ЛЕТОПИСАНИЯ О БОГАХ И ПРАВИТЕЛЯХ 8 страница
Композиционно памятник устроен следующим образом. Открывается он своеобразной экспозицией – описана встреча в 1025 г. двух старцев в храме Облачного леса Урин‑ин, где собралось множество народа на церемонию разъяснения «Сутры Цветка Закона», то есть «Сутры Лотоса», они‑то и рассказывают о событиях и судьбах. Затем представлены 14 биографий японских императоров, начиная с императора Монтоку, при котором род Фудзивара пришел к власти, и до «ныне царствующего» императора Го‑Итидзё. В новейших исследованиях «Оокагами» биографии императоров стали называть мирэкидай‑но моногатари, буквально «повествование об августейших исторических поколениях». Потом следуют 20 жизнеописаний высших сановников из рода Фудзивара, причем хронологически второй раздел повторяет первый, то есть история как бы рассказана дважды, но с измененным акцентом. В современной литературе они получили название дайдзин моногатари, «повествование о министрах». Примечательно, что жизнеописания императоров перетекают в то, что можно было бы назвать вторым введением: покончив с деловой частью сочинения – судьбами императоров и переходя к следующей, более важной для целей автора и потому гораздо более обширной и литературной части, – старцы предаются отвлеченным размышлениям о зеркале, времени, истории и судьбах мира и людей, о преемственности власти, значении рода, сочиняют стихи.
|
|
|
После пространных биографий сановников знаменитого рода следует еще одна часть, называемая «Повести о клане Тоо» (Тоо – это китайское чтение иероглифа «фудзи», глициния) – здесь история повторяется еще раз, начиная с предка рода – Фудзивара Каматари (настоящее имя Накатоми‑но Камако (614–669), он стал называться Фудзивара Каматари по августейшему разрешению), но эта в третий раз рассказанная история звучит совсем иначе: вкратце, предельно сжато, представлена судьба регентского дома Фудзивара в целом, выделены только важнейшие события (к примеру, факт общения с богами‑ ками), члены клана лишь бегло упомянуты. Это – своеобразный дайджест истории дома Фудзивара. Но на этом повествование не заканчивается, хотя, казалось бы, история рода Фудзивара уже показана с разных сторон и с исчерпывающей полнотой.
Далее следует наиболее «литературная» часть памятника – «Истории старых времен». В этой части рассказчики снова возвращаются к прежним темам и событиям, но повествование имеет более частный характер: старицы говорят о том, что сами видели и слышали, и в раннем детстве, и в зрелом возрасте, и в глубокой старости. Так, старец Ёцуги рассказывает о сооружении известных храмов, излагает истории – порой фантастические – их создания, цитирует множество стихотворений, вошедших в знаменитые антологии, рассказывает «занимательные и очаровательные случаи» (слова Ёцуги), анекдоты; описывает явления некоторых богов‑ ками: божества Касуга, божества Мороки; празднества, церемонии, танцы. Здесь отчетливо звучит голос рассказчика, чувствуется его стиль, характер, очевидны реакции на разные события; его комментарии, размышления полны глубокого смысла.
|
|
|
Подобная круговая композиция, постоянное и последовательное возвращение повествования к одной и той же первоначальной дате (850 г.), к тем же событиям и героям, которые то выдвигаются вперед, то отодвигаются в тень, несет вполне определенную нагрузку. В ней просматривается всеобъемлющий буддийский образ жизни как вращающегося колеса (это – одна из сквозных тем памятника). Кроме того, подобная композиция позволяет системно изобразить разные стороны жизни семейного клана: его взаимоотношения с императорским родом; отношение к власти, к богам, придворным; погруженность в жизнь хэйанской аристократии; приверженность искусствам и религии (синтоизму и буддизму). Судьбы героев как бы поворачиваются к читателю (а в тексте–к слушателю) разными гранями, и жизнь рода в целом переливается, как мозаичная картина, и каждая часть имеет самостоятельное значение и, порою, может быть выделена в отдельное произведение.
