Снова земляные работы. «Шутки» Канцау 12 страница
В нашу бригаду прислали пятерых человек из тех, что живут в тундре вокруг Норильска. В те дни мы работали возле завода, сравнивали с землей каменистые холмики. Новые члены бригады первое время работали вместе с нами, но потом в бригаде начался ропот. Дело в том, что перед нами всегда ставилось конкретное задание, план. И еду мы получали в зависимости от того, как это задание выполняли. После того, как появились новички, мы не справляемся с планом, в результате стали получать меньше продуктов. Мы видели, что наши новые товарищи не умеют работать, но что могли с ними поделать? Живущие здесь долганы и нганасаны — очень выносливые люди . Они могут провести несколько дней в тундре во время пурги, под снегом, и ничего с ними не случается. Великолепные охотники: пушного зверя бьют в глаз и никогда не промахиваются; прекрасно умеют ловить рыбу, ездить на оленях и собаках, но совершенно не приучены к тем работам, которые мы здесь делаем.
Наш бригадир пристал к десятнику, чтобы тот убрал их из бригады, потому что они снижают показатели. Десятник и прораб с этим не согласились, но разрешили учитывать результаты работы новичков отдельно.
Работали мы по трое: один возил тачку, двое — готовили и грузили каменистую почву. Для тачек были проложены специальные дощатые дорожки-трапы. Там, где трап проходил над глубокими впадинами, под ним были установлены деревянные подпорки, чтобы он не гнулся и не ломался. Мы приноровились к этой работе; тачка загружалась очень быстро, а тот, кто катил ее, туда и обратно бежал бегом. Но на наших новых товарищей после того, как бригадир отделил их, было жалко смотреть. На пятерых у них была одна тачка. Они наполняли ее не с верхом, как все остальные, а только наполовину. И смех и грех было смотреть на того, кто ее катил. Каждые несколько шагов тачка соскакивала с трапа, и колесо ее застревало в земле. Там, где трап отрывался от земли и проходил над ямой, у этого человека, очевидно, начинала кружиться голова; тачка срывалась в яму, человек за ней. Мы удивлялись тому, что в это время четыре его товарища сидели спокойно и ничего не делали /в отличие от наших, которые готовили грунт к погрузке/, а увидев, что их товарищ упал, не двигались с места и только кричали в один голос: «О-о-о-о!»
|
|
|
Упавший мог не только ушибиться, но и свернуть себе шею. Ему помогали выбраться наши, но из его товарищей — никто.
Впятером они нарабатывали меньше, чем мы втроем, но все же им выдавали полный паек. Нас очень веселила их привычка, и если кто-нибудь из нас спотыкался и тачка переворачивалась, мы тоже протяжно кричали: «О-о-о-о!»
Никто из них не был «врагом народа», кажется, уголовниками они не были тоже; им дали короткие сроки за какие-то мелочи. Двое из них хорошо говорили по-русски, остальные — с трудом. Один, по имени Илака, был очень веселый, с его лица не сходила улыбка. Нам рассказали о его «преступлении». Его послали из колхоза в окружной центр за товарами.
|
|
|
Он отправился на оленьих нартах. На обратном пути один из оленей захромал и не мог идти. Что делать? Положить оленя на нарты нельзя, они груженные, другие олени не стронут их с места. Оставить оленя здесь — он пропадет в тундре. Тогда он придумал: связал оленю ноги, чтобы потом вернуться за ним. Илака в самом деле вернулся, но нашел только скелет: оленя съели волки. За это Илака получил полгода лагерей.
Еще один случай: настала наша очередь идти в баню. На мытье давалось немного времени — всего 15–20 минут. Поэтому, попав внутрь, каждый стремится поскорей вымыться, лил на себя теплую воду. Вода не успевала пройти сквозь отверстия для стока; на полу образовалась лужа глубиной до середины голени.
Илака до этого никогда не был в бане. Увидев на полу замечательное теплое «озеро», он бросился в него и стал, то на животе, то на спине, плескаться в грязной воде, заливаясь счастливым смехом. Его пытались поднять, кричали на него, но он не мог понять, почему его гонят из прекрасной теплой воды, пока кто-то из его товарищей не объяснил ему по-своему.
|
|
|
В нашей бригаде они были недолго. У двоих кончились сроки, других перевели куда-то: для земляных работ они не годились, да и зачем им нужны были эти работы...
