Как жить рядом с наркоманом ? 5 страница

Наркотики мне всегда нравились больше, чем выпивка. А в до­пинге я уже нуждался постоянно. Но тогда еще боялся употреб­лять только опиаты, поэтому пил. Но наступил момент, когда я окончательно преодолел этот барьер. Вернувшись из колхоза, стал уже в основном употреблять опиаты, начались ломки, пы­тался "выхаживаться" алкоголем.

У меня появился приятель, у которого было много соломы, и по низкой цене. Доза сильно выросла. Я съедал в день по три стакана маковой соломки и очень боялся остаться без наркотика. Потом тот же приятель стал предлагать уже "ширево" (нарко­тик, вводимый внутривенно — жарг.). Я стал чаще практиковать внутривенное введение, сочетал опиаты со снотворным. Все это было на третьем курсе.

В институте меня считали бесшабашным гулякой, никто не знал, что я употребляю наркотики. Мне эта роль очень нравилась.

Родители стали что-то подозревать. Они меня долго допраши­вали, в конце концов я сознался. Просил мать помочь мне слезть с наркотиков. Уже чувствовал, что это ненормально. Я ни дня не мог без них жить. Какие-то остатки здравомыслия в то время у меня еще сохранились. Я решил попробовать переломаться са­мостоятельно. По совету друзей накупил лекарств, принимал этаминал натрия, радедорм в больших дозах. Поскольку у меня была еще и зависимость от барбитуратов, ломка была тяжелой.

Все время просил маму сидеть рядом, звал ее по ночам. Затем по­степенно стал отходить, но мучила бессонница. Понемногу опять начал выпивать, то ликерчику, то коньячку. Через некоторое время, когда смог ходить, пошел не в институт, а в пивную. Я тог­да наивно полагал, что "снисхожу до этих алкашей", и в этом тоже находил какую-то романтику. Потом я опять начал есть со­лому. Сначала пытался чередовать алкоголь с наркотиками, но в конце концов перешел на наркотики.

Я не осознавал тогда, что болен, поэтому пытался оправдать то, что снова взялся за старое, тем, что познакомился с девушкой. Я думал, что когда поближе сойдусь со своей пассией, наркотики брошу. В институте мне предложили остаться на второй год, так как я не сдал экзамены. Опиаты употреблял уже каждый день. Единственное, что еще удавалось, это терпеть до 12-ти часов дня, и то в основном для того, чтобы выловить большой кайф. От сво­ей подруги я скрывал, что употребляю наркотики. Когда она однажды уехала, то попытался переломаться, но хватило ровно на два дня. В конце концов она узнала о наркотиках, но в наших отношениях это ничего не изменило,— она просто не понимала, что это такое. Дело шло к женитьбе, мы стали жить вместе, пода­ли заявление в ЗАГС. В комнате, которую снимали, не было те­лефона, из-за этого стало труднее доставать наркотики. Я начал тратить деньги невесты, отложенные на свадьбу. А потом принял решение ехать за маками на Украину. Надо сказать, что там были деревни, в которых жители специально выращивали маки для приезжих наркоманов,- такой своеобразный бизнес. Моя невес­та поехала со мной. Свадебные приглашения, выданные в ЗАГСе, мы использовали как прикрытие. В той деревне, которую посове­товал приятель, было много маков. После возвращения в Ленин­град я довел дозу до четырех стаканов маковой соломки в день. Я просто превратился в аморфное животное, засыпал в туалете, на диване, на стуле — везде. Но случилось то, что всегда случает­ся с наркоманами,- меня перестало тащить. Я сочетал опиаты с барбитуратами, но все равно не тащило. Я целыми днями ле­жал, в институт ходить перестал. И тут приехала мать невесты, познакомиться. Естественно, свадьба расстроилась. Мое само­любие было задето, но, с другой стороны, я любил себя пожалеть, а тут такой случай! Но то, что наркотики уже не так действовали, было самым главным. Если бы еще тащило, пережить все это было бы проще.

В 1985 году почувствовал, что зашел в тупик — ни кайфа, ни жизни. Но без опиатов жить не мог — начиналась ломка. Тогда-то и осознал, что стал наркоманом. Пожалел себя и решил, что это судьба.

