КОМУ – РОЖОК ОХОТНИЧИЙ, А КОМУ-ТО... 8 страница
Твоя Соня» (ПСТ. С. 63 - 64).
График охоты был соблюдён: 2 августа Толстой возвращается в дом Киреевского в Шаблыкино, а уже 5-го – предстаёт перед женой в Никольском. 19 сентября он одновременно возобновляет записи в Дневнике и работу над новым романом. Уже 24-го, снова гостя с семьёй у обожаемого Дьякова в Черемошне, он читает ему вслух отрывки из «1805 года» и видит, что работа ему удалась.
Отношения с женой то ровные, то снова напрягаются, вплоть до «враждебных» (см. записи в Дневнике от 26 сентября, 4, 5, 14 и 15 октября и 3 ноября: 48, 63 - 66). Показательна запись 26 сентября, сделанная Толстым по возвращении из очередной поездки к Д.А. Дьякову в Черемошню: «Мне очень хорошо. Вернулись с Соней домой. Мы так счастливы вдвоём, как, верно, счастливы один из мильона людей» (48, 63).
Увы! 12 ноября ведение Дневника вновь прерывается – на этот раз на очень длительный срок: до 5 ноября 1873 года. Все эти годы Софья Андреевна продолжала вести свой дневничок, доверять которому, однако, следует со всевозможной опаской.
Гордость – предтеча падения… Не ведая, что пишет об их отношениях Соня в свой дневник, Толстой явно самодовольствовал в этот год своими как творческими (21 декабря была закончена вторая часть первого тома «Войны м мира»), так и личными успехами. В письме тётке Александре Андреевне (Alexandrine) Толстой от 23 января 1865 г. он даже отрекается от столь знаменитого по сей день своего утверждения о том, что «спокойствие – душевная подлость», сделанном в письме ей же в недалёком тогда 1857 году:
|
|
|
«Помните, я как-то раз вам писал, что люди ошибаются, ожидая какого то счастия, при котором нет ни трудов, ни обманов, ни горя, а всё идёт ровно и счастливо. Я тогда ошибался. Такое счастье есть, и я в нём живу третий год. И с каждым днём оно делается ровнее и глубже» (Цит. по: Гусев Н.Н. Материалы… 1855 – 1869. – С. 642).
Мы-то знаем, что жестокое отрезвление настигает его уже в конце этого десятилетия – на вершине жизненного пути и внешнего, мирского благополучия, в «арзамасском ужасе» сентября 1869-го… и не оставляет до последних дней жизни, включая в себя понимание «промаха» с выбором «спутницы жизни» и образа жизни с нею.
В черновой редакции «Воспоминаний» периоду своей жизни после замужества Толстой-христианин даёт следующую покаянную характеристику:
«Хотя в этот период моя жизнь была не только не распутная и не развращённая, но, напротив, с мирской точки зрения вполне хорошая, жизнь эта, наполненная только заботами о себе, семье, увеличении состояния, приобретении литературного успеха и так называемыми невинными удовольствиями: охоты, всякого рода музыки, разведения пород животных, в особенности лошадей, насаждениями и т.п., была только эгоистическая жизнь. Несмотря на приличие этого периода, едва ли то не был тот глубокий сон, сон душевный, от которого особенно трудно пробуждение» (34, 347).
|
|
|
Ему предстояло пробудиться… но ещё довольно нескоро… для многих возможностей – увы! слишком поздно.
КОНЕЦ ПЯТОГО ЭПИЗОДА
______________
Эпизод 6. ПАПА МОЖЕТ (1866 г.)
Итак, мы оставили Толстого осенью 1865 года – на подъёме творческого вдохновения и уверенности в своих силах и таланте. «…Это сознание, что могу, составляет счастье нашего брата» — пишет он в письме поэту и другу Аф. Фету (61, № 155).
