Современное значение понятия «дискурс»
Сегодня понятие дискурса индексирует собой двуединый сдвиг в центральной проблеме философии — проблеме обоснования знания. Дискурс противопоставляется трактату, неспециализированное повседневное мнение — профессиональному экспертному суждению, в особенности при обсуждении проблем общественной значимости. Это понятие дискурса соответствует новой картине мира, которая отказывается от монотеоретизма и от наукоцентризма. Отныне задача не исчерпывается тем, чтобы поставить в центр одну из научных моделей мира; важно оценить их по взаимным преимуществам и недостаткам[512]. Кроме того, данное сопоставление производится не только в целях достижения научной истины, но на фоне мира повседневности и относительно простого человека с его интересами и потребностями.
Быстрое и широкое распространение термина «дискурс» в гуманитарных науках уже вывело его пределы лингвистической определенности, но еще не дало его философского осмысления. Как же можно сузить и уточнить понятие дискурса?
Во-первых, нужно сопоставить понятие дискурса с аналогичными эпистемологическими понятиями. Таковыми являются понятия творческого акта и метода познания. В обоих случаях речь идет о процессе развития знания, в котором деятельность до определенной степени регламентирована и, одновременно, вынуждена выходить за нормативные и эмпирические пределы. Данный процесс соединяет между собой ставшее знание и когнитивные ресурсы, или источники познания. Во-вторых, из всех социально-политических оттенков смысла термина «дискурс» нам представляется теоретически значимым только тот, который подразумевает живой социальный акт дискуссии, или коммуникации. Он опосредует собой взаимодействие индивидуальных социальных субъектов и социальных структур. В-третьих, из лингвистических смыслов этого термина стоит вернуться к теории дискурса как прагматически ориентированного текста, которая восходит к работам Э. Бенвениста. Он отличал текст как безлично-объективистское повествование от дискурса как живой речи, предполагающей коммуникативные контексты (говорящего, слушающего, намерение, место, время речи). Их различие, по мысли Бенвениста, не совпадает с различием письменного и устного текста[513]. Этот подход мне представляется оправданным. Вместе с тем в современной лингвистической прагматике понятие текста включает в себя понятие дискурса как свою частную форму. От этой традиции я вынужден отойти: в моем понимании текст и дискурс являются лишь частично пересекающимися понятиями. Я буду понимать дискурс как неоконченный живой текст, взятый в момент его непосредственной включенности в акт коммуникации, в ходе его взаимодействия с контекстом[514]. От дискурса отличается текст, который уже отчужден от автора пространственными, временными и иными индексикальными[515] параметрами. Чтобы понять дискурс, можно задать вопрос говорящему, понимание же текста требует «вопрошания контекста», контекстуализации письма, возможной лишь в процессе социокультурной реконструкции. В этом смысле нет устных текстов, поскольку доступ к любому тексту возможен лишь через его объективированного носителя, в анализе которого можно применить научный принцип воспроизводимости. Устным же в буквальном смысле, связанным с устами, то есть незавершенным, живым, может быть лишь дискурс («прямой эфир»), пусть даже он реализуем не только аудио-, но и визуальными способами, с помощью жестов, знаков, элементов письменного текста. И сам процесс письма является дискурсом постольку, поскольку он еще не завершен и связан с автором. К примеру, это — процесс рисования или письма учителя на школьной доске перед учениками, следящими за его деятельностью и готовыми задать вопрос.
|
|
|
|
|
|
Формы и типы дискурса
Один из современных классиков науки о языке, М. Холлидей, выделяет четыре типа дискурса: производство текста; отнесение к нему и конструирование из него контекста ситуации; построение потенциала, лежащего за данным текстом и ему подобными; отнесение к нему и конструирование из него контекста культуры, лежащего за пределами данной ситуации и ей подобными)[516]. Я предлагаю уточнение этой типологии на основе ряда взаимосвязанных понятий: социальности, текста и контекста, а также времени и смысла.