Ел солому я уже только для того, чтобы не ломало. Институт забросил. Раньше как-то удавалось совмещать учебу, какую-то личную жизнь с наркотиками, теперь появилось море проблем. Чтобы выловить хотя бы кратковременную эйфорию, стал все чаще вводить опиаты внутривенно, но интерес к жизни практи­чески пропал.

Осенью опять поехал за маками на Украину. Когда вернулся, стали напрягать люди из военкомата,— из института меня отчис­лили. Я понял, что нужно что-то предпринимать, и пошел к нар­кологу. С этим шагом было связано много надежд — с одной сто­роны, думал отмазаться от армии, с другой — надеялся вернуться к "нормальному" употреблению. Мечтал, что снова почувствую опийный кайф, а по праздникам буду позволять себе выпить, так как от опиатов нет куража. Страшно было идти к врачу, ложить­ся в психушку, но другого выбора не было.

Помню, как очутился в больнице. Огромные палаты, люди почему-то прячут тапочки под матрац (я тогда был еще неопытен в дурдомовских делах). Несколько дней очень сильно ломало, не мог даже пошевелиться, мучила бессонница. А потом в палату положили еще одного наркомана, его подруга пронесла в боль­ницу кайф. Меня уже в это время отпускало, но я опять начал есть солому. Когда она кончилась — опять заломало, меня пере­вели уже в наркологическое отделение и снова стали ставить ка­пельницы. Там я завел много новых "полезных" знакомств, ря­дом лечились уже судимые наркоманы, которые не скупились на "добрые советы". Я все время норовил выписаться из больни­цы пораньше (тогда держали 60 суток). Думал, выйду — торчать не буду. Девушки, дискотеки, жизнь прекрасна, особенно с чи­фирём и фенибутом.

Но все получилось иначе. Выйдя из больницы, пошел к луч­шему другу, мы напились, и я в тот же день укололся. На следую­щий день выписывался из дурдома один из наркоманов, у него были "дырки" (источник наркотиков — жарг.) под Ленинградом, и я снова заторчал. Иллюзии ушли.

Я опять познакомился с девушкой, на этот раз уже с нарко­манкой. Для меня всегда общение с женщинами в большей степени было удовлетворением своего тщеславия, мнение других лю­дей о моих подругах имело большое значение. Новая пассия была стюардессой, очень привлекательной женщиной, в нашей среде считалась крутой, и это льстило моему самолюбию. Она покупа­ла у меня наркотики — так и познакомились. В конце концов она бросила работу, стала жить со мной. Когда деньги и наркотики кончились, мы заложили ее золотые побрякушки в ломбард, при­шлось опять ехать на Украину за маками. Когда вернулись, мама устроила меня на работу монтером. Утром я вставал, выпивал четыре стакана макового отвара, съедал еще кучу барбитуратов и шел на работу. Жизнь несколько оживилась: была девушка по­явился магнитофон,— так сказать, показатель благосостояния. Редко-редко, но хорошее настроение иногда еще накатывало. Но это был последний всплеск. Наркотики кончались. Мать пред­лагала нам обоим лечь в больницу, но подруга отказалась, решила ломаться дома. Прежде чем лечь в больницу, я достал наркотики и оставил их у друга, попросив его принести их потом в дурдом.

Я уже был человеком опытным, поэтому нашел возможность получать наркотики — друг привязывал их к веревочке, а я через окно втаскивал их в палату. Единственное неудобство заключа­лось в том, что мне на ночь давали много снотворного и приходи­лось спать. А нормальная жизнь в психушке начинается ночью. Моя сожительница ко мне ни разу не пришла, меня это злило. Я хотел похвастаться перед "коллегами". Все-таки меня поймали с кайфом, хотели выписать, но матери в этот момент не было в городе и мне назначили еще один курс серы.

В конце концов все-таки выписали. Мыслей бросить у меня тогда не было, точнее, они были, но я считал, что это невозможно. Иду я из больницы домой и мечтаю, что сейчас послушаю музы­ку. Но магнитофона не оказалось, его просто-напросто украла моя подруга. Я сильно разозлился. На следующий день удалось достать наркотики — и опять понеслось.

