знаешь? За руку тебе бы в городе. — Я никого не обругал, ничего не украл. Плачет. Глазами.
Как нам их учить?» (Там же).
«Лошадь закапывали, дурно пахнет. 11 человек до обеда. Лошадь поминать» (Там же).
<Передаёт речь мужика.> «А. М. попил нашей крови, сукин сын, его долбнёй не убьёшь» (Там же).
(«Долбнёй не убьёшь» — узнаваемое выражение, в числе тех, которые Толстой позаимствовал для речи своих “народных” персонажей — например, сапожника в рассказе «Чем люди живы?»).
«К мельнице. Работник не пускает, рассказывал, как воды выпил разной, ослаб, хозяин его — сумку на плечо. Никто не дал чаю, принял нас за надсмотрщиков. Гроза заходит. Встретился мужик на телеге. «Свези». Солдат не пустил» (Там же. С. 140).
14 июня. Монаёнки. «Холсты стелят в поле. Мужик Мананской сеит гречиху с сыном — простое, доброе лицо, — сын внимательный.
Читал писание. Ануфреевна догнала, извинялась, послали ей деньги с молодкой. «Душечка». — Владимир Акимович. Добрый, радостный. Сборы его по приходу хлебом. Тёща сердитая. Другой священник. На собаку пуделя похож. Нагорная проповедь. “Я сиволапый”.
К Акимовне, стёжка по коноплям. С задов во двор. Сама отперла. Маленькая, кроткая, подслеповатая, в белой рубахе. Изба 10—8 арш., с половиками. Поила чаем, мёдом, с лопаточкой. На свечи 20 к. работница. Козочка» (Там же).
Упомянутый «сиволапый» священник — о. Владимир, или просто Владимир Акимыч — был хорошо известен и любим в Ясной Поляне. Он работал народным учителем, но мечтал получить место священника, в чём ему и помог “по блаточку” Лев Николаевич. Арбузов вспоминает:
«Отец Владимир был на гумне; мы вошли в дом и попросили разыскать его; жена пошла за ним и привела вскоре. С графом отец Владимир расцеловался. Скоро был готов чай, мы пили чай, обедали, отдыхали, снова пили чай…» (Арбузов. С. 305).
В это время к о. Владимиру заглянул “на огонёк” другой поп, и Лев Николаевич не преминул «для разогрева» перед Оптиной поспорить с ним об истинном понимании христианства — и, конечно, уложил на обе лопатки! Поп ретировался, а Лев Николаевич, для закрепления успеха, отправился на собрание местных раскольников...
Вечером 13-го он написал в Монаёнках второе (и последнее в эту поездку) письмо жене (отправлено уже 14-го, из Белёва):
«Хотел писать из Одоева, но мы свернули на Мананки. Оттуда и пишу теперь, от Владимир Акимыча. Он нас отлично принял. Я сейчас был у раскольников. Менее интересно, чем я думал. Шли мы очень хорошо. Здоровье моё совсем укрепилось. — Сплю и днём и ночью. Владимир Акимыч настоял на том, чтобы подвезти нас. Я пишу у него, полна комната народа, и потому письмо нескладно и коротко. Припишу ещё в Белёве, коли успею.
Дай Бог, чтоб было у вас всё хорошо. Л. Т.» (83, 287).
Застеснявшийся что-то своего умного и религиозно-активного гостя, поп Володя ещё до зари 14 июня «запряг в телегу пару лошадей и предложил Льву Николаевичу довезти его до Белёва, от чего граф не отказался» (Арбузов. С. 305).
Ранний час не выручил бедного Владимир Акимыча. Он всё-таки попался на глаза односельчанину, который через с лишком полвека, уже стариком, в беседе 10 апреля 1934 г. с редактором Полного собрания сочинений Л.Н. Толстого с удовольствием вспомнил, как он единственный раз видел Толстого: «идя по дороге, он был поражён, увидев местного священника Владимира Акимовича сидящим на козлах и правящим вместо кучера, — оказалось, что в экипаже сидел Толстой» (83, 288).
В дальнейшем к нашей теме имеют отношение только две телеграммы Толстого (см.: 83, №№ 172 и 173) посланные им жене при возвращении из Оптиной. В первой из них, посланной 16 июня из Козельска, Толстой благодарит за полученное им единственное, приведённое нами выше, письмо Сони. Вторая же из телеграмм, 18-го из Калуги — сугубо «путевая»: Толстой сообщает, что приедет 19-го в 2 ч. пополуночи в Тулу, на Ряжский вокзал, и просит выслать туда шарабан…
Но и сама поездка в Оптину пустынь имеет настолько огромное значение и в дальнейшем развитии отношений наших адресатов и в целом Толстого с членами семьи, и для его мировоззренческой эволюции, что мы никак не можем обойти её хотя бы самым кратким освещением.