|
|
|
Прежде всего, к дискурсу, если мы рассматриваем его как форму знания, применимы общие эпистемологические таксономические принципы, использованные в моих предыдущих работах[517]. Так, это касается типологии «практическое/практически-духовное/теоретическое знание» и деления по предмету, методу, исторической эпохе, типу социальной детерминации и социального производства. Некоторые из этих типологий, на первый взгляд, не требуют особенных пояснений. Таково, к примеру, различие дискурсов по предмету: политический, научный, художественный, религиозный, моральный и проч. Аналогично и выделение античного, средневекового, гуманистического, нововременного и прочих типов дискурса относительно исторической эпохи. Здесь очевидна, вместе с тем, необходимость культурологической квалификации каждой эпохи с точки зрения принятых стандартов чтения и письма[518].
|
|
|
Для отнесению к типу социального производства можно использовать известный метод "grid-group analysis” М. Дуглас. Он позволяет выделить четыре социальных общности по тому, насколько сильно (“high” или “low”) в них выражена внутренняя структурность (grid) и групповая граница (group). Наша модификация этой схемы относительно способов социального производства дает типологию внутрисоциального и внешнесоциального дискурсов, каждый из которых может быть также продуктивным и рецептивным. Различие этих дискурсов определяется тем, что они осуществляют использование и выработку смыслов на уровнях внутренней и внешней социальности.
С помощью этой схемы возникает также возможность уточнения вышеуказанной предметной типологии дискурса (Табл. 1). Если мы заменяем измерение внутренней структурности (grid) текстом, а групповую границу (group) контекстом и предписываем каждому из них способность быть выраженным сильно или слабо, то получаем четыре группы. Первая из них (А — high text-high context), отличающаяся высокой внутренней структурированностью текста, одновременно определяется и жесткой контекстуальной, или социальной, привязкой. Это характеризует политико-экономический дискурс, использующий рациональные стандарты языка науки и одновременно отвечающий определенным общественным реалиям и социальным целям (политической эффективности, экономической выгоде). Во второй группе (В — high text-low context) также принят специализированный рациональный язык, но контекст универсализируется, расплывается. Это — научный дискурс, ориентированный понятиями истины, достоверности, обоснованности и не ограниченный никакими внешними — предметными и социальными сферами.
| High context | Low context | |
| High text | А | Б |
| Low text | С | Д |
Табл. 1.
Третья группа (С — low text-high context) представляет собой художественный дискурс. Он характеризуется своеобразием индивидуального стиля, не укладывающегося в унифицированные знаковые стандарты. Одновременно искусство, как выражение исторической эпохи, несет в себе отчетливый контекст, составляющий смысл произведения. И, наконец, четвертая группа (D — low text-low context) обнаруживает близость искусству благодаря субъективности своей языковой артикуляции, а с наукой ее роднит универсальность контекста. Это — моральный дискурс, в котором Ю. Хабермас усмотрел родовые черты дискурса как такового. В силу своей неопределенности он представляет собой, по сути, внеинституциональный, или экстрапарадигмальный дискурс, сферу становления (или разложения) всякого дискурса вообще.
При построении подобных типологий нужно учитывать ряд принципиальных ограничений. Во-первых, это касается условного, относительного различия выделяемых типов дискурса, а также и того, что живая деятельность вообще сопротивляется и бежит всякой таксономии. И как только мы начинаем типологизировать дискурс, мы попадаем в ловушку: разговор переключается с дискурса на текст или контекст.
Мы обратимся теперь к лингвистическому материалу и посмотрим несколько подробнее, как может работать аналогия между дискурсом и текстом.
Возьмем определение текста немецким лингвистом М. Диммлером: «текст есть синтаксически, семантически и прагматически когерентная и завершенная последовательность языковых знаков»[519]. Принципиальное отличие дискурса в том, что он не завершен. Поэтому можно перефразировать приведенное определение так: дискурс есть незавершенная последовательность языковых знаков, характеризуемая частичной синтаксической, семантической и прагматической когерентностью. В дальнейшем попробуем применить все то, что Диммлер говорит о типологии текстов, к типологии дискурсов. Так, текст, а в нашем случае — дискурс, тождествен практике употребления естественного языка. Эта практика складывается, по Диммлеру, из трех базисных и внутренне взаимосвязанных элементов: коммуникативной ситуации, функции текста (в нашем случае — дискурса) и его содержания.
