PS. Жора – Георгий Александрович Чуич ушел от нас в мае 2013 года. 45 страница
- У меня аллергия на перья.
Небо над городом было иссечено разноцветными ватными полосами, которые оставляли за собой низко и стройно проносящиеся реактивные истребители, улицы были украшены красочными щитами и баннерами, флагами, гирляндами разноцветных шаров. Лица людей светились улыбками, нам приветственно махали руками с пестрыми блестящими на солнце шарами. Впечатление было такое, словно город встречал Аню. Это я заметил еще в аэропорту Орли и только сейчас произнес:
- Париж любит тебя.
Аня улыбнулась.
- А ты говоришь «поехали». Я могу твердо сказать, sans gene (без стеснения фр.), что и я к нему не равнодушна. Как же я его брошу?
Нам в тот день не удалось проехать по Елисейским полям – шли танки. Военная техника перла в сизом дыму по всей ширине проспекта, лязгая и грохоча, и, казалось, что началась война. 14 июля – День взятия Бастилии, национальный праздник, и как принято в такие дни во всех цивилизованных странах, страна демонстрировала миру свое величие. Его было видно и в небе, и на земле, и на весело сверкавшей водной глади Сены, по которой хлопоча сновали катера и катерочки. Чтобы подъехать к дому, где жила Аня, нам пришлось пробираться узкими улочками, и когда она наконец припарковала свой «феррари», я спросил:
- Что ты задумала?
- Мы зайдем ко мне, немножко отдохнем, и потом я покажу тебе свой Париж. Как твои ноги, ты прихрамываешь?
Странно, но все это время у меня даже мысли не возникло позвонить Юле. Она тоже молчала, это было в ее стиле. А Аня больше о ней не спрашивала. Ни о Юле, ни о Тине… Признаюсь, иногда, глядя на какие-то скульптуры и статуи, мне приходила в голову мысль о Жориной финтифлюшке. Да она, мысль о финтифлюшке, давно поселилась в моём мозгу и ждала своего часа. Но вот время её пока не пришло. Как я мог думать о какой-то там финтифлюшке – по сути обломка какого-то там горшка, какого-то там фараона (если я правильно понял Жору!), когда у меня перед глазами была только Аня, только Аня. И не только перед глазами! Я запросто мог дотянуться до неё рукой, прижать к груди, поцеловать…
|
|
|
Запросто!
Финтифлюшка? Да сдалась она мне!
Сейчас нужно завоёвывать Аню, нашу Аню, Анюту…
Я и…
А то!..
Да я тебя…
Запросто!..
Глава 2
Когда мы вошли в ее квартиру, я сразу понял, что она живет одна.
- Слушай, столько роз!
Розами, белыми розами была просто забита прихожая. Затем розы обнаружились и в гостиной, и даже в ванной комнате.
- Я их просто люблю,- просто сказала Аня.
- Когда-то ты любила ромашки.
Я понимал, что она не могла покупать сама себе столько роз. А те, кто их дарил, знали ее вкус: только белые!
|
|
|
- Да, ромашки…
И множество книг. Книжными полками были уставлены все стены, книги, книги, засилие книг…
- Я не знал, что ты такая книжница.
- Я не помню, когда держала книжку в руках.
Пока Аня принимала душ, я бродил по огромной светлой квартире из комнаты в комнату, рассматривая фотографии на стенах, картины, маски и множество статуэток…
- Из твоих окон прекрасный вид,- сказал я, когда она вышла ко мне в белом халате.
- Это Сакре-Кер. Вечером от него невозможно отвести взгляд.
Чем-то этот её Сакре-Кер напомнил мне Жорину финтифлюшку. Чем?
- Да и сейчас он выглядит как… Как фараон!
Этот «фараон» вырвался из меня без всякого моего участия. Видимо, сработал Фрейд.
- А что, похож, - согласилась Аня, - чем не фараон?! Такой же царский, весь в позолоте, величественный…
При чём тут финтифлюшка?
Затем мы пили вино и ели, и, недоев, без единого слова, словно заранее сговорившись, отправились в спальню, сдергивая с себя всякие, стесняющие наши мысли, одежды…
Потом просто спали напропалую… Недолго, но глубоко – бух!..