В новой бригаде
Наша бригада потихоньку начала таять. Станут «друзья народа» тянуть жилы на такой работе! Кто как мог, они находили себе другие места, и бригада становилась все меньше и меньше, пока ее совсем не расформировали. Меня и еще одного человека, пожилого сочинца, перевели в бригаду, обслуживающую экскаватор. Называли нас нижней бригадой», или «нижними». В наши обязанности входило расчищать для машины дорогу, таскать к ней воду и каменный уголь, то есть, работать внизу. А наверху сидят машинист и кочегар, они называются «верхней бригадой», или «верхними».
Мой сочинский товарищ тоже «враг народа», вроде меня. Он намного старше. Его статья — контрреволюционная агитация, сокращенно — КРА, так и в карточке записано. Где-то на этапе кто-то приписал ему две буквы — «ЖА». Получилось «КРАЖА». После этого урки говорили ему: «Ты, батя, наш человек».
Новая бригада не похожа на прежнюю. Теперь половина из нас «враги народа», многие с высшим образованием. Большинство в бригаде — слесари, кузнецы, механики, арматурщики, машинисты.
|
|
|
С моим товарищем мы работали около двух месяцев, потом его поставили носить пищу для бригады. Он носил хлеб и другую еду с фабрики-кухни и раздавал рабочим. А я остался в «нижней бригаде». Мое начальство — три машиниста и три кочегара — работало посменно. Все они были из «друзей народа». Двое машинистов и один кочегар были хорошими людьми, остальные трое — дрянь, особенно третий машинист. Когда случалась заминка в работе — рвалась цепь или еще что-нибудь — он поднимал крик: «Нам доверили такую технику, а мы...» Нужно мне было такое «доверие»! А вот один из кочегаров: паршивый мелкий вор, так и не сумевший научиться ничему, кроме специальности кочегара. Наш экскаватор был невелик, с ковшом менее кубометра, с паровым двигателем. Он должен был всегда быть обеспечен углем и водой, особенно водой, чтобы не сгорел котел, и чтобы машина не превратилась в кучу металлического лома.
Я был довольно зол на нашего кочегара. Урок весьма раздражало то, что мы обращаемся друг к другу по имени-отчеству. Сами они употребляли только клички: Карзубий, Сорда, Рыло и т. д. Нам они тоже давали клички. Этот кочегар не звал меня ни по имени, ни по фамилии, а только «Уксус Терентьевич». Когда ему что-нибудь было нужно, он кричал с экскаватора: «Уксус Терентьевич!»
Однажды экскаватор сломался. Поломку должны были скоро устранить, поэтому огонь в топке не погасили, а только уменьшили. Кочегар спокойно уснул, а я ушел в котлован по соседству, где работали мои знакомые. Часа через два раздались тревожные крики: «Уксус Терентьевич! Уксус Терентьевич!» Я слышаал эти крики, но сделал вид, что они меня не касаются. Крики усилились, к ним добавились ругательства. Я сидел, не оборачиваясь. Наконец, примчался сам кочегар. «Уксус Терентьевич! Ты что, не знаешь, что котел без воды сгорит, так тебя и так!» Ругаясь, он приблизился ко мне и замахнулся, чтобы ударить. Я взялся за лопату, и он остановился. Тогда начал кричать я: «Что ж ты молчал до сих пор?! Не мог раньше сказать?!» И, обругав его, подключил к водопроводу резиновый шланг и пустил воду в котел.
На наши крики пришел механик, чтобы узнать, в чем дело. Кочегар побледнел, от страха он не мог связать двух слов. Ясное дело: если бы сгорел котел, самое меньшее, что его ожидало — перевод в лагпункт с самыми тяжелыми условиями труда; после этого он уже никогда не попал бы на легкую работу. Кочегар стал оправдываться перед механиком. Когда он увидел, что в котле кончается вода, он начал кричать. Он знает, что если вода кончится, в котле расплавятся трубки и тогда...
— Сколько я его звал, но он не откликался,— сказал он механику.
— Совсем он меня не звал,— ответил я.
— Как не звал?! Сколько я кричал: «Уксус Терентьевич, Уксус Терентьевич!»
