Автор благодарит владельцев за предоставленные фотографии. 66 страница
Музыканта же мягко покачивало на заднем сиденье машины, и он, с удовольствием озираясь вокруг, молчал. Он вообще много молчит. Но молчание какое-то особенное. Всегда ловлю себя на мысли, что мне хорошо, когда он рядом молчит. Просто рядом и просто молчит. К счастью, я не принадлежу к людям, делящим молчание по пресловутым категориям: многозначительное, торжественное и т. д. Боюсь, даже не различу доброе и злое. Что поделаешь. Слепец. Не дано. Увы. Но когда молчит он — мне хорошо. И благодать. Удивительное состояение расслабленности и лености...
Это тоже из вышедшего "Геликона". В нем все узнаваемо, поскольку все мы если никогда не жили на "Геликоне, то хоть раз на него взбирались. А кто-то просто на нем играл. Такое тоже возможно.
... И все-таки Макаревич определенно прав: "...Мы герои, только маленького роста..." Особенно это видно теперь, в этой жизни. Чего боялись, с кем боролись? Мельницы, все мельницы... И запретители маленького роста, и герои того меньше. Игрушечная какая-то жизнь. Игрушечные герои. Все понарошку. Бывает ли жизнь понарошку? А какой бывает?
... Вот Шевчук, мне думается, никогда не был героем очень маленького роста. Как не был таким Владимир Семенович Высоцкий. Магические имена. Не будь этой сценки, не было бы и этой книги. В российской поэзии вообще потрясающи до трагичности поэтические дуплеты. Хрестоматийный: Пушкин — Лермонтов. Так утверждают литпрофи. Правда, в быту, поговаривают, Михаил Юрьевич был изрядный стервец и вроде как окружающие не шибко-то и убивались, когда пуля нашла его. Хоть на дуэли, но на Кавказе. Сколько воды утекло? Век канул... Все тот же Кавказ. И Чечня. И чеченцы. И война чеченцев с русскими. Столь же страшная, вялотекущая, как весь народ. И рвется все на тот же Кавказ, на ту же войну российский Поэт. Юрий Шевчук.
|
|
|
Это про нас: что имеем — не храним, потерявши — плачем. И лихорадочно восстанавливаем. По камешкам. По крупицам. Вот храм Христа-спасителя с трудом взорвали. Теперь с трудом заново строим. По старому проекту. Тот, первый, строился лет сорок, этот — за четыре года. Поумнели, что ли? Или наловчились?..
Как объяснить, что заставило оставить на три года дела и сесть за то, что вы тут уже прочли и все еще читаете... У нас с Юрой абсолютно разная просто несов-местимая жизнь. Общее разве то, что мы - ровестники. Мы жили в одно и то же вре-мя, в нем родились и выросли. Его теперь уже нет, того времени. Я с удивлением на-блюдаю как стремительно, просто скоропостижно исчезает о нем память. И пары пя-тилеток не промчалось, того времени уже нет. Но, впрочем, нет и ностальгии. Дол-жно быть, то в чем мы сейчас живем, это все-таки не НЭП (новая экономическая по-литика), а нечто неизмеримо большее - новое время. Следующее время. Значит, наша жизнь перешла в следующее время. А то, предыдущее, его должно запомнить, зафиксировать, что ли...
|
|
|
Странно, но память упорно не хочет восстановить, как впервые попала в руки пленка с песнями "ДДТ". Точнее, не чисто "ДДТ", а совместно с череповецким "Рок-сентябрем". 375 метров на 19 скорости вкоробке с черно-белыми фото. Так оформлялись в то время рок-альбомы, чемпионом по выпуску которых был "Аквариум". И эталоном для подражания тоже, поскольку БГ повезло с фотографом Вилли, превратившем немудреные возможности как бы Обложки в искусство фото-графики - нечто совсем новое, прежде неведомое в отечественной рок-среде. Сдается мне, кроме фотохудожника Виши никто так и не сумел создать под красным фонарем домашней фотолаборатории, в кою временно превращались ванные комнаты сколь-нибудь стоящих одежд для рок-альбомов. Какие-то были. Все потуги. Лишь аквариумовские живут по сей день и тиражируются. Правда, теперь это делают типографии и что-то явно уходит, теряется безвозвратно. Обложка же того альбома "ДДТ" + "Рок-сентябрь" только тем и была хороша, что несла хоть какой-то минимум информации.
|
|
|
Еще более странно, что не помню, что звучит на той пленке. Вот она, на полке, протяни руку прочти перечень песен... Мимо. Не зацепиться. И тогда не зацепился. Не совпало.
