ДОМ ТВОЙ ТАМ, ГДЕ ТЫ БЛИЖЕ К БОГУ 3 страница
Как, как ты живёшь? Не мучай себя, не принимай к сердцу того, что не дошло до сердца. Детей Таню (помнит ли она, что я ей сказал), Илью (авось он помнит тебя), Лёльку-сюську, Машу — и малышей <Андрея и Мишу>, целуй. Кузминских целуй, <Л. Д.> Урусову кланяйся. Я часто вспоминаю о нём. — Ивану Михайловичу <Ивакину>, <гувернантке> M-lle Guillod и нянюшкам, и Сергею Петровичу <Арбузову> и всем кланяюсь.
НА КОНВЕРТЕ: Въ Тулу. Графинѣ Софьѣ Андревнѣ Толстой» (83, 295 - 296).
Напомним читателю, что текстами ответных письма этих дней, вплоть до 27 июля, от Софьи Андреевны мы не располагаем – включая ПОЛНЫЙ текст её ответа на только что приведённое нами письмо Льва Николаевича. Ответ этот был написан 30 июля, но «стыдливо» выпущен составителями полнейшего из доступного нам издания переписки супругов. Мы располагаем, впрочем, довольно характерным отрывком из него, вполне дающим понять негативно акцентуированный и недобрый настрой жены Толстого в те дни – вероятно, выразившийся в совершенно «утраченных» трёх письмах с 13 по 26 июля в ещё более резкой форме:
«Я рада, что тебе физически хорошо в Самаре. Не даром, по крайней мере, эта разлука. Но тебе там и вообще интереснее, спокойнее, симпатичнее жизнь, чем дома. Это жалко, но это так. Хозяйство там пусть идёт, как налажено, я не желаю ничего переменять. Будут убытки, то к ним уж не привыкать, будут большие выгоды, — то деньги могут и не достаться ни мне, и детям, если их раздать. Во всяком случае ты знаешь моё мнение о помощи бедным: тысячи Самарских и всякого бедного народонаселения не прокормишь. А если видишь и знаешь _т_а_к_о_г_о—т_о или т_а_к_у_ю—т_о, что они бедны, что нет хлеба, или нет лошади, коровы, избы и проч., то дать всё это надо сейчас же; удержаться нельзя, чтоб не дать, потому что жалко и потому что так надо» (83, 297. Выделения курсивом наши. – Р. А.).
|
|
|
Вопрос о деньгах и доходах семьи – тот самый случай, когда позицию Софьи Андреевны следует однозначно признать хоть и не отвечающей христианским идеалам, но более продуманной, нежели вспомнившиеся ей, вероятно, при писании этого письма, споры Льва Николаевича с нею и некоторые эмоциональные высказывания… Вполне предсказуемо, ад городской (хуже того — московской) жизни, где деньги решают судьбы людей на каждом шагу, уже очень скоро приведёт Толстого к пониманию гадости денег как таковых, как социального устроения, и нравственного вреда пользования ими — в том числе для барской благотворительности, очень часто – показной, фарисейской, развращающей и донаторов и реципиентов липовой «помощи». О суеверии помощи деньгами и личном его преодолении Толстой напишет подробно в крупнейшем своём трактате 1880-х – книге «Так что же нам делать».
|
|
|
Кроме того, в принципе, христианское, сознательно совершаемое благотворение (не деньгами, а своим трудом, даже жертвами…) не следует путать и смешивать с поступками, диктуемыми человеку не как сыну Бога по разумению и по духу, а как простому социальному животному: совершаемыми под действием общего для высокоорганизованных животных альтруистического инстинкта. Тот вариант помощи, который признаёт приемлемым Софья («если видишь и знаешь…» и т.д.) — это как раз уровень такого хорошего, умного животного. Животное вполне способно откликаться на зримую беду, на эмотивно «бередящее» зрелище страданий другого. От человека-христианина требуется, конечно, нечто большее…
Итак, в своём скепсисе относительно денежных доходов и расходов Софья большей частью права… Но совершенно — и сознательно! — не права, игнорируя содержащиеся в письме Толстого от 22 – 23 июля свидетельства его огромной не писательской (приносящей вожделенные доходы…), а личной духовной и интеллектуальной работы — в общении с непонятными и неприятными для ней людьми: «тёмными» мужиками, сектантами, революционными пропагандистами… Она грубовато подчёркивает: «…рада, что тебе физически хорошо…», хотя речь в письме Толстого – отнюдь не об одном его физическом здоровье… И тут же, ниже, «срывается»: «уличает» мужа, что ему там и вообще интереснее, спокойнее, симпатичнее жизнь, чем дома — понимая, что это неправда. По упоминавшемуся выше разговору с Николаевым 5 мая (отразившемуся в записи Дневника об «искушении оставления семьи» — см. 49, 32) — разговору «о самарской жизни» (!) — можно догадаться, что Толстой уже в 1881 г. рассматривал вариант переезда не в Москву, а в самарское своё имение, и именно ненавистный Софье Андреевне «сектант», революционер и многожёнец отговорил Льва Николаевича от нежелательного для прочих членов семьи шага.
