Модальная интенсивность. Чудо и воздержание 44 страница
*Альтер-эгоизм, Воосязание , Любовь, Симпсихоз, Симтактия , Хитрость желания, Эротема, Эротосфера
Любовь. С. 204–206.
ЛЮБО ВЬ
ЛЮБО ВЬ (love). Стремление одного существа к духовному и физическому слиянию с другим. Любовь – цельное, всезахватывающее чувство, среди составляющих которого выделяются желание, вдохновение, нежность и жалость.
В размышлениях о любви обычно выделяется два уровня: секс и эрос, или секс и любовь. Например, Н. Бердяев пишет: «Мне всегда думалось, что нужно делать различие между эросом и сексом, любовью-эросом и физиологической жизнью пола» [311]. На самом деле, строение этой сферы не двух-, а по крайней мере трехступенчатое. Любовь составляет особый, высший уровень межличностных отношений, который нужно отличать и от сексуальности, и от эротики.
Если сексуальность служит средством биологического продолжения жизни в потомстве, а эротика – способом наслаждения в себе и для себя, вне репродуктивных целей, то любовь – это чувство бессмертия в том единственном отношении, которое соединяет двоих и делает абсолютными друг для друга, создает из них новую реальность целостного сверхсущества.
1. Пол (сексуальность) – размножение вида посредством сочетающихся индивидов.
2. Эротика – смертность индивида и его стремление стать всем для себя.
3. Любовь – бессмертие индивида и его способность стать всем для другого.
По словам Ж. Батая, «эротизм ей <обезьяне> неведом как раз постольку, поскольку ей недостает знания смерти. И напротив, из-за того что мы люди, из-за того, что мы живем в тревожном ожидании смерти, мы и знаем ожесточенное, отчаянное, буйное насилие эротизма» [312]. Эротика – интенсивное, многократно усиленное волей и сознанием переживание того, что физиологически происходит в сексе. Эротика исходит из ощущения смертного «я», которое пытается продлить наслаждение, превзойти служебную функцию совокупления, замкнуть на себя то, что принадлежит роду. Соитие уже не служит инстинкту размножения, но множится и продлевает само себя. Величайшее наслаждение даруется нам актом воспроизводства себя в других, который мы превращаем в акт воспроизводства самого наслаждения. Влечение затормаживается, создается множество запретов, в свою очередь порождающих соблазны (*хитрость желания ). Так вырастает область эротики, в которой скорейшая сексуальная разрядка уступает место многоступенчатой игре наслаждения, одевания и раздевания, сближения и остранения. Сознание смертности усиливает эротическую напряженность: влечение становится отчаяннее, тела теснее сплетаются, глубже проникают друг в друга на грани грядущего небытия. Таков предел эротической одержимости, подстегнутой ужасом конца.
|
|
|
Переход за границу эротически-смертного совершается как любовь. Эротика живет остранением и отсрочкой полового акта, игрой сближения-отдаления, но по ту сторону этой игры изредка, порой лишь раз в жизни, а порой никогда, возникает чувство абсолютной предназначенности друг для друга, такой нерасторжимости, над которой не властна даже смерть. Как эротика включает в себя сексуальность, так и любовь включает в себя эротику, но не сводится к ней. Если между сексуальностью и эротикой лежит цивилизация, обуздывающая природные инстинкты и тем самым переводящая их в соблазны, то между эротикой и любовью лежит область персонального. Игра эротических масок, отчуждений и сближений в конце концов встречает противодействие со стороны развитого чувства личности, которая хочет во всем и всегда оставаться собой. В эротике индивид утверждает себя и свое наслаждение как высшее по отношению к роду, но дальнейшее становление личности постепенно выводит ее и за пределы самой эротики. Любовь возникает из развития личности как преодоление эгоизма, или, по мысли Вл. Соловьева («Смысл любви»), как спасение «я» любящего перенесением центра его абсолютной значимости в «ты» любимого. Как цивилизация служит орудием «магического» претворения сексуальности в эротику, так индивидуальность, развившаяся в эротике, постепенно претворяет ее в любовь.