|
|
|
Кроме того, такая форма изложения – два (основных) рассказчика и единство места действия (храм Урин‑ин) – дает возможность объединить самый разнородный материал: биографии императоров и министров, легенды, анекдоты, стихотворения, истории. Диалог объемлет все эти литературные жанры, упорядочивает достаточно свободное – особенно в последних двух частях – изложение материала, а в отношении биографий императоров, напротив, маскирует формализованные отрезки текста. Кроме того, диалог вносит в «Оокагами» интонацию непрерывности, имитирует непринужденное движение мыслей, их переплетение в живой беседе, оправдывает некоторую неровность рассказа, резкие переходы от одной темы к другой, ассоциативный ход повествования.
В рассказ об одном человеке – будь то император, министр, наследный принц, регент, канцлер – вовлекаются десятки других людей из того же рода; нередко происходит подмена – имя заявленного в жизнеописании лица звучит лишь в начальных строках, а позже речь идет о его родне, противниках, царствовавших в его время императорах, поэтах, придворных дамах, прорицателях, монахах, просто прохожих, то есть создается как бы коллективный портрет рода, феодального дома, причем проходит перед нами бесконечная череда персонажей, они рождаются, живут и умирают, как исчезает иней на траве, как ветер уносит листву, как опадают весенние цветы, в полном соответствии с буддийской идеей иллюзорности, бренности бытия, с представлением о жизни как о вращающемся колесе. Создается впечатление бесконечности ряда людей, при том что они почти всегда анонимны, имена автор «Оокагами» практически не использует (они были введены в текст позже), а называет титулы и должности: принцесса Первого ранга, Левый министр – так в ту эпоху люди называли друг друга даже в кругу родных.
|
|
|
В эпоху Хэйан буддийская идея бренности разрабатывалась в элегическом ключе: прекрасное должно быть печальным и мимолетным. Грусть несколько затуманивает и смягчает неизбежную смену времен, правителей, министров, жесткую заданность должностной и родовой иерархии, регламентированную суровым придворным этикетом жизнь. Имперсональная судьба рода, существующая безотносительно личности, требовала, видимо, для адекватного воспроизведения доверительной живой интонации беседы, грусти, смягчающей изначальную суховатость исторического повествования. Круговорот жизни и смерти свершается в «Оокагами» очень быстро, судьба одного человека видна как на ладони. Человек видится рассказчикам как часть мира, он изображается в окружении других людей и вещей. Взгляд рассказчиков на описываемый мир схож со взглядом средневекового художника – автора иллюстрированных рассказов э‑маки моно к роману «Гэндзи моногатари» (XI–XII вв.); рассказчики смотрят на происходящее словно сквозь сорванную ветром крышу и видят всё – такой тип изображения получил название фукинуки ятай (буквально «сцена с сорванной крышей»).
* * *
Представленная в настоящей антологии биография регента Корэмаса (князя Кэнтокуко) из Третьего свитка памятника – типичный образчик исторического повествования в «Оокагами». Фрагментарность, мозаичность текста, внезапные повороты темы, переход от одних действующих лиц к другим создают особенную вязь событий, судеб, словно отраженных в большом зеркале. Не случайно один из старцев, Сигэки, сравнивает главного рассказчика Ёцуги с «отполированным зеркалом» и говорит: «Когда слушаешь ваши рассказы, то кажется, что стоишь против ясного зеркала... вы будто бы поднесли к нашим глазам зеркало, в котором отразились многие императоры, а еще деяния многих министров; у нас такое чувство, словно мы выйти из тьмы прошедших лет, и утреннее солнце осветило все».
При всей отдельности и внутренней завершенности каждая глава памятника тысячами нитей связана с общим повествованием и вырванная из контекста многое теряет. Надеюсь, однако, что и по фрагменту можно составить хотя бы общее впечатление об одном из главных историко‑литературных памятников средневековой Японии.