|
|
|
Возвращаемся к хронологическому представлению писем супругов. Следующим по времени из доступных нам – снова становится письмо Льва Николаевича, от 25 июля, из начала которого мы узнаём, что Толстой до этого дня не имел возможности отослать адресату и ранее написанные два письма (от 19 и от 22-23 июля):
«Завтра — воскресенье, и утром едет нарочный в Самару. Как я ни скуп, не могу удержаться от этой роскоши получить от тебя, надеюсь уж — письма. До сих пор, вот 13 день, не получал ещё. Я пишу 3-еписьмо. <Обсчитался: четвёртое в эту поездку. – Р. А.> Серёжа совсем поправился, я здоров, и питие кумыса идёт хорошо. С последнего письма ни особых впечатлений у меня не было, ни поездок никуда не предпринимал. Послезавтра поеду в Землянки. <Село в 15 верстах от хутора Толстого. – Р. А.> Будет самая горячая наёмка. Я буду зритель только, потому что не вмешиваюсь ни в какие хозяйственные дела. Они идут хорошо. Я два последние дня два раза начинал Петину историю <т.е. рассказ «Чем люди живы», обещанный Толстым для журнала «Детский отдых», издававшегося П. А. Берсом. – Р. А.>, и всё не могу попасть в колею. Я надеюсь, что пойдёт, и если пойдёт, то будет хорошо. — Жизнь здесь тихая, спокойная. — Лизавета Александровна угощает и всё старается, чтоб было похоже, как она знает, у нас, в Ясном, и в самом деле очень добра. — Серёжа был больнее, чем я думал сначала. У него был кровавый понос. Лечение его, я думаю, ты бы одобрила. Тёплую подушечку от кареты на живот, клестир из крахмала с опиумом и опиум внутрь по 10 капель 2 раза. — Диета — куриный бульон и чай с сухарями. Он 3 дня почти лежал и вероятно скучал ужасно. Ты знаешь, как он молчалив и брюзглив. Он меня помучал, но теперь он совсем хорош; но охотно сам держит диету. — Нищета здесь зимой была ужасная; теперь видны следы голода. В тот день как мы приехали, у Василия Ивановича в сенях, по его словам, умирала девочка, сестра его девочки няньки — годовая. Он думал, что она в ночь умрёт. Её лечили, а главное — поили молоком, и она ожила. Мать девочки говорила, что зимой у ней 10-летний мальчик умер с голоду. Это не совсем правда, но не совсем и неправда. Несколько ночей я спал очень дурно от жара в комнатах, особенно при кумысе. Теперь стал спать на балконе наверху, и чудесно. Бабай <дед> караульщик бывший на бахчах, караулит у дома и ездит на старом мерине, Турсуке, за мукой. Это милейшее 70-летнее дитя природы. Поёт песни татарские тонким голоском всю ночь и барабанит в лад в старое ведро. «Ведро ж... кончал», как он говорит.
|
|
|
Старого Турсука он ужасно любит. «Турсук пирогашал». Он его кормит и никому не даёт, и мечта его в том, чтобы ему подарили осенью Турсука, он бы на нём приехал домой и там бы его съел.
Все эти дни налаживали мельницу на конный привод, но она не пошла. Я каждый день делаю большую прогулку пешком или верхом. Стояли страшные жары, а теперь второй день пасмурно, и нынче дождь.
На тульской станции мы встретили Миташу Оболенского <т.е. Д. Д. Оболенского>. Я ему мельком сказал: «приезжайте в Самару». А он говорит: «je vous prends au mot, [я вас ловлю на слове,] я приеду».Надеюсь, что если он вздумает поехать, он тебе даст знать или заедет к тебе. Это было бы прекрасно. Я нравственно, слава Богу, всё такой же, как был, — немножко потупее; но физически, кажется, крепче и подвижнее.