— Ты мог сколько угодно звать своего Уксуса, мне что за дело до этого?
Механик понял, в чем дело /он тоже был из «врагов»/ и усмехнулся, а потом спросил кочегара:
— Сколько тебе еще сидеть?
— Полтора года,— ответил кочегар.
— Запомни: сожжешь котел — получишь второй срок.
Механик ушел. Кочегар уставился на меня.
— Ну и тип! Вот так купил!
После этого он никогда не называл меня «Уксус Терентьевич», а стал звать, как когда-то мой товарищ Плакиджи, «Кудзак».
Многие думали, что это моя фамилия.
Экскаватор был из первых выпусков; теперь, в 1973 году таких не найдешь и в музее. Производительность у него невысокая, ковш маленький, да и работать на нем было непросто. Что касается меня, то здесь работа была, конечно, легче, чем раньше, потому что машина часто ломалась и у меня бывали передышки, пока ее ремонтировали. Правда, выпадали и тяжелые дни: водопроводные трубы замерзали и лопались, и тогда надо было таскать воду ведрами.
Однажды в морозный день трубы опять полопались. Я таскал воду, но этого хватало бы только на неработающий экскаватор. Во время работы он расходовал много пара, поэтому прораб прислал мне в помощь еще двух водоносов, переведя их с земляных работ. Я дал им по два ведра. Один из них скоро вернулся с водой, а второй куда-то пропал. Дело к вечеру. На землю лег туман. Я пустил первого водоноса погреться возле котла /к тому времени я уже был помощником кочегара/ и стал ждать возвращения другого. Наконец, я сам уже собрался идти искать его, как вдруг в тумане появился какой-то белый призрак. Он подошел ближе, и я узнал своего водоноса. Ведра висят на его согнутых руках, соединенных на груди, вода плещет из ведер на его бока; вся одежда от груди до валенок покрыта льдом. Я взял ведра, заглянул в них. В каждом еще оставалось на донышке воды. Позвал второго водоноса и мы вдвоем с трудом засунули обледеневшего человека в бункер рядом с котлом, сам он уже не гнулся. Мне стало жаль его /хотя я и сам достоин был сожаления/, я подумал, что есть люди, еще более неприспособленные, чем я. Неужели он в жизни никогда не видел, как носят воду? Как можно было повесить ведра на локти? Он что, не видел, что вода плещет на него?
Я сказал машинисту, что придется прекратить работу, другого выхода нет /в тот раз работал хороший парень, украинец Чухлатый/. Наконец, наш водонос отогрелся, его вещи высохли, и он ушел к себе в бригаду.
Экскаватор был неисправен. Днище ковша должно было открываться автоматически, но механизм не работал. Чтобы открыть днище, надо потянуть за длинную веревку, которую мы сами привязали к замку. Таким образом, я выполнял две работы, стоя на железном крыле экскаватора. Работа нетрудная, но пока грузовик увозил грунт и возвращался обратно, я замерзал. Мне оставалось только одно: когда грузовик наполнялся /он был один/ и уезжал, я стремглав бежал к работавшему неподалеку компрессору, из которого шел такой теплый воздух, что человек сразу отогревался.
Работа была небезопасна. Однажды, когда я чистил колеса экскаватора, упал ковш, и хорошо, что в нескольких сантиметрах от меня, иначе бы меня раздавило. Один из наших машинистов пострадал: его рука попала между двух шестерней и была раздроблена. Она висела на кусочке кожи. Машинист другой рукой достал нож и отрезал ее. Он был опытный машинист, но в машине все опасные места были открыты, поэтому нет ничего удивительного в том, что случилось несчастье.
Однажды наш экскаватор застрял в грязи: вытекающая из него вода растопила вечную мерзлоту. Самостоятельно экскаватор не смог выбраться из грязи, пришлось его временно остановить.
Я остался без работы, поэтому меня перевели в бригаду, рывшую котлован.
Пленные
Каждое лето в Норильск поступали новые этапы. Но однажды прибыл необычный этап: несколько тысяч человек в одинаковой одежде — полувоенной, полугражданской. Все молодые, как будто родились в одном году. Другие этапы сразу по прибытии распределяли по баракам и отделениям, этот же поселили отдельно, и на работу водили отдельно. Кто эти люди?
