Кредо неклассической гуманитаристики
Важно подчеркнуть, что в современных гуманитарных науках и, в частности, в психологии усвоение идей, связанных с понятием дискурса, знаменует собой существенную методологическую переориентацию. Психологи, социологи, этнографы рассматривают дискурс-анализ как форму разрыва с классической нормативной философской методологией и одновременно как способ выхода за традиционные дисциплинарные границы «сциентистской», или «когнитивистской» психологии. Термин «дискурс» выступает, тем самым, как лозунг и символ новой гуманитарно-научной парадигмы, формирование которой происходит в наши дни[548].
Стремление к новизне, впрочем, всегда идет рука об руку со снижением эпистемических стандартов, со снисходительностью к слабой методологической культуре и дефектам научности вообще. Хороший пример этому представляет недавно изданный в Харькове перевод на русский язык книги[549], которому предстояло просветить русскоязычного читателя на предмет дискурс-анализа. Вопиющая некорректность перевода, автора которого издатели («Гуманитарный центр») даже не смогли указать (машинный перевод, подстрочник?) и которую не смогла преодолеть научный редактор, кандидат филологических наук А.А. Киселева, обращает на себя особое внимание. Эта некорректность начинается с первых страниц книги, на которых фигурируют ее по-разному представленные названия и в разном порядке перечисляемые авторы. Заканчивается она искажением оригинального написания, неверной транскрипцией и склонением фамилий известных авторов. Многочисленные ошибки русского текста дезориентируют читателя, не позволяют с уверенностью цитировать и ставят перед необходимостью продираться через невразумительный перевод путем сличения с оригиналом. О таких постоянных «пустяках», как пропуск слов, ошибки стиля и согласования, можно было бы и не упоминать. Сама же книга, представляющая собой популярное, учебное изложение темы малоизвестными авторами, также не лучший выбор для перевода, тем более что она посвящена некритическому реферированию источников, в первую очередь, концепции английского теоретика дискурса Н. Фэркло[550]. Мы не стали бы уделять этому неудачному изданию пристальное внимание, если бы оно была не столь типично для современной т.н. масс-науки (поп-науки), в которой сливаются воедино голый коммерческий интерес, слепое преклонение перед средствами массовой информации и низкая профессиональная компетентность. Раздражение от этой псевдонаучной деятельности нередко распространяется на такие новые понятия как дискурс, используемые, конечно же, в весьма нестрогой теоретической манере.
|
|
|
Тому способствует и объективное многообразие специально-научных подходов, которые существенным образом связаны с понятием дискурса: лингвистическая прагматика, анализ разговора (conversation analysis), этнометодология, феминистские исследования, постструктурализм, постмодернистская политология, риторика, социология научного знания, дискурсивная психология, символический интеракционизм (список может быть продолжен). Они в основном разделяют идеи конструктивизма, который находится в оппозиции к традиционным социальным наукам и, в частности, к их наивно-реалистической установке. Конструктивизм и дискурс – понятия, которые сегодня часто используются в одном методологическом контексте. Поэтому нелишне очертить сферу того, что именуется, в частности, социальным конструктивизмом.
|
|
|
Социальный конструктивизм[551] представляет собой один из новейших подходов в рамках целого спектра социально-гуманитарных наук (социологии, психологии, этнографии, лингвистики). Он еще далек от парадигмальной устойчивости и теоретико-методологической однозначности, а в его оценках присутствует немало недоразумений, непонимания, огульной критики и столь же эмоциональной приверженности.
|
|
|
Сегодня мы не в состоянии предложить общую логическую дефиницию данного подхода, однако уже можно, опираясь на ряд публикаций последних лет, дать что-то вроде его феноменологического описания. И оно будет находиться в большем согласии с методологическими установками конструктивизма, чем какая-либо логическая дефиниция именно потому, что сам конструктивизм почти не оперирует такого рода определениями. Они выступают в глазах его представителей как методологическая ошибка, признак наивного, субстанциалистского реализма, согласно которому всякий предмет может быть определен путем выделения его основных признаков, имеющих референты в объективной реальности.
