Как жить рядом с наркоманом ? 3 страница

Но, наверное, где-то в глубине души уже тогда чувствовал что-то неладное. Один из приятелей посоветовал с "черного" (ра­створ, получаемый из маковой соломки — жарг.) переломаться на "белом" (название эфедрона — жарг.).

Эфедрон мне не понравился, были рвота, противный отход­няк. Я несколько раз пробовал эфедрон, эффект — тот же. Так что выбор кайфа был сделан окончательно. В мае, как раз под действием эфедрона, мы с приятелем решили поехать в Карелию переломаться. Сильных ломок у меня в то время, правда, еще не было. Приятель до места не доехал, у него не оказалось пас­порта, а я очутился у бабушки с дедушкой. Собирался я там про­быть месяц, но через три дня, выпросив деньги у родственников, самолетом, чтобы быстрее, вернулся в Ленинград. И прямо с сумками и чемоданом из аэропорта поехал за кайфом.

Наступило очередное лето, я уже стал ездить за город за мака­ми. Несмотря на то что бегать по огородам ночью было довольно муторно, видел в этом даже какую-то романтику. Употреблял я практически ежедневно. Тогда я тратил деньги еще не только на наркотики, оставалось на какую-то одежду. Но чаще было по-другому. Если появлялись деньги, сначала решал, что половину оставлю на шмотки, половину проторчу, но, как правило, уже все протарчивал. Иногда закладывал вещи, но еще удавалось их выкупить. Чтобы достать денег, влезал во всякие махинации, про­давал подросткам траву из аптеки под видом анаши, липовые вы­зовы за границу и т. д.

Летом познакомился с подростками-наркоманами, которые занимались квартирными кражами; у них всегда было много де­нег. Мы с приятелем стали их "направлять как старшие товари­щи". Пока они воровали, мы сидели на лавочке, потом они с нами делились наворованным. В конце концов мы с ними разошлись, стали воровать уже вдвоем. В квартиры залезали в основном по субботам и воскресеньям, через форточки. К осени, когда с кайфом стала напряженка, я постепенно начал "кроить" (здесь: утаивать — жарг.) от приятеля - в квартире брал больше, чем го­ворил ему. Психология была: "Каждый за себя". Никаких друзей и развлечений уже не было. Собирались только, так сказать, для сотрудничества.

К зиме с квартирами стало хуже - люди уже не ездили на дачи, закрывали форточки. В квартирах крал, но уже реже, приходи­лось взламывать двери. "Старшие товарищи" научили меня от­крывать машины, это было проще и безопасней. Один из моих приятелей подал мне идею ограбить нашего же знакомого. Мы взяли там магнитофон, а я еще и деньги, о которых умолчал. Приятеля ломало, ему срочно нужен был кайф, он готов был очень дешево продать магнитофон. Но я отказался: у меня-то деньги на кайф были, а его ломка — это его проблемы. В конце концов было по-моему, ему пришлось "шустрить" (искать, добы­вать наркотики - жарг.) в другом месте. Магнитофон мы прода­ли только через три дня по той цене, которая устраивала меня. По своим знакомым я "прошелся" основательно. Даже здесь я ухитрялся подвести платформу — они, мол, "плохие люди", один зачем-то поступил в военное училище, другой мне печенья к чаю не подал.

Со старыми друзьями я совсем разошелся. Помню, как-то, когда было много денег, купил дыню, арбуз, еще что-то. Иду до­мой, на скамеечке перед парадной сидят мои бывшие друзья. Они думали, что я остановлюсь, поделюсь с ними, поболтаю. Но я сказал: "Привет",- и пошел домой. Мне был никто не ну­жен, у меня был кайф.

