Фрагмент допроса подсудимого Бломе защитой
………………………………………..
Заутер: Итак, свидетель, я перехожу к другой проблеме. Тогда было сделано предложение о том, что поляков страдавших от неизлечимого заразного туберкулёза должны ликвидировать. Вас допрашивали в январе 1946 в Оберрурзеле относительно вашего участия в плане уничтожения туберкулёзных поляков и также 9 и 22 октября 1946, здесь в тюрьме. Ваши заявления сделанные тогда являются правдой?
Бломе: Да. Но я должен добавить относительно этого вопроса о туберкулёзных поляках, насколько я помню, я говорил о том, что это было в 1943, в то время как в действительности, как показывают материалы дела, это было в 1942. Я также должен сказать о том, что мне здесь показывали моё письмо Грейзеру в ноябре 1942. Меня спрашивали, было ли это моё письмо, писал ли я это письмо. Я сказал: «Нет». Я сказал это, потому что это не была фотокопия оригинала письма, а фотокопия копии. Я возразил нескольким вещам в письме и тогда его не признал. Однако, позже, в декабре, когда вы приняли моё дело, вы дали мне фотокопию, и у меня была возможность внимательно её изучить и восстановить условия, которые тогда существовали, и поэтому сейчас я признаю это письмо аутентичным.
Заутер: Доктор Бломе, это правда, что обвинение впервые узнало от вас о плане по уничтожению поляков? Доктор Бломе, что вы на это скажете?
Бломе: Да. Обвинение, впервые узнало от меня об этом плане. В 1942 я рассказал своему следователю капитану Урбаху в Оберрурзеле о нём, после чего он описал подробности жестокостей, которые были мне тогда неизвестны.
|
|
|
Заутер: Вы сказали в 1942.
Бломе. Я имел в виду 1945. Я имел в виду декабрь 1945. Я прошу прощения. Мне не кажется, что обвинение знало об этом, по крайней мере в Оберрурзеле, нет.
Заутер: Доктор Бломе, весь вопрос начался с письма рейхсштатгальтера Грейзера датированного 1 мая 1942. (НО-246, экз. обв. 196). Расскажите кратко, кем был Грейзер?
Бломе: Это был Артур Грейзер, гауляйтер Вартегау, рейхсштатгальтер Вартеланда, и рейхскомиссар обороны Вартеланда.
Заутер: Этот гауляйтер Грейзер, который являлся гауляйтером в округе который теперь относится к Польше, направил письмо от 1 мая рейхсфюреру СС предложив, чтобы поляков болевших от туберкулёза в Вартеланде следовало ликвидировать если бы наличие неизлечимого туберкулёза у пациентов было установлено официальными докторами. В этой связи Грейзер пишет (это то, о чём я хочу спросить вас), я цитирую: «Всё возрастающие риски также признавались и учитывались заместителем рейхсгесундхайтсфюрера товарищем, профессором, доктором Бломе». Это цитата. Что вы можете сегодня сказать об этих, видимо ранних дискуссиях между вами и гауляйтером Грейзером?
|
|
|
Бломе: Я беседовал с гауляйтером Грейзером около трёх раз, о борьбе с туберкулёзом в Вартеланде, один раз точно в присутствии профессора Хольфельдера. Эти дискуссии уходят к 1941. Я могу вспомнить как Грейзер однажды сказал о том, что самой простой вещью было бы обращаться с неизлечимыми туберкулёзными поляками точно также как с безумными путём эвтаназии. Я отметил, что такое сравнение неправильное. Поляки, не были гражданами Германии. Планом который рассматривал Грейзер было радикальное решение, но я не мог с ним согласиться. Когда позднее я узнал о так называемом приказе фюрера, согласно которому эвтаназия останавливалась и запрещалась, я посчитал этот вопрос и заявление Грейзера решёнными. Затем в 1942 я занимался чисто организационной подготовкой туберкулёзной акции. Например, всё население должно было быть зарегистрировано в картотеках, немцы и поляки; должна была проводиться подготовка по рентгеновским исследованиям. Затем эти исследования следовало оценить, и так далее. Последнее было вопросом для государственных служб здравоохранения, то есть национал-социалистической организации социальной помощи и рентгеновского подразделения которое должно было проводить техническую сторону этих исследований. Время от времени я должен был получать от профессора Хольфельдера отчёт о подготовке. Лишь, когда все предварительные требования были выполнены, я дал своё одобрение на такую крупномасштабную акцию. Исполнение этой акции зависело от моего личного одобрения. Я занялся этим туберкулёзным вопросом в Вартегау, когда получил тревожные отчёты о предполагаемом приказе о ликвидации от Гиммлера. Я узнал об этом, потому что в начале ноября штурмбаннфюрер Первички прибыл в моё ведомство в Берлине и доложил мне о том, что Грейзер имеет приказ от Гиммлера в отношении того, чтобы лиц неизлечимо больных туберкулёзом, выявленных в ходе запланированных исследований в Вартеланде должны ликвидировать. Первички состоял в рентген-подразделении и был управляющим общества по борьбе с туберкулёзом. Тогда я немедленно договорился с Первички, что я встречюсь с профессором Хольфельдером в Познани для того, чтобы обсудить вопрос и предотвратить исполнение планов Гиммлера-Грейзера. Я поехал в Познань и обсудил вопрос с Хольфельдером. Мы договорились о том, что этот приказ не должен исполняться, и что мы, немецкие доктора не можем помогать такой акции. Мы обсуждали способ которым можно предотвратить этот план Гиммлера-Грейзера. Мы решили о том, что я сначала пойду к Грейзеру. С этой беседы я позвонил Грейзеру и сказал ему о том, что очень важно, чтобы я с ним поговорил. Затем я поговорил с ним в тот же день, или на следующий день. Когда я спросил Грейзера правда ли приказ Гиммлера о ликвидации, он сказал: «Да». Он сказал, приказ был у него на руках. Я сказал о том, что я хочу предотвратить данный план и объяснил почему. Я сказал, что в первую очередь как доктор я не смогу участвовать в этом, и во-вторых, я указал на политическую опасность связанную с таким преступлением.
