КОНЕЦ ФРАГМЕНТА 1-го ДЕСЯТОГО ЭПИЗОДА 4 страница
Твою «Анну Каренину» (декабрьскую) в «Голосе» и «Новом Времени» расхвалили до небес. <Речь идёт о главах XX – XXIX пятой части романа. – Р. А.> Я ещё не читала, если можно, привезу. Мне говорила мама́, Стёпа и Славочка. Береги, милый, голубчик мой Лёвочка, себя и детей. Целую тебя сто раз, и Серёжу, и Таню, и Илюшу, и Лёлю, и Машу. Непременно приеду в среду вечером.
Твоя Соня» (ПСТ. С. 137 - 138).
А вот и встречное письмо Л. Н. Толстого, датируемое не точно: 14 или 15 января:
«Вчера, после тебя скоро, пошли на коньки, — и я, — и Дьяков. Дети были хороши и веселы, кроме Илюши, которого лицо гадкое, меня поразило с утра. Я целый день был в мрачном духе — и нездоровилось, и мысль об Илюше меня мучила. Совестно сказать про Дьякова, которого я так люблю, я устал от него. Не работал. Вечером, уложив детей, поехал провожать Дьякова на Козловку. <Т. е. на железнодорожную станцию «Козлова Засека», ближайшую к Ясной Поляне. – Р. А.> Вернулся, —поиграл и уныло лёг спать. Спал дурно и проснулся рано. Обошёл детей. Все здоровы и вели себя хорошо. Я, чтоб справиться, ездил верхом до кофе, поделал гимнастику и пошёл с детьми на коньки.
Все бегали очень весело. День морозный, но солнце уже хорошо греет. Вчера я, кроме Сережи, позволил им пробыть лишний час; но нынче боясь твоей акуратности, пошёл с ними домой вовремя. Все делают свои уроки. Илюша у Владимира Иваныча. <В. И. Рождественский, учитель родного языка. – Р. А.> Сию минуту, после долгих колебаний, я решил ещё раз говорить с Илюшей. Он плакал, и я плакал и Бог даст, останутся следы.
|
|
|
Я не могу нынче ещё заниматься и еду в Ясенки, везу это письмо.
Пожалуйста, не торопись назад. Если не только нужно для совета Боткина, но просто, если тебе приятно с хорошими людьми. Не стоит торопиться, когда уже заехала, так далеко. Пожалуйста, не делай так, чтоб сказать мне: я бы поехала, увидала или услыхала, если бы пробыла ещё день. Мне одиноко без тебя, но нет той тоски, которой я боюсь, и чувствую, что не будет. A дети совершенно в тех же условиях, как и при тебе. Прощай, душенька, целуй всех, кто тебя любят за меня» (83, 233 - 234).
По последнему абзацу мы можем судить, насколько хорошо, по горькому опыту, узнал Толстой характер жены: её склонность «накручивать» себя и стряпать “из ничего” проблемы и упрёки. Он говорит прямо: оставайся подольше в своём хорошем обществе, раз уж оно для тебя столь хорошо, и ты уверена, что именно они тебя достаточно любят и ценят. Софья Андреевна, конечно, так и поступила. За краткое время своего пребывания в Петербурге она успела увидеться с братьями Петром, Вячеславом и Степаном, с которым ехала из Москвы, с сестрой Елизаветой, двоюродными сестрами Еленой и Любовью Александровнами Берсами, Юрием и Марией Вячеславичами Шидловскими, дедушкой А. М. Исленьевым, В. А. Шидловской, семьёй В. А. Иславина, А. А. Толстой и Н. Н. Страховым.
|
|
|
Вышеприведённое письмо кончено Львом Николаевичем не позднее 15-го, а в следующий день, воскресенье 16 января, Толстой отсылает вдогонку ещё одно, содержанием и настроением как будто в продолжение предшествующему:
«Как видишь, у нас всё продолжает быть благополучно. – Вчера учил Лёлю и Таню, и Таня меня рассердила так, что я на неё раскричался, что мне очень совестно. Не могу работать.
Вчера вечером дети сидели со мной и красили, а я играл в шашки с Владимиром Ивановичем, а потом весь вечер до часу играл на форт. — пиано. И то долго не мог заснуть и проснулся рано. Сейчас еду на станцию. Дети ходили на коньки, но нынче сильный мороз; ночью было 19 градусов, а на солнце 5 тепла.
