Снова земляные работы. «Шутки» Канцау 11 страница

Хочу сказать пару слов о бессмысленных издевательствах, которым подвергались заключенные в лагере. Казалось бы, ясно: раз труд заключенных приносит государству пользу, значит, надо его организовать, надо создать условия для работы. Человек, лишенный свободы, наказан уже этим. Добавьте сюда принудительный труд, тяжелые бытовые условия и другие тяготы лагерной жизни. Зачем же еще издеваться над ним?

Раннее утро. У вахты собрались заключенные. Вокруг стоят вооруженные охранники с собаками. Наконец, с криками и руганью, колонну погнали на работу. Позади охранники с собаками, люди торопятся, прибавляют шагу. Собаки рычат, лают, натягивают поводки. Вот один из охранников отпустил своего пса. Тот бросился на идущего в задней шеренге заключенного, вырвал из его ватных штанов огромный клок. Хозяин пса и его товарищи покатываются с хохоту.

Это в общей колонне. Совсем худо заключенным, когда их гонят бригадами. Вот они идут шеренгами по пять человек. Зачем нужно идти несколько километров именно так, да еще и в ногу? Вооруженный конвоир кричит во всю глотку: «В ногу! Шире шаг! Разговоры!» Еще раньше он объявил: «Шаг вправо, шаг влево — стреляю без предупреждения!» Если кто-то споткнулся — следует команда: «Стой! Выходи из строя! Ложись!» — и продержит конвоир зэка в снегу, сколько ему заблагорассудится. Пока доберешься до места, он тебя измотает так, что на работу сил уже не останется. А попробуй не повиноваться — он просто разрядит в тебя винтовку.

Справедливости ради надо сказать, что не все вели себя так, но и садистов было немало. Властолюбцы, не имевшие другой возможности самоутвердиться, делали это, унижая заключенных.

Сопровождать колонну с собаками не имело никакого смысла. Из Норильска никто бы не стал бежать, даже если бы его гнали насильно, потому что выбраться отсюда живым, особенно зимой, не было никакой возможности.

И в самом деле, через несколько месяцев собак убрали. Я не уверен, что охранники издевались над заключенными по распоряжению лагерного начальства. Чаще это бывала их собственная инициатива.

«Врагам народа вполне было достаточно и того, что они терпели от бандитов, воров и убийц. Среди нас были люди, сидевшие еще в царских тюрьмах и ссылках. Они утверждали, что до революции политических никогда не содержали вместе с уголовниками — ни в тюрьме, ни на каторге. Политические ни за что не потерпели бы такого положения. Да, то — они... А мы кто такие? И правительство, и народ прекрасно знают, что мы не враги. Ни у кого также нет сомнений, что мы не бандиты и не воры. Кто же мы тогда? «Друзья народа» зовут нас «фраерами», «христосиками», «скотинкой» и т. п. Еще нас называют фашистами...

Однажды в морозный день мы собрались в сарае — «обогревалке». Урки плотно обступили печь. Я знал, что стать близко к печи не удастся, и не стал к ней пробиваться, но потянулся, чтобы положить на горячее железо свой замерзший хлеб. Тот, через чье плечо я протянул хлеб, обернулся ко мне:

— Ты фашист, тебе здесь нет места! — закричал он.

— С чего ты взял, что я фашист?

— Вы нашего Кирова убили!

— Как ты сказал?!

— А вот так! — и он повторил свою фразу.

— Ты хочешь сказать, что Киров был вором и бандитом вроде тебя?

Урка, побледнев, замолчал. Тут вмешался кто-то из его друзей:

— Да хватит вам! Что вы сцепились? Садись вот сюда и грей свой хлеб,— и перевел разговор на другую тему.

«Друзья народа» ненавидели политических, особенно тех, кто раньше занимал большие посты, работал в прокуратуре или милиции. Однажды, когда нашу бригаду гоняли с места на место, из барака в барак, мне пришлось наблюдать такую картину: дежурный раздавал кашу. К нему подходили заключенные, каждый со своей миской. Вот один из них, лет пятидесяти, с круглыми очками на носу, протянул дежурному свою миску. Тот положил ему вполовину меньше, чем остальным: «На, прокурор!» — и добавил грязное ругательство. Заключенный ничего не сказал, взял свою миску и полез на верхние нары. Со всех сторон, перекрывая друг друга, закричали урки: «Прокурор! Прокурор!», сопровождая крики многоэтажным матом. Вдруг один из них выплеснул остатки каши прямо в лицо «прокурору». Тот опять ничего не ответил. Кто-то крикнул: «Оставьте его, ну его на...!»

