Автор благодарит владельцев за предоставленные фотографии. 63 страница
идеологического фронта, как красная тряпка испанского быка. Интервью с Тухмановым получило отставку без прочтения, просто по одному заголовку "По волне моей памяти". Это по какой такой памяти, но твоей, что ли? Ах, композитора... Нет, не надо нам тут никаких волн, — услышал я...
А редактор "Рыбака Севера", Слава Лихушин, получил телефонный нагоняй от зав. сектором печати обкома КПСС Машки Бочневой за заголовок к моему очерку о Демисе Руссосе "Дорога в никуда": "Это на какую же дорогу вы пытаетесь вытащить нашу комсомольскую молодежь?! Куда это "в никуда" вы их зовёте?! Они же по заграницам плавают, а вы тащите их вникуда!" Хлоп — и выговор. Очередной, разве что не двадцатый по счёту. Мне было стыдно признаться Тухманову, что живу среди таких пресс-эрудитов и я просто сообщил, что не получилось. Но он, по-моему, всё понял, потому как снова пригласил в гости. Просто так).
А тогда, после долгих разговоров, общения, когда были позади "Красная площадь",
и даже Бородинская панорама, он спросил, что бы я хотел ещё увидеть в Москве.
— "Машину времени".
Последовала пауза, потом совещание с Татьяной Сашко. Она вспомнила фамилию Макаревич: "Он записан у меня как гитарист”. Далее последовал звонок. Надо заметить, Тухманов в то время находился как бы на вершине эстрадного Олимпа и это был звонок с Олимпа. Звонившие просили принять их знакомого журналиста из Архангельска. И то и другое было воспринято Макаревичем, судя по всему с достаточным удивлением. Тем не менее, он охотно откликнулся и я приехал в одну из высоток на Комсомольском проспекте. Андрей и родители жили в разных квартирах одного дома. В моем провинциальном представлении любой человек, причастный к кино внешне выглядит никак не меньше, чем Ален Делон. Макаревич на Делона явно не тянул (это сейчас Андрей воспринимается в лучах собственной жизни и творческой судьбы почти красавцем, а в те времена специфические внешние данные стали препятствием для исполнения главной роли в фильме экс-мужа Пугачевой Стефановича "Душа", в коем "Машина" исполнила некую коллективную и главную роль, главную приманку для зрителя. Главная женская роль в том музфильме, поговаривают, отводилась Алле Борисовне. Однако разрыв со Стефановичем повлек за собой отказ певицы о которой ходил анекдот: "Кто такой Брежнев? Мелкий политический деятель времен Аллы Пугачевой". Тогда не верилось, что такое возможно с генсеком КПСС. Но сегодня все так и вышло. Брежнева скоропостижно забывают, а дети и не помнят. Пугачева же — национальная гордость. Почти Гагарин, а то и выше... Так вот, для "Души" Стефанович нашел замену в виде Сони Ротару. А в пару с ней нескладного Андрюшу Макаревича поставить не решился и назначил на эту роль Боярского. Так Михаил стат киноруководителем "Машины времени”. Этот фильм очень ругали. Этот фильм очень ругали. И роковики и не роковики, его называли в редакциях "Удушьем". Между тем, он вышел в народ, когда за "Машиной" тянулся целый шлейф официозного недовольства и Стефанович, сняв кино, совершил поступок... Я смотрел "Душу" в один из московских наездов в кинотеатре "Россия". Том самом, что в центре столицы за памятником Пушкину. Как говорили тогда "на Пушке". Меня привели туда родители Андрея, очень славные добрые люди Нина Марковна и Вадим Григорьевич. В тот раз я прилетел в Москву после известия о
|
|
|
|
|
|
том, что Андрюшка попал в автокатастрофу. Тогда о роке в прессе не писали и по телевизору не сообщали, вести в провинцию доходили телефонной почтой и жутко искаженными. Я ехал к жуткой неприятности и услышав от Нины Марковны:
"Приезжайте к нам, Коля" не знал, что узнаю, услышу, увижу. К счастью, все обошлось. Андрей с сестрой Наташей и ее мужем возвращались из питера со спектакля полунинских "Лицедеев" и действительно попали на Валдае в дорожную аварию, но все обошлось. Я так и не признался, сколь страшное известие привело меня тогда в Москву, но Вадим Григорьевич что-то заподозрил, он вобще удивительно проницателен и настоял, чтоб я некотрое время, пока Андрей где-то колесит по Сибири или Уралу, пожил у них. Вот тогда-то они и сводили меня на фильм "Душа" в кинотеатр "Россия" на Пушкинской площади. Это вобще была удивительная поездка. Нина Марковна что-то стряпала с домработницей на кухне. А Вадим Григорьевич устроил мне персональный вернисаж собственных акварелей. Он даже порывался что-то подарить. Это были чудесные размытые лики женщин. Их лица... Однажды вечером Вадим Григорьевич и Нина Марковна достали два здоровущих альбома. Там были газетные вырезки. Со всей страны. Огромной страны СССР. В этих заметках ругали их сына. Все газеты всей огромной страны СССР ругали их сына. Даже не столько музыку и тексты, сколько просто их сына. Их Андрюшу. Советские газеты очень долго, очень дружно и очень оголтело орали на Макаревича-младшего. А родителям Андрея со всех концов Советского Союза "доброжелатели" любезно сообщали пресс-гадости. Попадались и приличные журналисты, пытавшиеся если не защитить, то хотя бы не хаять только потому как велено. Но редко, крайне редко. Когда Андрею Вадимовичу Макаревичу понадобится предоставить документы в мировую канцелярию для присвоения звания Героя российского рока, этих альбомов хватит с лихвой. В ту поездку Вадим Григорьевич поведал забавную притчу. Приходит музыкант к члену ЦК с песней. Тот слушает и сочувственно кивает головой: "Жаль, очень жаль, но это не пропустят. Кто не пропустит? Да я и не пропущу". Вот такая вот история. Но это потом. А пока...) Пока я сижу в единственной комнате на единственном стуле и задаю ненужные, самому скучные вопросы. Андрей так же вяло отвечает. Все явно не клеится. Все не так. Не может человек, имеющий отношение к вечной народной сказке кино жить так и бьггь таким. Да к тому же выясняется, что запомнившееся мне в "Афоне" пела вовсе не "Машина". И уже так, для порядка, приличия ради вопрос: "А где у вас ближайший концерт, где вас можно услышать?"
|
|
|
|
|
|
— Нигде. У нас вчера опечатали аппаратуру.
Должно быть гамма чувств, отразившаяся на моем лице, была весьма красноречива и выразительна. Как нигде? Как опечатали? Что такое — опечатали? И тут Андрей, должно быть, понял, что перед ним вовсе не столичный пресс-бой, а действительно архангельский валенок. Он, похоже, осознал, что я песни-то "Машины" не то что не знаю, слыхом не слыхивал. Он выгребает из тумбы ворох снимков, ставит на магнитофон бобину со столь знаменитой теперь записью, по преданию сделанной тайно то ли на ТВ вобще, то ли в "Музыкальном киоске" (торговал такой на экране с четверть века) у Элеоноры Беляевой в частности. И уходит. Должно быть в магазин соседней многоэтажки, поскольку возвращается с бутылкой водки. Не знаю почему водки, поскольку в ту пору весь рок-мир пил родной дешовенький портвейн и курил
такую же пакостную "Приму", иного не признавал. Должно бьггь, в тот раз не оказалось портвейна. Водку я пил впервые в жизни. Андрей советовал, как это дело производить. Так что можно считать, водку меня научил пить Макаревич. (А пиво, между прочим, Армен Григорян из "Крематория". Был такой эпизод, когда во время поста я оказался у Армена в Москве. Все пили. И ели. Я не пил и не ел. Армен явно сочувствовал и убедил, что пиво, единственный напиток, возможный в пост. Не мог я переносить пиво, ну никак не удавалось приучить себя к его горьковатому привкусу во рту. Как не могу до сих пор приучиться к сигаретам — горько и все тут. В общем, попробовал я у Армена пиво. С тех пор весьма пристрастился. А "джин-тоник" мне открыла группа "ДДТ". Уже в процессе создания этой книги с Женей Мочуловым, Лешей Болотиным и Сережей Морозовым пошли мы перекусить в какой-то зеркальный бар (из новых, где все традиционно дорого и невкусно), что неподалеку от офиса "ДДТ" на Пушкинской, 10. Женя, предваряя действо всяческими восхвалениями, угостил джин-тоником. И года на три уронил меня в эту смесь. Что я только не пробовал: и водку с колой, и джин с оранжем, но лучше джин-тоника не случалось. Правда сейчас что-то произошло: ни пиво, ни водку, ни джин-тоник душа больше не принимает. Ждет, должно быть, когда снова кто-то из музыкантов что-нибудь ей откроет. Новых запахов жаждет. Дождется ли...)