|
|
|
|
|
|
Между эротикой и любовью – отношения взрывоопасные, что приводит порой к деэротизации любви и к распаду даже крепких союзов. Эрос ищет отчуждения и нового овладения, соблазнов, игры, уклонений, отсрочек, тогда как в любви возникает новая прямота отношений, чудо повседневной распахнутости, сплетенности, сораздельности. На совсем ином уровне любовь возвращается к простоте сексуальных отношений. Но любовное взаимопроникновение двух существ, в отличие от сексуального, может длиться нескончаемо, захватывая те же области, где происходит эротическая игра остранения: тело, одежда, слова, интересы, пристрастия, раздельное прошлое, открытое будущее. Любовь не разряжается краткой судорогой, это непрестанная со-бытийность двух личностей: что бы мы ни делали, между тобою и мною постоянно что-то происходит. Даже разлука, нечувствие, забвение становятся знаками этого любовного языка, как пробелы между словами. Возлюбленная – весь мир как система знаков, указывающих на нее: метафор, символов, аллюзий, гипербол – энциклопедия поэтических образов, антология «ее» или «о ней». По словам Новалиса, «что любишь, то повсюду находишь… Возлюбленная – сокращение вселенной; вселенная – продление возлюбленной…»
|
|
|
Абсолютное обычно противопоставляется релятивному, но любовь абсолютна именно как соотносительность двух индивидуальностей. Бесконечна сама соразмерность двух конечных существ , их созданность друг для друга. Любовь – это пробная форма бессмертия. Именно потому, что любовь доходит до чего-то бессмертного в любимом, в ней порой возникает желание – хотя бы мгновенное – умереть вдвоем. Любовь имеет отвагу заигрывать со смертью, потому что не боится ей проиграть. Любовь – столь долгое занятие, что одной жизни для нее мало, это готовность провести вдвоем вечность.
*Аморт, Контекстные отношения, Корпора и корпорус , Противозовие (в этике), Равнолюбие, Симпсихоз , Чеloveк, Хитрость желания, Эротема, Эротология , Эротосфера
Размышления Ивана Соловьева об Эросе / Публ. М. Эпштейна // Человек. М.: Наука, 1991. № 1. С. 195–212.
К эстетике любви: Таланты. Жанры. Стили // Звезда. 2006. № 6. С. 209–218.
«Тайна сия велика…»: Четыре слагаемых любви // Человек.2006. № 2. С. 82–96.
Онтология любви: Эдем в «Песни Песней» // Звезда. 2008. № 3. С. 204–216.
The five facets of love // The World Book of Love / Ed. by Leo Bormans. Tielt (Belgium): Lannoo Publishers, 2013. Р. 52–55.
Пять граней любви // Частный корреспондент. 14.2.2016.
Любовь. С. 8–130, 194–214.
ОБАЯ НИЕ
ОБАЯ НИЕ (charm, charisma; от баять – говорить, заговаривать, колдовать). Свойство личности привлекать и завораживать полнотой и естественностью своих жизненных проявлений. Первоначально «обаяние» – словесная ворожба («баяние»), но постепенно значение слова расширилось и стало указывать на общее чарующее воздействие личности: в мимике, жестах, осанке, в манере общения.
Если красота, по И. Канту, – это форма целесообразности без цели, то обаяние – это форма жизненности без цели, жизнь, играющая сама по себе, просто потому, что она и есть для себя цель. Обычно внутри игры постоянно возникают свои цели и функции, как в спорте или театре: выиграть самому, переиграть другого, перевоплотиться в персонажа… Обаяние – это бесцельная, безотчетная игра, которая не отгораживает себя от жизни театральной сценой или футбольным полем. Это не игра во что-то или в кого-то, а игра от преизбытка жизни, vita ludens : играет не человек, а сама жизнь в нем – помимо его намерения и воли. Это и есть источник обаяния: жизнь в своей нестесненной жизненности, витальность без вето. Обаятельные личности в литературе – Наташа Ростова в «Войне и мире» Л. Толстого, Лара в «Докторе Живаго» Б. Пастернака, Веничка в «Москва – Петушки» Вен. Ерофеева, «некрасивая девочка» в одноименном стихотворении Н. Заболоцкого.