Потом я спросил этого человека, почему он не отвечал. «А что толку? — сказал он.— Если молчать, они скорее угомонятся». До ареста он работал директором школы. Видимо из-за очков /в 30-е годы в кино прокуроров показывали в таких очках/ кто-то назвал его «прокурором», эта кличка пристала к нему, и теперь урки над ним издеваются.

Один заключенный, до Норильска сидевший в лагерях Куйбышевского гидроузла, рассказал мне, что в лагере, где он был, три четверти составляли «друзья народа». Политические были в меньшинстве, и урки смогли буквально ввергнуть их в рабство: они были на побегушках и делали всю грязную работу, а лучшая еда доставалась уголовникам. Мало этого, урки были судьями и палачами в бараках.

Лагерное начальство получало жалобы, но не обращало на них никакого внимания. В конце концов начались убийства «врагов народа». Администрация лагеря и этому не придала особого значения. Убийства участились. Наконец, до начальства дошло, что ситуация серьезней, чем могло показаться. Уркам пригрозили наказанием, но теперь уже они не обратили на это внимания, считая, что начальство втайне одобряет террор против «врагов народа». Человеческая жизнь в лагере вообще перестала что-либо стоить. Урки начали убивать друг друга. Теперь лагерное начальство всерьез решило остановить волну убийств, но это было уже не в его силах. Тем временем информация о событиях в лагере дошла до ГУЛАГа. Прибывшая из Москвы комиссия убедилась, что эта информация полностью соответствует действительности. Но и при комиссии убийства не прекратились. Тогда взяли десять убийц и расстреляли на глазах других заключенных. После этого до урок дошло, что шутки кончились, и в лагере стало спокойно.

В Норильске таких событий не было, во всяком случае, при мне. Больше того, «враги народа», в основном, интеллигенция, концентрировались в одних бараках, а воры — в других; так, наверно, и тем и другим было лучше. К тому же «друзей народа» в лагере было меньше, и когда несколько их оказывалось среди «врагов», они не смели поднять головы.

Снова земляные работы. «Шутки» Канцау

По окончании взрывных работ нас послали вывозить землю. От края глубокой балки до места взрыва проложили рельсы для вагонеток /этим занималась другая бригада/. Мы разделились на группы, по четыре человека на вагонетку. Землю грузили все вместе, а толкали вагонетку по двое. В сторону балки дорога шла под уклон, там толкать было легко, но метрах в тридцати от места погрузки был подъем; здесь мы едва тащились, упираясь в вагонетку плечом. Грузить было трудно: мерзлая земля после взрыва оттаяла, комья ее снаружи покрылись слоем жидкой грязи. Мы грузили ее совковыми лопатами. Над забоем стоял «диспетчер» и смотрел вниз. Если чья-нибудь вагонетка была загружена не доверху, он кричал, чтобы ее заполнили /наша норма учитывалась количеством вывезенных вагонеток/. Всего их девять штук. К балке и обратно их приходится катить все вместе, потому что дорога одноколейная и тот, кто опаздывает с погрузкой, задерживает весь «поезд». Таких «диспетчер» подгоняет. Учет тоже ведет он. Когда все вагонетки заполнены, он свистит в свисток, и мы отправляемся в путь. Диспетчер тоже заключенный, из «друзей народа», он боится потерять свою легкую работу и поэтому очень старается.

Работаем уже несколько недель. Однажды, когда мы в очередной раз с трудом толкали вагонетку, диспетчер крикнул мне с пригорка:

— Ну как, товарищ прокурор, нравится таскать вагонетку?

— Честно говоря, тяжеловато, товарищ судья!

— Нет, ты скажи, прокурором работать было легче?

— Так же легко, как тебе в суде.

Этот разговор происходил на ходу, когда вагонетка катилась мимо диспетчера. Я не придал значения его словам.

Он шутил, и я ему тоже отвечал шуткой, откуда мне было знать, кем он работал до ареста.

Я думал, на том наши шутки и кончились. Но во время следующего рейса он опять обратился ко мне:

— И все же признайся, судить людей было легче, чем таскать вагонетку?

— А тебе разве не приятней было сидеть председателем суда, чем свистеть здесь в свисток?

— Я никогда не был судьей...

— Брось! Что тут скрывать Я только предъявлял обвинения, а сроки людям давал ты. Не помнишь? Мы же вместе работали!

На этом наш разговор снова закончился. Вечером возле вахты я столкнулся с ним лицом к лицу /он был из другой бригады/, и вдруг он спросил меня:

— Слушай, ты в самом деле был прокурором?

— Так же, как ты судьей...

— Я им никогда не был.

— Ну, так я тоже.

— Почему же Костя сказал, что ты был?

— Какой Костя?

— Твой земляк, Костя Габолаев.

— Что он сказал?

— Что ты работал прокурором.

— Может, он шутил?

— Это не шутки. Ну, ладно, бог с ним...

