БРАНЬ АРХИСТРАТИГА МИХАИЛА СО САТАНОЮ 25 страница

Однако в великом достаточно и желать.

Но ты желаешь, чтоб я яснее показал свою душу? Изволь: я все оставляю и оставил, имея в виду в течение всей своей жизни делать только одно: понять, что такое смерть Христа, что означает воскресение. Ибо никто не может воскреснуть с Христом, если прежде не умрет с ним. Ты скажешь: подлинно ты медлителен, если ты до сих пор не знаешь, что такое воскресение и смерть господа, тогда как это известно женщинам, детям, всем и каждому. Конечно, это так, мой Кирилл: я медлителен и вял вместе С Павлом, который поет: τα πχντα έζημιώι)ην του γνώναι αυτόν και τήν δύναμιν της αναστάσεως αύτου και τήν κοινωνίαν τών παθημάτων αύτου10. Какое это имеет значение? Взвесь, о чем он говорит. Что значит γνώναι αυτόν, καί τήν δύναμιν της αναστάσεως αύτου и? Если не познать Христа и силу воскресения его? О, жалкая тупость наша!

300

Мы воображаем, что находимся в крепости Священного писания, и, может быть, не знаем, что такое быть креще­ным, что значит вкушать от священной трапезы. Если это по своему буквальному смыслу, как обычно думают, по­нятно, то к чему было говорить о таинствах? Разве не глупо непонятным и тайным называть то, что всем ясно, даже простецу? Древние фарисеи и книжники обольщали себя тем, что понимают закон Мойсея, и, однако, были названы Христом слепыми. Τις γαρ εγνω νουν κυρίου? 12 Это действительно говорит Павел о Священном писании, в котором разум божий скрывается, закрыт, недоступен, запечатлен. И кто же снимет печать?

Вот ты слышишь, мой дражайший Кирилл, что имеет в виду, к чему стремится и чего желает моя душа, чтобы тебе не спрашивать о том, чем я занимаюсь. Но узнай о том, что меня особенно поразило в Сенеке, навостри уши. Ты делаешь самое лучшее и для тебя спасительное дело, если, как ты пишешь, твердо идешь по пути здравого разума: как глупо выпрашивать то, чего можешь сам достигнуть. Не требуется воздевать к небу руки, не нужно упрашивать стража храма допустить нас до ушей статуи, дабы нас могли лучше слышать. Бог подле тебя с тобою есть, в тебе есть. «Я так говорю, Люцилий; внутри нас находится священный дух, наблюдатель и страж наших зол и благ: как мы с ним обращаемся, так и он обращается с нами. Добрый муж без бога — никто» 13. О Кирилл! Не кажется ли тебе это громом с третьего неба? Не из того ли это чис­ла, что людям, то есть преданным плоти и миру, нельзя сообщать? Вот моя беседа. Будь здоров и воздай мне любовью за мою любовь!

Июля 19, в Старице

96

К Ф. А. Жебокрицкому14

Дражайший юноша, мой Федор!

Сегодня ты напрасно бы стал ждать от меня чего-либо другого, кроме пустяков. Во-первых, я занят, и, затем, ум мой не так настроен. К тому же, пока я это спокойно пишу, один болтун мелет мне в ухо всякий вздор, несмотря на мое негодование и мою занятость, и нет Аполлона, который бы меня от него защитил, как он защитил Гора­

301

ция 15. Поздно вечером Гриша возвестил, что есть сообще­ние — на следующий день рано утром он должен отпра­виться. Вопреки моему каждодневному обыкновению я при свете лампы приготовил два письма. Ибо и ночь теперь коротка, и глазами я страдаю, и имею обыкновение, и вынужден вставать рано. Почему ты до сих пор молчишь? Что касается меня, то я ранее писал тебе, если с луч... Если ты болеешь телом, люди тебя назовут несчастным, но не я. Если ты твердо идешь путем, которым начал идти, то, по нашему расчету, ты блажен. Иди, следуй, смотри по сторонам, смотри вперед, ищи, стучись, настаивай, но упорно и настойчиво: царство небесное, как девственность, любит, чтобы его брали силой. Кто-нибудь ослабевает? — Ты укрепляйся. Кто-нибудь оскорбляется? — Сноси оби­ду. Кто-нибудь приходит в отчаяние? — Твердо держись за якорь. О, счастлив тот, кто вступил на путь του κυρίου16. Но трижды, четырежды блажен тот, кто упорно по нему следует. Одна ή υπομονή 17 примет награду венца. Одна, но, увы, почти никто подлинно и серьезно не следует по этой направляющей линии. Ни один философ, ни один художник так не одинок, так не предоставлен самому себе, как тот, который учит о вечной жизни. Появление такого τ3κτονος 18 мир осмеивает, мудрецы называют глу­пым, монахи под маской благочестия преследуют, еретики, хитро перетолковывая, опровергают, юноши избегают, старики гнушаются, цари притесняют, бедные презирают; и не кажется ли он тебе каким-то шутовским царем? Но он знает своих и знает, для кого он воскресает. Какой бесчестный человек не видит его живым? Но кто, кроме избранных, видит его воскресшим? /О глубина и проч., и проч. Но будь здоров, мой дражайший!