С ноября 1865 года по март 1866-го писатель предпринимает титаническую работу: создаётся первая черновая редакция уже всего романа «Война и мир», начиная с третьей части второго тома и до эпилога. 21 декабря кончена вторая часть…
Но в январе 1866 года Толстой прерывает своё затворничество и, к радости Софьи Андреевны, едет в Москву — как сам пишет, дабы «оживить в себе воспоминание о свете и о людях», которое становилось в нём «слишком отвлечённым»: ему хотелось точнее судить о людях этого круга при их описаниях в романе (61, № 159). Ещё одним мотивом для поездки было: лично проследить за ходом публикации первых частей «1805 года» (буд. «Война и мир») в «Русском вестнике».
|
|
|
Софья Андреевна, несмотря на плохое самочувствие и беременность, увязалась за мужем: ей хотелось «увидать всех своих и показать детей». Она поплатилась за этот шаг самым жестоким образом: оба ребёнка в первые же дни жизни в городе начали кашлять. Малыш Серёжа переболел ложным крупом. Самой Соне при её беременности «всё было трудно» и приходилось предпочтительно сидеть дома (МЖ – 1. С. 146).
Приехав 24-го, первые несколько дней супруги жили в квартире Берсов в Кремле, а с 3 февраля по 7 марта – на отдельной квартире на Большой Дмитровке в Доме Хлудова. Именно здесь, в кругу знакомых и гостей, 27 февраля Толстой читал вслух новые главы романа – тогда ещё под заголовком «1805 год». Присутствовали: семья генерала С.В. Перфильева, муж и жена Оболенские, С.М. Сухотин, и, конечно, жена Толстого. Но жена-то как раз одна и не была в восторге от вечера и чтения: «…Я, усталая, тупая от беременности, боролась со сном и засыпала, так как всё, что читалось, и многое ещё, что я столько раз переписывала, исключённое из этого рассказа, я знала почти наизусть» (Там же).
Среди слушателей романа (но, вероятно, уже в другой день) оказался и двоюродный брат матери Софьи Андреевны, художник Михаил Сергеевич Башилов (1821 - 1870). К этому времени, как мы знаем, Толстой уже вошёл в соглашение с женой по поводу необходимости публикации нового романа «отдельной книгой красивого издания» (Там же. С. 157). А что за красивое издание без иллюстраций… Дальний родственник с его талантом рисовальщика пришёлся как нельзя кстати! Толстой в переписке 1866 года обсуждал с художником различные детали… но тот работал медленно и не поспевал к срокам публикации. А те работы, которые Башилов отправил в печать – частью сгорели при пожаре в типографии… Лев Николаевич жестоко, но благоразумно предпочёл отказаться от услуг явного неудачника. (Ниже, в его письме жене от 14 ноября – обратите внимание на некоторые проницательные выводы Толстого о самой личности Башилова и его творчестве.)
|
|
|
И ещё один достаточно значимый, символичный эпизод этой московской поездки Толстых. Весь февраль и часть марта, до отъезда, Толстой посещает Школу живописи и ваяния на ул. Мясницкой, где берёт уроки скульптуры у проф. Рамазанова. И первым успехом его был скульптурный конь, вылепленный из красной глины. Красный конь! А следующей, кого захотел вылепить из того же материала начинающий мастер, была… конечно, его жена. Это было уже в начале марта, и сперва у Толстого не выходило… он продолжал уже по возвращении в Ясную, но так и не окончил бюста. Пурпурноликая Sophie не явилась миру… вероятно, и к лучшему.
Зато к 4 апреля была закончена следующая часть романа!
В т.н. «день всех святых» 22 мая Софья выехала к обедне в кочаковскую церковь — по близости расстояния, в плохоньком, трясучем нерессорном экипаже. По возвращении домой она почувствовала боли в животе и пояснице. Начались преждевременные, как всегда мучительные, роды: «Спешно послали за акушеркой, моей милой Марьей Ивановной, и в семь часов вечера родился сын Илья […] такой крупный, зрелый богатырь, что Марья Ивановна, подняв его и подержав на весу, значительно сказала: “Zehn Pfund” (10 фунтов)» (Там же. С. 150).
