Автор благодарит владельцев за предоставленные фотографии. 60 страница
У моей первой редакции были первые огромные тяжелые двери. Нет, не открыть,
а отодвинуть их настолько, чтоб протиснуться можно было лишь прилагая серьезное усилие. Двери имели давно нечищенные латунные старинные массивные ручки. И вообще, они принадлежали особняку. Старинному архангельскому особняку, возведенному в те степенные времена, когда жители моего города не суетились. Не мельтешили. И дома себе строили под стать. Это потом, во времена всеобщего счастья в бедности вернулись к каким-то маленьким квартиркам, дверкам, окошечкам... Моя первая редакция жила в доме с большими дверями и большими окнами, выходившими на вольное течение Северной Двины. Думать о том, что сталось со степенным человеком, который выстроил этот дом и жил в нем как-то не хотелось. Тогда все архангельские редакции обитали в чудесных старинных местах, где сами стены располагали к порядочности. И в творчестве тоже. Редакции оценят это потом, когда из вековых стен переберутся в крупнопанельное здание, распихаются по клеткам-комнаткам кабинетиков в коих за стандартностью углов и стен глазу не за что зацепиться. Разве что за небо из окон верхних этажей. Мне в который раз повезло. Редакция областного радио до сих пор живет в чьем-то особняке на Попова, 2. Говорят, скоро переедет по соседству в собственный, однако тогда счастлива была и этим, на первом этаже которого умудрялся собирать детишек на свои спектакли театр кукол.
|
|
|
В радиокомитет меня отправила Наташа Бабий, журналист из "Северного комсомольца", после того, как стало ясно, что в газете обкома комсомола мне без протекции какого-нибудь партбосса не работать. Что такое протекция я еще не знал. Да и знакомых парткапитанов, не то что генералов у меня не было. Зам. редактора "Комсомольца" Шахова была стервозноязвительна: "Поработайте дворником, нам напишете что-нибудь, может и повезет". Должно бьггь, я был излишне доверчив и решил последовать всем советам сразу: устроился дворником и пошел пытать творческого счастья на радио.
Мне как-то сразу и очень крупно повезло. Просто на всю жизнь. Нет, в штат, конечно, не приняли. Человек, о котором я все время слышу только хорошее, зампред по радио, невысокого роста с колодкой наград большой войны по фамилии Аристов (старики бились с ним в шахматы, юные побаивались, а молодые и талантливые вытворяли всякие безобидные хохмы, вставляя в тексты для литовки передач смешные
и нелепые абзацы), так вот этот человек просто не мог принять в ведомство обкома партии паренька без прописки. И вообще, по его мнению, я совершил страшное преступление, уйдя из института, тем более медицинского. У него в ту пору были схожие проблемы с сыном - студентом АЛТИ и потакать всем этим соплякам (то есть мне), которые вбили себе в голову черт знает что, а на самом деле просто не желают учиться, дяденька Аристов просто не мог. Меня никак не оформили, однако
|
|
|
и не выгнали. Наверное, Аристов, (царство ему небесное) был действительно хорошим человеком. Я остался в редакции радио на странных правах. Мне дали какую-то бумажку, на основании которой вахтеры впускали меня внутрь.
А Коля Кочуров решил все остальные проблемы: "Тарелка супа в моем доме всегда найдется". Вот так просто и разом. Я был не первым, облагодетельствованным этим человеком. Колю я считал и считаю своим учителем. На таких жизнь держится. Вторую фразу из его учебного цитатника я услышал где-то через полгода: "В журналистику нельзя войти по блату - писать за тебя дядя не будет". Примерно так сказал Коля Кочуров, когда, наконец, с Вовой Лубенцом, ассом "Рыбацких румб" на радио позвонили рудакгору "Речника Севера”, старому Максименко. На радио у меня тогда явно что-то не клеилось. Никак не удавалось справиться со словесным потоком и вогнать его в пару репортажных минут или пять зарисовочных. А право на очерк там надо было высидеть годовым упрямством на редакционном стуле. Не вписывался я никак в битву за надои, в трудовой героизм пилоставов. Тем более не владел партязыком. Да и кто бы меня допустил к его освоению. Слава Богу что не пустили. В результате я то ездил в командировку в Плесецкую зону Оксовского поселка, где бывшие зеки на вольном поселении пытались вывернуть из подаренного мамой тулупа, то бывал выпущен в продуктовый магазин и пока автор передачи
|
|
|
Нина Киселева отвлекала дирекцию, потешал публику выбором самой тухлой селедины и загадочным вопросом: чего ж вы ею пренебрегаете, граждане? Короче волченка кормили ноги. Дворника, как и доктора из меня не вышло. Скромные гонорары складывались в скромную сумму. Ее явно не хватало даже для поддержки функционального состояния организма. Спасала Колина тарелка супа и тетушкина
помощь. В сумме все это позволяло не думать о голоде в молодом, все быстро переваривающем желудке.
