Интерактивный анализ дискурса

⇐ ПредыдущаяСтр 43 из 57Следующая ⇒

Как мы видели, в дискурс-анализе объект исследования – дискурс – рассматривается как интерактивный феномен. Однако к самому методу анализа требование интерактивности предъявляется отнюдь не всегда; метод может не являться дискурсом вообще. Дискурс-аналитик нередко сохраняет характерный для классической психологии статус молчаливого и объективного наблюдателя, по возможности лишенного также теоретических предпосылок и гипотез. Это мало согласуется с общей методологией исследования сложных саморазвивающихся объектов, наделенных, помимо всего, еще и сознанием. И только там, где психологический анализ тесно связан с практикой психотерапии и фактически превращается в психоаналитический дискурс, требование интерактивности приобретает симметрию и начинает относиться в равной степени к объекту и методу.

Обстоятельный обзор применения дискурс-анализа в психотерапии дает в своих работах украинский психолог Н.Ф. Калина[588]. Так, она отмечает, что хотя любая психотерапевтическая деятельность осуществляется «в поле речи и языка», но сама речь в качестве основного орудия психотерапевта и язык как семиотическая система, благодаря которой возможно психотерапевтическое (как, впрочем, и всякое другое) общение, не были предметом специального исследования в теории психотерапии. И даже если на практике некоторые лингвистические идеи используются в ряде течений (нейролингвистическое программирование, эриксонианство, структурный психоанализ Ж. Лакана), то все же уровень осмысления и понимания их весьма невысок.

Для психологии важно различение, по крайней мере, двух основных способов понимания дискурса как объекта исследования гуманитарных наук. В рамках лингвистической модели дискурс выступает как объект, за которым исследователь открывает следы субъекта речи и языка, автора высказывания, формы присвоения языка говорящим субъектом. В рамках психологической модели дискурс понимается как способ языкового конституирования субъекта, единственный репрезентант его внутреннего опыта. Лингвистический подход в терапии естественно сочетает эти две непротиворечивые и взаимно дополняющие друг друга точки зрения.

Психотерапевтическое взаимодействие, как справедливо утверждает Н.Ф. Калина, представляет собой дискурсивную практику – специфическую форму использования языка для производства речи, посредством которой осуществляется изменение концепта (модели) окружающей действительности, трансформация системы личностных смыслов субъекта. В таком случае сущность не только психотерапевтического, но и других близких по задачам дискурсов (философского, педагогического, магического, просто дружески-участливого разговора) состоит в артикуляции собеседниками картины мира, затем в изменении представлений слушателя (клиента) о мире и себе самом, благодаря чему он может, получив новые знания, выработать продуктивные мнения и установки и сформировать наиболее эффективные и удовлетворяющие его отношения к людям, вещам и событиям.

Дискурс-анализ в трактовке Н.Ф. Калиной выступает и как средство методологической рефлексии, явно ориентированное на перенос в психологию ряд идей М.М. Бахтина и Ю.М. Лотмана[589]. Так, все многообразие форм, направлений, школ и подходов в психотерапии рассматривается ей как система дискурсивных практик, объединенных родственными принципами. Тогда предметная системность психотерапии выступает как семиосфера – отграниченное, гетерогенное семиотическое пространство бытия психотерапевтических целей и ценностей. Именно семиосфера управляет процессами семиозиса в психотерапевтической деятельности, обеспечивает возможность взаимопонимания терапевтов различных школ, теоретического и практического обобщения психотерапевтического опыта. Она же задает направление рефлексии о предмете, целях и задачах терапевтического воздействия, которые существенно расширяются под влиянием методологии дискурс-анализа.

Общая схема анализа дискурса в психотерапии определяется спецификой интеракции и задачами психотерапевтической помощи. Терапевт должен владеть навыками анализа содержательной стороны речи клиента, уметь выделять бессознательные проявления личностных концептов и моделей, лежащих в основе психологических трудностей, а также понимать лингвистические и семантические механизмы производства высказываний, в которых находят отражение эти проблемы. Дискурс же самого психотерапевта строится так, чтобы в процессе терапевтического взаимодействия клиент учился понимать роль неосознаваемых элементов внутреннего опыта в возникновении своих проблем и находить продуктивные способы их разрешения.