Обаяние следует отличать от красоты как общеэстетической категории, которая относится и к неживой природе. Обаяние присуще только живым и притом одушевленным существам. Звезды, моря, горы, леса и луга бывают красивы, но им нельзя приписывать обаяние, если только не персонифицировать их («это была веселая, очень обаятельная звездочка»). Однако уже в животных заметны признаки обаяния, отличные от красоты (невзрачная шустрая дворняжка может превосходить обаянием красавца добермана-пинчера). Самовыражение, свойственное всем одушевленным существам, предполагает раздвоение: на внутреннее и внешнее, на «кто» и «что». Живое, подвижное взаимоотношение между ними и есть источник обаяния. «Кто» постоянно меняет формы своего выражения и тем самым выступает как нечто невыразимое, как возможность, не воплотимая ни в какую действительность. Этим, собственно, и отличаются одушевленные существа от неодушевленных предметов: в них есть открытость невоплощенного, теплота несовершенства.
Напротив, красота в людях, если она не сопряжена с обаянием, может производить впечатление чего-то застылого, мертвенного, как «что», заслоняющее «кого». Правильность и совершенство, которые привлекают нас в кристаллах и цветах, могут отчуждать в человеческих лицах. Противоположность обаятельной Наташе Ростовой у Л. Толстого – красавица Элен Курагина, в которой подчеркнута неподвижность, статуарность, она несет свою красоту, как маску. У нее «неизменяющаяся улыбка вполне красивой женщины». Именно потому, что красота свойственна и неживым явлениям, в человеке она может восприниматься как нечто отдельное от него самого, как предмет, который можно выставлять напоказ и использовать для манипуляции людьми. Красота, согласно И. Канту, формальна, это целесообразность, лишенная представления о цели, как, например, самодостаточна красота цветка, коралла или орнамента. Обаяние, напротив, это энергия движения, которое проявляется в разрыве и преодолении формы. Красота может сковывать окружающих, обаяние, напротив, раскрепощает, оно щедро расточает себя, ничего не ожидая взамен.
Обаяние – и в этом его общность с красотой – по ту сторону добра и зла. Оно лишено моральной окраски, может быть соблазнительным и разрушительным, как в лермонтовском Печорине или в Ставрогине Достоевского, о котором сказано: «Аристократ, когда идет в демократию, обаятелен!» В них есть отрицательный магнетизм, (само)разрушительная стихия жизни, которая глубже их воли и сознания: сочетание беспредельной силы и неспособности ее приложить к чему-либо. В обаятельных людях часто поражает их никчемность, «лишность». Таковы герои фильмов «Жил певчий дрозд» Отара Иоселиани, «Полеты во сне и наяву» Романа Балаяна, «Географ глобус пропил» Александра Велединского. В них привлекает игра жизненных сил без определенной цели и практического приложения.
Обаяние трудно подделать: как только им начинают пользоваться сознательно, оно приобретает отрицательную величину, отталкивает, как любое позерство. Однако есть личности, сумевшие обаять целую эпоху, породить легион подражателей, – такие, как Джордж Броммель, основатель дендизма, или Коко Шанель, Лиля Брик: обаяние было их профессией.
Обаяние – важная категория этики и вообще гуманистики, поскольку характеризует целостное и органическое воздействие личности, вольно или невольно влюбляющей нас в себя. Обаятельному человеку хочется подражать, иногда даже в мелочах, интонациях, словечках. Единство человеческого рода осуществляется через множество таких непроизвольных, почти неосознаваемых влечений, которые передаются заразительными улыбками, жестами, мимикой. Любовь к ближнему нельзя сводить к нравственной заповеди: она была бы трудно исполнима, если бы не опиралась на стихийные жизненные влечения. Любовь невозможна без влюбления, без интуитивной, ничем разумно не мотивированной нежности к другому существу.