|
|
|
|
|
|
Затем Грейзер согласился с тем, что я должен написать ему письмо, которое он передаст Гиммлеру для решения. Что касается письма Грейзера Гиммлеру от мая 1942 (НО-246, экз. обв. 196), которое только, что упоминали, доктор Заутер, я узнал о нём впервые здесь из материалов дела, и мнение Гиммлера о моём письме от ноября 1942 я тоже узнал здесь впервые. До этого времени я не знал о письме Гиммлера Грейзеру. В письме от мая 1942, от Грейзера Гиммлеру, Грейзер пишет, я цитирую: «всё возрастающие риски признаются и учитываются заместителем рейхсгесундхайтсфюрера, товарищем, профессором, доктором Бломе, также как и доктором Хольфельдером». Но оно не говорит, о том, что Хольфельдер и я одобряем ликвидацию. Письмо этого не говорит. Моим основным мнением о проблеме было следующее: предположим, что мы в Германии имеем правильный закон по ликвидации неизлечимо больных лиц. Предположим, что такой закон существует, он конечно, не обсуждается как применимый к не-немцам. Применение в таком случае было бы преступлением, в особенности во время войны. Германия имевшая зарубежную оккупированную территорию, как оккупирующая держава, должна была соблюдать международное право при обращении с оккупированными территориями. Что касается проблемы туберкулёза, я занимался ей некоторое время, в особенности с 1935, когда я столкнулся с вопросом туберкулёза при послевузовской подготовке. В 1937, профессор Янкер, Бонн, известный рентгенолог, вызвал меня для помощи в разработке новой процедуры, которая при минимальной стоимости, могла позволять обследовать большие группы населения. Это была так называемая рентген-фотография, которая разрабатывалась. Я коротко объясню о ней. Ранее для рентгеновского снимка лёгких, требовалась плёнка 24 на 30 сантиметров. Новая процедура требовала плёнки приблизительно 4 на 4 сантиметра. То есть, так называемого размера Лейки[188]. Снимки делались Лейкой. Фотографировался рентгеновский экран. Успешная разработка этой процедуры означала, что любые рентгеновские снимки, вместо цены от двенадцати до тринадцати марок, которые оплачивало социальное страхование, теперь можно было производить за десять пфеннигов; то есть, менее чем за один процент.