Так, коммуникативная ситуация как основа типологизации выражена как минимум в технической модели: «передатчик — канал — приемник». Передатчик или производитель дискурса во многих случаях определяет его природу (президентская речь, медицинская рекомендация, судебное разбирательство, супружеская ссора). Если носителем дискурса не является ответственное и компетентное лицо, то дискурс не может быть причислен к данному классу и наделен адекватным смыслом.
Получатель, или реципиент, также в определенной мере, пусть и не настолько строго, определяет класс дискурса (лекция предназначена для студентов, сказка — для детей, рассказ о любовных похождениях — для взрослых, сплетня о соседке — для женщин, спор на школьном собрании — для учителей и учеников, предложение взятки — для чиновника и т.п.). Однако на лекцию могут прийти коллеги, на школьном собрании присутствуют и родители, а дети обожают подслушивать непредназначенные для их ушей разговоры.
Доведенная до логического предела неопределенность продуцента и реципиента дискурса оборачивается их анонимностью: анонимными письмами, звонками, угрозами, признаниями в любви, доносами — специфическими аномалиями, типичными для отклоняющихся ситуаций общения.
Канал представляет собой носителя языка, а основными каналами являются оптические и акустические. Помимо этого важен учет временного фактора, задающего то, что может быть названо «степенью консервированности дискурса», то есть разрыва между моментом его производства и моментом его потребления. Введение фактора времени в языковую коммуникацию позволяет выделить три аспекта, или три этапа бытия дискурса: первичную ситуацию, процесс консервирования и вторичную ситуацию. Этот тезис существенно дополняет нашу концепцию первичных и вторичных текстов[520]. С помощью ряда технических средств можно законсервировать дискурс и превратить его в текст. Тем самым он делается применимым в другое время, в другом месте и для других реципиентов, которые делают его предметом последующих дискурсов. Однако не только технические средства суть условия превращения первичного дискурса во вторичный. Без технических средств часто невозможна и первичная ситуация (телевизор, радиоприемник, проектор и проч.), тем более что и в первичной ситуации часто используются «консервированные» дискурсы (магнитофонная музыка как театральное сопровождение, «фанера» и проч.). Одновременно даже простое применение технических средств предполагает определенную обработку дискурса, подгоняющую его под данные технические стандарты (определенные оптические и акустические эффекты). Если же понятие консервации истолковать с учетом функции дискурса и его содержания, то реальная картина приобретает совершенно иной уровень сложности.
Понимание функции дискурса основывается на том, что он, как языковая деятельность, имеет цель, мотив, результат. Дискурсу свойственны когнитивная, аксиологическая и прагматическая функции: он способен сообщать знания, влиять на эмоциональное состояние, побуждать к действию. Основной целью дискурса является не что иное, как координация деятельности людей в обществе. Средствами достижения этой цели выступает изменение ментальных состояний реципиента: его знания, оценок и ценностей, волевых импульсов. С точки зрения отнесения к цели, дискурсы могут характеризоваться иерархией целей и подчиненностью всех промежуточных целей одной главной. Таковы так называемые гипотаксические дискурсы, примером которых может служить обвинительная речь в суде. Паратаксические дискурсы, напротив, служат одновременно нескольким независимым целям и потому являются функционально неопределенными. Таковыми является телефонный разговор, болтовня в курилке, радиопередача и т.п. В этом смысле каждый дискурс есть совокупность частичных функциональных текстов, каждый из которых также может быть поделен на соподчиненные или независимые части.