Водку мы с Андреем пили медленно. И долго. Столь долго, что полдень перешел в полночь и уже заполночь мы оказались в гостях у "Зодиака" с Димой Линником и его американской женой. Они оба работали одно время в редакции инвещания Московского радио. Читали переводы из "Правды" американцам и англичанам. С ума сойти, какое было время. Потом оказались у Саши Ситковецкого из "Високосного лета". В общем, я как-то резко узнал чуть ли не все лучшее в отечественном роке 1976 — 77 годов. Так было. Такие запахи вернула память.
Настало время уезжать. Андрей притащил от соседа еще один магнитофон и я увез с собой в Архангельск первую копию той самой первой профессиональной пленки "Машина времени" со щемящим сердце, юношески надтреснутым голосом Макаревича. В какой-то из моментов он полез за фотографиями и зацепил за сетевой шнур. Пленка зафиксировала своеобразный скачек. Она сохранилась до сих пор. Долго (с десять лет!) бродила по рукам архангельских рок-ребят и ведь вернулась! Вернулась вполне целой, сохраненной. А те фотографии до сих пор висят в моем кабинете квартиры на острове. Как-нибудь соберусь с духом, вспомню детали событий... Ой ли... Пока большее, на что хватило — крохотная повесть ассоциаций "Геликон" появившаяся, когда в мире вовсю бушевал СССР, а в СССР вовсю бушевал эзоповский язык. Она уже издана и даже от тиража осталось лишь воспоминание. Вот ее крохотный остаток...
" Если знаем — ничтожно слабы,
Если верим — сильны бесконечно..."
Это не Апостол. Это Музыкант. Источник Великой Веры, Безмерного Сомнения и Вечной Доброты. Как они не похожи. Помню, впервые сидел у Музыканта в его столичной клетке в 12 кв. метров на Комсомольском. Заваленные самодельные стеллажи-столы, продавленная тахта оставили место для нас и магнитофона на клочке пола. Музыкант сбегал к соседу за вторым магнитофоном,
и я увез в свой Нордингемский Дом его по-детски открытую, по-филосовски мудрую, по-житейски простую книжку наблюдений и тревог. Она сохранилась до сих пор, с провалом в центре одной из глав из-за того, что Музыкант полез за фотографиями и в тесноте зацепил за провод. Когда магнитофон копировал со своего собрата голос Музыканта, тот весь в каком-то упоении и явном удовольствии кивал, мол, видишь, как "ничего" получилось. Думаю, он считал тогда строчки:
Есть волшебный замок
В разноцветных облаках,
С добрыми делами,
Весь в улыбках и цветах. Там не бывает ночи, Там царит веселье дня.
И замок открыт для всех, Но не для меня.
верхом совершенства, лучшим, что когда-либо сотворил и сотворит. Как все мы в отрочестве верим в свою исключительность и в категорическую точность собственных оценок. Хорошие строки. Прав Музыкант. Но лучшее он напишет через несколько лет, когда измученный пьяно-творческими месяцами — мрачно-прекрасного периода созидания и разрушения, а проще — временем творческого запоя, когда вновь созданные листы тут же заливаются вином под никчемный гомон не то полубогемы, не то полусволочи, он на какой-то миг очнется и поймет:
Но если плечи песней мне расправить,
Как трудно будет сделать так, чтоб я молчал.
Тогда он напишет свое лучшее. Но и это лучшее не поблекнет, а как бы уйдет в тень дней, уступая место новому проникновению во что-то.