Прощай, милая, рости потихоничку своё брюхо, циплят оберегай, но не изводи себя тревогами, беспокойствами — если можно. Целуй всех и кланяйся всем. Помни, что твоя жизнь прекрасная» (83, 297 - 299).
Жизнь прекрасна как таковая, Лев Николаевич. Но не может быть прекрасной и радостной жизнь человека, не могущего никогда без оглядки порадоваться ей. А это твоя жена и её характер. Ты просто на многое закрывал глаза...
На очереди — письмо Софьи Андреевны от 27 июля: первое из уцелевших её писем за представляемый нами период. Начинается оно весьма «традиционно» для Сони, с упрёка:
«Милый Лёвочка, не балуешь ты меня письмами; я думала, ты будешь добрее в этом отношении. Сегодня две недели, как вы с Серёжей уехали, а я получила с хутора только одно письмо. Не разорился бы, если б почаще посылал нарочного с письмом; и из Землянок<село в 15 верстах от хутора Толстого. – Р. А.> два раза в неделю тогда ещё ходила почта.
У нас всё идёт понемножку: живём изо дня в день, погода ужасная, выйдешь на полчаса, а там опять ветер и дождь, так что всё дома сидим, за работой, за ученьем, или чтением. На днях Лёля, Маша<дочь>, Маша и Вера <Кузминские> писали сочинения под моим руководством, и написали всё недурно. Вчера Илья (уехавший ещё третьего дня с ночным поездом в Житово) провёл весь день на охоте и болотами пришёл, к общему удивлению, в Пирогово <имение С.Н. Толстого>, холодный, голодный, грязный и усталый. Его одели, накормили, и Серёжа <С.Н. Толстой> сам с ним приехал на Козловку.
Я весь день тревожилась и раскаивалась, что пустила его; ночью они оба приехали и мы сидели, ужинали и говорили до половины третьего. Серёжа приехал просить у меня 1500 р. с. денег на уборку. У меня есть 1000 р., но я не могла дать, потому что еду 2-го августа в ночь в Москву, и хоть и мало этих денег, но я могу начать устройство дома и кое-что выбрать, не платя денег, а, главное, выбрать обои и велеть оклеивать. Меня для этого ждут. Серёжа так умолял деньги дать, что я дала немного, т. е. 133 р. с. Он дал мне расписку на 600 р. с., которые мне должен, и когда он протягивал руку с бумажкой, рука дрожала по-старчески, и мне его так жаль стало. Илья убил только 1 бекаса, и так устал, что и нынче не занимался.
Сегодня они все — тётя Таня, Таня, все дети Кузминские, Илюша, Лёля, Маша и дядя Серёжа отправились в Тулу с дачным поездом. У всех нашлись какие-то дела, — а для меня, главное, почта нужна была, а письма не было, — всё у них обошлось благополучно, а я с малышками сидела и гуляла немного, и шила настоящим и будущему малышку — рубашечки. Завтра рано утром я еду с Таней на сутки к Менгден. Мне не хочется, потому что всё тяжело стало, и здоровье не хорошо эти дни; какое-то небывалое геморроидальное состояние.
У нас живёт какой-то казак, чудной, приехавший из Старогладовской станицы, Феодор, Епишкин племянник, ровесник тебе. Он приехал с Кавказа верхом, на рыжей лошади, в красном башлыке и меховой шапке, с медалями и орденами, седой, сухой и страшный болтун; ломается, рисуется и не симпатичный. Он говорит, что едет к государю проситься на службу в конвой, «где одного нашего убили», как он выражается. «Хочу 3-му царю служить, а двум служил». Он ходил к Алексею Степановичу, и у них шёл оживлённый разговор о разных кавказских воспоминаниях и общих знакомых. Вчера ездили мы все кататься, и две Тани верхом, а казак в красном башлыке их кавалером, на своей лошади. Странный был coupd’oeil [вид]. Лошадь смирная, ручная, как собака, и он на неё поочерёдно всех детей сажал.
Нынче Таня спрашивает Дрюшу: «что тебе из Тулы привезть?» Он говорит: «привези папу назад». Очень всех удивил. Прощай, милый Лёвочка, мне грустно, что известий нет» (ПСТ. С. 167 - 168).