Но просто так перенестись сейчас из редакции радио в "Речник Севера" невозможно. Слишком жаль колоритнейших радиомонстров, обитавших в комитетских кулуарах. Тогда если не все, то почти все журналисты очень много пили. Они много работали, но и пили тоже изрядно. Излюбленным местом был буфет в подвальчике Дома офицеров, что стоит в двух шагах от радио и телевидения. Нынче того буфета нет и в помине, а место это облюбовала городская братва, окрестив со свойственным высоте их лба интелектом "Парадайз-клубом". В бытность же тут буфета царила в нем тетя Маша. Говорят, она живет до сих пор. Конечно, стара, поскольку и в описываемую пору была вовсе не молоденькой девушкой. Тетю Машу знала вся журналистская братия. Редкие из пишущих и говорящих что ассов крупных форм, что серых мышек информаций периодически не залезали к тете Маше в долг под будущий гонорар. Поскольку посидеть в ее подвальчике (вахта рядовых хануриков с улицы не пускала, проверяя удостоверение, а как же, Дом офицеров, военный объект!) сотоварищи, потравить анекдоты, послушать бывальщину, узнать культурные да и просто житейские сплетни хотелось всегда, а гонорары - единственное, что можно было утаить от семейного бюджета, не всегда совпадали с желаемой суммой. Тетя Маша не отказывала никому. Она не вела никаких записей, все помнила и была точна, как не выпущенный еще тогда карманный калькулятор. У тети Маши был настоящий журналистский клуб. Нынешнему "Парадайзу" такого и не снилось. После, когда новый начальник, как всякая новая метла, решил помести по сусекам и смел по ходу дела буфет, журналистский клуб от тети Маши на какое-то время перебрался... под танк. Это тоже забавный народный, так сказать, неофициальный закуток архангельской истории. Когда-то обозванные интервентами англичане, видимо сильно обидевшись на красных как бы народных мстителей дружно погрузились на корабли и, прихватив ставшими благодаря этому факту знаменитыми кошек чисто архангельской породы "русская голубая" отбыли восвояси на свой туманный Альбион. Говорят, в городе сразу исчезли парковые танцевальные оркестры, закрылись магазины, пропали балы и приветливые, хоть и застенчивые улыбки с лиц архангелогородочек. Так и встречали хмурыми лицами красных освободителей. А те вроде сильно на это осерчали. Чем все кончилось до сих пор выясняют, раскапывая массовые захоронения "на мхах” - там, где теперь площадь павших борцов (или нет?), перед ДК строителей. Одно известно точно - самому яркому за всю историю Беломорья писателю-говоруну Степану Писахову за то, что хлеб-соль англицким басурманам подносил, так врезали, что за всю историю красной литературы лишь пару раз и издали. Даром что литературная жемчужина. Так и ходил, говорят, дед Писахов в одном ношеном-переношеном длиннополом когда-то черном пальто, с впечатляющей длинной бородищей и в, опять же, черной шляпе. Мальцов архангельских пугал. Да им что, так ватагой за ним и бегали - уж больно необычен был этот в бедном одеянии дед...
|
|
|
Так вот, уходя, англичане забрали с собой наших кошек, а нам оставили свой танк. Эко чудище! Столько железа - прямо груда. Решила советская власть это
страшилище выставить в назидание о красных победах. Поставили в центре города, у ресторана "Полярный". Самос то, народное, место выбрала. Хоть раз да в точку попала. Народ бар, который при ресторане еще и вход отдельный имел, в аккурат со стороны английской машины, так и обозвал "под танком". "Куда пошел?" "А под танк". И все понятно, ничего объяснять не требуется. Вот "под танк” и перебрался от тети Маши журналистский клуб. Все архангельские телерадиозвезды переблистали за его сначала деревянными, потом пластиковыми столами. Некоторые тут выросши, взлетели, загорелись и погасли, состарились тоже тут. Кого и чего только не было "под танком". Вся история архангельской журналистики в лицах. Да и архангельской рок-музыки тоже...