Но тогда он считал, что все уже сделано. Правда, лавры больше походили на терновый венок. Как хочется зарифмовать здесь слово "щенок". Интересно, почему? Уж не оттого ли, что с точки зрения сытого мещанина, у Музыканта в то время была собачья жизнь ? На его концертах, нечастых, тайных, скрытых от глаз людей, так скорых на суждения с выводами хлесткими, как удар равнодушного бича: "Нам это чуждо", но, увы, облеченных правом открывать нужные двери или, усмехнувшись, закрывать их, так вот, на этих откровениях в крохотных зальцах столичных окраин младшие по уму и умению видеть и оценивать жалобно скулили, не жалея себя, не то просто от сознания, что не в стах оценить происходящее. Потом, немного окрепнув, они будут лаять и огрызаться. А еще через некотрое время обрастут шерстью и вовсе зарычат. Но пока рычали представители, представляющие пик абсурдного представления о представляемом (во как!). Их боялись. Им трудно было что-то доказать. Их невозможно было убедить. Рычали они неплохо. Музыкант, носящийся с идеей доброты, как с писаной торбой, смотрел на них своими честными, чуть настороженными глазами и ничего не говорил. А представители не унимались. И музыкант попал в незаслуженную опалу. Ему оставалось только петь. И он пел. А в пору было завыть. Тогда, в первый час встречи, я еще не знал этого. И был полон розовых иллюзий по поводу жизни Музыканта и его друзей. Когда магнитная лента была скопирована, началось самое трудное. Музыкант хотел знать, кто перед ним, как, впрочем, и я горел нетерпением понять его. Когда я позвонил ему впервые, кажется, голос в трубке был удивленным, и, если б не магическое имя популярнейшего композитора, который в те дни находился на вершине музыкального Олимпа и буквально утопал в лучах славы и всеобщего восхищения, то наше знакомство не состоялось бы. Кончилось оно взаимным удовольствием. По крайней мере, настороженность исчезла. Точно помню, никогда больше встречи не были столь сложны. Нет, даже не так. А как? Не знаю. Просто с тех пор они — и вино, и стихи, и песни, и мудрость с осмыслением прошлого и попыткой приоткрыть завесу в будущее. И еще много всего.
Расставаться не хотелось. Надо было что-то сделать, оставить хоть ниточку...
— Приезжайте в Архангельск с концертом, — это вырвалось само собой, но он с честной радостью откликнулся:
— Хороню, когда?
— Через пару недель.
— Договорились. Звони, как приедешь.
Сумасшествие. Даже не авантюризм. Ну как ничего не знавший в городе пацан мог сделать гастроли московской подпольной группе на которую идет крутой гон и у которой столичные власти только что в который раз арестовали аппарат.
Но все случилось. Из красивой тухмановской сказки, прямо с Олимпа, Плесецкий пацан прыгнул в глубины рок-подполья. Больше того, еще и устроил этот подвал в самом центре Архангельска. Это невероятно, но это было. Таким было время. Архангельск стал третьим городом, в который примчалась "Машина времени" с "Балаганом с марионетками", "Солнечным островом" и всем остальным. Но до этого еще был месяц. Пока же я вышел из архангельского аэропорта и в тот же вечер живописал как мог подробности столичного путешествия сотоварищи на танцах в "Стройке". Мы, видно, увлеклись и не заметили директрису. Зато она все приметила
и услышала. В перерыве между танцами Нина Павловна позвала в свой скромный директорский кабинетик и прямо сходу огорошила: "А не организовать ли нам какой-нибудь музыкальный клуб во Дворце? И не сделать ли вас ... президентом?" Еще один шок. В советской стране были только председатели. А президент, по моему дремучему невежеству, был один на всем земном шаре. Да и тот правил Америкой. От смущения я покраснел до спелости помидора (теперь так уже давно не получается)
и сразу же вспомнил про концерт "Машины времени". Наверное последнее было слишком скоропостижно, но Нина Павловна не умела отступать. Вот так вот, уже тогда не молоденькая, пенсионного возраста, но и теперь с такой же неуемной жаждой нового, свежего, неожиданного в творческом мире Нина Павловна Сергеева стала крестной бабушкой рок-движения в Архангельске, городе, в котором уже в 1977 году появился официальный рок-клуб. Питер все оспаривает приоритеты. Мы в дебаты
не встреваем, мы просто констатируем — питерские братки ездили на фестивали Архангельского рок-клуба еще тогда, когда о питерском, на Рубинштейне, 13 и речи не велось. В том ли дело? Что Питер дал и дает рок-отечеству и что Архангельск...