После таких родов Софья Андреевна заболела. Физически ослабление её организма выразилось, как и после рождения первенца — воспалением сосцов, которое, по совету уже упоминавшегося нами проф. Преображенского из Тулы, она лечила прижиганиями ляписом и компрессами. «Я вся тряслась и плакала от боли, когда сильный Илья хватал с жадностью мою грудь» — вспоминала несчастная (Там же). Постепенно ухудшилось и её психическое состояние: ей вновь чудятся измены мужа… его «охлаждение», равнодушие, которые она ложно связывала со своей болезнью (Там же. С. 151). Подробнее об этом скажем ниже, анализируя записи её дневника.
Лето принесло Толстому первый гонорар за роман: Катков уплатил 2306 руб. 25 коп. за восемь печатных листов… а так же – и ворох негативных эмоций, связанных с казнью в квартировавшем близ Ясной Поляны полку рядового Василия Шабунина (за оплеуху офицеру), которого Толстой напористо, коряво, наивно и тщетно пытался защитить на суде…
Наконец, осенью, с 10 по 18 ноября, Толстой снова в Москве – на этот раз без семьи и исключительно по деловому поводу: в связи с публикацией второй части романа и подготовкой иллюстраций к ней.
Оставим его пока там… с ним всё достаточно ясно. Даже без записей Дневника – которого, напомним, он теперь и до 1873 года не ведёт… Присмотримся ко второму адресату и вчитаемся в её дневниковые записи 1866 года.
С первой же записи, от 12 марта – опять некие «надрезы»:
«В Москве было хорошо, своих я так любила, и детей моих любили. Таня быстра, умна, мила и здорова. Серёжа окреп, рассудителен, менее кроток, чем был, но добр. […] С Лёвой всё было холодно, неловко, в Москве грубое обращение П<оливанова> вследствие моего неумения вести себя с ним испортило наши отношения. Мне и совестно, и гадко, но на душе ни одного пятнышка не было ни минуты в моей замужней жизни, и Лёва меня судил слишком строго и резко. Но я и этому рада, он дорожит мной, и я теперь буду во сто раз осторожнее, это только будет приятно» (ДСАТ – 1. С. 76).
Напомним читателю, что Поливанов этот, именем Митрофан, по батьке Андреевич (1842 - 1913) – молодой офицер гвардии и бывший ухажёр юной Сонички Берс, белобрысый тихоня, считавшийся в семействе Берсов даже её женихом, но отвергнутый ею. В мемуарах она объясняет, почему:
«Я идеализировала его как мальчика, который любил меня первую в своей жизни, я <тогда> писала повести об идеальном браке двух бедных супругов в домике которых были цветы и пела канарейка. […] …Судьба бросила меня в жизнь Льва Николаевича; но его прошедшее, всё то нечистое, что я узнала и прочла в прошлых дневниках Льва Николаевича, никогда не изгладилось из моего сердца и осталось страданием на всю жизнь» (МЖ – 1. С. 33).
Это откровение вообще многое объясняет. Sophie не простила не одному мужу. Главное: не простила себе оплошного выбора между «удобным» (для подчинения), сереньким и тихоньким мальчиком — идеальным и по возрасту мужем — и «нечистым» и неуправляемым, во многом непостижимым для неё Львом. Стихия Соничкина — земля; кислятины Митрофана — вода. Лев же – огонь того светила, того Солнышка, которому от естественного союза Земли и Воды лучше держаться бы на расстоянии…
Толстой знал, между кем и им выбирала Софья – и по-своему, творчески, гениально, великолепно и тонко отомстил обоим: в романе «Война и мир» он придал некоторые биографические личные характеристические черты светлой личности Митрофана – Борису Друбецкому. Софье Андреевне ничего не оставалось, как искать себе места где-то между приземлённой, ограниченной Жюли Карагиной и шлюховатой Элен… и понимать, вопреки собственному мифопостроению, что в браке с Поливановым, а не Толстым, примерно этим бы она и сделалась!
Ревнивая Sophie и от «второй половины» всегда затаённо ждала такого же зла — ревности. И, как все ждущие — получала… Да, за выходкой Толстого, обвинившего в Москве жену в «бестактном» поведении при встрече с экс-бойфрендом, стояла именно ревность. «А я просто была ненатуральна, мне неловко было с ним, и я без ума боялась ревности Льва Николаевича» — оправдывается она в мемуарах (Там же. С. 147).