Поэтому американские психологи Дж. Шоттер и К. Джерджен, пытающиеся дать некоторое представление о социальном конструктивизме, идут совершенно иным путем и просто очерчивают сферу его проблематики. Социальный конструктивизм, пишут они, «озвучил палитру таких новых проблем, как социальное конструирование личностной идентичности, роль власти в социальном формировании смыслов, роль риторики и нарратива в научном дискурсе, центральное значение повседневности, запоминание и забывание как социально конструируемая деятельность, рефлексивность метода и теоретизирования. Через все эти проблемы красной нитью проходит внимание к тому, как в человеческих сообществах осуществляется производство человеческих способностей, опыта, повседневности и научного знания и как эти последние сами воспроизводят сообщества людей»[552].
|
|
|
В другой работе Джерджен уточняет это несколько бессистемное описание, выделяя пять базисных посылок социального конструктивизма.
Во-первых, это установка, при которой наш подход к миру и самим себе не находится под давлением заранее принятых теоретических допущений. Далее, наши термины и способы понимания мира и самих себя являются социальными артефактами, продуктами исторически и культурно определенных отношений людей. В-третьих, степень устойчивости во времени некоторого подхода к миру и человеку зависит не столько от его объективной истинности (validity), сколько от превратностей социального развития. В-четвертых, важность языка в мире человека определяется способом его функционирования в паттернах человеческих отношений. И, наконец, дать оценку существующим формам дискурса значит оценить некоторые культурные образцы и тем самым позволить зазвучать иным культурным анклавам, территориям и группам[553].
Впрочем, и это характеристика социального конструктивизма отличается противоречивостью. С одной стороны, наше мировоззрение не должно являться теоретически нагруженным, но с другой стороны оно не может не быть таковым, так как наши понятия суть социальные конструкты и от них никак нельзя избавиться. С одной стороны, принимается известная максима А. Шюца, что всякая претендующая на объективность оценка может осуществляться лишь с позиций, внешних по отношению к оцениваемой культуре. С другой же стороны, эта оценка не имеет никакого отношения к социальному принятию оцениваемого культурного объекта. Вероятно, такая противоречивость рассматривается как норма, и в этом опять-таки альтернативность социального конструктивизма по отношению к классической науке. И если следовать этой норме в его определении, то можно просто представить список методов и подходов, близких социальному конструктивизму в той или иной мере, т.е. построить нечто вроде витгенштейновской цепочки семейных сходств, как и поступает Дж. Поттер[554]. Но если мы определенно отличаем один метод от другого, то сталкиваемся с трудностью проведения дисциплинарных границ, что вновь не слишком заботит конструктивистов. Ведь последний как раз и характеризуется подходами, обычно развивающимися на границах разных наук, на стыке психологии и социологии, литературоведения и политологии, гендерных исследований и лингвистики.
В целом можно сказать, что эти подходы акцентируют внимание на «контингентности»[555] сознания и деятельности по отношению к специфическим формам культуры. При этом сознание рассматривается антиэссенциалистски, как то, что не имеет фиксированной сущности, но строится из культурно-символических ресурсов. Для некоторых конструктивистов сознание вообще является не ментальным объектом, а дискурсивным и нарративным действием. Это совокупность историй, которые рассказывают люди, это набор речевых практик общения с себе подобными как моральными и понимающими существами[556]. Поэтому конструктивисты и склонны рассматривать дискурс как основной принцип социального конструирования.
Подчеркнем, что дискурс-анализ выступает в качестве метода, в котором наиболее рельефно сказывается междисциплинарный характер социального конструктивизма. Конструктивисты в психологии, к примеру, имеют больше общего с лингвистами и социологами науки, чем со своими коллегами, которые занимаются нейронами, менеджментом или эргономикой. Использование конструктивистами дискурс-анализа как психологического метода также выводит их за пределы традиционной психологии. Это проявляется, прежде всего, в вопросе обоснования результатов исследования. Если традиционная научная психология собирает данные, операционализирует переменные, проводит статистические тесты, строит компьютерные модели, то дискурс-анализ представляет собой совершенно иную аналитическую процедуру. Она фокусируется на разговоре и текстах как социальных практиках, а также на тех ресурсах, которые привлекаются для изучения и овладения этими практиками. Например, дискурс-анализ расизма изучает то, как в определенном контексте происходит легитимизация выражений, дающих негативное описание национальных меньшинств[557].
