Снова земляные работы. «Шутки» Канцау 10 страница
Напрасно я на это надеялся. Через неделю ноги пришли в норму и мне осталось только убеждать себя, что работа на улице полезней для организма. Что ж, буду работать, а там посмотрим. Да и выбора ведь у меня никакого не было, но теперь уборка снега не казалась таким тяжелым занятием.
«Друзья народа»
Я и раньше жил в одном бараке с теми, кто называл себя «друзьями народа» /надо сказать, лагерное начальство тоже относило их к этой категории, хоть и не говорило об этом вслух/, но в отдельной секции, а те, кто жил со мной вместе, были из их «интеллигенции». Теперь я живу с настоящими «друзьями» и мне не позавидуешь. Возвращаясь вечером с работы, я никогда не обнаруживаю на месте своего никудышного тонкого одеяла: кто-нибудь из тех, которые не ходят на работу, обязательно забирает его. Они бы давно украли это одеяло, но его никто не купит. Раньше они проделывали то же самое с моей подушкой; пришлось отдавать ее на хранение Самсону.
Нам никак не определят постоянного места, все время переводят из барака в барак. Поскольку бригада составлена из «отбросов», начальство смотрит на нас весьма пренебрежительно. В случае, если кому-нибудь понадобилось место, выселяют нашу бригаду. Две недели мы прожили в недостроенном каменном бараке. Там была крыша, но не было пола, хотя уже стояли двухъярусные нары. Под нижними нарами и на стенах намерзал лед, в то время как на верхних нарах люди страдали от жары и раздевались до белья.
|
|
|
Но я отвлекся от темы. Итак, «друзья народа». До ареста мне случалось много читать о них. Большинство из этих произведений описывали воровскую жизнь в слащаво-романтических тонах. При близком знакомстве мне их жизнь такой не показалась.
В первые недели они не доверяли мне и скрывали свои дела. Они и здесь продолжали заниматься воровством и, видимо, боялись, что я донесу. Однажды я сказал им: «Меня сюда привезли не для того, чтобы перевоспитывать вас; добровольно эти обязанности я на себя не беру, а следят и доносят пусть те, кто получает за это паек».
После этого наши взаимоотношения улучшились, мы, выражаясь современным языком, заключили договор о «мирном сосуществовании». Теперь они иногда обращаются ко мне с вопросами. У них часто возникают споры на разные темы, иногда даже на научные. Чаще всего побеждают в этих спорах не те, кто больше знает, а те, у кого больший авторитет в воровском мире, у кого сильнее глотка и больше наглости.
Однажды они заспорили о том, что выше над уровнем моря — Красноярск или Дудинка? Все, кто были в бараке, разделились на две партии: одни считали, что выше Красноярск, другие — что Дудинка. Оба города стоят на Енисее, находятся на одном меридиане, между ними около двух тысяч километров. Река течет с юга на север, от Красноярска к Дудинке.
|
|
|
Исчерпав все аргументы, спорщики обратились ко мне. Я не стал долго рассуждать, а просто спросил их: «Если, по-вашему, Дудинка выше, то каким же образом Енисей течет к ней от Красноярска? Выходит, он течет вверх?»
Меня поразили отношения между «друзьями народа». Раньше я думал, что в их среде существует своеобразная демократия, но теперь убедился, что для авторитетных воров все остальные — вроде холопов. Как-то я видел, как один из них беспощадно избил своего товарища. Больше всего меня удивило то, что он был гораздо меньше и слабее избиваемого, но тот даже не попытался защититься. Я спросил своего соседа, урку, за что избили того человека, и он рассказал мне вот что: во второй секции нашего барака у одного из «врагов народа» были кожаные сапоги. На каждом сапоге, со всех сторон было по нескольку заплат. В связи с этим никто из воров не зарился на эти сапоги, тем не менее, хозяин сапог, ложась спать, клал их себе под голову. Многие удивлялись, как долго держатся эти старые, развалившиеся сапоги, и хозяин по секрету рассказал кому-то, что сапоги совершенно новые, просто он сам приклеил на них заплатки, чтобы их не украли. Эта новость, передаваясь из уст в уста, дошла, наконец, до воровского «пахана». Он поручил кому-то из нижестоящих украсть сапоги, и они были украдены и проданы, но тот, кто своровал, не получил ничего. Он выразил недовольство и в итоге был избит. Был еще такой случай: «вождь» поручил одному из воров украсть чью-то новую телогрейку. Хозяин телогрейки проснулся и избил вора, как собаку, а тот, кто его послал, даже пальцем не шевельнул. Мало того, он еще и обругал его за неумение «работать».