Потом была Москва. Некий нелепый фестиваль в ДК Горбунова. Московская рок-лаборатория. Какие-то "Манго-манго", "Ва-банк", какая-то "Бригада С"... Один из первых ленинградских, как теперь бы сказали, тур-менеджеров или координаторов
гастролей, а тогда же все звали проще - организаторов подпольных сейшенов, так вот одна из первых организаторов питерских подпольных сешенов Таня Иванова на чьих "проходках” (билетах) печаталось вырезанная на школьном ластике кошачья мордочка, дала мне адрес своей московской коллеги по сейшеновым делам Тони Крыловой. Тонька в Москве слыла просто акулой по части организации подпольных концертов. Собственно, это ее кличка "Тонька-акула", от нее пошли потом гулять всевозможные московские акулы шоу-бизнеса. А тогда еще шоу как бы не было. И бизнеса, собственно, тоже. Полагалось, что Тонька пристроит меня на фестиваль. Но она в то время только что обрела очередного мужа в лице Саши Александрова, которого в рок-среде знали как Фагота, поскольку он вроде учился где-то игре на фаготе и был знаменит тем, что играл в "Аквариуме”. К тому времени, правда, Фагот исчез с питерского горизонта, а поскольку перед исчезновением сильно пил, то в питерской рок-тусовке (впрочем, это слово еще не пустили в ход) решили что он исчез вообще, как бы умер. Но Фагот не умер. Тонька решила сделать из него не только мужа, но и известного музыканта. Она со всем своим акульим напором двигала скромного Сашу в какой-то очередной не то ансамбль, не то оркестр - проект Стаса Намина. (Ничего не вышло. Ни с замужеством - как муж Фагот был отставлен, ни с игрой у Стаса. Правда, как музыкант Саша все же проявился, да еще как! Он играл в знаменитейшем джазовом "Три О". И это были чудесные музыкальные фрагменты.) Короче, Тоне было не до меня и я был благополучно переправлен к Саше Кузнецову, журналисту тогда очень известного политического московского журнала "За рубежом".
|
|
|
Всего раз, в тот самый раз, судьба свела с этим человеком, но этого хватило, чтоб что-то изменилось в жизни. Как-то разом вдруг не то чтобы понял - кожей почувствовал, что мой добрый Архангельск с его нынешней жизнью, которая мне казалась вполне насыщенной и кипучей просто тишайшая патриархальная провинция с незыблемым укладом жизни, взломать который вряд ли кому-либо или чему-либо под силу. И бури наши, со всем кажущимся напором страстей всего лишь тихие всплески. Заметьте, не бурный фестиваль вырвавшейся московской рок-тусовки, и даже не кипучая деятельность Тоньки-акулы, а политический журналист Саша Кузнецов в очередной раз надломил мое устоявшееся представление о мире, жизни и о Москве. Я впервые поверил, что жизнь кипит в столицах, в провинциях - отдыхает, отстаивается.
Александр Кузнецов в тот эпизод своей жизни представлял собой неохватную сто двадцатикилограммовую, не меньше, тушу плотных телесов с тугим животом. Он буквально налетел на меня на Пушкинской площади. Былю трудно представить, как эта необъятная туша в невообразимых размеров свободного кроя плаще может просто двигаться, а не то что перемещаться в пространестве с такой скоростью, что мне, стройненькому, легкому и бодренькому пришлось изрядно напрячься, чтоб угнаться за ней в плотном московском потоке пешеходов. В то время Александр находился вкаких-то сложных взаимоотношениях с собственной женой, которые, похоже, уже заканчивались, ибо он, оставив ей квартиру, и забрав библиотеку из немыслимого количества книг и коллекцию пивных банок (в московской музыкально художественной богеме было тогда особым шиком собирать пустые пивные банки и импортные вино-водочно-коньячные бутылки. Ими уставлялись верхние части
шкафов. Они мылись и протирались, словно фарфоровые статуэтки. Эго считалось хорошим тоном. Я же тогда не то что впервые увидел пивную жестяную банку, но до того даже и не предполагал такого способа разлива любимого народом барахлового пойла под названием пиво. Ибо ничего, кроме "Жигулевского" простым смертным, а следовательно и мне, было недоступно. А качество советской бурды было такое, что я искренне недоумевал, отчего мужики врут сами себе и что, кроме отвращения, можно испытывать к "Жигулевскому"? По той же причине мое настоящее знакомство с пивом и уважение к нему произошло уже во второй половине жизни. А тогда я спер
у Кузнецова пивную банку (думаю, он даже не заметил) и привез сию драгоценность
в Архангельск), так вот, забрав все это въехал в пустующую московскую квартиру своей сестры. Мне были предоставлены матрац на полу и постельные принадлежности
в комнате с пивными банками. Саша обитал на таком же ложе в той комнате, стены которой скрывали стопки перевязанных книг его библиотеки. Здесь же стоял импровизированный стол из ящика и очень эффектной старинной столешницы. За ним елось и пилось сидя на корточках, на матраце или просто на полу.