Дискурс-аналитики отказываются и от традиционных когнитивных объяснений в психологии. Вместо того чтобы объяснять действия как следствия ментальных процессов или сущностей, они пытаются понять, как менталистские понятия конструируются и используются в интеракции. К примеру, вместо объяснения сексизма в терминах индивидуальных установок предпринимается анализ того, как делаются оценки в конкретных ситуациях общения с учетом индивидуальных и надиндивидуальных позиций[558]. Все эти характеристики дискурс-анализа, впрочем, не являются его дефиницией. Новые исследования всякий раз расширяют границы этого подхода, и ясно только следующее: проблематика и методы дискурс-анализа позволяет по-новому взглянуть на ряд психологических проблем и дать их переформулировку.
Подчеркнем еще раз: дискурс-анализ не может быть рассмотрен как метод решения тех проблем, которые сформулированы с точки зрения других психологических подходов. К примеру, психолог интересуется вопросом, каковы факторы, побуждающие человека курить табак. Должен ли он предпринять наблюдение, экспериментальное моделирование ситуации или дискурс-анализ? Такая постановка вопроса является неверной, поскольку дискурс-анализ, во-первых, является не просто методом, но иным взглядом на социальную жизнь в целом, и, во-вторых, содержит специфические теоретические предпосылки.
Традиционная психология имеет дело с факторами и их следствиями, со стимулами и реакциями, и этот подход определяет взгляд на методы экспериментирования и опроса. Логика же дискурс-анализа построена на риторике, каждый шаг которой имеет своего контрагента. Так, к примеру, М. Биллиг показывает, что в речевых практиках категоризирующему мышлению противостоит партикуляризация: стремление к обобщению и использованию понятий дополняется таким же стремлением к выделению единичного и фокусированию на нем[559]. Кроме того, эффективность дискурс-анализа не гарантирована регулярностью причинно-следственных процессов, поскольку нормы, которыми руководствуется дискурс-аналитик, не тождественны механическому шаблону. Нормы дают ориентацию, но деятельность регулярно отклоняется от них, даже если эти отклонения ограничены ответственностью и санкциями. Конечно, дискурс-аналитик должен уметь формулировать вопросы, которые теоретически когерентны и доступны анализу. Ограничиться постановкой вопросов, не имеющих никакого смысла в традиционных психологических координатах, значит создать себе самому серьезную проблему. Однако дискурс-анализ содержит важное отличие от традиционной психологии, приверженной гипотетико-дедуктивному методу построения теории и исходящей из того, что квалифицированное исследование основывается на хорошо поставленном вопросе или точно сформулированной гипотезе. Исследователи дискурса, даже если они осознают ловушки наивного индуктивизма, обычно предпочитают собирать и исследовать материалы – интервью или другие записи – без того, чтобы начинать с какой-то специфической гипотезы.
Кстати, социологами выделяется целый ряд причин, по которым исследователь вынужден отказываться от анкетного опроса и обращаться к т.н. качественным методам (многообразным, нестрогим, вариабельным интерактивным, контекстуальным). Качественные исследования, возникшие на волне «лингвистического поворота», представляют собой многообразие неклассических методологических подходов в гуманитаристике, которые существенно расширяют стандартное представление о научном исследовании. Они претендуют на «деконструкцию западного знания» путем постановки вопросов о «цвете эпистемологии», «колонизаторской методологической практики», «половой принадлежности истины» и «политическом подходе к значению». Позиционируясь в рамках столь проблематичных дискурсов, качественные исследования опробывают текущие ограничения и перспективные территории: между политикой и эпистемологией, идеологией и наукой, философией и искусством. Можно ли и как определить качество, как связаны между собой качество и политика, качество и этика, качество и методологические стандарты?