Запись того же дня, продолжение:
«А ещё новый, небывалый ещё надрез, и это страшно. Всё больше хочется гнуться от своего ничтожества, и меньше остаётся прав на эту счастливую гордость и сознание собственного достоинства, без которого я бы жить не могла» (Там же).
Есть соблазн привести здесь суждения «позднего» Толстого, Толстого-христианина, о различии радости – с мирским счастьем и удовлетворением собой, а гордости – с сознанием человеком своего достоинства. Но здесь, по отношению к 1866 году, это было бы анахронизмом: Толстой сам в тот период не возрос ещё до такого понимания. Софочкины комплексы в записи 12 марта – вопиют, как мартовские кошки… но молодой муж бессилен оказать своему ближайше-любимому человеку христианскую духовную помощь.
Да, на этом кочковатом пути она была одинока… «Рука об руку, шаг в шаг?» Пожалуй. Даже конечно. Но. С Митрофаном. Только с Митрофаном. Не со Львом.
О своей личностной «ломке» она записывает под 28 апреля в дневнике такое рассуждение-пророчество:
«Люди женятся — думают, что вот беру такую-то девушку, с таким-то характером и проч., а не знают того, что всё в ней изменится, что тут ломается целый большой механизм, и нельзя сказать: “я с ней счастлив”, пока этот механизм не переломается и не перестроится совсем новый. А при этом не столько важен характер женщины, сколько всё то, что будет иметь на неё влияние первое время замужества. Нашему счастью все завидуют, это наводит всё меня на мысли, отчего мы счастливы и что это, собственно, значит» (ДСАТ – 1. С. 77).
Другое пророчество в отношении супружеской пары Толстых изрёк второстепенный и нынче почти забытый писатель Владимир Александрович Соллогуб (1813 - 1882), навестивший своего давнего знакомого и всё семейство в Ясной Поляне в первой декаде августа этого года.
В своих мемуарах Софья Андреевна вспоминает:
«Ещё был у нас писатель граф Соллогуб с своими двумя мальчиками. Он мне очень понравился, умный, ласковый, и подкупил меня ещё тем, что сказал про меня, что я “настоящая нянька таланта мужа своего, — и продолжайте в этом направлении жить всю вашу жизнь”, — советовал он мне. А Льву Николаевичу сказал: “Счастливец, какая у него жена!”» (МЖ – 1. С. 151).
«Счастливец» меж тем искренне недооценивал перспектив очевидных для него «мук ревности» несчастной жены, всё новых «охлаждений» и «надрезов», вылившихся летом 1866 года в таких записях её дневника:
19 июля.
«У нас новый управляющий с женой. Она молода, хороша, нигилистка. У ней с Лёвой длинные, оживлённые разговоры о литературе, об убеждениях, вообще длинные, неуместные; мучительные для меня и лестные для неё разговоры. Он проповедовал, что в семью, в intimite <фр. интимность> не надо вводить постороннее, особенно красивое и молодое существо. А сам первый на это попадается. Я, конечно, не показываю и вида, что мне это неприятно, но уже в жизни моей теперь нет минуты спокойной. С рождения Илюши мы живём по разным комнатам. […] Теперь скоро час ночи, а я спать не могу. Точно предчувствие дурное, что будет эта управительская жена-нигилистка моей bête noire» <фр. злым гением> (ДСАТ – 1. С. 77 - 78).
«Злого гения» ТОГДА, в 1866-м, не состоялось: Толстой вскоре выпер с работы оказавшегося вдрызг непригодным управляющего, а с ним уехала и жена… Но сам этот образ показателен и зловещ: он сразу приводит на память жестокую пытку, которую Софья Андреевна устроила старцу-мужу через 40 с лишком лет после того — в связи с отношениями Льва Николаевича со «злым гением», как назвала его Софья Андреевна в том же дневнике, но в 1910 году, В. Г. Чертковым.