Е. М. Дьяконова
ВЕЛИКОЕ ЗЕРЦАЛО[24]
Свиток III
Великий министр Корэмаса
Сей министр звался регентом Итидзё. Был он первым сыном досточтимого Кудзё. Под именем Тоёкагэ создал собрание замечательных стихотворений. Сделался министром и три года процветал, но скончался совсем молодым в возрасте сорока восьми лет. Люди поговаривали, будто случилось это оттого, что нарушил он завещание досточтимого Кудзё. А как не нарушить? Распоряжаясь о собственном погребении, Кудзё выразил твердую волю, дабы похоронили его по наискромнейшему обряду, то есть вопреки установленному церемониалу; но устроили все в должном согласии с обычаем. И это правильно.
Прекрасный собою и необычайно одаренный, Корэмаса[25] настолько превосходил окружающих, что, поистине, жизнь его не могла не пресечься столь рано... Как чудесны были его японские песни на случай! Возвращаясь в столицу с праздника в Касуга[26], куда отправился императорским гонцом, он написал некой даме:
Едва стемнеет,
Тотчас приду поведать
О своей несчастливой жизни:
Далека дальняя Тооти‑деревня,
И трудно нам повстречаться[27].
По случаю проводов младшего военачальника Сукэнобу императорским гонцом в святилище Уса[28] Корэмаса сложил на дворцовом банкете прощальную песню на тему «увядание хризантем»:
Далеко уезжаете, говорят, –
Переживу ль? Не увяну?
С тоскою смотрю,
Как блекнет неотвратимо
Хризантема с надломленным стеблем.
Он приходился дядей государям Рэйдзэй и Энъю, дедом наследному принцу, владельцу Восточного павильона, состоял канцлером, и потому ничто в мире не смело противиться его воле. Имел отменный вкус к роскоши: однажды, затевая Большой прием, вдруг заметил, что доски потолка и стен в Главном павильоне дворца Синдэн чуть потемнели, и повелел немедля оклеить их толстой бумагой ручной выделки. И враз воцарилась белейшая чистота. Разве кто иной додумался бы до подобного?!
Обитал он в теперешнем храме Сэсондзи – Сэсондзи и заложили‑то как домовый родовой храм. Нынче, когда минуешь его по известному поводу, глубоко печалишься при встрече с эдакой древностью – на стенах сохранилась та самая старинная бумага.
Люди мира сетовали: мало того, что, к великому сожалению, не дожил он до пятидесяти лет, так еще и не сподобился лицезреть позднейший расцвет своего рода. Равен в несчастьях отцу своему, министру Кудзё.
Во множестве оставил после себя сыновей и дочерей. Одна во времена монаха‑императора Кадзана состояла высочайшей наложницей и посмертно удостоилась сана императрицы‑матери. Две другие, госпожи Северных покоев у министра Ходзюдзи Кэнтокуко, скончались почти что разом. Девятую дочь взял в супруги Тамэтака, сын‑наследник монаха‑императора Рэйдзэй, – его называли принцем‑главой Палаты цензоров; овдовев, она сделалась истово верующей монахиней. А четвертая дочь сначала стала госпожой Северных покоев у Тадагими, начальника стражи дворцовой охраны, а потом – супругой Мунэката, главного ревизора Правой ревизионной канцелярии, сына господина Левого министра Рокудзё Сигэнобу. Первая принцесса, младшая сестра монаха‑императора Кадзана, скончалась.
Вторая принцесса была жрицей святилища Камо во времена монаха‑императора Рэйдзэй, а во времена монаха‑императора Энъю вошла во дворец как высочайшая наложница, и вскоре дворец сгорел – потому люди мира назвали ее Огненной принцессой. Всего два или три раза входила она во дворец, а потом скончалась. Для нее‑то и составили книгу с картинками «Три Сокровища»[29], Вторая принцесса любила ее рассматривать. От дочери принца Ёакира родились сыновья: прежний младший военачальник Такаката и следующий за ним младший военачальник Ёситака – их называли «господа, срывающие цветы».
Всего через три года после господина Кэнтокуко, во второй год Тэнъэн (947), год старшего брата дерева и собаки, разразилось моровое поветрие – оспа. Прежний младший военачальник скончался утром, а следующий за ним младший военачальник – вечером. Можно только представить себе чувства матери, госпожи Северных покоев, потерявшей за день двоих детей! Слышали мы, то было огромное горе!