Твой во господе Григорий Сковорода

22 апреля, из Харькова

97

К Василию Максимовичу 19

Любезный друг Василий Максимович!

Слава человеку неоцененное есть сокровище. Справед­ливо мы делаем, что богатство, честно собранное, сохра­няем или похищенное выискиваем. Та же справедливость требует от нас, дабы мы честными делами наживали и сох­

302

раняли себе славу, а похищенную клеветничьими когтями опять возвратить себе старались. Вы, друг мой, думаю, поверите, сколь злобных я имею оглагольников. Если бы они обычные мне беззакония приписывали, сносно бы было. Но сии немилосердники столь неограниченным дышут на меня языковредием, что кроме чрезвычайной моих нравов порчи, от них проповедуемой, делают меня душегубителем, или еретиком, и по сей причине запрещают подкомандным своим слушать мои разговоры. Сего я не терпя, сделал краткое очищение, которое Вам, другу моему, посылаю. Оно хотя лаятельных их челюстей заградить не может, однако, думаю, понесколько сделает косноязыч­ными, дабы незлобивые и правые сердца меньше от сего соблазнов претерпевали.

Друг Ваш Григорий Сковорода

Во-первых, говоря, будто я некоторым молодцам вну­шал, что сия или другая какая человеческой жизни стать вредна и неблагополучна и, напротив того, некоторым статьям существенное приписывал блаженство. Но можно ли мне быть столь безумного и вредного мнения? Которые внутренне меня спознали, те довольно уверены, что я о сем имею мнение с Максимом Святым 20. Он говорит, что нет нигде злости, ни в чем, никогда. Как же так, если видим, что почти везде одна злость? Он учит, что злость не что иное, только те ж от бога созданные благие вещи, приведен­ные кем-то в беспорядок. Вот, например, наложил кто на голову сапог, а на ноги шапку. Беспорядок зол подлинно, но, чтоб шапка или сапоги жизни человеческой не полезны были, кто скажет? А сколько я приметил, то сей беспоря­док по большей части зависит от рассуждения времени, места, меры и персоны. Например, в горячий летний пол­день без достойного резона шубу таскать; заснул ли кто безвременно и безмерно или не на месте, хулы достойна непорядочность, но не сон или гнев; все бо есть благое. И разве я не понимаю, что мудрые люди житие человече­ское уподобили комедиальным играм? Можно сказать, что ты этой персоны по природе удачно представить в теат­ре не можешь. Но можно ли сказать, что та или другая персона комедии вредна, если благоразумной сочинитель ее определил? И великие персоны, и подлые маски в важ­ной сей жития нашего комедии премудрый творец опреде­лил. Рассуждая свойство чьей природы, могу я сказать,

303

что ты, например, гадлив, жалостлив, робок, лекарем или поваром тебе быть неудачно. Но когда я кому говорил, что лечебная наука и поваренное мастерство вредные? Многократно я говаривал, что тебе или тому быть священ­ником или монахом не по природе, но, чтоб сказал, что священство или монашество — стать вредна, никогда сего не было. Кто по натуре своей хлопотлив и ретив, та­кому можно сказать, чтоб быть градоначальником берегся, где беспрестанные оказии ко гневу и ко вздорам. Но могу ли помыслить, чтоб своевольству людскому командиры надобны не были? Помилуйте меня! Не столь я подлого родился понятия, чтоб ниспуститься в толикие сумасбро­ды. Многие меня называют разумным человеком, но такие рассуждения не могут прийти, разве в бешеную голову.