Начал распродавать вещи из дома, уже конкретно для того, чтобы проторчать,— продавал ложки, книги. Раньше готовил ра­створ сам или покупал у барыг, теперь чаще — на рынке. Это было свидетельством того, что я опустился.

И опять я решил ехать на Украину. Заняли мы с приятелем денег на дорогу и отправились. За два дня до меня туда уже уехал один мой знакомый. Ездил я к одним и тем же людям, ко­торые специально выращивали маки. У меня всегда была легенда наготове — жена местная, еду к ее родителям. И вот едем мы в такси, уже подъезжаем к деревне, как вдруг водитель говорит, что накануне уже возил туда человека, но что-то там неладно. Приехали, дверь никто не открыл. Оказалось, что приятеля, ко­торый до меня уехал, повязала милиция. Пришлось уходить. А нас уже ломает. Нужно возвращать деньги, взятые взаймы, а кай­фа никто продавать не хочет — боятся. Вернулись мы во Львов, сели в поезд, доехали до Бреста. Ночью мне было так плохо, что я готов был просить помощи у кого угодно. В Бресте рзяли мы с приятелем такси и — прямиком на рынок. Нам предложили ку­пить задорого, но было уже все равно. Достав соломы, мы в мага­зине купили мясорубку, постучались в первый попавшийся дом и за деньги попросили разрешить сварить. Пока делали раствор, пытались есть солому, но она лезла назад, мы ее снова запихива­ли. Женщина, хозяйка дома, которая это наблюдала, сказала: "Бедная Россия, раз такие хлопцы до такого докатились". Как только укололись, сразу ушли,— боялись милиции. Решили вер­нуться в Питер. В поезде отпустило, даже ощутил какое-то подо­бие эйфории. Съездили мы с убытками.

Жизнь со всех сторон ухудшалась. Друзья, с которыми я начи­нал употреблять, были уже мертвы. Я деградировал не по дням, а по часам. Однажды ехал на рынок за кайфом и украл в транс­порте кошелек. До этого я никогда подобного не делал, после этого случая стал периодически красть кошельки.

С 1986 года милиция стала активно бороться с наркоманами. Я, естественно, не остался незамеченным. Однажды ко мне на­ведался милиционер, а я в это время как раз варил. Не открыть было нельзя, он меня видел в окне. Часть вылил, а часть спрятал за унитаз. Он поискал, поискал, но ничего не нашел. Забрал меня и повез в наркологический кабинет, а там уже была выписана пу­тевка в ЛТП, но оттуда удалось сбежать. Нормальный человек в такой ситуации, никогда бы не вернулся домой, но мысль о спря­танном наркотике не давала покоя, и я вернулся к дому. Милици­онер поджидал меня там; я все-таки пересидел; а когда он ушел, ворвался в дом и укололся. Потом поехал к матери. Она меня ус­покоила, что обо всем договорилась, что в ЛТП не заберут. Я ре­шил вернуться домой, по дороге украл кошелек. Утром опять пришли, забрали, но все-таки не в ЛТП, а в больницу. На этот раз в дурдоме лежал всего неделю и ел уже все подряд — не только снотворные, но и циклодол.

К тому времени все мои знакомые были или наркоманами, или преступниками. Один из них, мошенник, обучал меня ремес­лу. Я у него был вроде подмастерья. Но однажды мы поссори­лись, и я стал "работать" один, хотя все время боялся и шел на это только тогда, когда кончались наркотики.

Через какое-то время меня все-таки повязали, отпустили под подписку о невыезде. Еще и тогда было можно что-то сделать, на­пример лечь в больницу, чтобы снять 62-ю статью,— так хотя бы срок уменьшили. Но как только меня отпустили, я снова пошел мошенничать. Через некоторое время нашел себе компанию — мужа с женой, тоже наркоманов. Они были карманниками, но уже тоже на примете у милиции, так что одни они работать не могли. Стали работать втроем. Со временем мы заметили за собой слежку. В конце концов я с ними расстался и снова стал "работать" один.

Я все-таки сделал попытку лечь в больницу, чтобы снять при­нудительное лечение, но кончилось тем, что в отделении украл у другого наркомана кайф; вышел конфликт. Из больницы при­шлось уйти. Вечером вернулся, но меня не приняли, сказали, что уже выписали. Можно было поступить опять через какое-то вре­мя, но я все тянул: надеялся подзаработать денег и купить кайфа, чтобы потом его приносили в больницу.

