Следы акта речи,  и наукометрическая аналогия 9 страница

                     131

а это опять-таки требует времени, т. е. предполагает какой-то период взвешенной, без средств к существованию, жизни, се­мейной трансляции навыка без контактов с семьями других профессии. Ясно, что это невозможно.

И все же факты заимствований налицо. Мы не говорим уже о касте шоферов в Индии и о множестве других случаев про­фессионализации навыков, приходящих сегодня в страны тра­диционной культуры из европейского очага культуры. Эти сов­ременные случаи освоения нового через профессионализацию, создание новых профессиональных общностей и новых каст могут оказаться лишь реликтовыми моментами новых по смыс­лу и механизму процессов. Но случаи заимствования известны и в древние времена. Виноделие, например, было для Древней Греции заимствованием — по единодушному почти мнению спе­циалистов.

В случае с виноделием в Греции более или менее очевидно проступает схема «прививки» новой группы навыков к сущест­вующей уже профессии. Гесиод, например, упоминает виноде­лие в тексте навыков земледельца:

Вот высоко середь неба уж Сириус стал с Орионом, Уж начинает Заря розоперстая видеть Арктура; Режь, о Перс, и домой уноси виноградные гроздья. Десять дней и ночей непрерывно держи их на солнце. Дней на пяток после этого в тень положи, на шестой же Лей уже в бочки дары Диониса, несущие радость.

(Труды и дни, 609—6-14)

Единственным свидетельством в пользу инородности, «при-шлости» этой группы навыков в тексте земледельца — «работ­ника Деметры» является упоминание о «дарах Диониса», о другом боге-покровителе. Та же картина «пришлости» и даже, похоже, внедрения не с первой попытки прослеживается и на знаковом уровне. Диониса дважды рождают: Персефона, затем Семела, причем ряд окружающих его прозвищ и названий ри­туальных аксессуаров обнаруживает негреческое происхож­дение.

Другой более или менее объяснимой схемой заимствования может быть заимствование через длительный контакт инопле­менных и инокультурных социальностей, когда различные по генезису сообщества долгое время живут бок о бок, включаясь постепенно в хозяйственные связи друг друга, специализируясь по ходу такого включения и вырабатывая единую новую матри­цу обмена, отличную по составу контактов и по числу контак­тирующих профессий от исходных матриц. По этой схеме, похо­же, шло возникновение и включение в хозяйственную жизнь мусульманских и христианских сект Индии, большинство кото­рых приняло позднее индуизм.

122

Традиционное развитие

Если сохранение трансляционного контакта поколений в рамках семьи и преемственности системы межсемейных кон­тактов в рамках всеобщего является неустранимым для тради­ции условием любых знаковых и социально-структурных транс­формаций, если разрушение этого контакта поколений и преем­ственности межсемейных контактов означает для традиционного общества социальную катастрофу, гибель, то допустимыми, т.е. учитывающими это условие, трансмутационными процессами могут быть только следующие: а) трансмутация-рационализа­ция, не затрагивающая номенклатуры продукта и ведущая к постепенному накоплению эффективности и качества профес­сиональных навыков, включенных в наличный, как он представ­лен на урбвне семейного контакта поколений, текст профессии; б) трансмутация-распочкование профессий, приближающихся по объему текста к пределу вместимости человека с образова­нием двух или нескольких независимых текстов профессий и соответствующих знаковых структур независимой трансмутации-рационализации; в) трансмутация-заимствование через опосре­дование новой группы навыков одной из существующих про­фессий с возможным затем распочкованием; г) трансмутация-заимствование через длительное сосуществование этнически и культурно инородных общностей, которые интегрируются посте­пенно на основе преемственных преобразований в матрице об­мена — в системе межсемейных контактов, вырабатывая единую и отличную от исходных матрицу фрагментирования и соответ­ственно номенклатуру общественно необходимого продукта.