Дальнейшая ценность разработки данного процесса заключалась в том, что больше не требовалось нескольких минут для рентгеновского снимка, но эта процедура была разработана в такой степени, что мы могли делать от двухсот до трёхсот снимков в минуту. Я разрабатывал этот процесс фотографирования экрана совместно с Янкером до тех пор пока мы не получили описанные результаты. На сьёзде рентгенологов в мае 1938 в Мюнхене я довёл данный процесс до публики и заявил о том, что с его помощью можно начать крупномасштабную борьбу с туберкулёзом. Лишь немногие поверили тогда моим словам, а некоторые сочувственно улыбнулись. После этого съезда, профессор Хольфельдер, который позднее был командиром рентген-подразделения, пришёл ко мне и работая с рентгеновской наукой, оптической промышленностью, плёночной промышленностью, рентгеновской промышленностью, и.т.д., мы разработали процесс в течение того же года, в такой степени, что за короткое время мы смогли сделать рентгеноскопию практически всех жителей провинции Мекленбург. Процедура постепенно развивалась, пока мы не достигли простой рентгеноскопии десяти миллионов или более в Германии за год. Затем, во время войны, по моей инициативе, в 1939 и 1940, мы рентгеноскопировали население всей провинции Вестфалия; затем в 1941, всю провинцию Вюртемберг, включая Гогенцоллерн. Теперь был план рентгеноскопии населения Вартеланда. Гауляйтер Грейзер обратился ко мне, потому что одобрение должно было даваться мной и я давал такое одобрение только если бы были предоставлены все предварительные требования, в таких случаях, в которых болезни требовали медицинского и клинического внимания. По нашему опыту в таких обследованиях обнаруживался один процент туберкулёзных больных, которые бы иначе были не обнаружены. Лишь в Вартегау, с польским населением в четыре с половиной миллиона, это бы означало сорок пять новых случаев туберкулёза, не считая десяти тысяч из одного миллиона немецкого населения. Я отозвал своё одобрение за такие акции, потому что тогда, с развитием этого изобретения, план по безответственному использованию рентгеноскопии использовался бы разными гауляйтерами и в больших масштабах. Каждый хотел возглавить борьбу с туберкулёзом, но это было бы катастрофой до тех пор пока не было какой-нибудь проверки. Когда целые группы населения рентгеноскопировались, с самого начала должны были быть необходимые приготовления медицинских средств, иначе это было бы катастрофой. Посредством этой акции и посредством этих многих новых случаев заболеваний туберкулёзом, которые обнаруживались, я сознательно поставил государство в сложную ситуацию. Я вынуждал государство принять новый закон по борьбе с туберкулёзом. Это закон, который был принят, был законом о помощи при туберкулёзе. Данный закон сформировал основу для обследования лёгких населения Вартеланда, что и было проведено в 1943-1944. Данный закон, что можно подтвердить, не был в пользу только немецкого населения в Вартегау, но также для польского населения, как ясно видно из письменных показаний регинрунгсдиректора, доктора Гундермана. (Бломе 1, экз. Бломе 8). Доктор Гундерман являлся начальником медицинского управления в Вартеланде; то есть, у него была основная ответственность за борьбу с туберкулёзом в этом гау.
Заутер: Доктор Бломе, перед тем как мы перейдём к письму от 18 ноября 1942, я хочу вернуться к весне 1942. (НО-250, экз. обв. 203). Мы только, что услышали о письме от гауляйтера Грейзера датированном маем 1942, в котором он предлагал о том, чтобы поляков болевших туберкулёзом должны были ликвидировать. Он пишет «что всё возрастающие риски также признавались и учитывались заместителем рейхсгесундхайтсфюрера товарищем профессором доктором Бломе».
Вы говорили о том, что Грейзер не упоминал, что вы одобряли план по ликвидации поляков. Меня интересует знать, каким было ваше отношение к плану тогда, весной 1942. Вы одобряли план по ликвидации туберкулёзных поляков? Вы отвергли его? Что вы об этом скажете?
Бломе: Весной 1942 я вообще не выразил мнение в отношении данного плана. Дискуссия с Грейзером, как я сказал, была в 1941 году, тогда, когда акции эвтаназии ещё проводились. В 1942 я вообще не говорил с Грейзером о таком плане. Я не знал о том, что Грейзер намеревался написать это письмо Гиммлеру в мае 1942 или то, что он действительно его написал. Я услышал о нём только здесь и после того как Грейзер сделал свои заявления в связи с акцией эвтаназии. Но акция эвтаназии была остановлена приказом Гитлера, и конечно я предполагал, что такие идеи со стороны Грейзера тоже разрешились. Я не одобрял его идей, как я говорил ранее.
Заутер: Тогда, если я правильно вас понимаю, вы не занимались этим вопросом осенью 1942, когда Первички принёс вам тревожные новости?
Бломе: Да. Правильно.
Заутер: Вы можете рассказать нам, почему гауляйтер Грейзер обсуждал проблему туберкулёза именно с вами?
Бломе: Причиной было, как я уже говорил, то что исполнение такой акции зависело от моего одобрения. Если бы я сказал о том, что в Вартегау не будет проходить рентгеновское обследование, тогда его бы не проводили, независимо от того, что делал бы гауляйтер.
Заутер: Доктор Бломе, гауляйтер Грейзер видимо не думал о рентгеноскопии, а о ликвидации. Письмо от 1 мая 1942, в котором он делал предложение, говорило только о ликвидации. Оно ничего не говорило о рентгеноскопии. Я хочу понять как вы оказались вовлечены в это дело, и когда вы услышали о плане Грейзера впервые, плане уничтожения туберкулёзных поляков?
Бломе: Конечно, гауляйтер Грейзер должен был думать о рентгеноскопии; это важно для выявления неизлечимых случаев туберкулёза.
Заутер: Свидетель, тогда 18-го ноября вы написали письмо. (НО-250, экз. обв. 203). Это письмо, которое обвинение описало как «шедевр убийственного плана». Вы обсуждали вопрос заранее с рейхсгесундхайтсфюрером, доктором Конти?