Потом близко сошелся с наркоманами, которые употребляли опиум много лет, были уже судимы. Мы вместе торчали и вместе воровали. Я знал их еще до того, как начал колоться, иногда покупал у них анашу. У нас с ними тогда как-то вышел спор. Они у меня спросили: "Зачем тебе все эти дискотеки, шмотки?" А я им: "А зачем тогда жить?" Они: "Засадился (принял наркотик — жарг.) — и ничего этого не нужно. Через годик ты будешь точно так же думать". Я им тогда не поверил, но они оказались правы. Теперь то же самое я говорил молодым: "Зачем мне ботинки, если ломает?" Мой день выглядел примерно так: я вставал, бе­жал на балкон, где у меня был заныкан раствор, кололся. Потом шел варить, брал с собой готовый раствор и шел воровать или продавать наворованное. Я мог это делать только под кайфом, причем уже систематически ел транквилизаторы. Они усилива­ли эффект опиатов и уменьшали чувство страха. У меня был оп­ределенный маршрут. В одном месте стояли машины (место без­людное, удобно воровать), потом шли два магазина, где тоже можно было чего-нибудь спереть. Вообще, я воровал везде, где можно, и все, что плохо лежало. Мне уже мало кто верил, но если представлялась возможность кого-нибудь "запутать" (обма­нуть — жарг.), ее я тоже не упускал.

Я тогда не думал, правильно я живу или неправильно. Глав­ное, хорошо торчал, свободного времени не было, всегда был "при деле". Уважал себя за то, что занимаюсь криминальными делами.

К концу зимы стали возникать проблемы, с кайфом начались перебои, воровать стало страшно, все больше ел транквилизато­ров. Однажды "запалился" (попался — жарг.) в магазине: при­шел в штанах, которые украл утром. Я слышал от старых нарко­манов, что проще всего воровать "дворники" с машин. Думал, что сам до этого никогда не дойду,— это был показатель деградации. Но пришлось уже и этим промышлять. Много возни, мало денег, но заработок стабильный. Доза у меня была плавающая, но верх­него предела не было; сколько было кайфа, столько и протарчивал. Мне нравилось быть удолбанным "до соплей" (состояние сильного опийного опьянения — жарг.), когда рубит — никаких проблем. А все время приходилось шустрить, вставать утром, идти как на работу — добывать деньги, кайф. Даже если на сегод­ня наркотики были, то нужно доставать на завтра. И так ежед­невно: 12-часовой рабочий день на фоне ломок.

Жизнь становилась неуправляемой, происходили уже всякие сумасшедшие истории. Помню, украл из машины сумку и пошел к барыгам за раствором; очнулся через полтора часа на скамейке напротив дома торговца.

Всех вокруг начали сажать, у меня уже не было сил где-то пря­тать кайф, я хранил его дома, перестал соблюдать все меры предос­торожности. Мама неоднократно предлагала лечь в больницу, но я все отказывался. А тут было уже так плохо, что согласился. Пролежал около 20-ти дней, почти весь апрель. Через неделю по­легчало, стал уже бодреньким. Там познакомился с одним наркома­ном, мы устроили скандал — мало дали рогипнола. Нас выписали за нарушение режима. Пока лежал в больнице, думал, что после вы­писки займусь делами, наркотики буду употреблять эпизодически. Вышел я оттуда накануне своего восемнадцатилетия. На день рождения мне подарили денег, получил страховку и... укололся. Маме в больнице посоветовали подкармливать меня радедормом. Она выделяла мне баночку (10 таблеток) в день. Ей, конеч­но, сказали давать мне меньше, но я ей объяснил, что у меня им­мунитет и мне нужно много таблеток.

После больницы меня перестало "тащить" (не было обычного эффекта — жарг.). Я первый раз укололся — подташнивало, но не тащило, единственное, что не ломало. Потом то же самое. Я даже один раз наехал на торговца, думал, что он мне продал "левый" раствор. Потом смотрю, все вокруг, кто со мной кололся, тащатся, а я как трезвый, хотя в зеркале лицо "удолбанное" (с при­знаками опьянения — жарг.).

Но колоться я продолжал, сначала не каждый день, а потом опять подсел.

Тут уже много времени не потребовалось, чтобы жизнь стала абсолютно неконтролируемой.

Помню такой случай: зашел я в наш кинотеатр, у меня там в буфете работала знакомая. Был я под транквилизаторами, в кармане - много денег и кайфа. Буфетчица ушла в подсобное помещение, а я видел, что она положила в кассу пачку денег. Воровать у меня не было ни малейшей необходимости, но я, на глазах у изумленной публики, перегнулся через прилавок, вы­нул деньги из кассы и кинулся бежать. Вернувшаяся буфетчица закричала: "Держите его!" А я бегу и думаю: "Все, это тюрьма". Ребята вокруг кричат: "Ты что, идиот? Отдай деньги". Я остано­вился, отдал деньги. Потом чуть ли не наголо подстригся, сменил весь гардероб, это место обходил стороной. Уже через месяц пос­ле больницы я плотно подсел.