На фестиваль в Горбушку Александр не ходил. Больше того, собрание представленных там команд (чисто московское словцо) воспринималось им с такой иронией, что лишь нежелание обидеть архангельского простачка, прикатившего за тридевять земель хлебать киселя из этой тусовочной мутотни не позволило вволю вылиться его сарказму. Он отдал мне свою пресс-карточку и о том, что творилось в Горбуше не спросил ни разу. Зато когда далеко за полночь я вваливался после очередного прослушивания довольно профессиональных, но явно скучноватых обязательных, так называемых программных вещей лабораторских гениев, то узнавал, что в очередной раз пропустил нечто явно интереснее, творившееся без меня в этом доме. До сих пор не могу понять, что меня засталяло таскаться на эти длинные концерты, а не сидеть в кузнецовской квартире. В одно из таких возвращений я услышал, что с четверть часа как от Александра ушел самый сильный (он так и сказал - не крутой, не клевый, как было принято в рок-тусовке, а сильный) музыкант
в русском роке Юра Шевчук. И что у Шевчука день рождения и по этому поводу хорошо посидели и кто мог умчался с Шевчуком догуливать. Как ни странно, я
пришел не последним. Следом ввалились еще несколько вполне респектабельных дядек. Оказывается они просто опоздали. Услышали, что к Саше едет Шевчук, примчались, но поезд ушел. Таким образом я оказался свидетелем довольно хмельного, но бурного разговора о рок-музыке вообще и о ее российской силе в частности. В отношении Шевчука много было произнесено прилагательных в превосходной степени. Но справедливости ради надо отметить, что не меньше их в ту ночь адресовали и Сереже Богаеву с его "Облачным краем" из моего Архангельска. Записи "Края", злые, оголенносоциальные, стараниями нескольких людей, и Саши Кузнецова среди них, были только что внедрены в Москву и даже пущены Александром Градским по Всесоюзному радио, по первой кнопке, что было сродни если не революции, то бунту в совковом эфире. "Облачный край” в ту пору считался более ярким знаменем очередного периода русской рок-революции, чем Юра и "ДДТ". Тогда было время Богаева в истории российского рока. Но теперь, конечно, все уже несопоставимо. Оно и понятно: Сергей пьет, а Юра пишет песни. Эх, эта русская водка, загадочный
русский напиток...
Вот тогда впервые и сразу не только узнал о Шевчуке, но и запомнил: "ДДТ". Хоть еще ни одного звука пока не услышал... О Саше Кузнецове Юрий впоследствии отзывался очень хорошо и даже советовал с ним встретиться, когда готовилась эта книга. Да разве за всем успеешь. "ДДТ" это ведь целая планета, на ней столько людей живет. И книга об этой планете, сдается мне, может быть бесконечной. Причем читать ее любопытно с любой страницы...
У меня дома небольшая библиотека, где-то в тысячу томов. Две трети ее предсавляют собой воспоминания, эссе. Мне интересно рыться в пыли старых, давно минувших лет. Как бы там ни было, при помощи этих воспоминаний уяснилось, что школьно-хрестоматийные гениии были просто нормальными и очень естественными людьми. Со своими заморочками, и тем не менее... И Александр Сергеевич Пушкин оказался довольно жизнерадостным, хоть и вспыльчивым, и никакой он не бронзовый классик вовсе. Просто живой дядька. И в серебряном веке то же самое... У Валентина Петровича Катаева в “Алмазном моем венце” много об этом серебре очень простого, естественного, житейского. Мне кажется, от этого серебро становится более высокой пробы, что ли... Эти вещи позволяют удивительно близко узнать эпоху не каких-то там грандиозных строек, а простую, человеческую. Мне кажется, для того все и пишется. Есть искусство ради искусства, а есть еще и люди, способные отразить весь этот мир, в котором мы живем сейчас, кто-то жил до...
Когда не стало Владимира Семеновича Высоцкого просто такой обвал, такая прорва воспоминаний посыпалась... Так вышло, что многое из этого удалось прочесть. Читал, читал и подумалось: что ж вы, братцы делаете, что ж вы при жизни ему все эти детальки, нюансики не подсказали, отчего не выразили столь же... ретиво, что ли...
какой он был при жизни “дерибас” или хороший человек? Отчего теперь вдруг так рьяно разговорились?.. И еще примечательная вещь: практически в каждом из воспоминаний так или иначе красной советской нитью проходит “я и Владимир”, “мы с Владимиром” и подобное ( для мемуаров серебряного века и ранее это малохарактерно). Так-то понятно: человеку всегда интереснее рассказывать, что происходит с ним лично и проще... Но вот какая и несправедливая и ... неприятная вещь: опубликованные отрывочно в разных газетах, журналах или даже отдельной книгой, как, скажем, работы Марины Влади или Валерия Золотухина воспоминания дают очень субъективную картину (а газетное творчество вообще предлагает осколочную...) И что самое грустное, из них уходит время, просто исчезает напрочь...