Бломе: Нет. После разговора с Грейзером я видел Конти короткое время в Берлине, или ходил на встречу с Конти для доклада ему о плане и своём разговоре с Грейзером. Доктор Конти сказал: «Чего ты хочешь? Это приказ рейхсфюрера, Гиммлера»! Тогда я сказал Конти о том, что я согласен с Грейзером, и что я напишу письмо в этом плане для Гиммлера. С этим он согласился и также с написанием мной письма. Но я не обсуждал содержание с докторм Конти. Я не видел никакого смысла делать так. Это заявление Конти показывало, что он знал об этом плане по ликвидации.
Заутер: Свидетель, это письмо которое вы написали гауляйтеру Грейзеру, в котором вы возражали ликвидации поляков, вы написали его сами или обсуждали с кем-нибудь проект письма?
Бломе: Прежде всего я написал его сам. После возвращения в Берлин из Познани я поехал в Мюнхен. Когда я вернулся из Мюнхена я написал это письмо. Я подготовил много черновых проектов. Это было непросто. Я обсуждал общую тактику с Хольфельдером, согласно которой мы с самого начала письма выражали согласие с его идеями, но затем, во второй части письма, мы перечисляли все политические факторы, которые могли заставить Гиммлера и других, отказаться от такой акции. Было непросто написать такое письмо. Я сильно волновался об этом письме пока наконец не придумал правильный проект.
На своём предварительном допросе следователь спросил меня нечто вроде: «Почему вы просто не отказались от должности и не ушли в отставку, когда услышали об этом плане?». Мой ответ был следующим: «Конечно, проще всего для меня было бы воспользоваться возможностью и отказаться от должности. Тогда я бы не сделал ничего больше с этим делом; было бы убито как минимум 40000 поляков, и меня бы сегодня не обвиняли в связи с этим». Пожалуйста простите, за то, что говорю это, но я должен сказать об этом, когда мне предъявлено такое обвинение. Я попытаюсь говорить как можно бесстрастнее. Доктор Заутер только, что сказал о том, что обвинение считает моё письмо «шедевром убийственного плана». Теперь я заявляю следующее: «Кроме письменных показаний Рудольфа Брандта, обвинение не представило ни единого документа подтверждающего убийство мной туберкулёзных поляков. Напротив, обвинение представило ответ Гиммлера датированный концом ноября 1942, согласно которому Гиммлер в ответ на моё письмо, запретил ликвидацию туберкулёзных поляков, и это письмо прямо говорит о том, что следует проводить моё предложение и что вопрос должен быть использован в качестве пропаганды. Несмотря на это, обвинение, предъявило мне такую вину. Я обвиняюсь как 10000 кратный убийца за преступление которого я не совершал, а которое предотвратил, что я могу подтвердить. Я хочу сказать нечто ещё. Конечно, пресса приняла это обвинение. Я не могу устоять против прессы. Однако, последствием этой новости, было то, что моя семья, моя жена и мой маленький ребёнок, подверглись неприятностям и даже угрозам. Из-за этого утверждения обвинения имя Бломе было опозорено, таким образом которого не заслужило, в особенности если можно подтвердить, что я предотвратил преступление в котором меня обвиняют.
Харди: С позволения вашей чести, я возражаю таким комментариям свидетеля.
Председательствующий: Возражение отклонено. Свидетель может продолжать.
Бломе: Я прошу прощения если я разволновался. Я хочу завершить своё заявление сказав, что я надеюсь на то, что это дело вскоре будет выяснено, и тогда пресса будет достаточно любезной, что бы сказать о том, что я не только не совершал это преступление, но и действительно предотвратил его.
Заутер: Господин председательствующий, я хочу обсудить со свидетелем письмо от 18 ноября 1942 в котором подсудимый предотвратил убийство поляков. Это займёт некоторое время. Мне кажется будет хорошее время для перерыва.
………………………………………..
Заутер: Свидетель, во время утреннего заседания вы объяснили нам среди прочего новый метод рентгеновской фотографии, так называемую фотографию экрана; вы заявили о том, что используя новый метод можно было делать от 200 до 300 фотографий в минуту. Вы не ошиблись, возможно вы не имели в виду минуту?
Бломе: Да, в час.
Заутер: Я лишь хотел поправить это, для того, чтобы в протоколе не было ошибки. Свидетель, мы продолжим с письмом, которое мы постоянно обсуждали, письмом от 18 ноября 1942, относительно уничтожения поляков.(НО-250, экз. обв. 203). Это письмо в котором вы определили своё отношение к предложению Грейзера, а именно ликвидации туберкулёзных поляков. Вам известно содержание письма?
Бломе: Да.
Заутер: В этом письме вы сделали определенные предложения. Могу я попросить вас рассказать нам, какие предложения вы в действительности сделали в письме? Вам нужно для этого письмо?