Самое скучное для меня обеды с дующимися друг на друга педагогами. <У Толстых в это время проживали учитель В. И. Рождественский, m-r Rеу, m - lle Gachet и Annie Phillips . – Р. А.> Я всякую минуту думаю о тебе и воображаю, что ты делаешь. И всё мне кажется, хотя я и мрачен (от желудка), что всё будет хорошо.
|
|
|
Пожалуйста, не торопись, и ещё, хотя ты и говорила, что покупать ничего не будешь, не стесняйся деньгами, и если вздумается что купить, возьми денег у Любови Александровны и купи, и кути. — Ведь через три дня мы возвратим.
Прощай, душенька, не получал ещё письма от тебя. Без тебя я стараюсь о тебе не думать. Вчера подошёл к твоему столу, и как обжёгся, вскочил, чтоб живо не представлять тебя себе. Также и ночью, не гляжу на твою сторону. Только бы ты была в сильном, энергическом духе во время твоего пребыванья, тогда всё будет хорошо.
Всем, в особенности Любовь Александровне, от меня кланяйся.
НА КОНВЕРТЕ: Петербургъ. Эртелевъ переулокъ, домъ № 7. Квартира № 1. Ея Превосходительству Любовь Александровнѣ Берсъ. Для передачи Гр. С. А. Толстой» (83, 234 - 235).
Именно это письмо, его интимные строки об игре на фортепиано, столе и ночных воспоминаниях Толстого, Софья Андреевна приводит в мемуарах как свидетельство его огромной близости и «ласковости» в то время (см. МЖ – 1. С. 264). Это служит сотканному ей в дневнике и мемуарах мифу: ложному, надуманному противопоставлению «любящего» Толстого 1860-1870-х гг. — «охладевшему», «злобному» старцу 1890-1900-х.
Именно такими, вписанными в предварительно очерченный нами событийный и духовный контекст жизни яснополянского семейства эти письма супругов не утрачивают для нас значения диалога — в котором далеко не всё выговаривается напрямую. Это несмотря на то, что краткость визита С. А. Толстой в Петербурге исключала возможность непосредственного ответа участников переписки друг другу.
|
|
|
Снова письмо Сонечки из Петербурга, и снова — встречное, от того же 16-го числа января, что и только что приведённое письмо Льва:
«Второе письмо пишу тебе, мой милый друг, и голова совсем уж кругом идёт. Сейчас только обедали Лиза <Павленкова>, Маша и Юрий Шидловские <двоюродные брат и сестра Софьи Андреевны. – Р. А.>, а уже 7 часов. Всё ждала Боткина, он приехал в 6 часов, а у меня в это время, у мама́, сидела Alexandrine. От неё, от доктора, от всего так устала и взволнована, что еле пишу. Страхов тоже был и всем очень понравился. Ну, о Боткине вот что. Да, ещё надо сказать, что Alexandrine, уезжая, Боткину сказала: «почините её, пожалуйста, хорошенько». Боткин сказал: «постараюсь, графиня», и был очень внимателен. Сказал, что лёгкие и грудь совсем здоровы, всё нервное; дал рецепты, советы диэты, движенья и проч. Я спросила: «стало быть я здорова?» — «Нет, — говорит, — вы совсем нездоровы» и всё уговаривал меня остаться неделю, чтоб начать леченье при нём. Я, конечно, не согласилась и приеду. Вот и всё, что я узнала. Рецепты: мышьяк, кали броматис и проч. тому подобное. Alexandrine заехала к мама́ узнать, приехала ли я, и, узнав, что я тут, вошла к нам. Я извинилась, что не сама приехала первая, говоря, что ждала с половины третьего Боткина, а раньше боялась, что буду trop matinale [слишком рано.] Она назначила мне приехать к ней завтра, в 11 часов утра, и я поеду. Она была очень любезна и со мной и со всеми, и всё показывала на меня обеими руками и говорила: «Je la trouve, comme je l’ai rêvé» [фр. «Она именно такая, какую я себе мечтала»].