Содержание дискурса находит выражение в теме как срезе контекста, в котором он разворачивается. Любовная клятва, обвинение в супружеской измене, мечты о замужестве имеют одну и ту же тему, различаясь по функциям и ситуациям. Врачебная рекомендация и совет аптекаря могут касаться одного и то же объекта, но фармацевт не отпустит сильнодействующее лекарство без рецепта. Тема представляет некоторый предмет или событие и делает это специфическим образом — с помощью остранения, или дистанцирования. Один из способов дистанцирования определяется фактором времени: дискурс дистанцирован во времени от события. В соответствии с этим дискурсы классифицируются на предваряющий, одновременный и последующий: прогноз погоды, спортивный репортаж, обзор событий и их вариации. Помимо этого, дискурс может быть дистанцирован и от места события; таковы рассказ о путешествии, нотация автоинспектора, собеседование в посольстве, местные новости). Далее, дискурс характеризуется степенью общности и может обозначаться как генерализирующий или сингулярный. Примерами первого типа являются инструкция или ритуальная клятва; примерами второго — рассказ о себе, отчет о работе, признание в любви.
Таким образом, лингвистическая типология текстов относительно коммуникативной ситуации, функции и содержания вполне может быть использована применительно к дискурсу.
Теперь добавим к паре «текст — дискурс» еще два члена — «контекст» и «смысл». Это позволит нам построить еще одну — методологическую — типологию дискурсов. Мы видели, что консервация дискурса превращает его в текст, который может выполнять функцию ресурса последующих дискурсов, а артикуляция текста есть условие осуществления дискурса. Тип дискурса, определяемый относительно текста, мы назовем текстуальным. В нем находит реализацию процесс внутрисоциального производства смыслов, лингвистически он выражается в интер- и интратекстуальном взаимодействии, а его основной целью является сообщение знания или определенного эмоционального состояния. В общем, комбинирование текстов есть универсальный метод ведения дискурса, однако в наиболее чистом виде он характерен для профессионального оперирования с языком в науке и искусстве, когда смысл дискурса производен от смысла ресурсных текстов. Создание «вторичных текстов» есть прямой продукт текстуального дискурса.
Определяя дискурс относительно ситуации, мы получаем «ситуационный дискурс». Его место — сфера социальной практики, а основная функция состоит в побуждении к действию. Судебная риторика, дискуссии в коллективе, выяснения отношений с близкими — примеры такого типа дискурса, в котором происходит внешнесоциальное производство смыслов: смысл речи определяется потребностями коммуникации и решения практических проблем. Искомым результатом такого дискурса является не построение оригинальных текстов, но нахождение подходящей словесной формулы для выхода из коммуникативной ситуации.
«Интерпретативный дискурс» есть результат определения дискурса относительно смысла. Место такого дискурса — ситуации понимания во всех областях жизни, в науке и литературе, в межкультурном взаимодействии, в общении с природой. Его функция заключается в создании идеальных конструкций, уподобляющих окружающий мир семиотической системе и ставящих его в отношение к человеку. Это форма внутрисоциального производства знания по созданию первичных текстов.
И, наконец, еще один тип дискурса определяется относительно контекста. Это контекстуальный дискурс как форма внешнесоциального производства знания, которая представляет собой процедуры оперирования с контекстом: контекстуализация, деконтекстуализация, реконтекстуализация. Здесь ресурсом и сферой реализации дискурса выступает контекст культуры: одни знаковые системы противопоставляются другим как центр и периферия, внутреннее и внешнее, между которыми происходит обмен содержанием. Так формирующееся эмпирическое естествознание дистанцировалось от религиозных и моральных контекстов, так современная теология использует для самообоснования научные данные, так в современных постановках Шекспира актеры носят джинсы и смотрят телевизор, а детские бестселлеры эксплуатируют тему средневековой магии. Вторичность такого дискурса бросается в глаза, однако его результатом порой оказываются тексты, наделяющиеся статусом первичных.