Ценнейшая часть письма — конечно, упоминание о визите в Ясную Поляну племянника знаменитого казака Епишки, хорошо знакомого Толстому со времени службы на Кавказе, в 1851 – 1854 гг., в станице Старогладковской (Софья, разумеется, исказила и её название) Терской области. В повести «Казаки» она станица описана под именем Новомлинской, а Епифан Сехин превращён в «дядю Ерошку». Племянник позднее всё-таки свиделся с Толстым, но тогда, в 1881 году, вероятно, горько жалел, что не застал его проездом там, где ожидал застать – в родной усадьбе…
Хронологически следующим становится письмо Л.Н. Толстого от 31 июля. Стоит заметить, что к этому времени он никак не мог получить вышеприведённого письма Софьи Андреевны от 27-го, так что это его письмо — отклик на три предыдущие, странно утраченные послания жены.
«28-го получил от тебя 3 письма, милый, милый друг. И меня охватило тем нашим яснополянским духом, который мы не ценим, когда в нём живём. — Одно больно мне, это то, что тебе тяжело, и очень тяжело. Три дела, я понимаю, как тебя мучают: Лёлин экзамен, Илюшино баловство и холодные полы. Из этих дел я больше всего признаю серьёзность — полов. Письмо это тебя уже верно не застанет, и ты будешь мучаться в Москве, <Как в воду глядел! См. ниже письмо С.А. Толстой из Москвы от 6 августа 1881 г. – Р. А.> — устраивать это: велишь перемостить полы, залить известью, устлать войлоком — или даже переменишь квартиру — я так воображаю. Разумеется, теперь уж поздно, и ты приняла все муки; но я, пожив здесь, врозь от тебя, иначе стал смотреть на московское житьё. Смешно сказать — я поверил в него, и главное — понял, как тяжело тебе работать одной. Когда вернусь, буду работать с тобой, и не для того, чтобы только тебе облегчить, а с охотой. Очень мне тебя жаль и тяжело без тебя. Теперь уж 3-я неделя. И вероятно скоро после этого письма и мы приедем. Второе по важности дело это Илюшино баловство. Беды большой нет; но опять твоя тягость за ним смотреть и им править. 3-е дело — Лёлька; я бы советовал вовсе оставить его поступление в нынешнем году.
В нынешнем году и так много хлопот, а он подучиться дома и поступит в 4-й класс. Он такой мальчик, что ученье он скоро запоминает и скоро забывает.
Письмо Страхова мне было очень приятно. <Письмо от 22 июля – видимо, пересланный Софьей мужу. Текст его уцелел и опубликован, что уменьшает шансы для версии, что Толстой-де «затерял письма Сонечки сам». – Примеч. Романа Алтухова.> Наши письма разъехались. Я ему писал перед отъездом.
То, что ты мне пишешь о Саше Кузминском, мне было очень, очень радостно. Тут нет места тщеславию. А это радость и страх за то, что нет ли лжи и ошибки в моём толковании. Разумеется, отдай Дмитрию Фёдоровичу списать. Здесь я не дал молоканам списать из страха, чтобы не переврали полуграмотные люди. А списывать есть вернейший и законнейший способ распространения. <Вероятно речь здесь идёт о снятии копии с «Краткого изложения Евангелия». – Р. А.> Говорят, «Горе от ума» ходило в десятках тысячах списков. Если нужно оно, то найдёт путь.
Теперь о нас. Серёжа совсем здоров и стал весел, стреляет уток и ездит верхом, и ходит. Дыни ещё не поспели.
Живём мы вот как: встаём часов в 7, пьём чай все вместе, т. е. я, Серёжа, Василий Иванович, Костя, Митя, Лиза <дети А. К. и Б. А. Маликовых; жили у В. А. Алексеева, так как Маликов был без работы. – Р. А.> и Алексей Алексеевич большей частью. Лизавета Александровна всё хлопочет и с обедом, и с бельём, и с маслом, и с Машей <дочь В. И. Алексеева> и редко приходит к столу. Я погуляю версты три, запивая кумысом, и пробую писать (правда, что нейдёт), потом ухожу или уезжаю на тот хутор к косяку, на жнитво, на хутор Ивана Дмитриевича <Кудрина, молоканина> или куда-нибудь. В деревни неприятно ходить и ездить. И опаздываю к обеду — в 12 часов, и часто ничего не ем до вечера. Вечером ещё съезжу верхом один или с Серёжей или Костей, и вечером опять все вместе, часов в 9, ужинаем. Иногда чай в середине дня или после ужина. Все его любят, кроме меня. Серёжа кумысу совсем не пьёт. Я пью кумыс с удовольствием и много, по 12 чашек, но нынче все утро не пил. Очень он волнует, горячит меня. Но то, что занимает тебя — польза здоровью, могу сказать, что кумыс делает и сделал мне пользу, физически подбодрит меня. Вопрос в том, нужно ли это или нет.