Дома жить боялся, ведь находился в розыске. Однажды, когда все-таки пришел домой переночевать, приехала милиция и за­брала. К утру я врубился, что все — это конец. Удалось сбежать, но сил уже не было, менты на хвосте. Я пытался спрятаться, но бди­тельные граждане указали милиции, где меня искать. Меня пой­мали, привезли в отделение милиции и избили. Пытался вскрыть вены, и меня еще раз избили.

Так очутился в тюрьме. Я был уже давно со всех сторон обло­жен и понимал, что рано или поздно это должно было случиться, и быстро смирился с этим.

В КПЗ меня начало ломать. Все говорили, что в тюрьме лом­ки проходят проще и быстрее — сама мысль, что не выйти и ниче­го не вышустрить, успокаивает. Так и случилось. Из КПЗ пере­вели в Кресты; были выходные, поэтому два дня пришлось провести в отстойнике, спать на полу. Когда проходил медицин­ский осмотр, не стал ничего скрывать. Рассказал о том, что нар­коман, пожаловался на плохое самочувствие. Меня поместили в больницу, но через пару дней мне там надоело, хотелось новых ощущений, и я попросился в камеру.

В камере какое-то время осваивался, ломало, не спал несколь­ко дней. Постепенно стало получше, освоился, стал ждать суда. Думал, что дадут лет пять, учитывая, что скрывался от следствия и совершал правонарушения уже после подписки о невыезде. Я уже говорил, что смирился со своим положением, поэтому был спокоен, знал, что выхода нет.

Через некоторое время попытался шустрить, но достать мож­но было только "головняки" — таблетки с кофеином. В камере нашелся компаньон, с которым мы подбивали сокамерников при обходе врача жаловаться на головную боль, чтобы получить таб­летки. Со временем такая жизнь даже стала нравиться, находил себе всякие занятия; тюрьма, как и дурдом, днем спит, ночью на­чинается жизнь — переписка и пр. Помню, испытал большую ра­дость, когда в первый раз удалось достать чай.

Опытные люди советовали мне тянуть с судом, да я и сам это прекрасно понимал. Раньше суд - раньше в зону, а там придется работать. Наркоманы вообще имеют гораздо более криминаль­ный ум и, даже попадая в тюрьму первый раз, гораздо лучше под­кованы по сравнению с другими новичками.

На последнем суде я разыграл приступ, чтобы еще потянуть время. Из зала суда меня увезла "скорая". Помню, тоже испытал ра­дость, после тюрьмы оказавшись в нормальной машине. Лето. Люди идут куда-то по своим делам; было интересно на них смотреть.

В конце концов меня, естественно, осудили, но срок я полу­чил значительно меньший, чем ожидал. Из подследственной ка­меры меня перевели в другую; там уже проще — разрешены пись­ма, свидания.

Помню, приходила мама, была очень расстроена, плакала. А я да­же удивлялся, говорил ей, что тут все хорошо, братские отноше­ния и все такое. Правда, к тому времени я уже слышал, но сам еще плохо понимал, что все это "братство" существует только на эта­пах и в тюрьмах, в зоне же все совсем по-другому.

Потом меня перевели в тюрьму в Выборге, я подал на касса­цию, чтобы еще оттянуть время. Там жизнь протекала еще более замкнуто. И вот где, пожалуй, впервые, я задумался над своей жизнью. Из письма с воли узнал, что мой близкий друг погиб в автокатастрофе. У меня было два близких друга - один утонул, теперь умер и второй. Они не были наркоманами, но почему-то их не стало. У меня же была тысяча шансов умереть, но я продол­жал жить.

Тюремная жизнь шла своим чередом. Времени много, делать нечего. Мне удалось "обработать" молодого врача, и мне назна­чили транквилизаторы. Я вообще обладал талантом вызывать доверие у людей и этим активно пользовался. Врачу долго рас­сказывал, какой я был жуткий наркоман, но вот сейчас протрез­вел, а депрессии не проходят, нужна помощь и т. д.