|
|
|
Любопытно, как воры относятся к работе. Они питают отвращение к любому труду, а тем более к тяжелому. Те, кто ходили на черную работу, не могли называться настоящими ворами, а отлынивать от работы считалось геройством. Я никогда не поверил бы, если бы не видел своими глазами, на какие уловки они пускаются, лишь бы не трудиться.
Раннее утро. Раздается команда «выходи». Через короткое время от бараков к вахте уже тянутся вереницы людей. Тридцать пять градусов мороза.
На вахте ожидают конвоиры. Заключенные строятся в шеренги по пять человек. Их так и пересчитывают — пятерками. Сначала считает лагерная администрация, потом конвоиры. Последние проверяют также и одежду. Тех, у кого на ногах вместо валенок сапоги или ботинки, отводят в сторону: «Одет не по сезону». Предприятие платило лагерю в зависимости от количества заключенных, отправляемых на работу, поэтому лагерное начальство старалось отправить побольше людей.
|
|
|
Но вот несколько человек, сбросив бушлаты и валенки, предстали перед конвоирами. Знают: в таком виде на работу не возьмут. Их отвели в сторону и они трясутся от холода, пока пересчитывают остальных.
Но вот колонна уходит, ворота вахты закрываются. Охранники заставляют раздевшихся поднять сброшенные вещи и гонят их в комендатуру. Я думал, что их, как минимум, поместят в БУР /барак усиленного режима/, но однажды, повредив на работе руку, я был оставлен в лагере и видел, как их наказывают. Человек пять, раздевшихся в очередной раз, по очереди отвели в комендатуру и там избили так, что вместо этого, я думаю, лучше год работать. В маленькой комнате по углам стояли четыре работника комендатуры и били заключенного ногами и руками, бросая его друг другу, словно футбольный мяч. Избив таким образом всех пятерых, их заставили одеться, связали, побросали, как дрова, в сани и отвезли на работу. Теперь они до самого вечера не смогут попасть в зону, в теплый барак, и им волей-неволей придется двигаться, чтобы не замерзнуть.
В одно время в нашем бараке появилось очень много хромых с отмороженными ногами, среди них и такие, кто никогда не ходил на работу. Я спросил одного урку, который был более откровенен со мной, чем другие:
— Где они отморозили ноги?
— В бараке.
— ???
— Не веришь?
— Как в это поверить, когда в бараке всегда около 30 градусов тепла?
Однако выяснилось, что в бараке действительно можно отморозить ноги или пальцы ног. Надо набрать в тряпочку снега, смешать его с солью и обмотать этим пальцы. Через несколько минут кожа обморожена, несмотря на то, что вокруг тепло.
Очевидно, в других бараках делали то же самое и в конце концов лагерная администрация поняла, в чем дело. Обмороженных перестали освобождать от работы — и их количество сразу снизилось.
Тогда пошли в ход другие методы. Где-то добыли шприц. Не знаю, что они вводили, но после укола рука или нога сильно распухала, а это основание для того, чтобы не идти на работу. Администрация раскрыла и эту уловку, и таких перестали освобождать от работы.
Один парень из нашей бригады придумал другое средство. В 1939–1940 годах заключенным выдавали по 800–1000 граммов сахара и 3–5 пачек чая. Сахар быстро кончался, а чая оставались излишки. Парень, о котором идет речь, стал есть сухую чайную заварку. Он жевал ее, как корова траву — для того, как он сам объяснял, чтобы его весною «сактировали». В самом деле, каждую весну больных заключенных, которые не в состоянии работать, отправляют из Норильска в лагеря, расположенные вокруг Красноярска, чтобы не держать в Норильске балласт долгой полярной зимой. В Красноярске тоже надо сидеть в лагере, но парень надеялся совершить оттуда побег. А бежать из Норильска — дело совершенно безнадежное.