Бломе: Спасибо, у меня оно есть. Наиболее подходящим предложением я считал предложение о создании района в котором можно было разместить туберкулёзных поляков, и я вспоминал лепрозории известные в мире. Я должен подчеркнуть, что есть значительная разница между туберкулёзом и лепрой.
Бломе: Как только я подготовил последний проект, внезапно появился руководящий медицинский сотрудник Вартегау. Это был доктор Гундерман, высший медицинский сотрудник Вартегау. Он доложил о том, что он только, что прибыл от доктора Конти, и о том, что он слышал в Вартегау слухи о том, что туберкулёзных поляков должны ликвидировать. Доктор Конти выразил ему очень уклончивое отношение, поэтому он покинул доктора Конти без каких-либо результатов и соответственно он решил прийти ко мне. Я сказал ему о том, что он пришёл в самый подходящий момент, и я объяснил ему положение которое тогда было. Я рассказал ему о своём разговоре с Хольфельдером и Грейзером, и письме о котором было решено. Он был очень рад этому и также был рад тому, что я разделял его отношение. Я показал ему свой проект письма и он внёс несколько предложений. Ряд географических подробностей в письме в действительности исходят от Гундермана. В частности, он подчеркнул важность особого поселения для туберкулёзных поляков и признал это наиболее подходящим решением. Я уже слышал о таких предложениях, в особенности возникших после туберкулёзного съезда в 1937. Во время этого съезда два известных туберкулёзных эксперта, доктор Дорн и доктор Хейн, прочли лекцию о туберкулёзных поселениях. Очень полезный опыт был получен в таких туберкулёзных поселениях, не только в Германии, но и в Англии. Внося своё предложение Гиммлеру я подробно объяснил о том, как можно реализовать такое предложение. В своём письме я объяснял тактику которая должна использоваться, принимая во внимание ментальность таких людей как Грейзер и Гиммлер, и создавая видимость того, что я хотел согласиться с программой ликвидации. Потом я привёл все политические сомнения я, привёл отдельные примеры. Затем я сказал о том, что в одном эксперименте серьёзно больные и заразные будут разделены, и что польские врачи и польский медицинский персонал будет приставлен к этим серьёзно больным пациентам для того, чтобы избежать видимости лагеря смерти. Любому врачу известно, и также известно в дилетантских кругах, что если можно изолировать тяжелобольных пациентов, такая изоляция вскоре будет считаться изоляцией для смерти. Вот почему я сказал о том, что необходимы польские врачи и медицинский персонал приставленные к этим лагерям. Своим лучшим предложением я считал создание колонии для всех туберкулёзных поляков.
В частности я желал указать на следующее в своём письме, я сказал, и я цитирую: «Я могу представить, что фюрер остановив программу в психиатрических больницах некоторое время назад, может в настоящий момент посчитать «особое обращение» с неизлечимо больными неподходящим и неразумным с политической точки зрения». Я упоминал это, потому что предложение Грейзера в 1941 указывало на разницу с программой эвтаназии. Однако, для того, чтобы окончательно убедиться в том, что эти политические сомнения также дойдут до Гитлера и для того, чтобы решение не осталось только в руках Гиммлера, я направил копию письма напрямую Мартину Борману. Далее я хочу отметить следующий вопрос. Я сказал: «Я считаю какую-либо секретность совершенно невозможной». В связи с этим, я хочу сослаться на письмо о другой акции, а именно письмо от заместителя гауляйтера Нижнего Дуная, датированное 1942, которое предлагает эксперименты по стерилизации национальной группы такой как цыгане. В этом письме, в отличие от моего письма, использовалась совершенно иная тактика. Заместитель гауляйтера Нижнего Дуная заявил о том, что следует хранить такую акцию в тайне, потому что иначе она будет иметь серьёзные последствия с точки зрения государства.
Харди: У подсудимого есть намерение представить письмо на которое он ссылается в качестве доказательства, или он просто цитирует из своего письма?
Председательствующий: Защитник подсудимого Бломе может пояснить это трибуналу?
Заутер: Это письмо уже использовалось обвинением и таким образом стало известно подсудимому. Поэтому он может его цитировать. Разумеется нет необходимости снова его приобщать.
Председательствующий: Защитник, пожалуйста обозначьте письмо, номер экземпляра, и где оно находится?
Заутер: Минуточку, пожалуйста. Господин председательствующий, это письмо было представлено обвинением в связи с экспериментами стерилизации. Оно приобщалось как документ НО-039 – я повторяю НО-039 – экземпляр обвинения 153. Это письмо заместителя гауляйтера Нижнего Дуная адресованное рейхсфюреру СС Гиммлеру датированное 24 августа 1942. Это письмо уже приобщалось обвинением.
………………………………………..
Заутер: Доктор, пожалуйста, завершите свой ответ?
Бломе: В этом письме заместитель гауляйтера Нижнего Дуная пишет Гиммлеру, я цитирую:
«Нам совершенно ясен факт, что такое обследование должно считаться абсолютной государственной тайной».