Потом, спустя некоторое время, мы сели в машину и до самой глубокой ночи, она возила меня по городу, рассказывая историю за историей, показывая знаменитые места и площади, музеи и соборы, мосты и парки…
|
|
|
Через день, в Лувре, у какого-то саркофага я снова вспомнил о Жорином горшке… О финтифлюшке…
- Ты можешь называть ее по-другому? – спрашивает Лена.
- Зачем? Финтифлюшка она и есть финтифлюшка, кусок обожжённой глины… Пф!.. Правда, Жора как-то обмолвился, что ей уже веков с пятьдесят… Это… знаешь…
- Пять тысяч лет?!
- Для него сделали углеродный анализ горшка…
- Она помнит руки какого-нибудь Рамзеса!
- Копай глубже – Эаннатума… Или Урукагине, если не Лугальанда…
Лена посмотрела на меня с уважением.
- Н-да, - сказала она.
Я кивнул: точно!
- Пока мы были у Ани, - продолжаю я, - мне удалось даже выспаться. Каких-то полчаса, не более! Мне всегда было жаль тратить время на сон, и этих полчаса вполне хватило, чтобы дать себе отдых, и теперь я мог хоть до утра слушать ее неторопливую поучающую речь, ее знакомый гортанный голос, знакомые нотки, слушать и, делая вид, что рассматриваю достопримечательности, косясь, наблюдать за ней. Туфли тоже не тревожили меня, тем более, что не было нужды шлепать в них по Парижу. Он мчался теперь мне навстречу, открывая свои красоты и краски, а я восседал на переднем сидении в открытой красивой машине, которой лихо управляла, я это видел, прелестнейшая из прелестных, дама, чье имя я не мог произносить без трепета. Она изменилась, о да! Я знал ее совсем другой, тихой, нежной, легко ранимой и ласковой. Теперь же передо мной была уверенная в себе, сильная и независимая женщина, укротить которую мне будет нелегко. О строптивости не могло быть и речи, нет.
|
|
|
- Здесь в дешевых гостиницах жили Генри Миллер, Хемингуэй, Маяковский… А это – знаменитая “Ротонда”, узнаешь?- улыбнулась Аня, притишив ход своего авто.
- Конечно,- сказал я, скользя по вывеске глазами, хотя видел ее
впервые: «La Rotonde».
Мы вспоминали прошлое.
- Нет-нет, - признался я, - у меня уже не тот юношеский запал, который был прежде. Когда-то идеи били из меня фонтаном, теперь же это жалкая струйка.
- А помнишь, как мы с тобой целовались у термостата?- спросила
она при повороте на бульвар Сен-Жермен,- у меня тогда подгибались коленки.
- Ага,- сказал я.
- А вон там,- Аня кивнула в сторону,- магазинчик YMCA-Press, можем зайти. Там всякая всячина, Галич, Солженицын, русские французы. У Струве… Ты, правда, помнишь ту нашу ночь?
- Помню,- уверенно соврал я,- ту ночь, конечно…
Я силился вспомнить тот термостат и те поцелуи, но не мог. Когда начали сгущаться вечерние сумерки, мы оставили автомобиль на какой-то стоянке и пошли к Сене.
- Покатаемся?- предложила Аня, кивнув на проплывающий по
реке, призывно сверкающий яркими огнями, речной трамвайчик.
Разве я мог отказаться? Здесь было не так шумно, свежесть реки пришла на смену дневной жаре. Мы купили билеты и вскоре уже сидели за столиком, прохлаждая себя шампанским и мороженым.
По берегам еще можно было видеть запоздалых рыбаков, неотступно следящих за поплавками своих удочек и художников, собирающих свои мольберты, а на пляжах – неподвижно стоящих обнаженных парижан, подставляющих белые тела холодным лучам заходящего солнца.
- Это мост Мари,- сказала Аня, указывая на приближающийся к
нам мост,- здесь принято целоваться. Ты готов?
Я посмотрел ей в глаза и пожал плечами. Я не понимал, зачем она это сказала. Но через секунду все стало ясно.
- Приготовились! Целуются все!