Анализ дискурса как объекта скорее психологии, чем лингвистики, опирается на ряд принципов, важнейшим из которых Н.Ф. Калина считает принцип субъектности. В противовес «чисто лингвистической» точке зрения, полагающей, что повседневное использование языка людьми (речь) не должно интересовать науку о языке, этот принцип восстанавливает в правах субъекта, автора и хозяина языковой реальности. Анализ дискурса фокусируется на закономерностях семиозиса в психотерапии, и его методы существенно отличаются от традиционных подходов лингвистической семантики. Дискурс-анализ, или прагматика дискурса, имеет дело не с системой языка как способом коммуникации, но с живой речью как поступком, актом личностной активности. Именно в психотерапии говорить – это не столько обмениваться информацией, сколько воздействовать на собеседника, овладевать коммуникативной ситуацией, изменять систему представлений и поведение слушателя.

Иллокутивная функция актов речи психотерапевта и клиента может быть адекватно понята только в рамках семиотической целостности консультативного процесса, где синонимия и двусмысленность, семантическое и аргументативное значение высказывания, содержание пресуппозиций гибко смещаются относительно некоего имплицитного центра, выражающего интенции обоих субъектов. Процесс высказывания, преобразующий язык (существовавший до этого только как возможность) в дискурс, подразумевает доминирующую роль субъекта не только в прагматике, но и в семантико-синтаксических отношениях. «Кто говорит?», «Почему?» и «Зачем?» - вот основные вопросы, которые задает себе, слушая клиента, лингвистически ориентированный терапевт. От ответов на них зависит стратегия и тактика консультативного воздействия.

Второй принцип - диалогичности - можно назвать, следуя идеям М. Бахтина, учетом присутствия Другого. Следуя этому принципу, терапевт должен точно атрибутировать высказывание некоему субъекту, который во многих случаях вовсе не обязательно совпадает с сознательным Я (эго) говорящего. Во всех случаях, когда один собеседник сказал нечто, чего вовсе не намеревался говорить, а его партнер услышал не то, что было произнесено (или не услышал произнесенного), мы имеем дело с удвоением участников диалога. Рефлексия по поводу Другого, влияние которого на смыслообразование имеет конститутивный характер, исходит из современного прочтения идей символического интеракционизма. Под влиянием глубинной психологии (особенно структурного психоанализа) эти идеи претерпевают существенное расширение, затрагивая проблему субъекта, тесно связанную с его незнанием или неосознаванием как основного смысла высказывания, так и коннотативной семантики произнесенного.

Присутствие Другого является составной частью речи любого субъекта, причем их диалог в психотерапии чаще понимается как противостояние, взаимоисключение, а не взаимодействие. Связь с Другим заключает рефлексию смысла высказываний в очень жесткие рамки. Кроме того, субъект речи детерминирован своей связью с внешним миром, окружающей действительностью; это децентрализованный, расщепленный субъект, причем расщепление, вводящее Другого, имеет конституирующий (для субъекта) и структурирующий (для дискурса) характер.

Психотерапевт, слушая речь клиента, всегда имеет в виду, что сама материальная структура языка позволяет зазвучать непредумышленной полифонии речи, через которую и можно выявить следы бессознательного. Когда клиент говорит, он использует язык, в том числе, и как поразительный способ пролиферации смысла, или иносказания. К его услугам полисемия, омонимия, безграничные просторы коннотативных значений, тропы. В ходе речевого взаимодействия всегда имеется что-нибудь дополнительное и непрошеное, и не только в случае оговорки, когда «другое означающее» занимает в цепочке место запланированного, а постоянно, за счет избытка смысла по сравнению с тем, что хотелось высказать. Поэтому-то ни один говорящий субъект не может похвастаться тем, что он имеет власть над многочисленными отзвуками произнесенного.

Это свойство акта речи можно считать неизбежным и позитивным. Лингвистически ориентированная (или лингвистически центрированная) психотерапия возможна лишь постольку, поскольку клиенты не в полной мере владеют языком, но отдаются на его власть. В силу этого они говорят больше, чем знают, не знают, что говорят, говорят не то, что произносят, и т.п. Дискурс весь пронизан бессознательным вследствие того, что структурно внутри субъекта имеется Другой и даже, следуя М. Бахтину, Третий (позиция рефлексирующего автора, трансцендентального субъекта, нечто вроде Суперэго Фрейда). Разведение позиций субъекта и Другого, или атрибуция дискурса одному из них, возможны чисто лингвистическим способом, при котором Я рассматривается как означающий "шифтер", или индикатив, указывающий в подлежащем на того, кто ведет речь. Соответственно, ответ терапевта может быть обращен к субъекту, Другому, Третьему или адресоваться им всем одновременно. Так анализ дискурса позволяет ему в ходе беседы с клиентом включиться в полифонию составляющих ее голосов.