К вечерней трапезе усталые паломники явились к своим «собратьям во Христе». Встретили они Толстого, разумеется, «по одёжке» — то есть совсем не по Христу… Арбузов вспоминает:
«Звонил колокольчик на ужин, мы с котомками за плечами вошли в трапезную; нас не пустили в чистую столовую, а посадили ужинать с нищими. Я посматривал на графа, но он нисколько не гнушался своими соседями, кушал с удовольствием и пил квас, который ему очень понравился»(Арбузов. С. 305).
В Дневнике Лев Николаевич так рассказывает о своём ужине в монастырской столовой:
«Оптина пустынь. Пришли в гостиницу. Ефим сердитый. <Монах, обслуживавший столовую.> “Здесь странноприимный дом. Вот здесь и спи. Ты нажрался, а я не ел. Вот сюда сядь…”» (49, 141).
«Гостеприимство» и любовную «заботу», как видим, Толстому в Оптиной явили типично российские, традиционные, до боли знакомые и современным, начала XXI столетия, не богатым путешественникам по России…
А дальше в Дневнике — свидетельство тщетных попыток Толстого получить крышу над головой:
«Во всех гостиницах отказ с ложью. И господам не даём» (Там же).
Толстого неприятно поразил не сам отказ в приюте, а именно эта подлая ложь. Подлость её тут же подтвердил верный и умный Арбузов. Прихорошившись и водрузив на голову свой щегольской белый цилиндр, он направился прямиком к гостинику и повертел у того перед носом «волшебной» денежкой:
« — Батюшка, вот вам рубль, только дайте нам номер.
Он согласился и отвёл нам номер, причём сказал, что нас будет трое: третий — сапожник из Болховского уезда. Я достал из котомки простыню и подушечку, приготовил графу постель на диване; сапожник лёг на другом диване, а я постелил постель на полу недалеко от графа» (Арбузов. С. 306).
Сапожник отличился способностью звонкого храпа, а номер весь буквально “шевелился” от клопов, и Софья Андреевна с состраданием упоминает в мемуарах (конечно, со слов мужа), что «он две ночи, после усталости от ходьбы, не мог всё-таки спать» (МЖ – 1. С. 337).
На следующий день, ещё не раскрывая своего инкогнито, Толстой отправился на сбор впечатлений от “святого места”. Сперва он понаблюдал жизнь рабочих монахов — как они пашут, косят, занимаются ремёслами… Толстого неприятно поразило за общей трапезой, что, хотя перед едой и зачитывалась дежурным монахом общая молитва — «молиться никому не хотелось и никто не молился» (Там же).
А вот запись от посещения женского отделения монастырской гостиницы:
«В женской помутка: Монах кричит. Я тебя свяжу, дрянь! Зашли, вонь ужасная, дочь плачет. Вторую ночь не даёт спать, дерётся. Загогочет, как жеребец, и завоет. […] Скула на сторону. […] В церкви запели “Отче наш”. Она говорит: “проклятый”. На спине кругом елозит. Не даёт спать. Насрано на полу. […] В Тихвине связали. Ни искры жалости у монаха» (49, 142 - 143).
Женщину психически больную привезли суеверные идиоты, конечно же, для «чудесного излечения».
В книжной лавке («образки, крестики, ленточки, ладонки, книги» — 49, 142) Толстой стал свидетелем того, как мнимо-христианская церковь «православия» служила и служит распространению собственных суеверий — старательно удерживая паству от знания и исполнения истинного учения Христа. Женщина из г. Богородицка просила книгу для грамотного сына. Монах-книгопродавец всучивал ей типичные церковные поделки под названием «Молитва кающегося грешника», «Описание Оптиной пустыни» и под. Толстой попросил дать женщине Евангелия, на что получил злой и категоричный ответ: «Это им нейдёт!» Книга евангельских текстов, действительно, была очень дорога — не для простого народа… На глазах изумлённого и тихо ненавидящего его книгопродавца нищий «странничек» в пеньковых чунях отсчитал из богатого кошеля потребную сумму, купил Евангелия и отдал книгу женщине.
Вернувшись в номер-клоповник, Толстой застал сапожника пьяным. Язык у того развязался, и, вопреки обычной набожности, он бранил монахов, обходившихся с ним очень грубо: «Шёл, шёл, думал благодать найти, а они ругают» (Гусев Н.Н. Материалы… 1881 – 1885. С. 42). Эти жалобы совпали с собственными его разочарованиями в монастыре, на который он в 1881 г. в первый раз взглянул глазами не церковного суевера, а свободного христианина Христа — и потому не мог уже там обмануть самого себя и «найти спокойствие души и удовлетворение запросам её» (МЖ – 1. С. 338).