Это прямо отличалось от тактики, которую использовал я. Я сказал: «Я думаю, что совершенна невозможна никакая секретность», и я привёл подробные причины этого. Я указал на то, как много польских рабочих находятся в Германском Рейхе, и что будут вопросы от их родственников об их местонахождении. Затем я привёл количество немцев родственных с поляками. Я также упоминал, что, в случае с поляками, мы затрагивали граждан покорённой нации. Я далее отмечал, что некоторые круги также разнесут слухи у населения в отношении того, что схожие методы будут использовать в случае немецких туберкулёзных пациентов в будущем. Я далее показывал, что в связи с назначением профессора Брандта генеральным комиссаром, зарубежные передачи распространяют отчёты о том, что Брандт уже не занимается реабилитацией тяжёлораненых людей, а только теми людьми которые ранены легко. Я сослался на реакцию, которая возникнет в случае такого преступления со стороны итальянских врачей и ученых, также как и всего итальянского населения. Далее я сослался на церковь, и затем сказал и процитировал: «Поэтому, перед проведением программы необходимо объяснить все эти точки зрения фюреру».
В связи с моим предложением о типе резервации, я сказал в последнем абзаце моего письма, и я цитирую: «После надлежащего изучения всех соображений и обстоятельств, создание резерваций таких как лепрозории является наилучшим решением».
Перед этим я предложил, чтобы эти туберкулёзные поселения были созданы таким образом, чтобы пожелавшие родственники могли быть расселены там же. Таким путём добавления необходимого медицинского персонала и необходимых польских врачей, можно было обеспечить необходимый медицинский уход.
Заутер: Свидетель, ранее вы ссылались на ваши предложения, и вы говорили о съезде по вопросам туберкулёза в котором вы участвовали.
Господин председательствующий, у меня есть отрывок из стенограммы этого съезда по туберкулёзу. Это стенограмма третьего международного конгресса. Это отчёт от заседаниях германского съезда по туберкулёзу датированная 18-20 марта 1937, который проходил в Висбадене. Здесь есть две речи в выдержке.
Председательствующий: Защитник, документ находится в дополнительных документах?
Заутер: Да, в дополнительном томе. В этой стенограмме упоминаются два известных немецких эксперта по туберкулёзу, доктор Эрвин Дорн, который был главным врачом санатория для лёгочных заболеваний в Шарлоттенхоэ, и некий доктор Йоахим Хейн, который был директором лёгочного санатория в Хольсштайне. Я не собираюсь зачитывать эти бумаги подробно, но я прошу трибунал принять о них юридическое уведомление. Я представил эти отчёты о совещании для того, чтобы показать, что эти предложения, которые сделал подсудимый, доктор Бломе в 1942 написав гауляйтеру Грейзеру, также имелись в 1937 году, и были сделаны во время германского съезда по туберкулёзу. Эти предложения не касались иностранных туберкулёзных лиц, а немецких туберкулёзных лиц.
Председательствующий: Защитник приобщает этот документ в качестве доказательства?
Заутер: Он станет экземпляром 6, экземпляром Бломе 6. Свидетель, в этом письме от 18 декабря 1942, о котором мы сейчас говорим, вы действительно касались трёх предложений: (1) особого обращения для тяжелобольных лиц; (2) наиболее строгой изоляции тяжелобольных лиц – то есть, отделения от внешнего мира; (3) создание района резервации для всех туберкулёзных пациентов в Польше. Теперь прочитав письмо, может сложиться впечатление – по крайней мере складывается – что вы говорили в пользу вашего первого предложения в первой части своего письма, а именно «особого обращения» тяжелобольных лиц, что являлось их ликвидацией как предлагалось и желалось Гиммлером и Грейзером.
Мой вопрос таков: Почему вы просто совершенно открыто не заявили в своём письме от 18 ноября 1942 о том, что ликвидация неизлечимо больных туберкулёзных поляков, предложенная Грейзером и Гиммлером, является преступлением; что этого нельзя было позволить ни при каких обстоятельствах, и что вы доктор Бломе, не будете иметь никакого отношения к такому предложению? Почему вы не написали Грейзеру в таких чертах?