Я объяснил ему, кем работал. Он, в свою очередь, рассказал мне, что на воле заведовал каким-то складом, а сел за растрату.

После этого разговора я задумался: с какой стати этот Костя /его осетинское имя Канцау/ произвел меня в прокуроры? Он же прекрасно знает, как население лагеря относится к прокурорам. Если бы я стал злиться, оправдываться и клясться, что я не прокурор, эта кличка наверняка пристала бы ко мне. Но я не вел бы себя безответно, как заключенный, о котором я рассказывал. Кто знает, чем это могло кончиться.

Одно не вызывает сомнений: мне стало бы гораздо хуже жить в лагере. Чтобы навредить, немного нужно.

При встрече я спросил Канцау, зачем он выдумал все это. И что же? Он засмеялся и ответил:

— Это я хвалил тебя, сказал, что ты был большим человеком.

Хороша «похвала»! Я до сих пор не понимаю, почему он это сделал. Мы не были в ссоре, никогда между нами не было худого слова.

***

Дни и недели тянутся бесконечно долго. Без вины виноватые все еще ждут чего-то. Ничего удивительного: теперь в Норильске заключенные исчисляются сотнями тысяч; когда дело одного из них пересматривается, и он получает свободу — это разносится по всем лагерям и пробуждает надежду у всех.

Виктор Кулумбеков из Южной Осетии дома работал на ответственных постах, перед арестом он был секретарем обкома партии. Здесь он бригадир строительной бригады. Образованный, умный, скромный человек. Он радостно сообщил мне такую новость: кто-то из «вольных» служащих сказал ему что своими глазами видел, как лагерное начальство приступило к пересмотру всех дел «врагов народа», чтобы освободить незаконно осужденных. Я не поверил этому, да и трудно было поверить. Ёсли так, зачем было везти нас сюда с Кавказа и из других мест. Разве нельзя было разобраться в наших делах на месте?

Позже мы узнали, что начальство само распространяло эти слухи, чтобы люди, надеясь на что-то, не доходили до самоубийств /нередки были и такие случаи/. Что ж, без вины виноватые знали, что осуждены незаконно, поэтому ничего нет удивительного в том, что многие верили этим слухам и ждали чуда.

Но один молодой парень из нашего барака, по фамилии Потоцкий, не стал ничего ждать. У него сильно болели уши, часто он вскакивал среди ночи и ходил вокруг барака. Температуры у него не было, поэтому он считался здоровым и освобождения от работы не получал. Однажды он исчез. Никто даже и мысли не допускал, что он мог бежать — слабый, больной, истощенный. Но его не было ни в бараке, ни на работе — куда же мог он деваться? Искали его два дня, а на третий нашли на чердаке повесившимся.

Недолго пришлось ждать и Виктору. Он заболел туберкулёзом, который скрутил его довольно быстро. В этом отношении Норильск — удивительное место. Туберкулезные больные, попав сюда, чувствовали себя гораздо лучше, а то и вовсе поправлялись. Те же, кто заболевали туберкулезом здесь, сгорали за 3–4 месяца.

Виктора освободили от бригадирских обязанностей /хоть сам он и не выполнял тяжелой физической работы, ему было очень трудно находиться целый день на холоде/ и приставили вахтером к женской зоне. Это очень легко. Сиди себе в тепле и проверяй пропуска у входящих и выходящих. Но Виктор не был доволен. Его вахта находилась прямо возле нашего барака, и он часто заходил ко мне. Я сказал ему, что он попал на райское место, о котором можно только мечтать. Но он ответил, что вместо этого пошел бы на любую тяжелую работу, если б мог. Дело в том, что в женской зоне тоже были перемешаны «враги» и «друзья народа». С «врагами» особых забот не было, но с уголовницами было очень много мороки. Они договаривались через колючую проволоку со своими любовниками, а потом приставали к вахтеру, чтобы он их выпустил на минутку.

Они совершенно бессовестны и отвязаться от них бывает очень трудно. Когда их не выпускают, они говорят: «Тогда давай ты сам!»

Виктор недолго проработал вахтером. Вскоре мы узнали, что он умер.

Местные жители

В Норильске я увидел много нового. До ареста я знал из книг, что на Крайнем Севере летом не заходит солнце. Теперь я увидел это собственными глазами. Даже в полдень солнце не поднимается высоко, как бывает в южных краях. К ночи оно опускается к земле, обходит горизонт, а после полуночи вновь поднимается вверх. Так в течение полутора-двух месяцев оно не заходит вовсе. Зато в зимние месяцы, в декабре-январе оно не показывается из-за горизонта, и зимний день похож на вечерние сумерки. В это время предприятия — заводы, фабрики, конторы — работают при электрическом освещении.

Мы поможем в написании ваших работ!