Эта команда, выкрикнутая гидом по-французски, прозвучала как только нос нашего bateaux-mouches («кораблика-мушки») оказался под мостом. Вдруг все пассажиры повскакивали с мест и стали друг друга спешно целовать. Я опешил. Возле меня столпились мужчины и женщины, старички и старушки, влюбленные и дети, и все старались чмокнуть меня, кто в щеку, кто в губы, я стоял и смотрел на улыбающуюся Аню, которая вдруг подошла, и вырвав меня из толпы, обвила мою шею своими прохладными руками, припав к моим губам своими, целуя меня долго и жарко, словно это был прощальный поцелуй влюбленных. И этот сладостный пьянящий поцелуй длился до тех пор, пока не раздались аплодисменты. Когда я открыл глаза, мост остался далеко позади, а Анины ладони еще лежали на моей шее.
- Ты загадал желание?- спросила она, чуть отстраняясь и глядя мне в глаза.
Аплодисменты стихли и пассажиры рассеялись, рассевшись за свои столики.
- Да,- сказал я,- и ты его знаешь.
Тут уж было не до какой-то там Тины.
И тем более – не до Жориных горшков!
Глава 3
Мы снова сидели в пластиковых креслах, я глазел по сторонам и приходил в себя. Этот страстный поцелуй несколько озадачил меня, и Аню это забавляло.
Вскоре над сверкающей бликами огней водой разлилась знакомая мелодия и чей-то тихий приглушенный с хрипотцей женский голос (а ля Каас) заглушил плеск волны за бортом и урчание двигателя. Аня, словно давно ожидавшая эту мелодию, поднялась и молча протянула мне руку, приглашая на танец. Этого я тоже не ожидал. Мимо проплывал как раз каменный парапет острова со знакомыми очертаниями расцвеченного прожекторами храма. В моей левой ладони совершенно безвольно и без всякого намека на какое-либо близкое расположение лежали Анины пальчики, а правой я едва ощущал ее теплую поясницу. Страстный поцелуй на виду у толпы ротозеев, шампанское, танцы на покачивающейся под ногами палубе… Я ведь точно знал, что это не земля уходит у меня из-под ног, нет, просто нашу «муху» слегка качает волна. Я испытывал, конечно, и наслаждение, но не переставал удивляться. Что все это значит? Значит ли это, что между нами… Нет-нет! Этого нельзя было допустить, думал я. Хотя… Мы ведь не чужие! Мне вдруг пришло в голову, что Аня испытывает меня. Ей, думал я, просто интересно узнать, что я из себя представляю теперь. Как мужчина. Может быть, она захотела мне отомстить? Но за что? Быть уверенным, что ты понимаешь женщину – значит обмануться собственной самонадеянностью. Нельзя сказать, что у меня голова шла кругом, но четкого ответа на свои вопросы я тогда сформулировать не смог. Теперь, когда прошло столько времени, и я знаю весь ход событий, кажется странным, что у меня тогда возникли подозрения насчет Аниных поступков. Никаких сногсшибательных поступков и не было, не было никакой игры. Аня просто жила, как привыкла жить без меня. Она изменилась – вот единственный факт, с которым мне пришлось согласиться. Но ведь столько лет прошло! С каждым бы произошли перемены. Но тогда обрести ясность мне так и не удалось.
- А помнишь, как мы с тобой,- произнесла она, поднимая глаза,-
целую неделю жили в палатке?
- Еще бы! – снова соврал я.
Ее губы едва не касались моих, и мне ничего не оставалось, как вместо ответа, коротко и сладко поцеловать их.
- Еще,- прошептала она, не открывая глаз.
Затем мы пили какое-то безвкусное, но очень дорогое кислое белое вино, ели мясо, мясо перепела или куропатки, может быть, даже канареечное, мне было все равно, и даже пели, подпевали певице, которая по моему заказу исполнила на русском песню о поручике Галицине и что-то еще, все на ломаном русском. Аня улыбалась, а мои глаза едва различали ее силуэт. Мы ни разу не вернулись к моему рассказу. Аня ни о чем не спрашивала и я молчал. Потом я напился! Да я был пьян, как последний сапожник. Боже, какое это счастье быть пьяным, как сапожник!
- Вот мы и прошли с тобой по триумфальной дороге Франции,- произнесла Аня,- от Нотр-Дам до дворца Шайо.
- Да уж,- сказал я,- это было триумфальное шествие!
Фараоновское, подумал я.