Бломе: Я думаю, что я уже обозначил своё отношение к вопросу очень кратко этим утром, и скажу снова, я бы предпочёл просто указать на преступные аспекты такого предложения в своём письме, но я знал ментальность этих людей, и мне было ясно, что выражение какой-либо такой точки зрения даст лишь отрицательный результат. Сделав так, я не спас бы себя, и не менее 30000 туберкулёзных поляков – их бы действительно ликвидировали. Если бы я не хотел открыто представить свою подлинную точку зрения, я бы не думал днями об этом письме; это был бы вопрос пяти или десяти минут. Я бы просто продиктовал письмо и отправил его. Однако, я осознавал, и это было мнением профессора Хольфельдера, что я должен показать, что согласен с планом если хочу добиться хоть какого-то успеха своих контрпредложений. Я был убеждён в том, что указание всех политических аспектов, которые могут представлять опасность будет единственным действенным орудием. Успех моей процедуры довольно явно говорит о правильности моей тактики. Да, Гиммлер действительно хотел осуществить моё предложение и использовать его в качестве пропаганды; об этом ясно говорится в письме Гиммлера Грейзеру, датированном концом ноября 1942. Документальная ценность моего письма видна в следующем: во-первых, она показывает, что во время периода жестоких мыслей, такой человек как Гиммлер не имел времени на соображения гуманного характера; во-вторых, только ясное и определенное заявление с моей стороны могло предотвратить преступление убийства 10000 поляков и я добивался такого результата.
Заутер: Свидетель, предложение которое в вашем письме сделано под номером 2: наиболее строгая изоляция тяжелобольных лиц. В связи с этим предложением, обвинение считает, что во время встречи 19 декабря у вас возникла идея направления этих туберкулёзных пациентов в учреждения и я цитирую: «Такое мнение было озвучено, потому что в этих учреждениях была гарантирована сравнительно быстрая смерть этих пациентов».
Это действительно являлось вашим намерением, и вы думали тогда о какой-либо возможности, то есть, когда вносили предложение?
Бломе: Напротив, я не могу признать доказательства обвинения по этому пункту логичными. Если бы моим намерением было позволить пациентам умереть, я бы не требовал того, чтобы им были предоставлены необходимые врачи и медицинский персонал. Кроме того, я хочу сослаться на свои предыдущие показания по данному вопросу.
Заутер: Ещё одним предложением, сделанным вами тогда, и которое приводится под номером 3 вашего письма, являлось создание резервации для всех туберкулёзных пациентов. Во время того же заседания 19 декабря обвинение сказало об этом предложении, и я цитирую:
«Этим планом, то есть, отправкой всех пациентов и соответственно изоляцией от остального населения, вы, доктор Бломе хотели того, чтобы больные поляки остались сами себе с немногими докторами и мизерным медицинским персоналом. Таким способом должна была быть реализована цель по ликвидации этих поляков».
Доктор Бломе, что вы скажете, об этом мотиве, который обвинение приписывает вам?
Бломе: Такой мотив неправильный. В моём письме можно видеть противоположное. В этой связи я могу сослаться на свои предыдущие пояснения письма. Более того, я сошлюсь на письменные показания, доктора Гундермана. (Бломе 1, экз. Бломе 8). Мои интересом было прямо противоположное тому, что приписывает мне обвинение, так как я планировал тоже самое для Германии после войны. Если бы я смог провести такую акцию, позднее мне было бы проще сослаться на планы упоминавшиеся на туберкулёзном конгрессе 1937 указав на успех достигнутый в Вартегау. Даже сегодня я осознаю, что пока мы не способны предоставить действительно эффективное медицинское лечение или вакцинацию от распространения туберкулёза, единственным практичным и эффективным решением является создание таких поселений или резерваций.
Заутер: Доктор Бломе, из вашей книги озаглавленной «Врач в бою», которая была полностью приобщена в качестве доказательства как экземпляр Бломе 1, можно видеть, что довольно долгое время вы вели войну против туберкулёза. Вы можете рассказать нам на основе своего опыта, были ли эти предложения которые вы сделали в письме от 18 декабря 1942 – то есть, такие как размещение больных в туберкулёзных учреждениях или размещение заразных в районе резервации – были ли эти предложения совершенно отличными от способа борьбы с туберкулёзом практикующимся в различных иностранных государствах до этого времени, или, если и не с туберкулёзом, то с другими заразными заболеваниями такой же важности как туберкулёз?
Бломе: Конечно, план по созданию туберкулёзного поселения в большом масштабе не представляет собой абсолютно ничего нового, потому что, как можно видеть из документов представленных о туберкулёзном конгрессе, с хорошими результатами, такие туберкулёзные поселения существовали в Англии и Голландии вместе с Германией; но, с другой стороны, реализация идеи поселений чрезвычайно отличалась от борьбы с туберкулёзом в целом. Военные сложности существовавшие в 1942 и 1943 не позволили реализовать данный план, который был предложен мною для Вартегау. Однако, борьба с туберкулёзом, продолжалась, обычным путём, насколько возможно во время войны, как и делалось во всём Рейхе с немцами.
В других странах, предпринимались другие эксперименты. Например в 1935 году, известные люди Детройта в Америке, провели крупномасштабный эксперимент по борьбе с туберкулёзом. После проведённой подготовки всё население Детройта попросили, путём сильнейшей пропаганды прессы и радио, пройти обследование на туберкулёз, для того, чтобы выявить источник инфекции. Город Детройт подготовил необходимые средства для проведения обследования и был достигнут некоторый успех. В частности, почти всё цветное население Детройта явилось для обследования, в то время как американская пресса, с другой стороны, жаловалась на то, что белое население полностью не явилось.