Третий принцип - это принцип идеологичности. Понятие идеологии здесь используется как совокупность некоторых скрытых идей, не всегда и не полностью осознаваемое влияние которых обусловливает смысл высказываний, слагающих дискурс. Идеи, выступающие как вторичные означающие дискурса, располагаются в пространстве коннотативной семантики высказываний и определяют скрытый смысл речи, который способен заменить и вытеснить явный в любой момент. В особенности идеологичность отличает клиентов с повышенным уровнем лингвистической и культурной компетентности, которые в своей речи избыточно демонстрируют ее для затушевывания и даже компенсации наличной проблемы. В психотерапии искусство консультанта должно быть выше способности клиента «жонглировать» скрытым смыслом своего дискурса, иначе терапевт не сможет проводить осознанную стратегию воздействия и рано или поздно окажется в плену бессознательных намерений своего собеседника.

Изучение различных способов идеологической «деформации» дискурса клиента позволяет терапевту наметить конечную цель психотерапии. Изучая и учитывая коннотативные смыслы, последний лучше понимает, совокупность каких бессознательных идей (содержаний, мотивов) пропитывает речь пациента, и может прямо указать на них, осуществив тем самым демистификацию совместного дискурсивного пространства.

Принцип интенциональности предполагает понимание сознательных и учет бессознательных интенций клиента как полиморфного субъекта высказываний. Даже небольшие по объему фрагменты дискурса обычно содержат множество различных, часто противоположно направленных и даже взаимоисключающих намерений и стремлений. Процесс вытеснения, безусловно, определяет основные противоречия, связанные с желанием одновременно высказать и утаить бессознательные означаемые, связанные с личностью клиента и историей его жизни.

Помимо этих четырех основных принципов, которые Н.Ф. Калина кладет в основу анализа психотерапевтического дискурса, следовало бы, по-видимому, выделить что-то вроде принципа контекстуальности. Дело в том, что и для терапевта, и для клиента актуальный дискурс всегда соотносится с лингвистическим контекстом, т.е. с «уже сказанным» и «уже слышанным». Эти особенности пресуппозиций и импликаций конкретного дискурса Н.Ф. Калина называет преконструктом[590].

Идея преконструкта, очевидно, обязана теории личностных конструктов Дж. Келли[591], который, по-видимому, заимствовал термин «конструкт» из методологии науки. Конструкт, по мнению Келли, образует элементарную единицу мышления, аналогичную понятию, принятому за единицу мышления Л.С. Выготским. Но в отличие от понятия, которое извлекает из объектов некую общую характеристику, оставляя различие в стороне, в конструкте обобщение и различие имеют место одновременно. Вводя понятие конструкта, Келли объединяет две функции сознания – функцию обобщения (установления сходства, абстрагирования) и функцию противопоставления. Келли подчеркивает важную особенность функционирования индивидуальных значений: когда мы выделяем, называем, утверждаем, мы всегда имеем в виду и нечто конкретное, противоположное данному, актуализированное в настоящий момент. Утверждая, мы в то же время отрицаем, говоря, к примеру, что человек честен, мы подразумеваем, что он не плут. Не всегда, даже редко, определяя для себя ясно противоположный полюс, мы воспринимаем объекты в их сходстве между собой и отличии от других[592]. Именно контраст отличает конструкт, он дихотомичен по своей сути. В современной психологии конструкт определяется как «классификационно-оценочный эталон, сконструированный человеком, проверенный (валидизированный) им на практике, с помощью которого осуществляется восприятие и понимание окружающей действительности, прогноз и оценка событий. В самом общем виде конструкт – это биполярный признак, альтернатива, противоположные отношения и способы поведения»[593].

Принцип биполярности конструкта – фундаментальный принцип теории Келли: оценки людей и событий через призму оппозиций максимально информативны для целей предсказания, поскольку позволяют видеть не только нечто данное, но и противоположное этому – альтернативный способ поведения, вещь или качество. Вербализация испытуемым противоположных полюсов конструкта «отсекает» составляющие общепринятых значений, не укладывающиеся в представления конкретной личности и, таким образом, позволяет исследователю понять ее. Кроме того, биполярность делает конструкт одновременно и мерной шкалой. Как правило, конструкт не просто дискретная оппозиция, но зачастую задает континуум некоторого свойства, и с помощью приложения конструкта объекты можно расположить между полюсом сходства и полюсом различия, т.е. «измерять» объекты, а не только судить об их включенности и невключенности в некоторый класс[594]. Восприятие индивидом конкретных жизненных явлений, объектов, поступков и т.п. («элементов», в терминах метода репертуарных решеток) происходит с помощью системы созданных им и пригодных в данной конкретной области конструктов, внутри которой факты приобретают смысл. В частности, биполярность конструкта в контексте психоанализа проявляет себя не столько как его субстанциональное свойство, но как результат первоначального расщепления психических содержаний на «хорошие» и «плохие», которые проецируются на внешний по отношению к дискурсу мир.