Время от времени невдалеке раздавались глухие гудки, а потом небо вдруг озарилось тысячами падающих звезд. Праздничный фейерверк. Луч прожектора Эйфелевой башни словно проснулся и стал шарить своим слепящим белым стволом то по небу, то по домам, по реке, а сама она, разодетая в ажурный наряд из мириад мигающих огней, как невеста в свадебное платье, мерцала и светилась, и, казалось, летала в веселом и праздничном вальсе.
- Что ты еще знаешь о наших?
Я пожал плечами.
- Ого!..- только я и сказал.
Это «Ого!», видимо, следовало расценивать так: столько лет прошло! Много воды с тех пор утекло… Что я мог знать о наших? Ничего. И Аня не настаивала, чтобы я объяснялся: «Ого!» так «Ого!». Купола искусно подсвеченных соборов сверкали золотом. Невидимые ракеты с шипением и свистом взмывали ввысь и, когда наступала недолгая тишина, вдруг взрывались над головой рассыпающимися цветистыми шарами искр с характерными хлопками-пуканьями. Мы сидели рядом и, задрав головы любовались удивительным зрелищем.
- Ты, правда, приехал за мной?- повернувшись ко мне лицом, неожиданно спросила Аня.
Она положила свои теплые пальцы на мою левую руку и заглянула в глаза. Вопрос застал меня врасплох и привел в чувство. Меня словно окатили холодной водой. Но пока я собирался с мыслями, Аня задала свой следующий вопрос. Как потом я узнал, она в тот вечер боялась услышать мое «нет». Было бы еще хуже, если бы я стал уходить от ответа, отделавшись шуткой или какой-либо выдумкой. Дождаться моего уверенного «да» у нее не хватило духа.
- Скажи!..
Внезапная мысль о Юле придала мне мужества.
- Да!- сказал я.
Она взяла свой, устойчивый на волнах широкий стакан и отпила из него. Видно было, как заблестели ее глаза.
- А что Лев?- спросила она затем, чтобы что-то спросить.
Лесик сейчас, это яснее ясного, интересовал ее меньше всего. И моего «Да!» ей было вполне достаточно, чтобы уйти от воспоминаний, так глубоко тронувших ее душу. Ей понадобилось несколько минут на разглядывание маникюра, она сидела за столом с высоко поднятой головой и выпрямленной, как у заправского солдата, спиной, ее длинные накрашенные ресницы ни разу не мигнули и было ясно, что идет напряженная внутренняя борьба с морем слез, готовых вот-вот разорвать плотину сдержанности и рухнуть бурными потоками из ее глаз. Но, возможно, все это мне только показалось. Голова просто гудела…
Я не мог не прийти ей на помощь.
- Знаешь, а Стас-таки осилил гитару. Он теперь где-то в
Швейцарии или Швеции. Нет, в Голландии! Известный гитарист, виртуоз, у него теперь группа. Им аплодирует вся Европа.
Аня тотчас приняла мою игру.
- Правда?!.- она оживилась и искренне порадовалась за Стаса.
Я тоже улыбнулся.
- И наш компаньон.- сказал я.- Он директор фирмы по производству искусственных маток.
Аня вытаращила на меня свои красивые глаза.
- Повтори,- сказала она.
Я коротко рассказал об успехах Стаса.
- Стас всегда был таким,- сказала она,- вы сотрудничаете?
Я кивнул. Мы помолчали.
- Аза не нашлась?- тихо спросила она.
Я молча помотал головой из стороны в сторону.
- У меня до сих пор есть ваша фотография, помнишь?
Я кивнул: помню. Я не только помнил, я ждал. Я все еще ждал от Азы какой-то весточки, я помнил ее слова проклятия в свой адрес. Я жил ожиданием чего-то невероятного, может быть, даже чудовищного. И дело заключалось вовсе не в Азе, а в том, кого мы вместе с ней произвели на свет Божий. Это и была пресловутая биологическая обратная связь, вездесущий biofeed back. Что если он до сих пор жив? Каков он, что с ним, как ему живется?.. Было и еще множество вопросов, на которые у меня не было ответов. Я молчал, а Аня подняла ресницы и, посмотрев мне в глаза, вдруг рассмеялась.
- А помнишь, что ты мне сказал на той вечеринке, когда мы
праздновали то ли День медика, то ли…
- Я тогда тоже набрался…
- Что ты мне сказал?
- Ты была совсем ребенком.
Аня пристально посмотрела на меня.
- Я была взрослым ребенком.
- Да-да-да.