Эта акция началась в 1936 и продолжалась в 1937. Я не мог услышать чего-либо из окончательных результатов, потому что началась война. Все акции такие как акция в Детройте, и небольшие поселения в форме маленьких деревень для зараженных, не решали всей проблемы, до тех пор пока не проводились в большом масштабе. Нет сомнения в том, что проблема туберкулёза сегодня масштабно не решена в мире. Единственной причиной этого является то, что туберкулёз нельзя сравнить с любым другим заразным заболеванием таким как дифтерия, холера и тиф. Эти эпидемии имеют короткую длительность и быстро забирают своих жертв. Если бы так было в случае с туберкулёзом, борьба с ним в мире развилась бы гораздо сильнее. Трагичность этой проблемы в том, что течение самого заболевания, имеет медленный ход. Вот почему, по моему мнению, нигде в мире нет законов обеспечивающих изоляцию заразных туберкулёзных больных, хотя такие планы рассматривались на всех конгрессах занимавшихся туберкулёзом по всему миру. Насколько мне известно никто не предпринял такой решительный шаг, и я думаю, что единственная причина кроется в медленном течении туберкулёза, несмотря на тот факт, что туберкулёз занимает второе место по смертности от болезней.
Заутер: В дополнение к этому письму от 18 декабря 1942 о котором мы говорим, вы предпринимали какие-либо шаги, для того, чтобы нарушить план Грейзера, а именно, ликвидировать всех туберкулёзных поляков и в частности вы обращались к Гитлеру или Гиммлеру лично по данному вопросу?
Бломе: Нет. Я не говорил с Гитлером всю войну.
Заутер: Что насчёт Гиммлера?
Бломе: Я говорил с Гиммлером по разным поводам, но это было годом спустя. Тогда у меня ещё не было официальных отношений с Гиммлером и я его не знал. Случись это годом позднее, когда я уже имел официальный контакт с Гиммлером, и знал его получше, я бы не писал письмо; я бы обратился к нему лично и смог бы сорвать акцию без письма. Написав это письмо я очень быстро получил отчёт от Грейзера в отношении того, что Гиммлер отменил свой приказ, и этим закончилось дело. Меня информировали о том, что в Вартегау всё проводится упорядоченным образом и законно в отношении обследования и регистрации туберкулёзных лиц.
Заутер: Кто рассказал вам о том, что план был отменен из-за ваших предложений?
Бломе: Я слышал это от Хольфельдера и от Первички.
Заутер: Эти двое –
Бломе: Хольфельдер был командиром рентгеновского подразделения, а Первички был управляющим общества по борьбе с туберкулёзом.
Заутер: Вы узнали о том, как реально возник отказ от плана, и в частности, вам известно о том, когда письмо Грейзера была показано им Гиммлеру и сказано о том, что Гитлер сам должен решить, и что Гитлер сам действительно решил отказаться от этого плана по причинам которые вы, доктор Бломе, заявили в своём письме Грейзеру? Вы слышали об этом позже?
Бломе: Тогда я лишь услышал от профессора Хольфельдера и Первички о причинах приведенных в моём письме, заставивших Гитлера отозвать свой приказ. Я услышал о письме Гиммлера только в зале суда, из документов, и поэтому очень благодарен обвинению за то, что оно не скрыло это письмо от меня.
Заутер: Свидетель, говоря о том, что план Грейзера был сорван из-за вас, я должен напомнить вам то, что обвинение говорило в зале суда 9 декабря. Обвинение говорило: «Мы представим доказательства того, что эта программа фактически осуществлялась с конца 1942 и начиная с 1943…» И тем самым, была разработана программа ликвидации туберкулёзных поляков. Далее, «в результате предложений внесённых Бломе и Грейзером, многие поляки были безжалостно уничтожены, а остальных забрали в изолированные лагеря, полностью лишённые медицинских условий в которых тысячи из них умерли». Такими были заявления обвинения. Я должен снова спросить вас очень определённо, вы когда-либо позднее слышали о том, что на основе предложений о туберкулёзных поляках, их уничтожали?
Бломе: Нет. Утверждения обвинения не являются правдой. Ничего не случилось ни с одним поляком в рамках туберкулёзной акции в Вартегау. Напротив они получали достойное медицинское лечение.
………………………………………..
Эвтаназия
А. Введение
Подсудимым Карлу Брандту, Бломе, Браку и Ховену вменялось соучастие и ответственность за осуществление так называемой «программы эвтаназии» в ходе которой сотни тысяч человек, включая граждан оккупированных Германией стран, были убиты (пар. 9 и 14 обвинительного заключения).
По данному обвинению подсудимые Карл Брандт, Брак и Ховен были признаны виновными, подсудимый Бломе был оправдан.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 130; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!