Утром мама́ меня возила к дедушке, Иславиным <семья дяди Софьи Андреевны, В. А. Иславина. – Р. А.> и Вере Александровне <Шидловской, тётке Сонечки. – Р. А.>. Это было скучно, везде по пяти минут, но для мама́ это было приятно, она этого хотела. Дедушка меня целовал и благодарил за дядю Костю очень трогательно. <Толстой по знакомству воткнул К. А. Иславина в сотрудники журнала к Каткову. – Р. А.> Ни у Лизы, ни у Пети, ни у кузин, нигде ещё не была, но придётся заехать завтра непременно, опять на минутку. Сегодня, то есть сейчас, еду с двумя кузинами, над бельэтажем, в «Аиду».
Все очень уговаривают, и очень хочется посмотреть именно эту оперу. Меня никто не знает, не сердись, голубчик, что я поехала; сидеть вечер с Лизой, Петей и другими, сегодня опять и завтра; только с мама́ жаль расстаться. Едет Лёля <Елена Александровна Берс (1837—1920), двоюродная сестра С. А. Толстой, дочь Александра Евстафьевича Берса. – Р. А.> и Люба и ещё кто-то из них, мне незнакомых.
Я чувствую себя не дурно, все мне рады и любезны. Стёпа бесится, сердится и кричит на всех; он ужасен тут и груб. Это сделалось от того, что директор написал, что нигде его не найдут, и с общего согласия решили, что мне надо написать, что он остался, чтоб проводить меня, больную. Но он говорит: «напиши, что я был болен»; мы, было, не хотели, но потом я согласилась, но он был в злобе и кричал. Мама́ очень мила, добра, тиха. Мы спим вместе и болтаем. Что-то вы, Боже мой, как я иногда беспокоюсь минутами и как вас люблю всеми силами моей души, тебя и детей, и тут без вас так жутко и одиноко.
Прощай, милый, прости за спешное письмо, тут всё и все спешат. Целую вас крепко всех, берегитесь и будьте покойны. Теперь скоро приеду. Alexandrine мила, потому что твоя, о тебе вместе говорим и любим.
Соня» (ПСТ. С. 140, 142).
Радостно читать, что насквозь городской (хуже того – московской!) по воспитанию и привычкам Сонечке «жутко и одиноко» даже в Питере без мужа и детей — истинных ценностей в её жизни… Толпа родни, Эрмитаж и театр с оперой Верди — разнообразят повседневность, но не заменяют в ней и для неё этого важнейшего.
Скучал и муж, прелестный муж… Это видно по тому, что, явно исполнив «эпистолярный долг» даже первыми двумя, в оставшееся время путешествия своей Sophie в Петербург Толстой успел-таки переправить туда ещё одно, краткое, уже вполне «дежурное», письмецо – 17 января:
«Пишу тебе, милый друг, хотя письмо это и не должно застать тебя, если ты выедешь, как хотела. Если же застанет, то тебе будет успокоительно.
Всё благополучно. Дети здоровы и провинностей никаких не сделали, и учатся порядком. Ходили нынче гулять, но на коньках не катались, — холодно. Я не выходил целый день именно потому, что нынче чувствую себя лучше прежних дней, и всё утро работал, — кончил кор<р>ектуры <гл. I — XII шестой части «Анна Карениной». – Р. А.>.
Прощай, душенька. О детях по тому особенно не заботься, что когда мы оба дома, мы заняты друг другом, скорее их забудем.
А теперь больше делать нечего, как заботиться о них. Письма от тебя не получал.
Теперь понедельник, 7 часов вечера. Сейчас поеду в Ясенки.
Вчера играл и я со всеми в лото.
Таня хозяйничает» (83, 236).
Софья Андреевна воротилась около 22 января, и через три дня, в письме сестре Тане, описывает очень радостную встречу, устроенную ей в Ясной Поляне: «…точно что-то особенное во мне стало, точно праздник было моё возвращение» (Цит. по: МЖ – 1. С. 265).
Кажется, трудно отрадней картину нарисовать?.. Ну, тогда пусть на ней и настанет
КОНЕЦ ОДИННАДЦАТОГО ЭПИЗОДА
_______________
Эпизод Двенадцатый
В ПИТЕР, ДА НЕ ПИТЬ
(Март 1878 г.)
