Беспомощный перед лицом твоей красоты 16 страница
Он распахнул дверь домика. В дожде можно увидеть что угодно. Отдельные капли, заторможенные взглядом, превращались в струи, снова и снова делаясь знаками для тех образов, которые роятся в голове. Они пропадали в одно мгновение и длились вечность.
Он увидел стул и корабль, который не был кораблем, увидел человека с двумя тенями, увидел то, что увидеть невозможно, – идею, гибкую эгоистичную потребность выжить и для этого – подчинить все в пределах досягаемости, удалить или добавить, сокрушить или создать, чтобы данная совокупность клеток существовала, двигалась дальше, решала, продолжала двигаться, продолжала решать, зная, что она, по крайней мере, живет, если даже с ней не происходит ничего другого.
И у нее были две тени, она была двоякой: потребность и метод. Потребность была очевидна – победить то, что угрожает ее жизни. А метод был таков: взять и подчинить себе материалы и людей для достижения единственной цели. Основой его являлось представление о том, что в драке можно использовать все, что угодно, все, что является оружием, и нужно уметь пользоваться этим оружием, уметь найти его и выбрать, из чего именно прицелиться и выстрелить. Особый талант, способность сделать правильный выбор оружия.
Стул и корабль, который не был кораблем, человек с двумя тенями и…
– Что ты собираешься надо мной учинить? – Голос девушки дрожал.
Он повернулся к ней:
– Не знаю. А ты как думаешь?
|
|
|
Девушка посмотрела на него широко раскрытыми от ужаса глазами: казалось, она набирала в грудь воздуха для нового вопля. Он не понимал такого поведения. Он задал ей вполне обычный, вполне уместный вопрос, а она повела себя так, словно он сказал, что убьет ее.
– Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, пожалуйста, умоляю, не делай этого, – без слез зарыдала она, а потом, казалось, переломилась пополам, и голова ее чуть не упала на колени.
– Не делай чего ? – ошеломленно спросил он.
Казалось, та не слышала его, повиснув на своих путах. Тело ее сотрясалось от рыданий.
Именно в такие моменты он переставал понимать людей – он и представить себе не мог, что происходит у них в мозгу, закрытом и непостижимом. Покачав головой, он прошелся по комнате с сырым и затхлым воздухом, словно появление двоих людей его не освежило. Домик этот всегда был вонючей дырой. Может быть, здесь жил невежественный сторож брошенных машин, созданных в ином, более блистательном веке и давно поломанных из-за того, что эти люди питали несомненную любовь к войне. Убогая жизнь в жалком месте.
Когда они придут? Когда они найдут его? Возможно, они считают его мертвым? Дошло ли до них его послание, переданное по радио после того, как оползень отрезал их от остальной части штабной колонны?
|
|
|
Правильно ли он обращался с этой дурацкой рацией?
Может, и нет. На нем могут поставить крест – мол, поиски бесполезны. Его это почти не волновало. Вряд ли его боль усилится, если он попадет в плен; он уже утонул в этой боли – порождении своего сознания – и почти уже был рад ей: нужно только настроиться на боль. И он знал, что может настроиться, нужны только силы.
– Если хочешь меня убить, пожалуйста, сделай это быстро.
Эти постоянные возгласы, прерывавшие его мысли, начинали действовать на нервы.
– Я не собирался тебя убивать, но если продолжишь скулить, то могу и передумать.
– Я тебя ненавижу.
Казалось, ничего иного изобрести она не могла.
– А я – тебя.
Девушка вновь громко разрыдалась.
Он снова выглянул наружу, где лил дождь, и увидел «Стаберинде».
Поражение, поражение, шептал дождь; танки застряли в грязи, солдаты сдаются в плен под проливным дождем, все разваливается на части.
И еще – глупая девушка с сопливым носом… Он мог бы посмеяться над этим; над тем, что тратит время, перемещаясь между великим и малым, великолепно громадным и низкопробно нелепым. Это вроде того, как если бы шокированным аристократам пришлось ехать в одном вагоне с пьяными, грязными крестьянами, которые блюют на них сверху и совокупляются под их полкой: изысканность и блохи.
|
|
|
Смех был единственной реакцией, единственным ответом, который невозможно было превзойти или заглушить, в свою очередь, смехом; наименьшим из всех общих знаменателей.