А в год 400-летия города с городскими властями случился конфуз. На праздники ждали высокое московское начальство. Накануне вечером вывесили парадные, специально писаные, как говаривала моя бабушка "патреты партейных вождей" - членов красного ЦК. Только они, видать, оказались в настоящем, не портретном виде настолько дряхлыми, что ни одна цековская развалина не рискнула предпринять столь дальнюю поездку в город, в который в свое время царь Петр не раз езживал. Короче, не приехали "партейные", как говаривала бабушка Поля, вожди. Не соизволили. А и хрен с ними! Портреты ночью быстренько сняли, чтоб в народе молву не вызвать. Гуляли так, без красных. А еще и лучше вышло! Сам был, все видел. Столько народищу набережная вряд ли когда видела да и вряд ли увидит. Шутка ли - на городские именины да не придти!? Совсем старые горожане и те вышли. "До другой-то круглой даты быват, не доживу, дак давай хоть эту, эвон каку круглу со всеми справлю",- не раз что-то похожее слышалось на Красной пристани. Хорошо погуляли, ей Богу, хорошо. "Без патретов". А вот с танком вышла опять же конфузия. Чья-то ретивая головушка перестрахвалась в трепете перед возможным визитом из ЦК и решила, что интервентскому орудию в год юбилея в центре города не место. И задумали этакую махину переместить. Правда, в народе поговаривают, то было не единственное путешествие танка в советскую бытность. Сказывают, выпускники то ли мединститута, то ли морского училища в какой-то год решили попробовать свою силушку и в выпускную белую северную ночь выкатили железное чудище поперек Павлиновки, напрочь перегородив проспект. Не видел, не знаю. А что к Дню 400-летия Архангельска танк перекантовали в детский парк, а бетонную нишу его прежней стоянки скоропостижно засадили цветами в горшках - это помню.
И, каюсь, впервые в жизни откровенно нахулиганил - вдвоем с кем-то из пацанов помладше (жаль, имени не помню) черной нитрокраской из баллончика написал на бетонном боку ниши: "Верните танк народу!" Надпись эта вызвала много хохота и всевозможных улыбок. Говорят, автора по приказу чиновников искали даже с помощью комитета, который ловил шпионов. Но всего этого я уже не видел, поскольку дело происходило летом и в Архангельск я приезжал лишь на его знаменитый юбшхей, так как в то время проходил в Плесецкой больнице, той самой, где родился студенческую докторскую практику.
Но вернемся в радиокомитет. Далеко не сякий на Архангельском радио в описываемые времена дотягивал до буфета тети Маши. Терпения не хватало. Помню,
за высоченными дверями редакции народного хозяйства сразу справа стоял стол корреспондента по письмам. Писали тогда много и все это попадало на стол к поутру очень колоритному дядьке. Эдакому породистому стареющему льву с прямой осанкой и седеющей шевелюрой над вполне благородными чертами слегка обрюзгшего лица. Такую картину можно было наблюдать не больше получаса и только с утра. Далее дядька как-то ловко исчезал... под столом, минуту мешкая, и вновь возникал, как ни в чем не бывало над письмами трудящихся. После 5-6 таких приемчиков он как-то лихо веселел, добрел, "отпускал" осанку и "сбивал" шевелюру. К обеду уже бывал изрядно пьян, а к вечеру редко покидал редакцию без посторонней помощи. Это происходило регулярно, все видели, но жалели. "Надо же старику доработать до пенсии". Но раз в год с ним случалась чудесная перемена. Он ехал в командировку. Его собирала вся редакция - бухгалтерия торопилась с командировочным авансом, кто-то тащил пленки, подбирали диктофон. И вот неделю, ровно неделю его не было. Возвращался он абсолютно трезвым. Тут же садился за стол, что-то шифровал и выдавал целую передачу. Его страшно хвалили на летучке и еще с месяц он ходил ужасно гордым, самым крутым журналистом, просто радиокоролем. Мне долго не удавалось понять, за что же, собственно, его хвалили, ведь материал-то бывал так себе... И лишь потом понял: ребята таким образом просто не давали своему коллеге, старому, исписавшемуся и спившемуся, годному только на регистрацию писем уже бывшему, но все же когда-то журналисту потерять чувство собственного достоинства. Я думаю, он и сам все хорошо понимал. Это была как бы круговая порука, такая клановая солидарность.
Он досидел до пенсии. И больше не работал ни дня. Фамилию и имя его я называть не буду...