Если ж я правдоподобные и незлобивые сердца уве­рить возмогу в сем, что мне какую-либо стать жития суще­ственно называть вредною никогда на ум не всходило и что я учил всегда осматриваться на свою природу, кратко сказать, познать себя самого, к чему он рожден, ибо ни­кого бог не обидел. Теперь я тем же истину любящим умам на рассуждение оставляю — за сие я хулы или хвалы до­стоин? Только покорнейше прошу сие взять в рассужде­ние, откуда меж народом такие непорядки, смятения и беспокойства? Не оттуда ли, что многие, по пословице, не родились к священству, да повлезали в ризы и, не будучи грибами, повлезали в кузов? По сей то причине делается, что иных священство ублажило, а многих окаянными по­делало. Отсюда делается, что и самая подлая стать бывает человеку причиною счастия, если она ему природна. Если право и хорошо всяк свою персону представляет, откуда толикое смятение в театре? Оттуда, без сомнения, что неу­дачно, а неудачно беспрекословие от того, что природе его несогласно, ему вредно и обществу непрочно. Многие изрядные были бы купцы или пахари, если б не принялись за противную их природе стать. Иные были бы искусные стряпчие, если бы в монашество не встряли, в котором один с природою борющийся больше наделает соблазнов, нежели пять честных могут загладить, как обыкновенно бывает в комедиях. Вот мое мнение и намерение, для чего я всегда наставлял советоваться молодым людям со своею природою, чтоб они на театре жизни нашей могли наблю­дать благопристойность, искусным актерам, приличную. А если кто по случаю надел маску, не совсем его натуре

304

приличную, дабы, сколь возможно удачно, в оной и без соблазнов поступал и чтоб хотя по некоторой части жалобы меж народом и роптания перед богом о состоянии своем уменьшились. Я бы сам сегодня же бросил мое состояние и вступил бы в иное, если б не чувствовал, что хлопотливая моя и меланхоличная природа к самой подлой приватной и уединенной маске способна, в которой если не могу ни в чем любезному отечеству услужить, то по крайней мере всеми силами стараться стану не быть никому ни в чем вредным.

Есть еще одна клевета, важнейшая прочих поговоров, а именно: говорят, будто я охуждаю употребление мяса и вина. И сия есть точно ересь манихейская, давно уж проклята от святых соборов 21. Иные приписывают мне и то, будто золото, серебро, дорогие одежды и прочее сим подобное сами по себе вредными и негодными называю. Се слыша, смеются те, которые сердце мое знают. Правда, что было время и теперь бывает, что я для внутренней моей экономии воздерживаюсь в дозволенные дни иногда от мя-сояствия и от вина. Но потому ли лекарь охуждает, на­пример, чеснок, когда велит поудержаться, если жар кому вредный вступил в глаза? Ибо то известно, что все благо-сотворенные от всещедрого творца вещи не всем и не всегда бывают по случившимся обстоятельствам полезны. Прав­да, что я некоторым советовал, чтоб они с опаской поступали с вином и мясом, а иногда совсем их от того отводил, рас­суждая горячую их молодость, но, когда отец у мл а до лет­него сынишки вырывает из рук нож и не дает ему употреб­лять оружейного пороху, сам между тем сими пользуясь, не ясно ли показывает, что они еще не доросли до того, чтоб могли обладать сими вещами и обращать в свою поль­зу, к которой они и изобретены? Вот откуда меня почли за Манихеева ученика.

Подлинно всякий род пищи и пития полезен и добр есть, но рассуждать надобно время, место, меру и персону. И не бедствие ли было бы, смешанное со смехом, если бы кто в колыбели лежащему младенцу налил сосать острого уксусу, а восьмилетнему мальчику рюмку крепкой водки налил, но вернувшемуся с охоты кавалеру или озябшему от многолетствия старику поднес сладкого молока? А как неправильно почли меня за Манихея, так и не по заслуге моей и за богатствоненавистника и человеконенавистника, то есть избегающего людского сообщества, почитают.

305

Когда бог определил мне в подлой маске обращаться в те­атре, то уже должно и в уборе, и в обращении с достойны­ми людьми наблюдать благопристойность и всегда пом­нить свою перед другими ничтожность. Сие я сам наблю­дать стараясь, и прочим то ж делать советовал и отсюда попал в оклеветания, от которых если помощью благора­зумных и милосердных сердец, хотя по некоей части, осво­божден буду, то невинность моя, безопаснейшею от сих немилосердных угрызателей сделавшись, латвее испол­нить возможет заповедь господню: «Любите врагов ваших» и проч.