– Ты знаешь, кто я? – спросил он, внезапно поворачиваясь.
Ему вдруг пришло в голову, что девушка может и не знать этого. Он бы ничуть не удивился, узнав, что она пыталась убить его только потому, что он сидел в большой машине, а не потому, что узнала в нем главнокомандующего. Ничуть не удивился бы. Он почти ждал этого.
Девушка подняла голову:
– Что?
– Ты знаешь, кто я? Знаешь мое имя и звание?
– Нет. – Она сплюнула. – А что, должна?
– Нет-нет, – рассмеялся он, отвернулся и на мгновение перевел взгляд на серую стену дождя, словно это был старый друг, после чего снова рухнул на кровать.
Правительству это тоже не понравится. Он им столько всего наобещал – изобилие, новые земли, рост богатства, престижа, власти. Если не вмешается Культура, его просто расстреляют – казнят за поражение. Все должно было закончиться их победой, а закончится его поражением. Стандартное обвинение.
|
|
|
Он пытался убедить себя, что по большому счету он победил. Он знал, что победил, но только при поражении, при полном развале он начинал по-настоящему думать и восстанавливать в уме всю картину своей жизни. Именно тогда его мысли возвращались к кораблю «Стаберинде» и тому, что означал этот корабль. Тогда-то он и вспоминал о Стульщике – это древнее словечко неизменно обостряло у него сознание своей вины…
На сей раз все оказалось лучше – никто не был единственным виновником поражения. Он командовал армией, нес ответственность перед правительством, которое могло его снять: в конечном счете ответственность лежала на власть предержащих. Сам конфликт не носил личной окраски. Он никогда не встречался с вождями противника, не ведал, кто они такие, – ему было известно лишь о военных предпочтениях врага, о способах передвижения войск и сосредоточения сил. Это четкое разделение между противоборствующими силами, казалось, смягчало сыпавшиеся на него удары. Ненамного.
Он завидовал людям, которые рождались, росли, взрослели среди им подобных, обзаводились друзьями, потом оседали где-нибудь, окруженные одними и теми же соседями, проживали обычную, неприметную, спокойную жизнь, старели, затем на смену им приходили другие, а дети приезжали их навещать… и они умирали от старости, в полном маразме, довольные тем, что осталось позади.
Он не верил, что сможет испытать такие чувства, захочет вдруг быть похожим на них: неглубокое отчаяние, тихие радости, нить судьбы никогда не натягивается до предела, скромное, незначительное, незаметное существование.
Это казалось таким привлекательным, бесконечно желанным – отныне и навсегда. Если однажды попасть в такое положение, побывать там – можно ли затем испытывать жуткую потребность совершать то, что совершал он, штурмовать эти высоты? Вряд ли. Он повернулся и посмотрел на привязанную к стулу девушку.
Бессмыслица, глупость; в голову лезла всякая ерунда. Будь он морской птицей… но как можно быть морской птицей? Будь он морской птицей, тупой, с крохотным мозгом, он любил бы есть пованивающие рыбьи потроха и выклевывать глаза маленьким грызунам; он не знал бы поэзии и никогда не смог бы жаждать полета так, как жаждет его стоящий на земле человек, желающий стать птицей.
Если ты хотел быть морской птицей, то, значит, заслуживал быть ею.
– Ага, вот они – генерал и маркитантка. Вы поступили не совсем правильно, ее следовало привязать к кровати…
Он вскочил и развернулся, нащупывая кобуру на поясе.
Кирив Сокрофт Рогтам-Бар захлопнул дверь и, остановившись на пороге, принялся стряхивать воду с большого клеенчатого плаща. Он иронически улыбался и выглядел до омерзения свежим и привлекательным, хотя и не спал несколько дней.
– Бар!
Он чуть ли не бегом бросился к Рогтам-Бару. Обнявшись, оба рассмеялись.