Однажды, в конце мая, приняв до обеда где-то 12 таблеток радедорма, я вдруг подумал: "Опять подсел, без кайфа жить не могу. Зачем такая жизнь?". Я решил, что больше жить неза­чем. Съел еще 10 таблеток радедорма - под транквилизаторами я всегда становился очень решительным. Прикинул, что если к 22 таблеткам, которые я уже съел, добавить еще раствор с ди­медролом, то уж умру наверняка. Чтобы быстрее купить раствор (боялся, что транквилизаторы начнут действовать и могу ус­нуть), продал новые ботинки за бесценок, купил кайфа и еле добрел до приятеля. Последнее, что помню, я ему сказал: "Мути с димедролом",— и провалился. Утром очнулся — живой, транк­вилизаторы еще действовали. Наехал на приятеля, почему он мне не сделал. Он оправдывался, говорил, что я вырубился и он не смог меня разбудить. Я опять был полон решимости, уколол­ся, опять провалился. Очнулся поздно - денег нет, кайфа нет, от передозировки болит голова, решимость улетучилась. Был злой на весь свет, что остался живой. Поплелся домой.

Опять заторчал. Это продолжалось недолго. Мать предложи­ла снова лечь в больницу; был конец июня 1992 года, с момента предыдущего лечения прошло всего 2 месяца. В больнице опять быстро оклемался. После выписки решил попробовать не тор­чать. В основном сидел дома, ничего не делал, смотрел телеви­зор. Идти мне было некуда, все знакомые торчали. Вечером вы­ходил на лавочку перед домом, садился и слушал разговоры малолеток, понимал, что все это не мое. Иногда срывался, осо­бенно если предлагали и не надо было шустрить. Я не понимал, что со мной происходит: постоянная депрессия, тоска, бессонни­ца. Решил на все лето уехать в Карелию. Наварил с собой кружку кайфа, в поезде кололся, пронес раствор в самолет. Приехав к ба­бушке с дедушкой и не успев даже выпить чаю, я пошел "соби­рать грибы". Мои родственники удивились, так как знали, что я с детства не любил собирать грибы. В лесу первым делом уко­лолся. В этот день три раза ходил за грибами. Когда кайф кон­чился, я три ночи не спал, а потом со скандалом уехал. Вернув­шись, я решил: все, хватит бросать торчать, нужно наладить денежный канал, чтобы кайф был всегда. Налаживание канала кончилось тем, что продал что-то из дома, и опять понеслось. Опять кражи, бесконечная шустрежка.

Летом с приятелем поехали в Псковскую область за маками. Он жил у своей бабушки, а я первую неделю - в лесу в палатке. Маков было завались, но полноценного кайфа мне было не пой­мать; в палатке было холодно, не мог иногда даже уснуть. Через неделю я переехал в деревню, поселился в Доме колхозника, ска­зав, что я — рабочий из леспромхоза. Прожил я там две недели. Ночью ходили за маками, днем резали маки, кололись, рубились и опять резали маки. Так целыми днями. Из гостиницы я свалил, не заплатив за номер.

Вернулся в Ленинград; сезон тем временем кончился. И опять все по новой — кражи, добывание кайфа. Я понимал, что дегради­рую. Я ходил немытый, небритый, редко стирал свои вещи, был плохо одет. Когда начинал торчать, меня уважали. А тут однажды звоню торговцу, который живет в двух минутах ходьбы от меня, спрашиваю: "Есть?" Он говорит: "Есть". Я прихожу через пару ми­нут, он мне заявляет, что ничего уже нет, все только что продал ка­ким-то людям, и захлопывает у меня перед носом дверь. Я онемел. Раньше я бы этого так не оставил, теперь у меня не было никаких сил, я просто пошел обратно домой. Я перестал себя уважать.