Вскоре выяснилось, что это красноармейцы, попавшие в плен во время финской войны.
Когда закончилась война между СССР и Финляндией, стороны, согласно договору, обменялись военнопленными. Финнов, бывших в нашем плену, и наших, бывших в финском, привели к границе. Финские солдаты оттуда разъехались по домам, за многими из них к границе прибыли семьи. Наших же поместили в лагерь, где они провели несколько месяцев, пока, как им объяснили, разбирают их дела. Потом этапом привезли по Северному морскому пути в Норильск. Здесь им заявили: вы не простые заключенные, те — враги и преступники, не общайтесь с ними. В первые дни бывшие солдаты и вправду не подходили к нам близко, хоть мы и работали в одном месте.
Мы же хотели с ними познакомиться в надежде встретить кого-нибудь из земляков.
Я быстро нашел осетина-моздокчанина, Алихана Дзебоева. В первые дни и он остерегался открыто разговаривать со мной, но издали мы переговаривались.
Со временем военнопленные перестали отличаться от остальных заключенных, и их распределили по отделениям лагерей. Дзебоев попал в наш лагерь, с ним еще два осетина. С Алиханом мы подружились, и он рассказал мне, что с ними случилось. На войне он был радистом. Однажды попал под сильный обстрел. Он помнит, что вокруг начали рваться снаряды, потом в памяти наступил провал.
Очнулся он в незнакомом помещении. Вокруг койки, на койках перебинтованные люди. Когда он пошевелился, кто-то обратился к нему по-русски. Оказалось, он находится в финском госпитале. Когда в том бою наши отступили, финны нашли его в бессознательном состоянии и отвезли в свой тыл. Он не был ранен, только тяжело контужен. Те, кто попал в плен вместе с ним, рассказали ему, что они видели, как под ним поднялась земля от разрыва, и как он взлетел вместе с землей. Позже он узнал: его отцу в Моздок сообщили, что сын погиб смертью храбрых.
Я спросил его, писал ли он домой, когда вернулся из плена. Он ответил, что не написал до сих пор. Почему? Да потому, что семья знает, что он с честью погиб в бою, как же теперь он может сообщить им, что сидит в лагере, как преступник! Вот если он выйдет отсюда, то поедет домой и объяснит все сам. Я стал уговаривать его, чтобы он написал письмо, но он не согласился.
Пленные работали с такой энергией, что все удивлялись, откуда у них столько сил. Они надеялись, что скоро их дела пересмотрят и отпустят домой, поэтому так старались на работе. И действительно, зимой их дела были рассмотрены.
Комиссия долго заседала и предъявила им, наконец, конкретные обвинения: «Сдача в плен белофиннам без оказания сопротивления», в сокращенной записи СПБФБОС; другим — НВП /нарушение воинской присяги/. Дали кому восемь, кому пять лет. Не представляю, какое «сопротивление» мог оказать Дзебоев финнам, когда его полумертвого тащили в тыл... НВП объясняли так: в воинских уставах, говорят, есть пункт, из которого следует, что красноармеец, которому грозит плен, обязан пустить последнюю пулю в себя.
Благодаря пленным земляные работы пошли гораздо быстрей. Теперь появились механизмы; скалы начали бурить пневматическими бурами. Кое-где поднялись первые здания.
Снова пришла длинная норильская зима. Территория, где должен подняться большой металлургический завод, превратилась в ровную площадь. Теперь мы копаем ямы под фундаменты.
Рассказ Махарбека
Вскоре я познакомился с Махарбеком Калаговым. Он из равнинного Какадура. По молодости кто-то подговорил его залезть в сберегательную кассу, расположенную в их селе. Он думал взять там много денег, но не нашел ничего, кроме облигаций. Отец его умер задолго до этого, парень был предоставлен сам себе, неудивительно, что он оступился. Статья его была мягкая, срок небольшой, какое-то время он даже ходил без конвоя. Работал он в детском доме. Работа была легкая, еды вдоволь, но однажды его перевели оттуда. Теперь он должен был, как и другие, заниматься тыжелым физическим трудом, но это занятие было ему не по душе.