До весны оставалось еще почти полгода; парень совершенно высох, стал желтым, как воск. Его перестали брать на работу. Его, несомненно, «сактировали» бы весной, но он не дожил до этого.
Еще одно: все подражают друг другу. Стоит одному придумать что-нибудь новое, как все начинают делать то же самое. Я слышал такой рассказ: в каком-то лагере /а у нас были такие, кто сменил уже десяток лагерей/ кто-то из заключенных проглотил алюминиевую чайную ложку. Пошел к врачу и рассказал о своей «болезни». Посмотрели под рентгеном и убедились, что ложка в желудке. Заключенного положили в больницу, оперировали, убрали ложку. После операции он несколько месяцев был освобожден от работы. Весть об этом «подвиге» распространилась по лагерю; глотателей ложек стало очень много. Администрация знала, что это делается нарочно, но поделать ничего не могла. Если рентген показывает, что ложка в желудке, значит, надо оперировать. Но вскоре в лагерь приехал новый врач. Ему объяснили ситуацию и он сказал:
— Я с этим разберусь! Через две недели ни один не захочет глотать ложек.
Так и получилось. Всех, кто приходил и сообщал, что в желудке у него ложка, доктор отправлял на рентген. Когда наличие ложки подтверждалось, доктор говорил:
— Приходите через неделю.
— А ложка?
— А что ложка? Пусть себе будет, она же вам не мешает, даже не вызывает болей...
— И от работы не освободите?
— Почему я должен освобождать вас от работы? Вы не больной...
Одним словом, он не только не клал в больницу, но и не освобождал от работы. И что же? Через несколько недель ложка на рентгене уже не определялась. Говорят, они растворяются... Как бы то ни было, а глотать их перестали.
А вообще «уркам-отказчикам» можно было позавидовать. Администрация подыскивала им теплые места и легкую работу. Например, истопником. Принести дрова или уголь и бросить их в печь — вот и все. По сравнению с работой в каменоломне на сорокаградусном морозе это, конечно, райское место.
Один из членов нашей бригады, Иванов, никогда нигде не работал и его перебрасывали с места на место, но он продолжал отказываться от работы. В конце концов он попал в нашу бригаду. Здесь продолжалось то же самое. Когда же его всерьез стали заставлять работать, он положил на чурбак левую руку и отрубил топором три пальца. На руке остались только большой и указательный пальцы.
Пока рана заживала, его не трогали, но потом направили в угольную шахту. Работа считалась легкой: надо было сидеть возле транспортера, подававшего уголь и сбрасывать с него попадающиеся куски породы. Для такой работы было достаточно одной руки. Но и там Иванов не стал работать.
Через несколько месяцев на стенках были расклеены объявления о том, что несколько человек уличены в контрреволюционном саботаже. В этом списке была и фамилия Иванова.
О «друзьях народа» у нас еще будет разговор позднее. Мне до сих пор кажется удивительным одно обстоятельство: большинство из урок родилось и выросло в советское время, в трудовых семьях — почему же они так ненавидят всякий труд?
Пурга и работа
Несколькими бригадами мы убираем снег. То на железной дороге, то на площадках для шурфов. В нашей секции барака располагается три бригады. Дежурный с утра приносит хлеб и кашу и выдает каждому суточный паек — 800 граммов. Но беда в том, что хлеб нельзя оставить в бараке — его съедят те, кто не пошел на работу. Можно, конечно, съесть всю порцию, но тогда нечего будет есть на обед и на ужин.
В соседней бригаде кто-то придумал: порезал хлеб на мелкие куски и каждый надкусил, так, чтобы отчетливо были видны следы зубов, в надежде, что такой хлеб есть побрезгуют. Надежда эта оказалась напрасной: хлеб все равно съели.
Надо сказать, что на «отказчика» не выписывали продуктов. Они и не требовали у бригадиров ничего. Не работаешь — так и еду добывай сам. Воровские предводители не нуждались ни в чем, но мелочь — так называемые «кусочники» — страдали от голода. До брезгливости ли им было!