Между тем поступок его в книжной лавке приблизил раскрытие его инкогнито. Монахи зашушукались… история с описанием внешности странного «нищего» с портмоне достигла ушей одного из них, бывшего крестьянина, жившего прежде в Ясной Поляне. Тот, подсмотрев, узнал в нищем «барина графа» и, конечно, оповестил о «дорогом госте» и настоятеля, о. Ювеналия, и «старца» Амвросия. От их имени в клоповник явилась “покаянная” депутация из двух монахов, смиреннейше предложивших “его сиятельству” перейти в гостиницу первого класса, «где всё обито было бархатом». Толстой даже не успел переодеться, и в чунях пеньковых, но уже с эскортом (или под конвоем?) проследовал в богатые апартаменты. Слуга Арбузов, храня самоуважение, пожелал остаться в комнате третьего класса — с умницей сапожником и премилым крещёным жидом (поселённым на место Толстого), с которыми ему было «очень весело» (Арбузов. С. 307).
Конечно же, теперь настоятель и «старец» даже сами желали видеться и беседовать с богачом и знаменитостью. Первая беседа в тот же день состоялась у Толстого с Ювеналием. Дневник Толстого:
«К Ювеналию. 4 комнаты. Половики мягкие, для молитвы. Иконы, картины, жалузи. Длинные, сивые космы, крупные руки, тонкий, вострый нос. — Зашла речь о толкованиях Павла, церкви, отцов. Я не могу допустить. — Про Магомета, пожалуйста, не говорите. Судить, воевать надо. Положить живот за други своя — это значит воевать. Обязаны защитить.
Начальство и власти. Церковь свята. — Плотская брань. Прелесть гордости, прирожёная» (49, 143).
С настоятелем Ювеналием Толстой смело говорил о том, как церковь извратила учение Христа, признавая неравенство людей и насилие правительств: суды, казни, войны. Ювеналию, после всех фактических подтверждений правоты Толстого в его обличениях – хватило бесстыжести отстаивать святость своей церкви. Пока он изливался, Толстой наблюдал в окно, как рабочие пилят брёвна. Когда Ювеналий иссяк, Лев Николаевич произнёс, указывая ему на пильщиков:
— Вот это христиане настоящие, а не мы с вами, разговаривающие о христианстве в удобных креслах (Гусев Н.Н. Материалы… 1881 – 1885. С. 43).
У дверей в келью Амвросия («С переднего крыльца мущины, с заднего женщины. Рассортировка идёт». —49, 143) Толстой стал расспрашивать богомольцев, жаловавшихся ему, что по многу дней их (простой люд) не допускают к «старцу» (о. Амвросию). Он спрашивал их, о чём они желали побеседовать со «старцем». Все желали получить советы или прорицания по сугубо житейским вопросам («открыть ли торговлю – кабаки?» … «выйдет ли дочь замуж?» и под.). Ни у кого не было собственно христианских, хоть бы и догматических, а уж тем более религиозно-нравственных, вопросов.
С самим Амвросием Толстой проговорил два часа, в течение которых пару раз уличил его (как и Ювеналия до него) в незнании (или, что вероятнее, намеренно ложной трактовке) евангельских текстов. Софья Андреевна рассказывает некоторые подробности:
«Дело было так. Отец Амвросий говорил, что право отпущения грехов дано только Церкви, и основывал это на тексте Матф. Гл. 18, ст. 15, цитируя его следующим образом: “Если же согрешил брат твой… то поди” и т.д. Лев же Николаевич говорил […] что в тексте сказано […]“Если же согрешил брат твой тебе…”. Отец Амвросий отрицал слово тебе, но Лев Николаевич доказал ему свою правоту по Евангелию» (МЖ – 1. С. 338).
Ещё смехотворней показались Толстому фантазирования “старца” о “будущей жизни” в раю, где, мол, между святыми будет такое же различие в чинах, как и в известной нам земной жизни: как здесь генералы, полковники, поручики, так и “там” будет.
«Амвросий,-— записал по этому поводу в Дневнике Толстой, — занят тем чином, который он заслуживает [в раю], и верит болезненно, бедный… Ему кажется, что чины — что-то натуральное, с чем можно сравнивать. […] А бедный не заслужит чина — келейники двери на запор и выталкивают» (49, 144).
На следующий день, перед отъездом в Калугу, Толстой посетил обедню в монастырском соборе — едва ли не в последний раз в своей жизни… Гнетущее впечатление рассеивалось по мере удаления от ворот проклятого монастыря, но разочарование Толстой унёс с собой… и оставил при себе навсегда.
19 июня 1881 г. — уже на поезде, в шарабане и в сапогах — Толстой воротился в Ясную Поляну.
_____________
Фрагмент 2-й.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 61; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!