Если классическая наука, следуя известному определению И. Канта, отождествляла научность с использованием математики, то в неклассических исследованиях на место количественно-математических пытаются поставить качественные методы. В сущности, речь идет о смене языка науки, в которой математические выражения и расчеты заменяет естественный язык. Для этого используются некоторые лингвистические, психологические и социально-антропологические идеи и подходы, в которых главными понятиями оказываются «интеракция», «компетенция», «контекст», «дискурс», «чтение», «письмо», «нарратив», «полидисциплинарность», «компартивизм» и т.п. Сферой прикладного применения качественных методов являются многочисленные проблемы в педагогике, медицине, политологии, биоэтике и пр.[560].
Вот как звучит типичный по своему пафосу и своей противоречивости пассаж из одного анонимного руководства по качественным исследованиям в педагогике. «Имей в виду, что метод не является самодостаточной целью и что немало сил было потрачено впустую на ритуализацию исследовательского процесса, на одержимость технологией исследования. Подлинно же важной является лишь та политика, в которой ты участвуешь при посредстве своей работы, а также понятия, теории и интерпретации, которые ты разрабатываешь для осмысления мира. «Методы» не спасут тебя, если у тебя не хватает идей, теоретической утонченности и знакомства с основными течениями интеллектуальной культуры. Основной проблемой исследований в области образования является пренебрежение теорией или, точнее, ее отсечение от исследовательской практики. Тебе следует изучать эти (прилагаемые в библиографии – И.К.) труды не во имя абстрактного методологического знания, но для изыскания путей решения концептуальных или практических проблем, связанных с твоими основными интересами».
Применимость количественных методов не подвергается сомнению применительно к проверке уже сформулированных гипотез или, как сказал бы Х. Райхенбах, в контексте обоснования. Так, если, к примеру, поставлена задача предсказать поведение избирателей в момент, когда большинство населения уже составило свои электоральные преференции, то достаточно анкетного опроса по представительной выборке населения. Однако если исследование будет касаться представлений людей о сложных общественных процессах и явлениях, их установок и мотивов, то интерпретация выбора респондентами вариантов ответов на сформулированные в анкете вопросы не будет адекватно отражать все многообразие индивидуальных значений и смыслов, которые «спроецированы» в них[561]. Стандартные методы опроса вынуждают исследователя использовать систему понятий, которая может частично, а то и полностью, не совпадать с системой понятий респондента. При этом одна и та же установка или один и тот же мотив могут иметь противоположный смысл в разных системах представлений и отношений. В результате резко возрастает неадекватность интерпретации индивидуальных представлений и прогнозирования поведения.
Данные методологические трудности характеризуют в целом исследование повседневного сознания. Приверженность классических психологов полностью оформленной первоначальной гипотезе как раз и была одним из факторов того, что они столь неохотно работали с естественными интеракциям типа повседневной коммуникации между знакомыми или бесед на работе. И именно эти типы интеракции в наибольшей степени заслуживают исследования с позиций дискурс-анализа как типичного примера качественных исследований.
Интерпретация
С самого своего начала психотерапевтическая практика естественно и стихийно порождала некий набор слабо отрефлексированных способов анализа, интерпретации и понимания текстов. Вместе с тем в психологии не обошлось без влияния философской герменевтики, которая благодаря В. Дильтею, Х.-Г. Гадамеру и их ученикам была интегрирована в немецкий психоанализ, а затем начала отчасти усваиваться и за океаном. Это же касается и восприятия некоторых методологических идей лингвистики текста. Поэтому дискурс-аналитики, обращаясь в рамках психологического исследования к организации текста и разговора в конкретных социально-когнитивных практиках, уделяют специальное внимание также и встроенным в них рефлексивным механизмам, которые определяются этими практиками и в свою очередь оказывают на них обратное влияние. Так возникает понятие интерпретативных репертуаров (interpretative repertoires), призванное специфицировать и подвергнуть анализу интерпретативные ресурсы вообще.