Обаяемость , умение очаровываться – одно из тех свойств, которые в свою очередь делают нас обаятельными. Быть восприимчивым к обаянию существенно для жизненного призвания личности и ее *вочеловечения . Передаваясь по кругу, обаяние усиливает наше чувство принадлежности человеческому роду. От вражды, гнева, обиды, насилия нас часто удерживает не чувство долга и не заповедь любви, а простое, необъяснимое, внеморальное и внерелигиозное «нечто», чему мы легче всего сдаемся, при этом не чувствуя себя побежденными: обаяние.
*Виталистика, Вочеловечение , Живосердечие, Живоумие, Игра, Любовь, Существоведение
Тайна обаяния // Звезда. 2014. № 6. С. 216–222.
САМООЧИЩЕ НИЕ
САМООЧИЩЕ НИЕ (self-cleaning, grooming). Инстинкт, направленный на отделение организма от среды и повышение его чистоты и упорядоченности по сравнению со средой. Животные посвящают грумингу значительную часть жизни, причем даже при отсутствии грязи, – это процесс самодовлеющий, чувственно самоценный и имеющий социальное измерение (взаимный или групповой груминг). Животные, как правило, тратят на груминг больше времени, когда находятся в состоянии стресса, когда им что-то угрожает. «Я себя трогаю – значит, я существую». Самоочищение может быть истолковано как первичная форма саморефлексии. Рефлексия есть самоудвоение в зеркале собственного сознания, но первичным, биологическим опытом рефлексии является совокупность мета-телесных акций, направленных на идентификацию собственного тела.
Если искать природную, инстинктивную основу культурных актов, то инстинкт очищения играет более важную роль, чем пищевой и половой, хотя последним обычно приписывается основополагающее значение (в марксизме и фрейдизме). В самоочищении животное ищет и «добывает» себя, а не чужое, как в питании и соитии. Так же и человек черпает самоцельное наслаждение в культуре, находя в ней все более тонкие средства самоорганизации , отличения себя от не-себя. Если эротическое удовольствие служит целям размножения и продления человеческого рода, то автоэротическое удовольствие (самоосязание, самощекотка) служит цели самоочищения, фильтрации грязи, создания культуры. Другие уровни построения культуры так или иначе воспроизводят структуру груминга как способа самоорганизации. Так, мораль – это уже не очищение тела, а очищение от телесного. Гигиенически здоровое и эстетически прекрасное тело не обеспечивает чистоты души, которая требует освобождения как раз от плотских побуждений, даже тех, которые направлены на чистоту самого тела. Отсюда императив скромности, умеренности, воздержания, с которого начинается культура как таковая, выделяющая человека из состояния дикости, «варварства». Древнейший памятник афористики – египетское «Поучение Кагемни» (XXIX в. до н. э.), начало которого гласит: «Счастливым останется скромный». Благородная сдержанность как форма нравственной чистоты противопоставляется природной необузданности.
Самоочищение связано с семиотическим понятием границы. По мысли Ю. Лотмана, «функция любой границы или фильтра (от мембраны живой клетки до биосферы, которая, согласно Вернадскому, есть подобие мембраны, покрывающей нашу планету, и до границы семиосферы) состоит в том, чтобы контролировать, отфильтровывать и приспособлять внешнее к внутреннему… На уровне семиосферы она предполагает отделение «своего собственного» от «чьего-то чужого», фильтрацию того, что приходит снаружи и трактуется как текст на чужом языке, и перевод этого текста на свой собственный язык. Таким образом, внешнее пространство структурируется» [313].