Данный экскурс, касающийся понятия конструкта, призван напомнить, что принципы учета девиантных случаев и диалогичности, принимаемые дискурс-аналитиками в качестве основных, производны от принципа биполярности конструкта Дж. Келли. В психотерапии же термин «преконструкт» образует рамки терапевтических отношений, взаимно направленные ожидания терапевта и клиента и их устойчивые личностно-смысловые системы, актуализирующиеся в процессе понимания и оценки личности собеседника. В качестве следов предшествующих дискурсов преконструкт обеспечивает обманчивый эффект очевидности, или реальности. Любой терапевт хорошо знаком с само собой разумеющимися, очевидными выводами и утверждениями клиентов, которые, в конечном счете, оказываются либо неверными от начала до конца, либо вообще не поддающимися верификации в силу нарушения логики предикатов.

Аналогичное свойство дискурса Ю.С. Степанов обнаруживает в том, что он предполагает и создает своего рода идеального адресата (со ссылкой на П. Серио[595]). Идеальный адресат, приводит Ю.С. Степанов слова П. Серио, может быть определен как тот, кто принимает все (курсив мой – И.К.) пресуппозиции каждой фразы, что позволяет дискурсу осуществиться; при этом дискурс-монолог приобретает форму псевдо-диалога с идеальным адресатом, причем в этом диалоге адресат учитывает все пресуппозиции.

С одной стороны, нельзя не согласиться с Ю.С. Степановым в том, что отрицание пресуппозиции равносильно отрицанию правил игры и тем самым отрицанию за говорящим-докладчиком его права на место оратора, которое он занимает. С другой же стороны, принятие всех вообще пресуппозиций говорящего есть отказ от собственной субъектной позиции, от своего индивидуального набора пресуппозиций, который обеспечивает своеобразие дискурса.

Примером такого рода «навязывания реальности» может служить пресуппозиция, которую описывает Ю.С. Степанов. Она состоит в том, что «номинализованные группы (номинализации вместо пропозиций, содержащих утверждение) являются обозначениями объектов (референтов), реально существующих, — однако их существование (т.е. утверждение существования) никем не производилось: номинализации такого рода выступают как кем-то (неизвестно кем, — это остается в тени) изготовленные «полуфабрикаты», которые говорящий (оратор) лишь использует, вставляя в свою речь. П. Серио называет эти «полуфабрикаты»-номинализации специальным термином «le preconstruit», примерный перевод которого может быть таким: «предварительные заготовки», или, как мы уже сказали «полуфабрикаты». (Во французском языке, например, сборные дома называются аналогичным термином «prefabrique»)»[596]. Ясно, что Серио имеет здесь в виду именно те «преконструкты», с которыми работают психоаналитики, развивавшие идею Дж. Келли.

Однако дискурс клиента, рассказывающего о себе и своей жизни, это не только и не столько истина или истинное описание реальности; это, скорее, истинное выражение экзистенции, если использовать язык Ж.-П. Сартра. Психотерапевт имеет дело не столько с данностью, которая заключает в себе объект дискурса, но и с субъектом дискурса; он анализирует основания той субъективной реальности, которая раскрывает себя в дискурсе клиента. Никто и никогда не обращается по поводу одной-единственной, локальной проблемы, ни один рассказ не является точным и однозначным, ни одно высказывание, даже самое простое, не имеет единственного смысла, точного значения. Наиболее часто встречающийся в психотерапевтическом дискурсе речевые обороты - «Вы понимаете?», «Я ведь имею в виду…», «Именно в этом смысле» и т.п. Они подчеркивает наличие герменевтической ситуации понимания, которая не может выступать иначе как непонимание.