В конце концов меня отправили в зону. Я не успел подгото­вить все, как хотел, к этому моменту: так, думал получить с воли под видом зубного порошка таблетки с кофеином, но... меня от­правили раньше. Незабываемое впечатление по дороге в зону — на одной из пересылок заставили передвигаться на четвереньках. Была поздняя осень; холодно, кругом грязь. А у меня еще был до­вольно большой баул.

В зону я попал в конце декабря, Новый год встретил в каран­тине. Оказался в одном из самых плохих отрядов, питерских там не любили, нужно было много работать. А у меня был комплекс уязвленного самолюбия, да и вообще что-то делать — в падлу. Помню первый день — подъем, зарядка, потом послали убирать снег. Я сразу же записался к врачу, хотел попасть в медсанчасть. Местных врачей провести было сложно, но я человек в этом смыс­ле одаренный. Мне удалось пробыть в медсанчасти всю зиму. Я действительно был ослаблен физически, но в большей степени мне помогла все-таки изворотливость. Пока лежал в медсанчасти, освоился, встретил знакомых, они объяснили что к чему. Сказа­ли, что в моем отряде все равно заставят работать, нужно попы­таться перейти в другой, где можно пристроиться электриком на промзоне. Попросил маму выслать бумаги, что я работал элек­триком, записался на прием к главному врачу, от которого многое зависело. До этого долго собирал информацию, что он за человек, какие к нему подходы. В конце концов попал куда хотел.

Те, кто мог мне на первых порах помочь, по моим сведениям, уже освободились. Я ждал расспросов, постоянно был внутренне готов обороняться. Это вообще нормальное состояние в зоне — готовность обороняться. Повезло опять, ко мне сразу же подо­шел человек, стал подробно расспрашивать, предложил пойти покурить. По дороге я его узнал — это был старый знакомый, ко­торому я в свое время оказал услугу, чего он не забыл. В течение нескольких месяцев он меня поддерживал, без него я бы долгое время голодал. Потом постепенно у нас стали возникать конф­ликты на бытовой почве. Я из-за этого переживал, не без корысти, боялся остаться сам по себе. Сходились, расходились, но один раз он мне сказал: "Теперь поживи один". Мне, в целом, это было полезно, он меня поддержал в первое время, но потом дал шанс стать самостоятельным.

В зоне больше всех страдали люди, которые были рабами желудка: чем больше любишь поесть, тем ниже опустишься. Для меня же самолюбие значило гораздо больше, чем физичес­кие ограничения. Я легко привык к тому, что питание не на пер­вом месте, поэтому мне было значительно проще: не надо было никого ни о чем просить. Я видел людей, которые, получив зарп­лату и придя в ларек, при виде еды забывали обо всем и все день­ги тратили на еду. Я всегда покупал сначала сигареты, а на то, что осталось,— немного продуктов.

Через какое-то время у меня даже появилось свое крохотное помещение, единственное место, где можно было остаться одно­му, что в зоне практически невозможно.

В зоне свои законы и порядки. Там каждый сам за себя. Иног­да бывали ситуации, когда мне было жаль людей; но если вмеша­ешься, будешь платить по их счетам. Я всегда считал себя очень плохим человеком, об этом твердили все вокруг, много лет я жил под гнетом чувства вины. В зоне понял, что я не самый ужасный; бывают люди, которые совершают поступки, на которые я в прин­ципе был неспособен. Мне стало от этого легче.

В детстве я хотел быть инспектором уголовного розыска, но оказался по другую сторону баррикад. Как ни странно, я даже гордился тем, что у меня есть подобный опыт: "тот не мужчина, кто не сидел в тюрьме"; а я к тому же сумел благодаря своим ка­чествам еще и неплохо устроиться. Я не осознавал себя преступ­ником и уже тогда хорошо понимал, что преступления совершаю из-за наркотиков. Я был сторонником легализации наркотиков и тогда думал, что если бы были другие законы, я не попал бы в тюрьму, хотя теперь понимаю, что в этом случае, наверно, про­сто бы умер.

В зоне я постоянно хотел опиатов, мечтал о том, как уколюсь. Мне раньше казалось странным, когда приятель-наркоман гово­рил, что если бы ему был предоставлен выбор — женщина или наркотики, он бы выбрал первое. Для меня самым главным были наркотики.

---

Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 103; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!