– Все такой же. Генерал Закалве. Здравствуйте. Я подумал, может, захотите присоединиться ко мне в угнанной машине. У меня тут амф за дверью…
– Что?!
Он снова распахнул дверь, пытаясь увидеть что-нибудь за стеной воды. Метрах в пятидесяти, рядом с одним из старых механизмов, стоял большой потрепанный грузовик-амфибия.
– Это же их грузовик, – рассмеялся он.
Рогтам-Бар кивнул с несчастным видом:
– Да. Боюсь, что так. К тому же они, похоже, хотят заполучить его обратно.
– Хотят? – снова рассмеялся он.
– Да. Кстати, боюсь, что правительство пало. Пришлось уйти в отставку.
– Как? Из-за этого?
– Мне кажется, что да. Думаю, они слишком усердно винили вас в проигрыше своей идиотской войны и не понимали, что народ винит и их тоже. Как обычно, все проспали. – Рогтам-Бар улыбнулся. – Да, а эта ваша навязчивая идея – послать взвод коммандос, чтобы открыть сливы водохранилища Маклин? Все получилось прекрасно. Вода перелилась через дамбу, и та, судя по докладам разведки, не разрушилась – ее просто… захлестнуло. Так вроде говорят? В общем, громадная масса воды устремилась в долину и смыла бóльшую часть командования Пятой армии… Плюс сколько-то простых солдат и офицеров: тела и палатки вот уже несколько часов плывут мимо наших боевых порядков… А мы-то думали, что вы сошли с ума, таская с собой целую неделю этого гидролога.
Рогтам-Бар хлопнул ладонями в перчатках и продолжил:
– Впрочем, дела обстоят неважно. Боюсь, что уже начали поговаривать о мире. – Он обвел генерала взглядом. – Но я подозреваю, что положение дел придется приукрасить, если вы начнете переговоры с нашими друзьями по ту сторону линии фронта. Вы что, сражались в грязи, генерал?
– Да. Сражался со своей совестью.
– Вот как? И кто же победил?
– Это был один из тех редких случаев, когда от силы ничего не зависит.
– Знакомая проблема. Чаще всего возникает, когда надо решить: открывать следующую бутылку или нет. – Бар кивнул на дверь. – После вас.
Он вытащил из-под плаща большой зонтик, раскрыл его и поднял над головой.
– Генерал, позвольте? – предложил он и посмотрел на середину комнаты. – А что будем делать с вашей приятельницей?
– Ах да. – Закалве оглянулся на девушку, которая развернулась вместе со стулом и в ужасе смотрела на них, затем пожал плечами. – Я видел существ и диковиннее. Возьмем ее с собой.
– Никогда не спорь с начальством, – сказал Бар и протянул зонтик. – Держите это, а я возьму ее.
Он подбадривающе посмотрел на девушку и поднес пальцы к фуражке.
– «Возьму» в самом невинном смысле, сударыня, – пояснил он.
Та испустила пронзительный крик. Рогтам-Бар поморщился и спросил:
– Она это часто делает?
– Да. И берегитесь, когда будете поднимать даму, – она мне чуть нос головой не сломала.
– Такой прекрасный нос! Я догоню вас, господин генерал.
– Договорились, – сказал он, протискивая зонтик в дверной проем, потом вышел на бетонный цоколь и присвистнул, ступив на его наклонную грань.
– Мерзавец! Неверный! – завопила девушка со стула, когда Рогтам-Бар осторожно приблизился к ней сзади.
– Тебе повезло, – заметил военачальник. – Обычно я не останавливаюсь, чтобы кого-нибудь подвезти.
Подняв девушку вместе со стулом, Рогтам-Бар донес ее до машины и вывалил в кузов. Все это время визг и вопли не прекращались.
– И она все время орала? – спросил Рогтам-Бар, направляя машину назад в поток.
– Бóльшую часть времени.
– Удивительно, как вы могли слышать собственные мысли.
Он посмотрел на стену дождя и грустно улыбнулся.
После заключения мирного договора его понизили в звании и лишили нескольких наград. Он покинул эти края в том же году, и Культура вроде бы не выказала ни малейшего неудовольствия его действиями.