Следующего младшего военачальника называли Ёситака. Был он собою прекрасен. Долгие годы ревностно служил на Пути Будды, потом, тяжко заболев и, понимая, что не выживет, сказал матери: «Как преставлюсь, с телом моим не обращайтесь согласно обычаю. Прошу исполнить мечту, что издавна лелею, – чтоб читали надо мной подольше «Сутру Цветка Закона»; тогда, непременно, к вам возвращусь». И, прочитав главу Хообэнбон [30], как подобает в подобных случаях, опочил. Сие завещание мать не то чтоб забыла, но, верно, впала в беспамятство; похоже, кто‑то другой занимался должными приготовлениями: поворачиванием изголовья[31] и прочим – все совершили, как положено по обычаю. Упокоившийся не смог возвратиться. Позже он привиделся своей матери, госпоже Северных покоев, во сне и прочитал:
Твердый обет свой,
Как смогли позабыть?!
Теперь не сумею вернуться
С берегов замогильных
Пересеченной реки[32].
Как же она раскаивалась! По прошествии времени сии два господина явились во сне монаху адзари [33] Гаэн. Старший брат, при жизни – младший военачальник Такаката, тот, что называется, явился и все, а второй брат Ёситака, тоже младший военачальник, казался к тому же пребывающим в прекрасном расположении духа, а потому адзари спросил: «Вы, господин, похоже, в добром настроении, не так ли? Между тем ваша матушка горюет о вас больше, чем о господине старшем брате».
А тот в недоумении так прочитал:
То, что дождями звалось,
Оказалось – лотосов россыпь.
Отчего ж постоянно
Увлажняются рукава
У родни в моем старом доме?
Через некоторое время он явился во сне министру Оно‑но мия Санэсукэ под сенью прекрасных цветов. При жизни они состояли в близкой дружбе, и Санэсукэ удивленно спросил: «Что поделываешь? И где, собственно, обретаешься?»
В ответ услыхал китайское стихотворение:
Некогда мы во дворце Пэнлай
в дружбе клялись при луне;
В дальнем краю вечного счастья
теперь веселюсь на ветру[34].
Должно быть, возродился в Раю. И даже не дай он знать об этом в сновидениях, все равно не приходилось сомневаться, что сей господин удостоится Рая. Не похожий на обычных людей мира, он не гулял по дворцу, не состоял в коротких отношениях с дамами и даже не вел пустых разговоров. Однажды приблизился к галереям и – как странно! – стал, вопреки обыкновению, беседовать с дамами. Те едва успели подумать, что уже полночь, а его и след простыл. Любопытствуя, куда направился сей господин, послали за ним человека. А сей господин, только миновал Северную караульню, принялся читать нараспев «Сутру Цветка Закона». По северной части улицы Оомия приблизился к храму Сэсондзи. Посланный дамами человек увидел: встал он под изобильно цветущим деревом алой сливы у края супротивных восточных покоев, вознес молитву: «Победить грехи, жить добродетельно, возродиться в Чистой Земле»[35] и многие положил поклоны, обратившись к Западу[36].
Возвратившись, посланный поведал об увиденном, и не было среди слушавших никого, кто не ощутил бы печального очарования.
Я, старец[37], в те времена обретался на сей улице Оомия, и громовый голос досточтимого господина поразил меня. Выскочил я из дому: небо покрыто дымкой, луна ярко сияет; белизною белеет его платье, густо‑пурпурные шаровары подвернуты до нужной длины, а разноцветное многослойное нижнее платье потоком переливается через отверстие в рукаве «для стрельбы из лука»[38]. Чудесное зрелище! При ярком свете луны его лицо казалось совершенно белым, и поистине с великолепной отчетливостью выделялась прядь волос. Его сопровождал слуга, пристально наблюдавший за молитвой. Все было исполнено необыкновенно печального очарования. Видно, сопровождал его некий отрок.