Заключение
«Культура и ценность» — собрание афоризмов Витгенштейна, — содержит следующее загадочное высказывание: «В разговоре: один человек бросает мяч; другой не знает, должен ли он бросить его назад, или другому, или оставить на земле, или подобрать и положить в карман и т.д.»[521]. Это высказывание загадочно потому, что в подавляющем большинстве обычных случаев два человека в разговоре не затрудняются в интерпретации и ответе на высказывания друг друга. Быть может, Витгенштейн хотел этим примером показать, что люди, включенные в коммуникацию, часто осознают ее по-своему и пытаются как можно лучше определить, что за игра разыгрывается в настоящий момент, каковы ее правила и цели, участники и границы. Он поясняет, как мне кажется, эту свою мысль в «Философских исследованиях». «Мы с легкостью можем вообразить людей, развлекающихся на поле с мячом; они как бы начинают разные известные игры, но играют в них, не заканчивая, и в промежутках бесцельно бросают мяч в небо, гоняются друг за другом, швыряют мяч друг в друга шутки ради и так далее. И тут кто-то скажет: “Все это время они играют в некую игру в мяч и в каждом броске следуют определенному правилу”»[522]. Ирония Витгенштейна призвана подчеркнуть: то, как происходит интерпретация и обмен репликами в игре коммуникации, остается загадкой.
Цель современного дискурс-анализа в широком смысле — распутать или хотя бы отчасти прояснить эту тайну, то есть описать игру, уточнить ее часто неясные правила, очертить ее границы и выявить ее участников, тренеров и судей. Цель философской рефлексии по поводу понятия «дискурс» несколько иная. Философия не создает научной теории дискурса, но проблематизирует саму эту возможность. Она начинает с того, что проводит различие между дискурсом и текстом как динамическим и статическим элементами языка, неоконченной и оконченной речью. Первая для своего понимания требует диалога с другим, вторая — диалога с самим собой (саморефлексии, интерпретации). Сама же деятельность рефлексии или интерпретации может быть понята как дискурс по поводу текста, контекста или смысла. Тогда динамика дискурса будет перемещением с одного уровня языка на другой, с одного типа дискурса на другой. Она оказывается миграцией, или обменом содержанием между синтаксисом, семантикой и прагматикой, между текстом, контекстом и смыслом. Дискурс — посредствующее звено между текстом и контекстом, позволяющее сделать один текст контекстом другого, вовлечь контекст в текст, внести элементы текста в неязыковые контексты, придать смысл тексту и окружающему миру.
Одновременно миграционная природа дискурса проявляет себя в том, что дискурс, вопреки вышесказанному, не может быть строго противопоставлен тексту и контексту. Дискурс есть также разнообразное использование текстов и их создание, и дискурс же образует деятельностно-коммуникативный контекст, который непосредственно сопровождает текст или существует в качестве его скрытого подтекста.
Эпистемологический анализ понятия «дискурс» по необходимости выходит за пределы языка, вместе с тем уточняя наше представление о познании как деятельности, с языком связанной самым существенным образом. Дискурс — это форма витального знания, находящегося в непосредственном взаимодействии с его творцом и, одновременно, с условиями познания (предметными, социальными, культурными). Изучение речевого дискурса в разных областях деятельности, и прежде всего в науке, философии, теологии, идеологии, позволяет более полно охарактеризовать эти типы познания с точки зрения их динамичности, креативности, живого функционирования в культуре. Это, в свою очередь, становится возможным по мере того, как развиваются специальные теории дискурса (лингвистика дискурса, в частности), для которых может оказаться небесполезен и соответствующий эпистемологический анализ данной темы.
Философу отличие дискурса вообще от текста вообще напоминает как раз о том, что отграничивает философское мышление от обыденного и научного. И речь здесь идет не о логике монологического дискурса, которая во многом чужда современной философии. Философская рефлексия, часто представая перед нами в форме законченного текста и упорядоченного, рационального рассуждения, все же отличается своей принципиальной незавершенностью. Она выражена в стремлении не строить законченные теории, но ставить и разрабатывать проблемы, подвергать сомнению status quo, обращать внимание на то, что выпадает из социального фокуса и идеологического мейнстрима. Эта характеризующая философское мышление незавершенность, в сущности, не есть недоработанность, которая будет когда-то преодолена. Напротив, это — форма открытости, которая точке предпочитает вопрос, которая намеренно преобразует точку в вопрос, границы всякого текста расширяя до контуров культурного объекта, а культурный объект — до возможного мира вообще.
Дата добавления: 2019-03-09; просмотров: 724; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!