- Что ты мне тогда сказал?
Если бы я мог помнить!
- Что мы водрузим свой флаг на планете! – воскликнул я и поднял правую руку со сжатыми в кулак пальцами.
- Не ерничай, ты никогда этого не вспомнишь.
Я умолк, и мое молчание было знаком согласия.
Это было сказочное путешествие. Сказка длилась до 23.00, а мне казалось, что три часа пролетели мгновенно. Я готов был платить бешеные деньги, чтобы пароходик катал нас до утра, до зимы, когда морозы закуют Сену в лед, но Аня остановила меня.
- Зачем? Еще успеем.
Само собой разумеется, что Тина никак не могла помешать моим воспоминаниям. А на Жорин горшок я просто начхал!..
Что я сказал Ане на той вечеринке, так и осталось для меня тайной.
Глава 4
Затем мы брели по ночному Парижу, болтая и смеясь, в обнимочку или держась за руки, как школьники, целуясь и вполголоса распевая русские песни. С самой верхотуры Эйфелевой башни, ослепительно белым мечом кромсая на куски черный купол неба, летал белый луч мощного прожектора, словно в попытке разорвать путы ночи и приблизить людей к Небу. А сама башня, украшенная разноцветными мигающими лампочками казалась пульсирующей, воткнутой в небо иглой, фосфоресцирующей, как стройный рой светлячков.
- Мы всегда стараемся вернуть то, что вернуть уже нельзя,- задумчиво произнесла Аня.- Невозможно идти вперед и держаться за прошлое. Вот и ты бросился наутек, но прошлое поймало тебя за рукав: от меня не сбежишь!
Она крепко сжала мне руку и заглянула в глаза.
- Не сбежишь?
- Теперь – никогда!- сказал я.- Я за этим приехал.
- За чем?..
Улицы были уже пусты, спать не хотелось, и мы не чувствовали никакой усталости. Каждые четверть часа слышался отдаленный бой курантов и мы, как по команде, останавливались и целовались, купаясь в их качающихся трепетных звуках. Когда потом нам слышался отдаленный бой часов, мы инстинктивно останавливались, наши губы тянулись друг к дружке, и мы заразительно смеялись. У нас выработался рефлекс на мелодию, как у Павловской собаки на мясо. Это было смешно, но природа брала свое, и, чтобы не разрушать ее законы, я летящим коротким поцелуем чмокал Аню в губы. Ей это тоже нравилось. На телефонные звонки она сначала не отвечала, а затем просто отключила свой телефон. И я не приставал к ней с вопросами, кто такой этот Анри. Было так тихо, что неожиданно раздавшийся телефонный звонок испугал нас. Мы как раз брели в обнимочку по самому старому в Париже Новому мосту. Звонил Жора:
- Как мне открыть нашу картотеку с клонами?
- Набери слово «klon». Зачем тебе?
- Мы пробуем без тебя пока ты там любишь красивых женщин.
- Хорошо,- сказал я,- пробуйте.
- Когда вас встречать?
- Мы уже в пути… Всем нашим привет,- сказал я, отключил и спрятал телефон.
В каком-то уютном скверике нашлась одинокая, ожидающая нас скамейка, на которую мы, не сговариваясь, присели передохнуть и еще раз поцеловаться перед тем, как отправиться домой. Это был рок: мы не могли оторваться друг от друга! Уже светало, и руки мои, конечно, ослушавшись меня, стали блуждать по ее спине в поисках каких-то застежек и тут же нашли упрямую, неподвластную пальцам молнию, которую Аня сама помогла расстегнуть, и вскоре, и мы в это поверили – вдруг мы оказались совсем голыми, как Адам и как Ева, голыми настолько, что ее нежная кожа казалась горячей на этой неуютной скамейке под раскидистым платаном, где ни один любопытный листик не шевельнулся, чтобы не спугнуть наши чувства, и нам не было холодно в этих парижских предрассветных сумерках до тех пор, пока нас не разбудили первые птицы. Мы спали, свернувшись в клубок, и было неясно, как этот клубок из двух любящих жарких тел мог держаться на этой неуклюжей остывшей скамейке. Мы спали «валетом», и я, как заботливый отец, отогревал своими ладонями и дыханием ее глянцевые мерзнущие голени и колени. Представляю себе эту картинку – «валет»!
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 186; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!