Конечным результатом всех этих видов трансмутации будет увеличение емкости социокода, рост стандартов и объема транслируемого обществом знания. Если развитость определена через емкость социокода и транслирующее больший объем зна­ния общество оценивается по шкале развитости выше, чем об­щество, транслирующее меньший объем знания, то общий смысл и результат допустимых для традиционного общества трансмутационных движений есть развитие через повышение стандартов (рационализация) и общего объема транслируемо­го обществом знания.

Статичный, воспроизводящийся в смене поколений характер контактов, транслирующих деятельность (контакт поколений в семье) и социально-всеобщее (система межсемейных связей обмена), а также присутствие в этих контактах ограничений по вместимости индивидов придают такому развитию особое направление, особый вектор «движения в специализацию». Эти контакты и их ограничения «структурируют» традиционное развитие в том смысле, что они, как мы пытались показать

 выше, ограничивают и определяют возможные формы ввода нового знания в социокод на предмет трансляции и процедуры

такого ввода-социализации.

123

В списке возможных для традиции трансмутационных дви­жений мы не обнаруживаем науки. Это естественно: рациона­лизация как основное трансмутационное движение привязана к эмпирии профессиональной деятельности, к тому наличному тексту профессии, который транслируется через семейный кон­такт поколений. Оторванная от этого наличного смысла для профессии новинка (любое открытие физики, скажем, или хи­мии, биологии) не будет социализирована, понята и принята обществом для трансляции, т. е. ее нельзя будет «осмыслить», придать ей «значение» и тем самым ввести в социокод на пра­вах значимого для общества, осмысленного и подлежащего трансляции различения.

Путь в специализацию через умножение изолированных друг от друга очагов профессионального знания, каждый из которых лимитируется вместимостью индивида, если этот путь рассматривается как «естественный» вектор традиционного развития, неизбежно ограничен некоторым пределом разви­тости.

Этот предел очевидно произведен и от внутренних, и от внеш­них причин, прежде всего от уровня внешних помех. Движение в специализацию необратимо: любая новая профессия отпочко-. вывается от материнской, налаживает свою особую систему профессионального общения в трансмутационной и трансляцион­ной формах, и, поскольку такое общение сопровождает дренаж морально стареющих профессиональных навыков, между мате­ринской и отпочковавшейся профессиями неизбежно возникает со временем информационный разрыв, закрепляющий диффе­ренциацию профессий в системе межсемейных контактов. Ины­ми словами, единожды появившись и закрепившись в матрице обмена, профессия «сжигает мосты», отрезая себе путь к воз­вращению в материнскую профессию: профессии могут почко­ваться, но не могут сливаться. В любой момент на пути тради­ционного развития общество может двигаться либо дальше в специализацию, либо стоять на месте, но не может вернуться вспять, сокращая число профессий и соответственно число раз­личений в матрице фрагментирования.

Векторность и необратимость традиционного развития как раз и создают тот хорошо известный историкам тип стадиаль­ного развития: начало — расцвет — увядание — катастрофа — начало..., который усилиями Шпенглера и Тойнби стал едва ли не самой популярной схемой формализации исторического про­цесса среди буржуазных историков, хотя еще Маркс называл эту схему «избитой истиной» (4, с. 27]. Истина действительно с бородой: у Гомера, Мусея, Экклесиаста нетрудно обнаружить варианты этой схемы — от образа листвы («как листья на вет­ви ясеня одни распускаются и зеленеют, другие вянут и опа-дак>т, так и племена и роды приходят и уходят» — Мусей) до полного расписания «времен» («Всему свое время и время всякой вещи под небом» — Экклесиаст, 3, 1).