Один из тех, у кого воровали хлеб, несколько раз жаловался в комендатуру, но без толку.
— Кто ворует твой хлеб?
— Не знаю.
— Чего же ты хочешь от нас?
— Хочу, чтобы у меня не воровали хлеб.
— Может, приставить к твоему хлебу охрану? Назови вора — и мы примем меры.
Этот заключенный /он был из «врагов народа»/ нашел способ обнаружить вора. Будучи переведен в ночную смену, он сделал вид, что идет на работу утром, а перед тем, как выйти из барака, посыпал оставшийся хлеб порошком от химического карандаша. Через час он вернулся и, конечно, не обнаружил хлеба. Тогда он пошел в комендатуру и заявил:
— Я нашел вора.
— Кто же он?
— Пойдите в барак, узнаете сами.
— Каким образом?
— Пусть все, кто остался в бараке, покажут языки.
Он объяснил коменданту, в чем дело. Пошли в барак и тут же нашли вора. Не только язык, но и рот его, и зубы были выкрашены чернилами. Вора пинками погнали в БУР.
Но таких было много, поэтому свои куски хлеба мы носили в карманах бушлатов. Хлеб на морозе становился твердым, как камень.
Там, где мы работали, было место для обогрева, «обогревалка»,— дощатый сарай с печью, сделанной из железной бочки. Пол в помещении засыпан снегом, стены в инее. Греются только те, кто стоит вплотную к печке. На этой же печи каждый оттаивает свой замерзший хлеб.
Особенно тяжело было расчищать места для шурфов. Еще летом геодезисты определили, где закладывать шурфы в скалах. Теперь здесь лежит снег слоем в 2–3 метра, и наша задача — расчистить его. Вот и чистим, кидаем снег лопатами. Дойдя до мерзлой почвы или скалы, переходим на другое место. Нам, конечно, тяжело, но были люди гораздо несчастнее нас.
К месту работ была проложена узкоколейка. После пурги «кукушка» не могла пройти по занесенным снегом рельсам, и одну бригаду послали расчистить дорогу, точнее, пробить ее в глубоком снегу, толщина которого превышала полтора метра. Бригада прорыла в снегу траншею, шириною как раз с полотно узкоколейки. Дорога в этом месте шла под уклон, и когда бригада, по недомыслию бригадира, возвращалась по рельсам, навстречу им из-за поворота выскочил паровоз. Люди бросились назад, давя друг друга, падая, но уйти в сторону, выбраться из траншеи не могли. Паровоз настиг их. Большинство погибло, остальные получили тяжелые ранения.
В Норильске часто бывает пурга. Я уже говорил, что наш лагерь располагался возле гор, у самого входа в ущелье. Чаще всего ветер дул с юга, из ущелья, причем так сильно, что опрокидывал идущих по дороге лошадей. Те, кому приходилось двигаться против ветра, могли делать это, только повернувшись боком и рассекая ветер плечом. По ветру тоже было трудно двигаться: надо откинуться назад и идти, крепко упираясь ногами. Если отдаться во власть пурги, она понесет тебя так, что не сможешь остановиться, а потом попробуй узнай, под каким сугробом она похоронит.
Возле лагеря стояли двухэтажные дома. Возле их стен с наветренной стороны не было снега, зато с подветренной намело до крыши. Жильцы не могли выйти на улицу, тогда из лагеря пригоняли заключенных, чтобы расчистить снег.
Обычно мы рыли туннели к дверям — весь снег убрать было невозможно.
До того, как попасть в Норильск, я читал о пурге, но реально не представлял себе, что это такое. Местные жители, долганы и нганасаны, застигнутые в тундре пургой, останавливают свои оленьи упряжки, зарываются в снег и так пережидают непогоду. Лучшего способа нет. Да и ветер на ветер не похож — такое впечатление, что он дует со всех сторон. Кроме того видимость — несколько шагов, а часто и того не бывает, потому что сухой жесткий снег сечет глаза так, что невозможно смотреть.