Можно выделить несколько основных фильтров – этапов поступательного развития «очистительного» инстинкта, или трансбиологического груминга (transbiological grooming): гигиенический, экономический, социальный, эстетический, моральный, интеллектуальный, религиозный. Инстинкт самоочищения, возникнув в животной особи, ведет за пределы природы, через все сферы культурного самоутверждения человека, – к тайне священного , к неприкосновенной чистоте божества, перед которой он ощущает себя нечистым (понятия греха и раскаяния, искупления, воздержания как форм самоочищения).
Путь от грязного к чистому далеко не прямой, на нем возникают попятные и круговые движения, когда чистота, возникая на одном уровне человеческого бытия, допускает и даже требует загрязнения на другом. Так, Св. Катерина Сиенская, преодолевая свое отвращение к язвам больных, врачевала гнойные раны. Религиозное очищение может не только пренебрегать правилами гигиены, но и закономерно приводить к ритуальной нечистоте, так что соединение плоти с грязью должно свидетельствовать о нечистоте самой плоти, которую превозмогает аскет или святой, намеренно «запускающий» свое тело.
Именно благодаря интенсивности самоочищения человек из всех природных существ оказывается и самым чистым, и самым грязным. По сути, человека отличает от других существ не столько достигнутая чистота, сколько степень различенности чистого и нечистого.
*Биософия, Виталистика, Остранение остранения, Своечуждость, Тегимен, Тегименология , Упаковка
Самоочищение. Гипотеза о происхождении культуры // Вопросы философии. 1997. № 5. С. 72–79.
Тело. С. 179–192.
СЕКСТУА ЛЬНОСТЬ и СЕКСТОЛО ГИЯ
СЕКСТУА ЛЬНОСТЬ (sextuality: sex + text) и СЕКСТОЛО ГИЯ (sextology). Совокупность общих признаков сексуального и текстуального поведения; наука о чертах авторской личности, которые проявляются и в литературном стиле, и в интимных манерах.
Несмотря на распространенность психоаналитического подхода к художественному творчеству, практически не существует исследований о психомоторных свойствах личности, выражающихся в ее сексуальных и текстуальных практиках и позволяющих проводить параллели между ними. Психомоторика (греч. psyche, душа + лат. motor, двигатель, от movere, двигать) – термин психологии и физиологии, означающий совокупность двигательных актов (в том числе импульсивных), характерных для данной личности, включая сенсомоторные, идеомоторные и эмоционально-моторные акты и реакции.
Один и тот же тип движений, долгота и плавность жестов или, напротив, их поспешность, угловатость, обрывистость, может выражаться и в стиле писателя, и в манере его сексуального поведения. Многосложный синтаксис, развернутая система придаточных предложений свидетельствует об ином типе психомоторики, чем склонность к простым и коротким предложениям, к дроблению фраз, уменьшению синтаксических сегментов. Не только в стиле письма, но и в интимной жизни авторы обладают разной психомоторикой, которая выражается на всех уровнях их поведения.
Эмпирические исследования в этой области долгое время были ограничены покровом тайны, наброшенным на сексуальную жизнь. Однако можно предположить, что вслед за психоанализом будут проведены и психофизические исследования на стыке сексологии и текстологии, эротики и поэтики. Это позволило бы выявить взаимозависимость, например, между средней длиной предложений в данном идиостиле и динамикой коитального поведения у его автора, между ритмическим строем стихов или прозы и ритмом пенетраций, динамикой поз и жестов. Одним из технических средств, способствующих таким исследованиям, может стать хаптография , способ информационной записи тактильных ощущений (см. *тактильное искусство ).
Среди гипотез, подлежащих секстологическому изучению и проверке, – значимая корреляция между писательским перфекционизмом и тем, что можно назвать эротическим прилежанием, упорством в применении одной стратегии; между интонационной монотонностью текста – и склонностью к системе «напильника»; между стилевой размашистостью и неряшливостью – и разбросанностью эротических жестов; между обилием черновиков и набросков, далеких от завершения, – и склонностью к прерванным актам, не доводящим до оргазма…
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 227; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!