124

И все же при всей ее избитости и бородатости цикличность развития — характерная черта традиционных обществ: дви­гаясь в специализацию, в умножение профессий и в усложне­ние матрицы обмена, традиционное общество рано или поздно попадает в область неустойчивости и гибнет от внешне незна­чительных причин. Гибель эту, правду говоря, следует понимать со значительной долей условности: разрушению подвергаются надстроечные профессионализированные навыки управления: «гибнут» правители, воины, государственные чиновники, писаря и т. п., тогда как основной набор профессий, сам принцип трансляции сохраняются. Еще в начале XIX в. С. Рэффлз, бывший вице-губернатор Явы, писал: «В этих простых формах... протекала с незапамятных времен жизнь обитателей страны. Границы отдельных деревень изменялись редко; и хотя сами деревни порой разорялись и даже окончательно опустошались войной, голодом или эпидемиями, тем не менее они восстанав­ливались вновь под тем же самым названием, в тех же самых границах, с теми же интересами и даже с теми же самыми семьями и продолжали существовать целые века. Крушение или разделение государства мало беспокоит обитателей дерев­ни; раз деревня осталась цела, им безразлично, под чью власть она попала, какому суверену должна подчиняться; их внут­ренняя экономическая жизнь остается неизменной» [98, с. 258]. Со ссылкой на Рэффлза этот момент неизменности и устой­чивости традиции подчеркивает и Маркс: «Простота производ­ственного механизма этих самодовлеющих общин, которые постоянно воспроизводят себя в одной и той же форме и, буду­чи разрушены, возникают снова в том же самом месте, под тем же самым именем, объясняет тайну неизменности азиат­ских обществ, находящейся в столь резком контрасте с по­стоянным разрушением и новообразованием азиатских госу­дарств и быстрой сменой их династий. Структура основных экономических элементов этого общества не затрагивается бу­рями, происходящими в облачной сфере политики» {3, с. 371]. Близкие по смыслу высказывания, хотя и в иной эмоцио­нальной окраске,— вплоть до XVIII—XIX вв. традиционный уклад жизни вызывал почти единодушное одобрение, восхище­ние и даже зависть европейцев — можно обнаружить у мно­жества авторов, начиная от Демокрита, Платона, Геродота, Фукидида. И в античности, и в более поздние времена новоис­печенные европейцы при первой возможности норовили свер­нуть на традиционный путь развития (Спарта, средневековье), в своих утопиях, антиутопиях и даже научных розысках рацио­нальной социальности оглядывались на традицию, показывая ее то золотым веком прошлого, то символом счастливого будущего человечества. «Государство» Платона, «'Новый бравый мир» Хаксли, «1984» Оруэлла — все они смотрят то на Египет, то на Индию и Китай, а то и на муравейник как на «естественные» и наиболее совершенные модели социальности. Еще

125

Маркс отметил общераспространенность этой идущей от антич­ности общеевропейской иллюзии [27, с. 377—379], связывая ее с высказанной Платоном мыслью о специализации как естест­венной основе разделения труда: «—И по-моему, никакая ра­бота не захочет ждать, когда у работника появится досуг; наоборот, он непременно должен следить за работой, а не за­ниматься ею так, между прочим.— Непременно.—Поэтому мож­но сделать все в большем количестве лучше и легче, если вы­полнять одну какую-нибудь работу соответственно своим при­родным задаткам, и притом вовремя, не отвлекаясь на другие работы» (Государство, 370 be).

Упоминание о природных задатках — единственное место этого рассуждения, которое могло бы вызвать (и вызывает) подозрения на принадлежность к европейскому способу мысли. Раз есть «природные задатки», то, по нашей норме мысли, есть и механизм самораспределения индивида по склонности и увлеченности в им самим выбранную или созданную форму деятельности, есть кантовская «причинность через свободу» как характерная деталь кантовского «мира тезисов» и евро­пейского способа социального кодирования вообще. Распреде­ление в социально необходимую деятельность по «природным задаткам» — показатель отсутствия семейного контакта поко­лений в функции транслятора-определителя будущей деятель­ности человека независимо от его «природных задатков», под которыми имеется, по нашей норме мысли, в виду нечто от генов, нечто от случайной в общем-то «предрасположенности» индивида к деятельности на ниве просвещения, скажем, или, наоборот, на ниве пресечения, обскурантизма. Но такое вос­приятие рассуждения Платона оказалось бы в ближайшем рассмотрении очередной иллюзией: «природа», «по природе», «природные задатки» в античном их понимании менее всего связаны с генами, есть именно определение по месту и обстоя­тельствам рождения. Здесь не отрицание, а, напротив, утверж­дение традиционной нормы трансляции через семейный кон­такт поколений. Говоря о рабах и свободных «по природе», Аристотель, например, обращается к факту рождения как к решающему определителю социальной и трудовой позиции ин­дивида: «Кто по природе принадлежит не самому себе, а дру­гому и при этом все-таки человек, тот по своей природе раб... Уже непосредственно с момента своего рождения некоторые существа... предназначены к подчинению, другие — к властво­ванию... одни люди по своей природе свободные, другие рабы, и этим последним быть рабами и полезно и справедливо» (По­литика, 1254а 14—16, 24—1255а).