Глава седьмая
Город располагался в каньоне двухкилометровой глубины и десятикилометровой ширины. Каньон – рваная рана в коре планеты – протянулся на восемьсот километров среди пустыни. Только тридцать из них приходилось на город.
Он стоял на уступе скалы, глядя вниз – на замысловатое скопление домов и коттеджей, улиц и лестниц, канав и железнодорожных путей. Все это было затянуто серым маревом под мутно-красным закатным солнцем.
Бесформенные валы облаков, как неторопливые волны со сломанной дамбы, закатывались в каньон, упорно оседали среди выступов и впадин города и растворялись, точно усталые мысли.
Кое-где высокие здания поднимались над кромкой каньона, возвышаясь над пустыней, но остальному городу, казалось, не хватало энергии или инерции, чтобы последовать за ними. А потому он оставался внутри каньона с умеренным микроклиматом, защищенный от ветров.
Город, пестревший тусклыми огоньками, выглядел странно безмолвным и неподвижным. Он прислушивался изо всех сил и наконец уловил что-то вроде воя животного на городской окраине, подернутой туманом. Оглядывая небо, он видел далекие точки: это птицы описывали круги в тяжелом холодном воздухе. Именно они, паря где-то там, над устроенными вплотную друг к другу террасами, ступенчатыми улицами и петляющими дорогами, издавали далекие, хриплые крики.
Еще дальше можно было видеть бесшумные поезда – тонкие линии света, медленно двигающиеся от туннеля к туннелю. Виднелись черные линии – каналы и акведуки. Повсюду проходили дороги, по ним ползли машины. Бегущие огоньки фар напоминали искры, что удирают от охотящихся на них с высоты птиц.
Стоял холодный осенний вечер, воздух жег лицо. Боевой скафандр он снял, оставив его в капсуле, которая зарылась в песчаную впадину. Сейчас на нем была мешковатая одежда, снова вошедшая в моду, – как и в те времена, когда он работал здесь в последний раз. Он испытывал странное удовольствие от того, что довольно долго отсутствовал и прежняя мода за это время успела вернуться. Он не был суеверен, но совпадение его развеселило.
Он присел, потрогал скалу и захватил горсть камушков вместе с травой. Пропустив камушки сквозь пальцы, он вздохнул, встал, натянул перчатки и надел шляпу.
Город назывался Солотол, и в нем жил Цолдрин Бейчи.
Он отряхнул пыль с плаща – старого дождевика из дальних мест, взятого с собой по чисто сентиментальным соображениям, – надел темные очки, поднял небольшой чемоданчик и направился в город.
– Добрый вечер. Чем могу служить?
– Мне бы хотелось занять два верхних этажа.
Портье посмотрел на него ошеломленным взглядом, потом подался вперед:
– Прошу прощения?…
– Два верхних этажа отеля. Мне они нравятся. – Он улыбнулся. – К сожалению, я не забронировал их.
– Так-так… – сказал портье и со встревоженным видом посмотрел на свое отражение в темных очках. – Два…
– Не комнату, не номер, не этаж, а два этажа. И не просто два этажа, а два верхних. Если там уже есть постояльцы, я попросил бы вас вежливо предложить им другие номера. С этого момента я буду оплачивать их счета.
– Понятно… – сказал портье, похоже не знавший, относиться к этому всерьез или нет. – И… как долго вы собираетесь пробыть у нас?
– Пока неизвестно. Я заплачу за месяц вперед. Мои юристы переведут деньги завтра днем. – Он открыл чемоданчик, вытащил пачку банкнот и положил ее на стойку. – Если хотите, за одни сутки я заплачу наличными.
– Понятно, – сказал портье, вперившись взглядом в деньги. – Будьте так добры, заполните этот бланк…
– Спасибо. Еще мне понадобится персональный лифт и выход на крышу. Полагаю, лучше всего предоставить мне универсальный ключ.
– А-а. Верно. Извините меня, я на минуту. – С этими словами портье направился к администратору.
Он выговорил скидку за два этажа, потом согласился заплатить отдельно за лифт и крышу, и цена стала такой же, как вначале. Он любил поторговаться.