До нашего приезда в Норильске уже было немало строений, из них самое заметное — временная электростанция ВЭС-2, полностью деревянная; одна улица деревянных домов для вольных и бараки для заключенных. Все это собрали в одном месте, а дальше, где теперь город, фабрики и заводы, было пустое пространство.
Те, кто работал там в пурге, возвращаясь в зону, сбивались с дороги. Поэтому на ВЭС в такие дни гудел гудок, и бригады шли на его звук.
Одно дело — сила ветра, но к этому добавлялся и мороз. Не успеешь оглянуться, как уже щека, нос или ухо отморожены. Невозможно сделать глубокий вдох, кажется, что ты попал под воду. Если пурга застала на открытом месте, и ветер особенно сильный — ложись на землю, причем головой к ветру, а иначе покатишься по земле. Надо сказать, не всякий раз пурга бывает так сильна.
Часто бывало так: с утра хорошая погода, и людей выводят на работы, но вскоре поднимается ветер. Тогда из лагеря давали распоряжение и людей приводили обратно в зону, зная, что во время пурги работать никак нельзя. Но иногда выходило и так: там, где идут работы, дует сильный ветер, но в районе лагеря ветра нет. Начальство не позволяет вернуть заключенных в зону, потому что не верит, что где-то недалеко может дуть ветер; в результате, заключенные вынуждены несколько часов пребывать в открытом поле в пургу: работать невозможно, а в зону идти не разрешено.
Мой друг Шалва Барнабишвили рассказывал мне, как плохо приходилось в пургу ему. Он был электромонтером, а им в такие дни особенно тяжело: ветер рвал провода, опрокидывал столбы. Вот и лезь на столбы в свирепый мороз, на пронизывающем ветру. Скручивать и связывать провода в рукавицах не получалось, а голые руки моментально замерзают. Ничего не поделаешь, приходилось болтаться на столбе, пока не устранишь повреждение.
Земляные работы
Слово «земля» имеет много значений. Наша планета — это Земля, почва на ней — тоже земля, кормилица людей. Норильская земля — тоже, конечно, земля, но мерзлая. Верхний ее слой оттаивает за лето на метр-полтора; глубже летом и зимой — вечная мерзлота.
Места будущих заводов и фабрик уже определены: там, где скалы сменяются холмистой равниной. Здесь скалы не выходят наружу, они прикрыты толстым слоем каменистой почвы. Сначала надо снять ее, потом разровнять скальное основание.
Нашу бригаду перевели на земляные работы. Пока что мы делаем отверстие в земле. Я бы, может, не поверил, если бы сам не испытал, как тяжело копать вечную мерзлоту. Если изо всех сил, размахнувшись, ударить киркой, остается след с полногтя. Придумали такое средство: в почву кувалдой вбивается раскаленный докрасна лом. Пока лом горячий, он входит в землю. Потом его снова надо помещать в огонь. Из растопленного отверстия выгребается вода и грязь, туда снова опускается разогретый лом, и работа идет дальше. Когда отверстия готовы /глубина — около метра/, взрывники заряжают их амоналом и взрывают. Эта работа не очень трудная, но грязная и опасная. Однажды нам нечем было выгребать грязь и воду, и некоторые делали это руками. В результате они отморозили руки. Потом мы хорошо отработали эту «технологию». Лом должен быть нагрет докрасна. Если его раскалить добела, он становится слишком мягким и при забивании кувалдой гнется; потом его надо нести в кузню, чтобы разогнуть. Кроме того нужен хороший огонь. Если дрова плохо горят и нет достаточного жара, лом не раскалится.
Особенно хорошо освоило эту технологию немецкое звено. Их было семеро. Среди них был один русский, который жил в Германии еще с дореволюционных времен. Когда к власти пришли национал-социалисты, эти люди, будучи коммунистами, эмигрировали в Советский Союз и работали кто в Коминтерне, кто на заводах и фабриках. Потом их обвинили в шпионаже и арестовали. В конце концов они оказались в Норильском лагере.
Один из них разводил и поддерживал огонь, остальные делали отверстия так старательно, как будто от этого зависела их жизнь.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 143; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!