Таким образом, заканчивая наш экскурс в традицию, в профессионально-именное кодирование, мы можем отметить, что основными и определяющими все виды знаков и все спо­собы общения по поводу и при посредстве знаков являются три параметра: а) вместимость индивида; б) производная от

126

нее пропускная способность семейного контакта поколений как основного средства трансляции; в) сложность матрицы обмена, межсемейной системы контактов, что также лимитируется фи­зической в основном вместимостью человека. Все, что совме­стимо с этими параметрами, не нарушает их, возможно для традиции, а все, что несовместимо с ними, невозможно. Невоз­можно, например, традиционное общество со средним числом межсемейных контактов на семью профессионала порядка сот­ни или даже десятка тысяч, контакты в этом случае могут быть только динамическими, безличными, опосредованными, товарными, т. е. должны использовать безличную схему: спрос— предложение, а не семейно-личную статичную схему: норма взаимных услуг — норма взаимной компенсации.

Невозможно и традиционное общество, имеющее на воору­жении институт науки. Традиция не знает разделения физиче­ского и умственного труда, репродуктивной деятельности и творчества. Она не способна «вместить» идею раздельного и относительно автономного, но и обоюдовыгодного сосущест­вования теоретической и практической деятельности, поэтому наука как институт среди институтов традиционного общества неизбежно оказалась бы в самоизоляции. Лишенная связи с межсемейными процессами обмена и семейными контактами поколений, наука была бы непозволительной роскошью, изымая свою долю из того скудного пайка «на специализацию и раз­витие», который установлен традиционной нормой отчуждения сельскохозяйственного продукта. Прав в этом смысле Ньерере, президент Танзании, в своих суждениях о научной деятельно­сти: «Когда люди умирают оттого, что наличное знание не на­ходит применения, когда самые элементарные социальные и публичные блага доступны далеко не всем членам общества, вести исследования ради исследований означало бы неправиль­ное и расточительное использование обществом своих ресур­сов» (92, с. 179—180]. Об остроте этой проблемы кодовой несов­местимости свидетельствует частный, но весьма показательный факт: в 1969 г. в Калькутте на 40 вакантных мест, требующих высшего образования как условия их замещения, было подано 28244 заявления [62, с. 14]. Такую фантастическую безработи­цу в среде интеллектуалов (более 700 человек на место) мож­но объяснить только одним: интеллектуалам нечего делать в традиционной социальности, она их не приемлет, выбрасывает как бесполезный шлак в засоциальную область безразличных ей событий, в которых она не видит ни смысла, ни пользы.

фессии, который индивид усвоил по наследству от отца, и на имя бога, устами которого теоретизирующий индивид способен сказать нечто осмысленное и значимое своим коллегам по про­фессии.

IV. ТРАДИЦИЯ И ЕВРОПА

Прежде чем попытаться понять особенности нашего социаль­ного кодирования, которое мы условно называем универсально-понятийным, нам стоит попробовать встать на точку зрения традиции и посмотреть ее глазами на наш способ преемствен­ного существования социальности, на наши коммуникацию, трансляцию, трансмутацию как на необходимых спутников лю­бого типа социального кодирования, если такое кодирование использует знак, а не ген, не выродилось еще в «естественную» социальность роя, муравейника, термитника. Полезность такой попытки мы видим в том, что традиция, похоже, дает возмож­ность зафиксировать третью и внешнюю точку зрения на евро­пейский социокод, с которой можно оценить меру относитель­ности противоположности материи и сознания, о чем писал Ленин: «Конечно, и противоположность материи и сознания имеет абсолютное значение только в пределах очень ограни­ченной области: в данном случае исключительно в пределах основного гносеологического вопроса о том, что признать пер- вичным и что вторичным. За этими пределами относительность данного противоположения несомненна» [8, с. 134—135].