После второй выписки из больницы мне позвонил тот самый приятель, с которым нас первый раз выписали за нарушение ре­жима, и предложил сходить на собрание Анонимных Алкоголи­ков. На собрание я пришел будучи под "транками" (приняв тран­квилизаторы — жарг.), мало что помню, но помню, что чувствовал себя не в своей тарелке. Пытался этому приятелю что-то расска­зывать, типа "украл, проторчал". А он меня обломал: "Мы на со­браниях стараемся жаргон не употреблять". Мне было это дико слышать, тем более от него, ведь мы с ним некоторое время вмес­те торчали. В общем, сходил на собрание — и забыл.

Осенью становилось все хуже и хуже. В ноябре опять лег в дурдом. Лежал недолго, был конфликт с завотделением, меня выписали. Вышел из больницы, все поехало по новой. Доза моя была два стакана маковой соломы в день; ни на что, даже на еду, денег не хватало, только на эти два стакана. Мать в это время по­ложили в больницу, я иногда к ней ездил. 30 декабря, накануне Нового года, она ненадолго приехала из больницы, испекла торт, дала мне денег на подарок. Я быстренько купил себе самый деше­вый свитер, чтобы еще деньги остались. На следующее утро встал — ломает; деньги есть, надо где-то купить соломы Я ушел из дома. А мама меня только об одном просила: чтобы я вернулся к четырем и проводил ее в больницу. Она действительно была очень плоха, могла сама не доехать. Купил я соломы и пошел к знакомым варить. Смотрю на часы — до четырех осталось десять минут, мне не успеть, а невмазанный ехать не могу. Опоздал на час, пришел домой, мать уехала, на столе записка лежит. Меня стали мучить угрызения совести, но еще засадился, и жизнь опять стала прекрасна.

Новый год я встретил дрожа от страха. Накануне продал ле­вый раствор одному авторитету и боялся, что придут требовать объяснений. Встречали мы Новый год с одним приятелем, кото­рый сам был всем должен, жил в страхе, так что он был к этому привычный. Мы занавесили окна, отключили телефон. Так и встретили: он на одной кровати, я — на другой. Я не уверен, ви­дели ли мы что-нибудь в телевизоре,— было много кайфа.

В феврале я опять лег в больницу. Встал в 7 утра, засадился, поехал на рынок, купил там еще раствора, опять укололся и по­ехал в дурдом. Было мне очень плохо, отлежал 7 дней, а потом заболел гриппом. На этот раз никакого подъема сил и бодрячка уже не было. Вышел, две-три недели лежал дома, болел. Это была моя последняя больница.

В этот период ко мне навязался жить, под предлогом вместе бросить, один мой приятель, который только что освободился из тюрьмы. Утром вставали, первый вопрос: "Что будем делать?" — "Денег наживем". — "А что с деньгами делать?" — "Ладно, давай вмажемся последний раз". Однажды засыпались на краже, попа­ли в милицию, но, поскольку успели только взломать двери и никто этого не видел, нас отпустили. В конце концов я ему ска­зал: "Завязывать вместе не получается, поезжай домой". Поссо­рились мы с ним на этой почве.

У меня постоянно были депрессия, бессонница, упадок физи­ческих и моральных сил. Опять позвонили ребята из группы, по­звали на собрание. Решил сходить. Иногда после этого стал хо­дить на собрания, но не очень-то верил, что у меня что-нибудь получится, было подозрение, что все это не для меня. В этот пе­риод часто срывался — примерно 1 раз в неделю. Иногда неделя­ми не ходил на собрания, тогда срывался еще чаще. Депрессии у меня были и в трезвом, и в нетрезвом состоянии. Уже не было сил шустрить, но на группу тоже не хотелось.

Мы с мамой поменяли квартиру, переехали в центр. Первое время было совсем плохо — быт необустроен, знакомых нет, де­нег нет, сил никаких тоже нет. Иногда ходил на группу, просто чтобы пообщаться с людьми.

Из пяти моих друзей, с которыми мы начинали употреблять наркотики, к тому времени в живых осталось только трое, а к сегодняшнему дню двое — я и еще один. Остальные умерли: один от заражения крови; другой, будучи в состоянии опьянения, за­хлебнулся в ванной; третий пытался перелезть из одного окна в другое, так как его заперла мать, сорвался и погиб. А один из са­мых близких моих друзей недавно, вернувшись из тюрьмы, пове­сился, но об этом разговор дальше.