А однажды придворные отправились на увеселительную прогулку и, конечно же, облачились в прекрасные охотничьи платья, но сей господин Ёситака – его долго поджидали – появился в весьма непарадном наряде: белые нижние одеяния, желто‑алый охотничий костюм, светло‑пурпурные шаровары. И все же выглядел он много изысканнее тех, кто старался изо всех сил. По привычке бормотал под нос «Сутру Цветка Закона». С удивительной красотой и изяществом доставал и снова прятал четки из красного сандалового дерева, украшенные стеклянными шариками.
Весьма и весьма нечасто встречаются люди, положившие себе пожизненный запрет на мясное. Пусть я повторюсь, но хочется мне рассказывать еще и еще об удивительных событиях, о которых довелось услышать и коих оказался свидетелем. Сей господин Ёситака отличался редкостной красотой. И в будущих поколениях вряд ли появится кто‑нибудь, превосходящий его. Как‑то во время сильного снегопада он посетил Левого министра Итидзё: Масанобу с дерева сливы перед Главным домом отломил ветку, отягченную снегом. Взмахнул ею, и снег медленно осыпался хлопьями на его одежды. Рукава его платья случайно завернулись, снежинки белым узором легли на их блекло‑желтой испод – сколь же прекрасным показался тогда Ёситака!
Старший брат, младший военачальник Такатака, тоже собою весьма пригожий, рядом с несравненным в прелести своей господином Ёситака выглядел грубым мужланом.
Что до сего младшего военачальника Ёситака, то у него был сын, господин Юкинари. Родился он от дочери господина Минамото Ясумицу, среднего советника Момодзоно, который ныне – близкоприслуживающий, старший советник, о нем в мире идет шумная слава как о мастере каллиграфии. Двое сыновей сего господина Юкинари – нынешний управитель провинции Тадзима, господин Санэцуна, и управитель провинции Овари, господин Ёсицунэ, – родились от дочери Ясукиё Самми Третьего ранга. От главной супруги родился и господин младший военачальник Юкицунэ.
Дочь Юкинари была госпожой Северных покоев у одного из детей Митинага, господина, Вступившего на Путь, от госпожи Такамацу Мэйси – господина помощника среднего советника Нагаиэ. Она скончалась. А другая дочь Юкинари была госпожой Северных покоев у нынешнего управителя провинции Тамба, господина Цунэёри. Кажется, у него есть еще и старшая дочь.
Сей господин близкоприслуживающий, старший советник Юкинари в бытность свою помощником управителя провинции Бинго значился всего лишь придворным низкого ранга, но тогда‑то и сделался главой архивариусов – это поистине удивительно! В то время господин Минамото Тосиката занимал должность главы налогового ведомства и рассчитывал стать высшим сановником. Когда же монах‑император Итидзё изволил спросить: «Кто следующий претендент?» – ему ответили: «На очереди Юкинари». Государь удивился: «Но он же придворный низкого ранга?!» «Обойти его очень трудно,– последовал ответ: – А что до того, что он придворный низкого ранга, то не извольте беспокоиться. В будущем станет именно тем человеком при императорском дворе, коего можно использовать для саморазличных дел. Пренебрегать подобными – значит приносить вред миру. Когда государь соизволяет различать добро и зло, люди служат ему всем сердцем. Если ныне не назначите его, думаю, придется об этом весьма пожалеть». Вняв словам Юкинари, государь молвил «Сие разумно», – так и поступил.
В старину случалось, что новый глава архивариусов назначался по предложению прежнего главы. И вот среди придворных отыскался некто, решивший: «Меня должны назначить», – и услыхав, что в ближайшую ночь состоится назначение, явился во дворец и, повстречав Юкинари, назвал себя и сказал: «Прибыл, чтобы сделаться главой архивариусов». Присутствовавшие при том люди застыли в изумлении. Поистине, редкая неожиданность, но и... до чего же разумно! Вся семья перессорилась, борясь за должность главы архивариусов, и вряд ли Юкинари мог остаться в стороне.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 213; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!