– Как вас записать?
– Стаберинде.
Он выбрал угловой номер на верхнем этаже; окна выходили на глубокий каньон и город в нем. Он открыл все шкафы, двери, ставни, балконные шторы и подвесные полочки и так все и оставил, потом зашел в ванную. Горячая вода текла нормально. Он вынес из ванной два небольших стульчика, потом взял еще четыре из гостиной и составил все стулья рядком в соседнем номере. После этого, включив свет, он стал обследовать все.
Он изучил рисунок штор, занавесок, гардин и ковров, рассмотрел стенные росписи и картины, разобрался в конструкции мебели. Он заказал себе еду, а когда ее привезли на маленькой тележке, принялся есть на ходу, толкая тележку из номера в номер. Он прошел по пустым помещениям отеля, осматривая все вокруг и порой бросая взгляд на крохотный датчик, который обнаруживал устройства наблюдения. Датчик так ни разу и не сработал.
Он остановился у окна, выглянул наружу и рассеянно потер у себя на груди маленькую впадинку, которой там больше не было.
– Закалве? – раздался тоненький голосок из его груди.
Он опустил взгляд, вытащил из кармана рубашки бусинку и прикрепил ее к уху, затем снял темные очки и засунул их в карман, где лежала бусинка.
– Привет.
– Это Дизиэт. У тебя все в порядке?
– Да. Я нашел место, где остановиться.
– Отлично. Слушай, мы тут кое-что обнаружили. Это просто идеально !
– Что? – спросил он с улыбкой: голос Сма выдавал сильное возбуждение. Потом он нажал кнопку, закрывавшую шторы.
– Три тысячи лет назад здесь жил человек, который стал знаменитым поэтом. Он писал на восковых табличках, вставленных в деревянные рамочки. Он создал цикл из сотни стихотворений и считал, что это лучшее из написанного им. Но опубликовать их никак не удавалось, и тот человек решил стать скульптором. Он расплавил воск с девяносто восьми табличек, оставив только первую и сотую, и вылепил восковую скульптуру. А потом сделал песчаную форму и отлил бронзовую статую, которая существует по сей день.
– Сма, к чему весь этот рассказ? – спросил он, нажимая другую кнопку, чтобы снова открыть шторы. Ему нравилось, как те двигаются.
– Не торопись! Когда мы обнаружили Воэренхуц и провели стандартное полное сканирование каждой планеты, то, естественно, получили голограмму бронзовой статуи. В трещине были найдены следы песка из формы – и следы воска .
– И оказалось, что воск не тот!
– Состав не совпадал с составом воска на двух сохранившихся табличках! И потому ЭКК дождался окончания сканирования, а потом провел некоторые изыскания. Человек, который отлил статую и писал стихи, впоследствии стал монахом и закончил жизнь настоятелем монастыря. Во время его настоятельства к монастырю было пристроено одно здание. Согласно легенде, он ходил туда вспоминать уничтоженные девяносто восемь стихотворений. У этого здания двойная стена. – Голос Сма зазвучал торжествующе. – Догадайся, что нашлось в полости между стенами?
– Непослушные монахи?
– Стихи! Восковые таблички! – воскликнула Сма. Потом ее голос зазвучал чуть тише. – Точнее, большинство из них. Монастырь был заброшен лет двести назад. Похоже, какой-то пастух разложил костер недалеко от стены, и воск на трех-четырех табличках растаял… но остальные все еще там, в целости!
– И это хорошо?
– Закалве, это величайшие литературные сокровища планеты, которые считались утраченными! В университете Джарнсаромол, где обретается твой приятель Бейчи, есть большинство рукописей на пергаменте, оставшихся от того парня, две восковые таблички и знаменитая статуя. Они все отдадут, чтобы заполучить эти таблички! Неужели ты не понимаешь? Это же идеальная ситуация.
– Звучит, кажется, неплохо.
– Черт тебя побери, Закалве! Это все, что ты можешь сказать?
– Диз, везение никогда не бывает долгим. В конце концов все выходит пятьдесят на пятьдесят.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 144; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!