Несмотря на сильные депрессии, я время от времени продол­жал ходить на собрания. Правда, литературу Анонимных Алко­голиков я не читал, я даже не все шаги знал, нахватался верхушек, программу не выполнял. Слушал, что говорят другие, и говорил то же самое. Иногда я уходил с собрания полный надежд, а иног­да так накрывало, решал, что больше никогда туда не пойду.

В то время я даже пытался работать. Помню, мать вписала меня в халтуру. Нужно было 6 дней красить стены, потом полу­чить деньги. Пять дней я красил, на шестой не мог дождаться кон­ца рабочего дня, стал требовать у матери деньги, вынудил ее от­дать свои, поехал и укололся. Вмазался и решил сделать 9-й шаг (программы АА.- Е. И.). Когда-то я взял у одного человека курт­ку, потом переехал в центр и так ее и не отдал. Ну, думаю, пойду сейчас, все ему объясню, поедем ко мне, он заберет куртку, я ему расскажу об АА. По дороге как раз его и встречаю. Он спрашива­ет: "Привез куртку?" Я только хотел что-то объяснить, но не ус­пел — получил по лбу. Я все недоумевал: "Как же так? Первый раз в жизни что-то хотел отдать, и на тебе — по лбу получил". Тогда понял, что сначала надо делать предыдущие шаги, а потом 9-й.

Летом опять поехал в Карелию, на этот раз укололся только на дорожку. Приехал, уже был сезон, созрели маки. Помню, по­шел как-то со своей двоюродной сестрой гулять, стал ей расска­зывать, каким я раньше был плохим и каким теперь стал хоро­шим, хожу на собрания АА и все в таком духе. Вдруг вижу прямо перед собой плантацию маков, меня жутко переклинило. Ночью я все это собрал, с нетерпением дождался утра. Когда все уехали в город (я под каким-то предлогом остался), быстро начал резать маки; сначала пытался заварить с чаем, но эффекта не было. По­том пытался есть — вкус омерзительный, но все-таки запихал в себя несколько головок. Вернулись родственники, меня распи­рает, лицо опухшее, глаза красные, я еще "догнался" (принял после опиатов вдогонку радедорма — жарг.) радедормом, кото­рый нашел в аптечке,— одним словом, покайфовал. Через не­сколько дней вернулся в Ленинград.

С осени начал все чаще и чаще ходить на собрания, там уже было несколько моих ровесников-наркоманов, мы много време­ни проводили вместе, иногда и срывались. Иногда меня клинило: мы собирались вместе на группу, они шли, я же оставался дома.

Программа занимала все больше места в моей жизни. Я ходил на собрания, постоянно там говорил, что не хочу торчать, а сры­вы происходят потому, что просто не получается оставаться трезвым. Но потом понял, что на самом деле я хочу торчать, но просто не умею. Если бы все было хорошо, вряд ли бы я бро­сил наркотики, у меня, наверное, даже мысли такой не возникло. Осознание этого происходило постепенно, я долго пытался си­деть на двух стульях — наркотики и АА, но в конце концов по­нял, что стул-то на самом деле остался только один — АА.

3 октября 1993 года я сорвался в последний раз. После этого я активно стал вникать в суть программы, каждый день ходил на собрания. Первые четыре месяца было очень тяжело — постоянно мучило желание уколоться, с ним ложился спать, с ним и вставал. Я не знаю, как с ума не сошел. Просыпался утром и думал: "Опять новый день, опять будет плохо, впереди ничего не видно. Когда же это кончится и кончится ли вообще?" Иногда у меня даже возника­ли мысли о самоубийстве, но я терпел. Мне не верилось в тот пери­од, что что-нибудь получится. Были мысли, что я не создан для трезвой жизни, что моя судьба — умереть от наркотиков.

Но, несмотря на все на это, я продолжал ходить на собрания и жил от группы до группы. Если в промежутке становилось со­всем невмоготу, звонил кому-нибудь из АА или заходил в гости. Стал читать литературу А А, следовать принципам программы. Девиз: "Первым делом — главное" стал девизом моей жизни. В этот период я жил только АА. После первого месяца трезвости, несмотря на депрессию, у меня появился энтузиазм, мне дей­ствительно захотелось быть трезвым. Сомнения не исчезли, но появилась надежда.

---

Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 101; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!