98

К Иову [Базилевичу] 22

В письме Вашего высокопреподобия к отцу Иосифу приписанный и мне поклон уничтожил мое о Вашем ко мне сердце сомнение. И я не почитаю Вас из числа тех, кои устами своими благословят, а сердцем клянут.

И подлинно благородной душе знать свойственно, хоть ненавидеть кого, да явно, а не прикрывать благосклонным лицом своего неблаговоления, что природное рабским сердцам, на лицемерие и ложь родившимся.

Поздравляю ж Вас с не совсем еще минувшим празд­ником, а паче с пожеланным отсутствием его высокопре­подобия достойнопочтенного нового святогорского игу­мена отца Кордета 23.

Думаю, что всяк честный ученик поболит сердцем о лишении такого и толикого члена. Но что делать? Сего требовали мужа сего толикие заслуги.

...Непрестанно в школах, храмах проповедовал, настав­лял непросвещенную и мирскими мнениями ослепленную юность студенческую словом и житием и, будучи родне-хонький ученик любви насадителя Христа, везде и всегда, как гром, гремел о согласии и конкордии, наипаче в ком­паниях.

Что меня касается, то я сего чистосердечного мужа упо­добил бы святому пророку Ионе, какой извержен в демонстроительные волны, целому училищному кораблю бла-готишие, а его рулевому породил облегчение. Ибо он, кроме того, есть весьма 6 οικονομικός άνήρ24, при том смыслит арифметику καί τα γεογραφικά 25, кратко сказать, καί ταις μούσαις καί άμα πολυπραγμοσόναις πεφυκως26 к войне и к покою, к богу и к миру.

306

Рассевая на все стороны пользу, как солнце лучи, был он и мне ό βάσανος 27 к распознанию некоторых людей, которых бы мне никогда не узнать, каковы они, если б не его с ними дружба; όαοιον προς όμοιον άγει 6 θεός 28.

О философских его субтильностях, даже до четвертого неба проницающих, нет чего уже и говорить.

Но кто-то еще дерзнет в достойное привести окончание господина Барбая? Должен такой быть неотменного того же склада.

Итак, остается Вам молиться, дабы Аполлис, зачав­ший образ Венеры, сам и дописал.

Впрочем, что надлежит до персоны, у которой веселую речь я мою распростер, то есть до Вас, всегда был и есть почитатель, а доброжелатель и всяким лицам.

Вашего высокопреподобия почитатель и слуга, студент Григорий Сковорода

Апреля 18, 1766, из Должка.

Его высокопреподобию господину отцу архимандриту и ректору Иову, в Харькове, всепочтенно

99

[К В. С. Томаре]29

Не поеду к Вам, потому что меня любите: луна издали светлее, музыка вкуснее, а приятель приятнее. Все то, что вблизи, не столько мило, милее младость, когда мино­вала, а приблизившаяся старость менее желательна. Что, если есть в нас самих подлая часть, заключаемая теснотою места и времени, разделяемая реками и веками, то, напро­тив того, есть тут же часть и стихия, нам же подвержена, но владеющая ими. Катон30 в Цицероновой старости говорит, что тело трудом делается костнее и ленивее, а дух быстропарнее, чем более и далее движимый; для чего ж нельзя по сей же форме вылить, что, чем и по бренному телишку удаленнее от друга, тем ближе сердцем? Сердце его вижу и соединяюся теснее: а Иеремия учит, что точный в человеке человек есть сердце, а не тело стихийное (гл. 17, с. 9). И совершенно человека видит тот, кто видит, и сердце его любит, кто любит мысли его; любить, и вместе быть, и в единстве жить — все то одно. Сие есть истинное собра­ние и дружество, а не то, чтоб в одних стенах собраться по телесным чучелам, сердцами же разбрестись, желания­

307

ми и советами поразишься, как небо от земли; единство ни в телесном подобии, ни в той же статье, ни в сообществе покрова, ни в количестве лет или в ровесничестве, ни в землячестве или одноземстве, ни на небесах, ни на земле, но в сердцах, союзом Христовой философии связанных: «Была в них одна душа» (Деяния). И из-за гор, и из-за рек Вас вижу, люблю и почитаю, но вижу душою и люблю ею же. Если любите евангелие — а, конечно, любите, — если любите духа божия, среди сокровеннейших сердца вашего тайностей живущего, сему Вас и Вам подобных поручая, пребываю.