Мария Ивановна — так звали эту «нигилистку», а на деле вполне традиционно, по-бабьи любопытную сучку, болтушку и сплетницу. Роль, которую она успела сыграть в доме Толстых, между прочим, сама по себе достаточна для того, чтобы обоих — её саму и её мужа — выставить из оного. Она вырисовывается из записи в дневнике Софьи Андреевны от 22 июля 1866 года:
«Нынче лёва ходил в тот дом под каким-то предлогом. Мария Ивановна мне это сказала, и ещё разговаривал с ней под балконом. Зачем в дождь было ходить в том дом? Она ему нравится, это очевидно…» и т.д. (ДСАТ – 1. С. 78. Выделение наше. – Р. А.).
… и о том же — 24 июля:
«Нынче Лёвочка опять был в том доме… […] Эх, Лёвочка, сам не видит, как попадается» (Там же).
Предположения Софьи Андреевны об отношениях Толстого с крестьянкой оказались фобией, раздутой посредством навязчивого сплетничанья, а сама сплетница обличила вскоре в глазах жены Толстого всю свою ничтожность, и ревность Софьина к ней поутихла (Там же. С. 79). Но гадкое дело было сделано: отношения супругов снова оцениваются женой как: «немного холодно с Лёвой» (Там же). Их, как и прежде, связывают, едва ли не исключительно, подрастающие дети. Запись Софьи под 27 августа 1886 г. характеристична:
«Я люблю детей своих до страсти, до боли, всякое малейшее <их> страдание приводит меня в отчаяние, всякая улыбочка, всякий взгляд радует до слёз. […] Если б я меньше любила детей, было бы легче» (Там же).
Наконец, после отъезда мужа в Москву 10 ноября, ей опять «грустно и пусто без Лёвы», и она записывает слова, в правдивость которых (хотя бы для этих дней!) очень хочется верить — несмотря на всё, им предшествующее:
«Мне кажется, нельзя теснее жить нравственно, как я живу с ним. Мы ужасно счастливы во всём. И в наших отношениях, и в детях, и в жизни. Теперь без него я живу особенно тесно с детьми, но они так малы. Теперь спят, потом едят, и всё, что в них проявляется нравственно, я лювлю и пользуюсь. Теперь я всё время и нынче переписываю (не читая прежде) роман Лёвы. Это мне большое наслаждение. Я нравственно переживаю целый мир впечатлений, мыслей… Ничто на меня так не действует, как его мысли, его талант. И это сделалось недавно. Сама ли я переменилась или роман действительно так хорош — уж этого я не знаю. […] Мы часто с ним говорим о романе, и он почему-то (что составляет мою гордость) очень верит и слушает мои суждения» (Там же. С. 80).
* * * * *
Диалог супругов — и о романе, и о многом другом — продолжился в переписке ноября этого года, к изложению которой мы теперь непосредственно и переходим.
Текст первого послания ноябрьской переписки, посланного Толстым с дороги, из Тулы, таков:
«Ну вот, милый друг, с нами и случилось то, чего я боялся — сломалось колесо, и мы за ним простояли 1½ часа, и ещё теперь стоим около часа. Особенно странный и счастливый случай, что в самую критическую минуту, когда мы стояли посереди дороги, мы встретили Якова <Цветкова, яснополянского жителя. – Р. А.>. Он нам много помог. Дай ему от меня 1 руб. сер. — Какова собака Шумка? Прелесть. — То, что мы опоздали, не доказывает, что я приеду позже. Только Берсов перебудим. Андрей Евстафьевич встанет, услышит меня и закричит во весь дом. Я здоров и спокоен, дай Бог, чтоб к добру. Завтра жду твоей телеграммы. Мы приедем, ежели теперь не будет несчастий, всё-таки часу во 2-м. Прощай, думай, что теперь меньше дня до свиданья. Главное, как можно меньше предпринимай. И в случае чего, не торопись. Всё образуется. О Серёже телеграфируй, да ты и сама знаешь. Таня благополучна, но не ест и начала не ходить» (83, 114 - 115).
«Таня», то есть Т. А. Кузминская, которая, несмотря на болезнь, выехала с Толстым в Москву, так описывала в своих воспоминаниях подробности их отъезда, написания Толстым этой краткой дорожной записки и поясняла некоторые детали её содержания:
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 57; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!