Под интерпретативным репертуаром понимается система связанных между собой терминов, обладающих определенной стилистической и грамматической когерентностью и организованных вокруг одной или нескольких базовых метафор. Эти репертуары формируются исторически и образуют важную часть повседневного мышления некоторой культуры, но могут быть также свойственны отдельным институциализированным сегментам общества. Идея таких репертуаров выражает то обстоятельство, что человек находит в культуре ряд готовых мыслительных, эмоциональных и перцептивных схем, которые используются в разных контекстах при решении конкретных задач. Данные репертуары аналогичны теориям и концепциям, но обнаруживают при этом большую пластичность в сравнении с ними, что позволяет легко модифицировать их применительно к разным контекстам. Участники языковых интеракций обычно используют целый набор интерпретативных репертуаров, между которыми идет обмен содержанием в процессе конструирования смысла некоторого феномена или осуществлении некоторого действия. Это многообразие репертуаров получило у некоторых психологов название «калейдоскопа здравого смысла»[562], а автор этих строк обозначил его как «синкретизм повседневности»[563]. Очень важно, что понятие интерпретативного репертуара позволяет сузить и уточнить понятие дискурса М. Фуко и размежеваться с его расширительным употреблением[564].
Кстати, сходное понятие «интерпретативных ресурсов» использовалось в классическом труде по социологии научного знания[565]. Это исследование научного дискурса выявляет, как ученые используют один репертуар в своих формальных публикациях и совершенно другой – в неформальных беседах. По мнению авторов, это объясняет научные ошибки в процессе конкуренции ученых. В дальнейшем это понятие приобрело смысл более близкий социальной психологии, позволяющий решать задачи выделения конкретных социальных концептуализаций и экспликации включающей их практик в рамках case studies[566].
Аналитики дискурса исследовали множество политических, судебных, повседневных ситуаций, в которых люди принимают решения, рассчитывают шансы на успех своих действий, предъявляют обвинения и несут ответственность[567], при этом интерпретируя действия и высказывания. К примеру, Д. Эдвардс анализирует «исходные формулировки», «скрипты» (script formulations) в ходе телефонных разговоров, показывая, что одни и те же события можно интерпретировать и как регулярные, рутинные, и как выражение внезапных личных пристрастий, и как необычное проявление внешнего принуждения[568]. Экзистенциальный смысл подобных описаний-интерпретаций, даваемых участником коммуникации, состоит в том, чтобы справиться с чувством вины и обосновать легитимность действий.
В целом понятие интерпретативного репертуара продемонстрировало практическую эффективность, хотя и натолкнулось на известные методологические проблемы. Так, конкретные научные репертуары порой обнаруживают широкое применение за пределами науки, что ставит под вопрос их институциональную принадлежность. В таком случае это понятие вообще оказывается слишком широким для использования в специальном контексте, что теоретически может поставить под вопрос его операционализируемость. Это – типичная проблема методологии гуманитарных наук в целом, когда трудно провести строгое различие между научной интерпретацией и повседневным пониманием, доказательством и убеждением, рациональной дискуссией и досужей болтовней, и приходится апеллировать к интуитивным критериям и консенсусу.
Исследования интерпретативных репертуаров, в сущности, являются анализом языковых актов в их социокультурных контекстах. Многообразие последних поистине неисчерпаемо. Речь может идти о способах вынесения морального вердикта, о формировании картины мира, о построении и использовании социальных категорий. В этих контекстах разворачивается то, что М. Биллиг[569] называет колдовством риторики: детальным, контекстуально сфокусированным способом построения высказываний и развертывания аргументов, а также вниманием к дискурсивным сообществам и институтам, в которые встроены данные процедуры. Естественно, что здесь анализ дискурса как специфического речевого феномена объединяется с исследованием того, что называют «разговором» (conversation) и «риторикой» (rhetoric).
Дата добавления: 2019-03-09; просмотров: 205; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!