100

31[К Я. И. Долганскому]

[Из Харькова в г. Острогожск, 1772 г.]

Скажите мне, что значит Ваше сие: «Сильно Вы меня [принудили]». Также и то: «Дюже для меня эти вести не­приятны?» Разве Вы противитесь, чтоб Вас [принудить]? Я не диспутант, а вы не супостаты. Или разве Павел то должен говорить, что нашим застарелым мнениям любо, а не то, что правде божией угодно. Мне кажется, что вы говорили сии слова не как любители, но как рабы, непо­слушные правде библейской. Разве по преодолению? Если так, выбросьте сие изнутри рабство, а возлюбите ее, как сын. Догадуюсь нечто: чуть ли не внутренний тайный шепотник и тут присовокупился тот, о ком написано: «Пред­стали ангелы...» И по пению птичку узнать можно; справь­тесь с тайностями сердечными; не вкрался ли сей змий к тем мыслям, которые, ища истины господней, вышнему столу присутствуют? Я с Августином говорю, что он везде сети поставил, даже при самом небесном столе, внутри самого чертога, где пируют жаждущие правды; он-то — причина сему плачевному случаю, друг, как вошел ты. Можно ли веселым быть при том столе без одеяния брач­ного? Может ли с охотою кушать, кто говорит это весьма для меня неприятно. Разве принудите кушать? У меня позыва нет. Познавайте сами, что это за дух, душок, душа, день, днесь — осмотритеся горазденно — дома. Враги че­ловеку — домашние его. Я его в Вас ужасно не люблю затем, что Вас люблю. Он хочет от Вас желание присудить сему кушанью, выкрасть и, кажется, так шепчет: к чему

308

тебе сии высокости? Да ты ж их и понять не в силах, а, может быть, и не родился; тем тебе вреднее. Будь доволен тем, что умеешь, а сие все утверждает священными сло­вами, чтоб от священных книг отвлечь, подобен змию, который собранные из тех же цветов, из каких пчелы сладчайший сот собирают, божий соки по природному яду в яд обращает. Он нас всех искушает; во спасителе нашем, находящемся в нас, а нас — в нем: никому сей змий мешать не устыдился; скажи, говорит, да каменем хлебы будут, на что-де по духу тосковать, довольно по плоти одной. Вот еще: «Но Христос наш говорит, что один хлеб для насыщения не доволен; два рождения, два чело­века и две жизни». Сколько злой змий силился, чтобы ввергнулся долой спас наш, но сей благой человек все в горнее до господа, до духа, до бога — и так оставил его; не мог от небес к земле приклонить. Дух божий до духа божия поднимается, а злой к долу влечется. Я теперь говорю и давно говорил, что Священное писание должно читать со страхом божиим, оставив все свои подлые свет­ские плотские поверья так, как Авраам осла с рабами, вос­ходя с Исааком на гору божию. В то время не будешь го­ворить: сие мне неприятно, то моему мнению противно, .к оному меня [принуждает] и, кажется, не так бы надобно, да не могу оспорить. Не искушал ли бог Авраама, то есть не мучил ли словом истины своей святой? Как можно, кажется, чтоб благой дух божий требовал смерти едино­родного сына его? Но, боже мой! Что за преданное сердце в незлобной той душе было тотчас: «Се я изволь: ах, или поспорю, будто не знаю, что ты там еще мудрее, где ка­жешься неприличен». Я сего не понимаю, ибо умишек мал. Но можно ли, чтоб я худо о тебе и о слове твоем подумал? Изволь: один мне наследник, и того для тебя зарежу; снос­нее мне всего в свете лишиться, нежели твоей дружбы; она состоит в согласии мнений, а ты мне вождь. Скажи, пожалуй, как такому сердцу не откроет бог? О, бедные мы с нашими рабами и ослами! Туда ж, на гору, педнимся, то есть силуемся, но там имущим не дают... Брось мнения, омой болото и спери одежду, оставь всю твою подлость, тогда восходи: поколь твое несешь, потоль хвалишь, а, хваля твое, хулишь божие. Да будут же ризы твои белы. Что за риза? Слушай Исайи: «Одеждою веселья оденьте». Что за веселье? Слушай Сираха: «Страх господен возвесе­лит сердце». Сей есть жезл, разделяющий море, да не пог­

---

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 188; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!