Сужение сферы непонимания – вот какую задачу приходится решать психотерапевту каждый раз, когда он слушает клиента. Любой текст включает множество не только смыслов, но и способов их передачи, он сплетен из необозримого количества культурных символов, аллюзий, отсылающих ко всему необъятному полю жизни как культурному феномену. Иными словами, ни говорящий, ни слушающий (клиент, терапевт) не отдают себе отчета в том многообразии оттенков значений и смыслов, которое ярко вспыхивает и тускло мерцает на каждой грани текста. В качестве истины для психотерапевта выступает целостная картина исследуемого индивида в контексте многообразия коммуникативных актов. Эту картину лингвистически центрированная психотерапия призвана строить путем анализа коммуникации и понимания ее экзистенциального смысла для клиента, а в пределе – и для аналитика. Однако согласится ли психотерапевт с тезисом о симметричности принципа интенциональности, т.е. с тем, что психоаналитическая процедура в той же степени имеет своим предметом и клиента, и самого аналитика?

Итоги

Рассмотрение того, как происходит использование дискурс-анализа в психологии и психотерапии, выявляет этаблированные в них теоретические и методологические альтернативы. Приведем в этой связи точку зрения Е.Т. Соколовой. «Так, - указывает она, в очевидной оппозиции находятся психоанализ и когнитивно-бихевиоральная терапия с их пере- и недооценкой психотерапевтических взаимоотношений. Смещение акцента с «там и тогда» на «здесь и теперь», изменение плоскости межличностного взаимодействия с «наклонной» на «горизонтальную», представление о ценности экзистенциальной «встречи» в противовес символическим имаго-насыщенным трансферентным отношениям открывает противоречия между психодинамической и гуманистической парадигмами»[597]. Искомая интеграция этих подходов в практической психологии идет не в последнюю очередь с помощью поли- и междисциплинарного взаимодействия. В частности, использование дискурс-анализа в психологии формирует общее с лингвистикой и социологией предметное и методологическое пространство. При этом дискурс-анализ ведет к переоткрытию и частичному переосмыслению ряда положений философской герменевтики и феноменологии, а также их интерпретации в контексте аналитической философии языка. Использование дискурс-анализа расширяет предметные и методологические границы психологии и представляет собой, по всей видимости, шаг на пути к исследованию реального человека и его психики в естественных условиях. Это гораздо сильнее приближает психологию к натуралистическому, т.е. подлинному естественнонаучному исследованию, чем самые изысканные математические методы и утонченные компьютерные модели. Однако все это не сообщает психологии большей концептуальной определенности и методологической последовательности, и неясно, рассматриваются ли пусть самые общие требования научной рациональности дискурс-аналитиками как существенные и релевантные вообще.

Кроме того, на фундаментальный вопрос о том, как связаны языковые феномены с психическими, дается такой ответ, который, несмотря на все оговорки, редуцирует предмет психологии к предмету лингвистики дискурса. Положение о том, что дискурс говорящего есть единственный источник знания о его внутреннем опыте, принимается как само собой разумеющееся, хотя оно несет в себе неизжитые бихевиористские заблуждения. При этом вопросу о различии языкового и внеязыкового содержания и контекста дискурса не придается должного внимания так же, как и различию дискурса и текста. Психотерапевт догадывается о том, что речь живого общения и написанный текст разделяет бездна истолкования, но эта догадка не получает методологического осмысления. Пусть необходимость различать в психоаналитической интеракции дискурс терапевта и дискурс клиента уже получает явную артикуляцию, причем терапевт убежден в возможности познания внутреннего мира клиента путем анализа его дискурса. Однако подлинным предметом дискурс-анализа должен выступать не изолированный дискурс клиента, но ситуация речевой интеракции терапевта и клиента. Поэтому и результатом психоаналитического познания может быть только процесс их экзистенциального со-бытия. Терапевт познает себя в процессе терапии не меньше, чем клиента, а клиент познает терапевта не менее, чем самого себя. Взаимное самопознание – вот как можно обозначить процесс психологического дискурс-анализа, в котором дискурс как метод и как предмет исследования постоянно меняются местами. Именно эта диалектика дискурса не позволяет свести новые качественные методы в психологии к науке и требует индивидуального, неалгоритмического искусства творческого общения.

З. Фрейду принадлежит примечательная фраза, фиксирующая отличие психоанализа от всех других, «объективных» видов медицинского исследования и лечения – анатомии, хирургии, фармакологии и даже психиатрии: «При аналитическом лечении не происходит ничего, кроме обмена словами между пациентом и врачом»[598]. Как представляется, тем самым Фрейд зафиксировал важнейший элемент психологии человека вообще, ее неотъемлемость от дискурса. Однако психологу, занимающемуся анализом дискурса, еще только предстоит возвыситься до критического лингвиста, чтобы перестать буквально воспринимать многие положения современных теорий языка, которые сами далеки от истины в последней инстанции.

Дата добавления: 2019-03-09; просмотров: 364; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 38 39 40 41 424344 45 46 47 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!