Вещи несопоставимые. Но крестной рок-бабушкой Архангельска была Нина Павловна. Это уже история. Не ведали архангельские власть придержащие дядьки, что новую "идеологическую заразу" (так писали газеты советской эпохи) в город архангела Михаила завезли пенсионерка — божий одуванчик да только что не деревенский пацан. А может просто время пришло... Был еще третий участник событий "на лысой горе" — Володя Василенко, секретарь горкома комсомола Поддавшись нашей с Ниной Павловной "заразительности" он пустил квартальную премию аппаратчиков своего горкома на гонорар "Машине времени". Позже, наблюдая сколь рьяно столичные комсомольцы давили рок-подполье, потом видя подобное и в Архангельске, я не раз поминал добрым словом Володю Василенко, никакого вовсе не комсомольского лидера, а просто нормального человека. Увы, нормальные в той идеологической номенклатуре попадались изредка. Между прочим, весь гонорар составил 100 рублей...
"Машина" уже ехала плацкартным вагоном в Архангельск, а в Стройку из подвалов
Главпочтамта ехала аппаратура. Ехала троллейбусом. Троллейбус в Архангельске был совсем в диковинку — его еще только пустили по прямой от Почтамта до железнодорожного вокзала. Это теперь в нем давка, а в первые дни троллейбусы ходили пустыми — архангелогородцы отчего-то опасались нового средства передвижения. Говорили, что в нем сильнее трясет... Вот поздним вечером в пустом троллейбусе и ехали колонки и усилитель "Бит" в большой зал ДК строителей. Четыре остановки. Аппарат появился чудом. В последний момент абсолютно бесплатно (тогда о деньгах еще не думали), его дал человек по имени Сергей (увы, стерлась в памяти фамилия, как-никак двадцать лет минуло...), игравший в здании ГРТУ (что-то связанное с радио) в самодеятельном вокально-инструментальном ансамбле. (О рок-группах еще не помышляли. Даже "Машину" вначале звали ансамблем, потом рок-ансамблем, а потом уже группой. Это же относится и к патриархам с невских берегов, только теперь они почему-то не любят подобных уточнений, но ведь слова из песни не выкинешь...) А перетаскивали колонки высокие здоровые архангельские парни многих из которых сегодня уже нет в живых. Это тоже особая история. Привокзалка, только-что плюхнувшаяся на болотно-песчаную подушку у железной дороги собрала семьи всех городских районов. Это было время, когда пацаны не качали мускулы по подвалам и еще не знали, что такое карате, но городские нравы были дики и жестоки. Каждый район имел свою компанию, свою территорию и при случае бился с соседями люто. А поскольку силы неспортивной пацанвы были примерно равны, в городских битвах ценились отчаянная нахрапистость, безрассудная жестокость. Именно они были необходимы когда бегали драться со штакетником, железными прутьями и цепями в руках. Какой-нибудь психически неуравновешенный в драке отчаянный истерик с отвислым животом, как у волка из "Ну, погоди" мог вполне держать верх в компании. Это потом их заменили сначала ребята-каратисты, потом качки с твердыми мускулами, а уже в несоветской жизни все прибрали к рукам те, кто похитрее, изворотливее, этакие постсоветские проходимцы. Привокзалка с ее "Стройкой" сразу стала эпицентром нравов, бытовавших в городских компаниях. Черт его знает, отчего я тогда решил, что в клуб, в котором два дня как стал президентом, надо взять самых отвязных, самых здоровых пацанов танцплощадки. Со стороны наш первый разговор вышел вобще полным сумасшествием. Выбор происходил "на глазок". Я подошел к самым высоким, чьи головы все время возвышались над танцующей публикой, причем к трем сразу, сказал, что мне надо с ними поговорить и предложил выйти. Окружающие просто онемели. Все, что я сказал ребятам, на языке танцплощадки означало только одно: мне что-то не понравилось в поведении самых крутых парней и я оборзел настолько, что вызываю их подраться, причем всех сразу. А поскольку выглядел я вовсе не Шварценнегером и даже не Брюсом Ли (эти герои придут десятилетиями (!) позже), то все изложенное означало, что за моей спиной банда и будет большая драка. К пацанам подтянулись их друзья по битвам. Наступило ожидание. Отказаться и не пойти парни, конечно, не могли. С какой стати им, королям площадки не вмазать этому странноватому слабаку? Смешно. Я же был так занят мыслями о клубе и концерте "Машины времени", что прочее вылетело из башки и в тот момент я просто не ведал что творил. До сих пор не понятно, как они не вырубили меня тут же, на месте. Не вырубили, предложили разобраться в туалете. Но, так и не сообразив,
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 185; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!