Repas [трапезы] наши очень не разнообразны, сытны, но не щеголеваты. Баранина жареная, варёная, котлеты, даже с горохом, караси превосходные, творог, каша, сырники.
Сначала я спал хорошо; теперь ночи хуже, вероятно, от лишнего кумыса.
С понедельника нагнали жнецов до 300 человек. Хлопоты о муке, хлебах, каше. Цена по 12 рублей. Завтра Спас и кончают нынче. 2/3 сжали, и надежда на доход не обманывает. Лошади тоже меня радуют. Сначала я хотел привести в Тулу для продажи 15жеребцов. Но теперь раздумал. За самых двух плохих жеребцов мне давали по 120 рублей. Так что здесь их можно продать по 200 или по 150 рублей. Кобыл тоже плохих и лишних я назначил к продаже 16 и их можно продать по 50—40 рублей. — Только хочу для езды, для себя или для показа привести жеребца 4. Вчера любовался на парочку сосунов жеребчиков — две капли воды — буланых.
Вот, будем живы, будет у тебя пара любимой масти. Не знаю, как ты, а я что дальше врозь с тобою, то больше о тебе думаю и скучаю.
Вчера был у меня старик пустынник. Он живёт в лесу по Бузулуцкой дороге. Он сам мало интересен и приятен. Но интересен тем, что он был один из 6 мужиков, которые 40 лет тому назад поселились в Бузулуке на горе и завели тот огромный монастырь, который мы видели. <Спасо-Преображенский монастырь, основан в 1853 г. в двух с половиной верстах от Бузулука.> Я записал его историю. Ты мне не прислала писем <Л.Д.>Урусова, и я очень жалел об этом. Поклонись ему хорошенько от меня. Книгу Марка Аврелия <которую Урусов перевёл с французского> я тоже не получил, несмотря на то, что писал записку почтмейстеру, чтобы он без объявленья выслал мне её. И объявлений нет. Не пошла ли она земской почтой?
С этим же письмом посылаю тебе телеграмму.
Целуй Таню большую и маленькую <т.е. сестру и дочь. – Р. А.>. Весело ли ей было у Менгденов? Посмотрела бы она, как Лиза помогает матери, гладит и масло бьёт, и за циплятами лазает по крышам.
[ ПРИМЕЧАНИЕ.
Ещё один знак беды и свидетельство непримиримости жизненных позиций Сони и Льва. Дочь В. И. Алексеева Лиза, воспитанная отцом как «мужичка», Толстому ближе и симпатичнее, чем им же воспитанная родная дочь Татьяна, привыкшая к увеселениям и праздности. - Примеч. Романа Алтухова. ]
Об Илье не говорю, потому что уверен, что ему было стыдно и больно, и что он работает и смотрит на охоту, как на праздник и угощенье, а не как на обычное дело. Лёля пусть работает. И, да извинит меня Иван Михайлович <Ивакин, учитель>, он арифметику знает. Надо пощупать его с разных сторон. А на это он туп, чтобы догадаться понять вопрос и ответить на него, когда он предложен ему иначе.
Целуй Машу свою и Кузминскую <Марию Александровну>, и Верочку <Кузминскую>, и Андрюшу за то, что он освежился, и толстяка Мишу, и Мишу Кузминского. Как их много. Как же не быть забот?
Здесь приехал оспенник и привил Маше оспу. Как Коля <сын Алексеева> увидал, что тот ножом резал Машу, так накинул укрюк на оспенника и серьёзно и с гневом кричал, что он поставит его в конюшню.
Прощай, голубушка. Теперь недолго» (83, 300 - 302).
Отголосок выразившихся в приведённом письме Льва Николаевича его раздумий о городском разврате и казённом т.н. «образовании» (в противоположность истинному народному знанию жизни и умению жить сообразно природе) странно обнаруживается даже в телеграмме, отправленной Толстым 2 августа (в 7 ч. 10 мин. утра) — уже по получении письма жены от 27 июля:
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 70; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!