Совершенно очевидно, что само это противоположение, пер­вичный гносеологический «хаос», разрыв между небом духа и землей материи — прямое и ближайшее следствие разделения умственного и физического труда, чего мы как раз ие наблю-даем в традиции. Вклинивающийся как будто бы между про­фессионалом-новатором и остальными членами профессиональ­ной общности бог-покровитель профессии в общем-то столько же «духовен» и «небесен», сколько и редколлегия любого нашего научного журнала, если бы она искоренила привычку упоми­нать перед статьей имя автора. Бог-покровитель «не смеет», профессионалы не дают оторваться от горизонта освоенной в семейном контакте поколений эмпирии, и в этом смысле он куда более приземлен и материален, чем не претендующие на божественность, небесность, «вечноживучесть» научные журна­лы. В традиции нет места, куда бы можно было «воткнуть» основной вопрос философии, как нет и самой философии. Здесь практическое постоянно «пожирает» в процессе освоения теоре­тическое, знаковое. Здесь теоретическое и практическое сосу­ществуют в нерасчлененном единстве, в индивиде. Теоретиче­скому не на что опереться, кроме как на наличный текст про-

128

Мы через призму традиции

Одним из первых зафиксированных в литературе диалогов традиции и возникающей европейской социальности был, на наш взгляд, спор между тяготеющими к традиции спартанцами и их союзниками, как он дошел до нас в описании Полнена: «Союзники обвиняли лакедемонян: из нас, говорили они, мно- гае участвуют в походах, а из лакедемонян — мало. Агесилай иа равнине приказал сесть отдельно лакедемонянам, отдельно  союзникам. Когда они расселись так, глашатай объявил: пусть встанут гончары; у союзников встало немало. Вторыми — куз- нецы; встали многие. 'В-третьих — плотники; встало еще боль- ше. Так вызывал он по порядку и остальных ремесленников и занимающихся низкими работами, и без малого встали почти все союзники, из лакедемонян же ни один: им запрещено было заниматься низким   ремеслом. Таким-то образом союзникам было показано, что лакедемоняне составляют большее число воинов, чем союзники» (/Военные хитрости, II, 1, 7). Показано было не только союзникам, но и всему европейскому миру, что если в диалогах с традицией Европа использует категорию че­ловека вообще — «гражданина», «члена общества», «личности», то ни к чему хорошему это не приведет: традиция всегда будет воспринимать эту привычную для нас знаковую реалию как неправомерное и, вообще-то говоря, противоестественное совме-щение профессий, т. е. в том же примерно ключе скептического недоумения, в каком мы воспринимаем слова Маяковского на­счет ожидающих нас чудес: «Землю попашет, попишет стихи». Употребляя термины «гражданин», «индивид», «личность», Мы вообще-то не забываем, что за каждым термином скрыта пара типов — мужчин и женщин, имеющих доступные для нево­оруженного глаза отличительные признаки. Если вдруг появ­ляется «третий» тип, объединяющий то и другое, то это для нас не очень-то честная и счастливая «игра природы». Сын Гермеса и Афродиты, который был по указанию свыше «слит в одном теле» с нимфой Салманидой, никогда не пользовался популярностью. Гермафродитов боялись, жгли их на кострах как самоочевидное творение дьявола, терпели их и щадили, как те_рпят и щадят уродов, которые не виноваты в том, что они такие, но никому никогда и в голову не приходило увидеть вгермафродите светлый символ счастливого будущего, реальный путь к равноправию, к окончательному преодолению су­щественных различий между мужчиной и женщиной. Так дале-ко тароватая на выдумки сверхсмелых проектов всеобщего

---

Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 167; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!