Год с небольшим отделит нас теперь от событий предыдущего эпизода… но сколько незримых большинству событий совершилось в интеллектуальной, духовной и творческой жизни Льва Николаевича! Всё яснее становится характер совершающегося в нём духовного переворота. В 1878-м он ещё радует супругу и попов своим рвением в отправлении внешнего обрядоверия православия, но мыслию – уже настроен на сомнения, отрицание и поиск. Ещё в письме от 27 ноября 1877 года он задаёт верному Николаю Николаевичу Страхову такие характерные вопросы: «Есть ли в философии какое-нибудь определение религии, веры, кроме того, что это предрассудок? И какая есть форма самого очищенного христианства?» А уже в 1878-м он делает попытки самостоятельно отвечать на эти вопросы…
* * * * *
Ярчайшим событием семейной жизни Толстых становится рождение 6 декабря 1877 года шестого сына, Андрея. Вместе с позднее родившимся Михаилом, Андрея часто относят к самым «не толстовским» детям Льва Толстого – самым чуждым и по внешности, и по мировоззрению, и по образу жизни. На определённые размышления о причинах этого может навести только недавно, спустя более чем 100 лет, переизданная повесть Льва Львовича Толстого (Толстого-младшего) «Яша Полянов».
Повесть, написанная сыном Л. Н. Толстого явно в подражание отцовскому «Детству», имеет множество черт автобиографического сочинения. Яша Полянов – мальчик, главный герой повести – конечно же, сам Лев Львович. В маме Яши и по внешности, и по поведению легко опознать Софью Андреевну… а вот отец… Образ отца намеренно мало проработан в повести: это какой-то отрешённый от реальной жизни человек, очень слабовольный, умный и недурной внешности, но устранившийся от жизни семьи, от воспитания детей… Напомним, что именно так представляла себе Толстого 1880-1890-х гг. его жена и мама Льва Львовича – а он находился под очень сильным её влиянием!
Зато весьма подробно проработан отрицательный, даже отталкивающий, образ гувернёра по фамилии Clé, жившего в доме. У гувернёра этого так же был реальный прообраз, швейцарец Жюль Рей, гувернёр и «учитель древних и новых языков», живший в доме Толстых.
На 20 лет младше Л. Н. Толстого, Жюль Рей сразу очень понравился Сонечке, с восторгом писавшей о нём в письме сестре Тане: «Он молодой человек, здоровый, в очках, весёлый, гимнаст, отлично знает латинский и греческий языки, также немецкий, а французский – его природный язык. До сих пор все им довольны…» (Цит. по: ПСТ. С. 135).
Особенные, близко-доверительные, «почти как со взрослым», отношения сложились у прекрасного Жюля со старшим сыном Толстого, Сергеем, с которым он регулярно резался в шахматы и секретничал, шёпотом ото всех, о каких-то общих «дружеских» делах. «Прибрал к рукам» он и младшего Илюшу – о чём сообщает также Соня в цитированном нами выше письме сестре.
Но совсем без восторга, как-то очень скупо о нём – в воспоминаниях Софьи Андреевны, предназначавшихся ею к публикации... Вскоре молодой красавец и ловелас завёл романчик с тогдашней «англичанкой» (английской гувернанткой детей Л. Н. Толстого) Annie Philips. Роман этот, если верить жене Толстого, «ничем не кончился», а вскоре за эти шашни и за частые выпивки Лев Николаевич отказал буйному красавцу в месте, и тот, со слезами на глазах, покинул дом (МЖ – 1. С. 253, 275).
Повесть Л. Л. Толстого «Яша Полянов» позволяет предположить, что Софья Андреевна… кое-чего недоговаривает в своих мемуарах. По сюжету повести, в доме рождается «бэбичка» — Петя, «маленький братик» Яши Полянова. И автор этой, формально «детской», повести рассыпает по её тексту ряд намёков на то, что папа Яши… НЕ папа Пети.
Вот только один из эпизодов: мама легла рожать (семилетнему Яше сказали, что она «заболела»). У других членов семьи в это время обед. Папа Яши, войдя в залу, шарится глазами по собравшимся за столом… и не находит среди них m-r Clé. Рассказ ведётся от имени Яши:
« — А где же monsieur? — удивлённо спросил папа у мальчиков, не видя за столом m-r Clé.
— Он нездоров, — ответил Вася, — у него голова сегодня болит и глаза.
— Удивительно, — сказал папа, — он был, кажется, совсем здоров сегодня утром.
— Да, — ответил Вася, — но теперь он болен.
Я заметил, что Серёжа чему-то улыбнулся в то время, как Вася серьёзным тоном говорил это» (Толстой Л. Л. Яша Полянов (Из воспоминаний детства.) – Тула, 2014. – С. 54 - 55).