Самым пьяным в редакции был месяц май. Еще бы! Этот месяц просто хмельной подарок журналистам. От весны. И уж ребята своего не упускали, веселились напропалую. Все архангельское радиовещание обычно составляло столы в абсолютно недоступном тогда во все иные дни простому смертному месте, в святая святых радио - большой дикторской студии. Стены здесь были звуконепроницаемыми, а массивность двойной двери гарантировала от какого-либо обмена шумами, что тоже немаловажно. Хоть до второго нашествия антиалкогольного припадка из Кремля было еще далеко, но массовые попойки партией и ее наместниками не приветствовались. Кстати, смешно, но на этом потом погорел мой учитель. После принятия в партию своего очередного ученика, будущего собкорра ТАСС, которому сам же и дал рекомендацию, отправился со свежим партновобранцем отметить это дело "под танк". Сделал это открыто, прилюдно-принародно. Он все делал открыто. И тут же тетки - "телеСС" (СС - "старые стервы") - заложили тогда совсем еще нового зампреда по телевидению. Съели с удовольствием. Да Коля бы и не ужился в телесерпентарии того времени, того наполнения. Он ушел редактором в северодвинскую газету. Когда все неожиданно рухнуло, а теперь еле выкарабкивается вновь, Колина газета как бы и не почувствовала экономкатаклизмов. Не про нее написаны. Его газету читатели как любили, так и любят. Он даже умудрился раздуть штат и теперь то же самое выпускает в пять раз большее число народа. Вроде бы
совсем не буржуйская экономика получается, а ведь поди ж ты живет припеваючи в "развезшейся звериной пасти капитализма", да еще и в оппозиции этому "ползучему гаду с запада" - кусает буржуев как может. Это наука, которую я, должно быть, уже не смогу постичь.
Радиожизнь, сам радийный воздух до сих пор для меня... запах восторга. Детского такого, телячьего восторга. Хотя, конечно, не все было гладко. Точнее, все было не гладко. Оказывается, даже в том своем почти беспомощном детском состоянии умудрился кого-то обидеть, задеть... Как-то, мучаясь очередным гениальным шедевром на 2 минуты эфира, проморгал идущую навстречу радиотетку. То была не просто тетка, то была старейший диктор архангельского радио. Столь старый, что я с детства помню ее отчего-то мне во все времена непиятный голос, хвалимый, между тем, всеми остальными. И, должно бьггь, заслуженно. "Говорит Архангельск. Доброе утро, товарищи! В эфире - последние известия". Этот тембр и сейчас в ушах. Бр-р-р... Так вот, старейшая дикторша увидела в моей полоротой мечтательности дикое к себе неуважение, а следовательно и ко всему радиокомитету. На летучке (меня как внештатника на нее не допускали) она так и заявила: "Он пренебрежительно относится к старейшим сотрудникам. Он не дорожит нашим радио". Этого оказалось достаточно. Старая дикторша съела сопливое ЮД, как звала меня Нина Киселева (ЮД - юное дарование). У меня отобрали удостоверение. Боже, какое это было горе и какая несправедливость. Это я-то, который только что в обморок не падал от счастья, представляя с какими гениями, корифеями репортажей дышу одним коридорным воздухом! Жизнь была кончена безвозвратно. Истерзана
и загублена. А ведь мог бы жить! Короче, дикторша сказала - в морг! Коля Кочуров
и Нина Киселева как могли защищали. Коля даже ушел с летучки, в сердцах треснув дверью. Но старая дикторша была грозна и непреклонна.
А вот дальше началось кино. Пленка этой трагикомедии изрядно потускнела, но все еще хороша. Дело происходило, когда Коля с Вовкой Лубенцовым не только меня в "Речник Севера" устроили, но и сам я там уже изрядно устроился. Старый дядька - редактор гнобил люто, но поскольку я был упруг, свеж и упорен, то выдавал газетные материалы со скоростью хорошей европейской машинистки. Кстати, редакционная машинистка за мной не поспевала, а машинка в редакции была одна
и она завела специальную папку для моих черновиков. Старый редактор с удовольствием крушил мои логические построения, резал шедевры изящной словесности, и от моего имени вписывал собственные выводы и личное резюме. Так мы и жили - я плюхал ему на стол плоды своего графоманства, а он в нем порхался. Это у него считалось великим трудом. Править можно было только меня. Остальные (еще один корреспондент, или, как его звали, "редакционный
подснежник". По штату на пять человек редакции пишущий полагался всего один(!). А еще одного оформили инженером в каком-то отделе пароходства, содержавшего нашу газету. Его и звали "подснежником"), так вот, остальные были умнее и писали по трафарету, то есть так, как уже когда-то было сделано. Выглядело это скучно, серо и тоскливо. Столь тоскливо, что, по-моему, старый редактор даже и не читал их заметки, надеясь на ответсека. Зато мои шедевры, исчирканные как сочинение
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 176; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!