Нет образа поэта и человека. Нет человека! И, кажется, случилось-то это совсем недавно, а уже растащилось на куски...
... А паралельно с приходом в кабинетную библиотеку газетных мемуаров о Высоцком (длилось это с десяток лет - пятилетки две, не меньше) в моей малозначащей для космоса жизни происходило вот что. Начался “Черный бархатный занавес”. Неожиданно до безумия надоело все, что означало рок, просто уже слушать это было никак не возможно. Все работали по простой до примитива схеме: стоит стенка из музыкантов, впереди лидер и бацают вовсю. Что лидер не дотянет - стенка прикроет. (Это случилось в краткий промежуток времени, когда куда-то сгинул коммунизм, а запреты, что он ставил, провалились вместе с ним. И все при нем запретное просто
рвануло наружу, точно пар сквоз кингстоны, только очень большие кингстоны, прямо трубы какие-то. Рок тоже рванул. На него, доселе полуподпольного, был спрос, да еще какой! Им в то время широкие массы публики еще не наелись, не пресытились. Рок-группы пошли нарасхват, причем, не только первого эшелона, а и вся мелкота-самодеятельность, держащаяся на одном отчаянно вызубренном рифе тоже. Какие-то “Фронты”, “Легионы”, “Мухи це-це” и прочее недоразумение собирало огромные дворцы спорта. Благо в советской стране было денежное безвременье - это когда уже ничего не производится, а стоит все еще как при социализме - копейки, короче, проживаются старые запасы. Билеты на рок-сумашествия тех лет стоили тоже еще по-советски дешево и были доступны просто широчайшим массам. Легче узнать, кому они тогда не были доступны - любой бомж мог сдать пяток пустых бутылок и пойти оттянуться на какое-нибудь рок-действо. По две бутылки с места (естественно, деньгами) получали рок-музыканты и очень этим гордились. Да и было чем - ребята, наконец-то , начали получать хорошие деньги. Причем все, и самопальщики с одним вызубренным гитарным рифом тоже. Конечно же это не могло продолжаться вечно и вскорости рухнуло с очутимым для самого рока треском. Ходить на пустопорожнее месиво жестких звуков широким массам надоело, а интересующиеся этим делом, то есть рок-культурой на лабухов никогда не ходили. К тому же, начав получать солидные суммы, рок-музыканты быстро вошли в капиталистические отношения с внешним миром и могли спокойно заткнуть по крепости финансовых отношений любую так ругаемую в рок- стане попсу. ( Главный аргумент - попсовики - фанерщики. Хотя по многолетнему опыгу концертного общения могу сказать, что фанерщиками в легкой весовой категории на эстраде является столь же низкопробная поса, как, скажем, самопальные роковики, вызубрившие пару мелодий. Халява она везде халява и есть: что в попсе, что в роке. Именитые попсовики поют вживую и на халяву смотрят с не меньшим презрением, чем рок-музыканты. И поверте, речь идет не об одной Алле Борисовне Пугачевой. По крайней мере, сегодня у рок и поп музыкантов в общении с публикой одно общее есть, это точно - высокая цена на концетые билеты. И пусть стыдливо не кивают роковики на устроителей ( Мне не раз приходилось видеть делано-возмущенное лицо Б.Г. когда у него спрашивали отчего так дороги билеты и кивок - мол, это не я, это организаторы концертов виноваты. В то же время гонорар “Аквариума” да и претензии к организации гастролей ничуть не уступают требованиям обожаемых массовой публикой поп-кумиров. Да и с какой стати должны уступать. Другое дело, что БГ не так и не столькие любят, как, скажем, ту же Пугачеву. А запросы-то у папы богемного рока не меньше. Ну, это так, скорее информация к размышлению, причем, вовсе не для БГ, а для поклонников его творчества, задающихся вопросом, отчего так не дешево нынче общение с кумиром.) Нынче-то время финансового безвременья ушло и любые концертные билеты стоят уже вовсе не символические деньги. А платить за эрзац-рок никто не желает. Потому-то нынче все встало на круги своя и самопальщики вернулись в условное подполье - маленькие, преимущетвенно дешево оформленные клубики с условной барной стойкой и условным пойлом за условные деньги. Здесь смешалось все: панки, трешевики, пацифисты, фашисты - этакое трудноперевариваемое месиво для копеечной оттяжки. Одно время, когда еще были живы мифы и легенды о настоящих рок-клубах
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 236; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!