Конечно, m-r Clé не болел, а элементарно прятался в своей комнате — ожидая вестей о роженице и ребёнке и «подлечивая» стресс из горлышка очередной винной бутылки… Вот Петя родился, мать здорова и весела — и на другой день месье уже не только не прячется, но ведёт себя очень даже бодро и нагло: «Он беспрестанно закатывался грубым, громким смехом, бормотал себе что-то непонятное под нос и ел всего по два и по три раза такими порциями, что все в недоумении косились на него» (Там же. С. 59).
Конечно, в детской повести всё объясняется «вдруг» обнаружившимся пьянством m-r Clé. Он даже ударил спьяну старшего брата Яши — Сергея (!) за какие-то его откровенные, наедине сказанные слова. Отец Яши, вызнав у месье (не при жене) эти слова, недовольно и зло кидает Сергею: «сам виноват»… Месье, впрочем, отец тут же отказывает в месте и велит покинуть дом. Завершается эпизод отъезда m-r Clé «невинным» суждением маленького Яши: «Я думаю, что m-r Clé, может быть, ещё продержался бы у нас, если бы внезапно не заболела мама» (Там же. С. 64).
Конечно, все эти намёки, вкупе с самим образом отрешённого, безвольного, ото всего устраняющегося отца Яши (под которым Л. Л. Толстой недвусмысленно подразумевает своего отца) — не доказательства… Семейка Толстых, включая теперешних сволочных их потомков — умеет хранить свои мерзкие тайны! Вероятнее всего предположить, что таким образом Лев-младший излил на страницы детской книжки только личную свою неприязнь к отцу — внушённую ему, разумеется, матерью, ненавидевшей своего мужа за его попытки христианской жизни! Но можно предположить и иное… Трое малышей, умерших перед рождением в 1877 году Андрея Львовича, могут быть свидетельством не просто нежелания Софьи Андреевны иметь детей от Льва Николаевича, а неодолимого психо-соматического, даже органического отвращения ко всему, что касалось интимно-половых отношений с ним — по крайней мере, в эти годы… «Альтернативой» для приятного общения стали гости дома, молодые слуги и гувернёры — быть может, Жюль Рей был и не последним в их череде!
В таком случае современные феминистски, вероятно, порадуются за объект их симпатий: Софья Толстая достойно и зло отомстила мужу за те адские странички его срамного Дневника (о грешных отношениях с женщинами до брака), которые изводили её воспоминаниями и в старости, за ужас мучительных, нежеланных родов и принудительное, по требованию отца, кормление малышей больными, воспалёнными, кровоточащими грудями – отомстила жестоко и «по всем фронтам», включая главный «фронт» для всякой женщины: постель.
Роль мужа и отца старших детей в этом случае — особенно погана: ему много лет пришлось подло скрывать и свой позор, и срам жены. Это не могло не отразиться на дальнейших взаимоотношениях его со всей семьёй… которые нам предстоит ещё проследить по переписке супругов последующих лет.
* * * * *
Наконец, скажем пару слов о работах 1877 – 1879 гг. Л. Н. Толстого как писателя. В разной степени ему удалось начать, развить, но так и не довершить до конца, по крайней мере, четыре больших художественно-исторических проекта: роман «о переселенцах», роман «из эпохи XVIII века»: роман «из времени Николая I», и — логичное для автора «Войны и мира» продолжение — «роман о декабристах». Последний проект к началу 1878 года стал явным «фаворитом» Толстого, и он дважды, в феврале и в марте 1878 года, выезжает в Москву и Петербург для сбора книжных, архивных и меморативных (воспоминаний ещё живых декабристов) источников для художественного изображения возлюбленной им эпохи.
Ко второй из поездок, состоявшейся с 4 по 12 марта 1878 г., и относится новый эпизод в переписке супругов Толстых, о котором мы поведём речь.
Ехал в Питер Лев Николаевич, разумеется, через Тулу и Москву. Ещё 4 марта он в Туле, где в доме Евгении Ивановны Пущиной (1838 — 1900) он встречается с дочерью Рылеева, Анастасией Кондратьевной (в замужестве Пущиной, 1823 — 1890). После он отъезжает в Москву, перед этим отправив жене первое из довольно кратких писем этой своей поездки:
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 75; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!