Однажды он сказал Амурхану Тлатову, что дежурный ударил его за то, что он, не будучи больным, не пошел со своей бригадой на работу. Амурхан ответил ему:
— Зачем тебе еще жить? Не комендант, не нарядчик, даже, черт с ним, не бригадир, а дежурный его побил! Лучше бы ты умер! Уйди с моих глаз!
Парень вернулся в барак. В секции никого не оказалось, кроме дежурного. Махарбёк закрыл за собой дверь так, чтобы невозможно было войти снаружи, взял возле печи кочергу и стал бить дежурного. Он его отделывал до тех пор, пока снаружи не сломали дверь. Надо сказать, что ему после этого тоже досталось от комендантов. Потом его посадили в БУР, но все же он остался доволен, что смог отомстить.
Доброжелательный и смелый парень был Махарбек. Случаев, подобных тому, о котором я рассказал, в лагере было немало, но меня поразила история, случившаяся с ним раньше.
До того, как попасть в Норильск, он был в другом лагере, в Сибири. Этап привезли в тайгу. Высадили с барж в безлюдном лесу. Заключенные сразу же принялись строить жилые помещения, потому что к их приезду ничего построено не было. Леса кругом было много, и бараки быстро росли, но вскоре наступила зима. Река замерзла. Другой дороги в лагерь нет; начались трудности с продовольствием. На сутки выдавали пятьсот граммов хлеба и миску похлебки... Да и это получить не всегда удавалось.
Махарбек подружился с одним русским парнем. Впрочем, подружились они еще раньше, на этапе. Спали вместе, на Двоих у них был один грязный тюфяк и одно старое истрепанное одеяло. Чем дальше, тем становилось хуже с едой. Хорошо еще, что им удавалось получить то, что выдавали. Если один брал хлеб на двоих, другой — баланду или кашу.
Вскоре голодные люди начали есть всякую дрянь — древесную кору, ветки и прочее. Появились кишечные заболевания. Заболел и друг Махарбека.
Один барак в лагере отвели для больных. Махарбек дошел до начальника лагеря, чтобы его товарища положили в этот барак. До этого он успел надоесть работникам санчасти и младшим начальникам. Когда же он надоел и начальнику лагеря, тот приказал своему заместителю отвести Махарбека в санчасть, и если там окажется место, поместить туда его товарища.
Пошел Махарбек в так называемую санчасть. Врагу не пожелаешь попасть в такую больницу. Не только на нарах, но и на полу яблоку негде упасть. Нет, пусть лучше его товарищ спокойно лежит в бараке на нарах, чем будет валяться здесь под ногами.
Теперь он сам ухаживал за другом, приводил к нему фельдшера, отдавл ему оба пайка, но бестолку. Пища не шла больному на пользу, в конце концов он стал от нее отказываться. Парень и до болезни был худой, теперь же от него остался один скелет. «Не выжил, бедняга, умер...» — закончил свою печальную повесть Махарбек. Некоторое время он молчал, потом добавил: «Я три дня скрывал, что он умер». «Зачем?» — удивился я. Махарбек совсем помрачнел, опять замолчал, а потом, глядя в землю, сказал: «Я же тебе говорил, я делал для него все, что мог. Другие, глядя на меня, не понимали ничего: тут каждый не знает, как спастись самому, а этот хочет спасти еще кого-то. Пока он мог есть, я отдавал ему свой паек в надежде, что это ему поможет. Он был хороший человек, и мне как брат. Я очень привязался к нему. К тому же вдвоем нам было гораздо легче и работать и выжить... Когда он умер, я подумал: ему теперь все равно ничего не нужно, а я сильно ослаб от голода. Пошел и получил, как раньше, паек на двоих. Один раз, второй... И так три дня, пока от него не пошел запах. И эти три дня я спал рядом с ним...»
Три ночи пролежать рядом с трупом?! Порядок, доводящий человека до такой жизни, а тем более осетина, особенно щепетильного в таких вопросах — не будет ли этот порядок проклят в веках?
В Норильском лагере такого голода не было никогда. Тот, кто работал и выполнял норму, не голодал. Но и здесь была одна опасность. Скажем, человек ослаб и не выполнил норму. Тогда ему вместо 900 граммов хлеба дадут 500. Голодным он выполнит еще меньше. Ему и хлеба дадут меньше. Так изо дня в день положение его все ухудшается.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 130; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!