Беспомощный перед лицом твоей красоты 18 страница
– Может быть, он и есть «Авангардный фонд»?
– Ерунда. Если это действительно что-то серьезное, то здесь не обошлось без иносистемного вмешательства. Или же это благотворительный механизм, созданный по завещанию какого-нибудь умершего магната, а то и действующий под чью-то диктовку. А может, за этим стоит машина, которая вышла из-под контроля и пустилась во всякие проделки. Прошло уже много лет, и ясно, что все прочие варианты отпадают. Этот человек – Стаберинде – чья-то марионетка. Он тратит деньги с отчаянием избалованного ребенка, который боится, что такая щедрость – дело временное. Он похож на крестьянина, выигравшего в лотерею. Отвратительно. Но наверняка – повторяю еще раз – он появился здесь с определенной целью.
– Если мы его убьем, а он окажется важной персоной, то есть риск развязать войну раньше времени.
– Может быть. Но я думаю, мы должны делать то, чего от нас не ждут. Доказать превосходство человека над машиной, использовать наши естественные преимущества. Хотя бы по этим соображениям.
– Верно. Но разве он не может быть нам полезен?
– Может.
Мужчина у окна улыбнулся своему отражению в стекле и принялся ритмично постукивать пальцем по подоконнику. Женщина на диване не открывала глаз, ее тело двигалось под напором рук, охаживавших талию и бока.
– Хотя… постой. Между «Авангардным фондом» и Бейчи существовала некая связь. А если это так…
– Если это так… то, возможно, нам удастся склонить Бейчи на свою сторону, используя этого человека, этого Стаберинде.
|
|
|
Мужчина скосил глаза и провел пальцем по стеклу, повторяя путь снежинки, съехавшей вниз с другой стороны.
– Мы могли бы…
– Что?
– Принять систему Дэхеввофф.
– Что это? Я про нее ничего не знаю.
– Система Дэхеввофф – это наказание болезнями. Есть разные его степени, вплоть до высшей меры. Чем серьезнее преступление, тем более тяжелой болезнью заражают преступника. За небольшие преступления – слабая лихорадка: человек лишается источников дохода и вынужден тратиться на лечение. Кара за более опасные злодеяния – недуг, который может длиться несколько месяцев и сопровождается болями. Выздоровление идет медленно и нелегко, счета за лечения громадны, с виновным обходятся безжалостно, иногда последствия проявляются через много времени. А уж за самые мрачные преступления полагаются болезни, которые практически не поддаются излечению. Смерть почти неизбежна, но, правда, не исключаются божественное вмешательство и чудесное исцеление. Конечно, чем ниже социальное положение преступника, тем жестче наказание, при этом рабочие наказываются сильнее других. Можно усовершенствовать систему путем комбинаций болезней и их рецидивов.
|
|
|
– Ближе к делу.
– И я ненавижу эти темные очки.
– Я повторяю: ближе к делу.
– …нам нужно узнать больше.
– Именно это все и говорят.
– И я думаю, мы должны с ним поговорить.
– Да. А потом мы его убьем.
– Не спеши. Мы поговорим с ним. Найдем его и спросим, чего ему надо, а заодно можем спросить, кто он такой. Мы не станем высовываться, будем осторожны и убьем его лишь в случае необходимости.
– Мы почти что поговорили с ним.
– Не стоит дуться. Зачем было проделывать все это? Мы здесь не для того, чтобы гоняться за автомобилями и преследовать слабоумных затворников. Мы составляем планы. Мы думаем. Мы пошлем этому господину записку в отель…
– «Эксельсиор». Вообще-то можно было надеяться, что такое почтенное заведение не польстится на легкие деньги.
– Нам определенно не следует являться к нему. А если пригласить его к нам, он может и отказаться. «К сожалению… Непредвиденные… Ранее принятые обязательства не позволяют… Полагаю, сейчас это неблагоразумно – может, в другой раз…» Представляешь, как это будет унизительно?
– Ну хорошо. Мы его убьем.
– То есть попытаемся убить. Если он останется в живых, мы с ним поговорим. Если он останется в живых, то сам захочет с нами поговорить. Достойный план. Нужно согласиться. Нет вопросов, выбора не остается, пустая формальность.
|
|
|
Женщина погрузилась в молчание. Седоволосый человек громадными руками мял ее бедра; пятна пота образовали странные рисунки на его лице – там, где не было шрамов. Руки его крутили и месили ягодицы женщины. Та чуть прикусила нижнюю губу, наслаждаясь этим подобием происходившего снаружи – ритмичным воздействием на белую поверхность. За окном падал снег.
VII
– Знаешь, – сказал он скале, – у меня было жуткое чувство, будто я умираю… с другой стороны, в такие минуты меня всегда охватывают жуткие чувства. Что скажешь?
Скала ничего не ответила. Некоторое время назад он решил, что скала – центр вселенной и он может доказать это. Но скала никак не желала признавать свою ключевую роль в мироздании – по крайней мере, пока, – и ему оставалось лишь говорить с собой. Или с птицами и насекомыми.
Все снова заколыхалось. Вокруг него смыкалось что-то вроде волн или туч птиц-падальщиков: они окружали его, прицеливались, примеривались, пристреливались и разносили его разум на куски, как пулеметная очередь разносит на куски гнилой плод.
|
|
|
Он попытался незаметно уползти, представляя, что будет дальше: вся его жизнь промелькнет перед ним. Вот ужас.
К счастью, возвращались лишь обрывки прошлого – некая проекция его измочаленного тела. Вспоминалось посещение бара на маленькой планете и то, как отблески от его темных очков складывались в странные рисунки на затемненных стеклах окна; вспоминалось место, где дул такой ветер, что его силу оценивали по числу перевернутых ночью грузовиков; вспоминалось танковое сражение на огромных полях, засеянных монокультурой – целое море травы, повсюду безумие и скрытое отчаяние, командиры стоят на танках, колосья объяты пламенем, которое медленно распространяется, пылает в ночи, – распространяется темнота, окольцованная огнем… Это ухоженное поле было причиной и целью войны, разорившей его. Вспомнился шланг, что извивался под водой, пронизанной прожекторным светом, эти безмолвно змеящиеся спирали; вспомнились бесконечная белизна столовых айсбергов и утомительные картины их разрушения – горькое окончание медленного векового сна.
И сад. Ему вспомнился сад. И стул.
– Кричи! – закричал он и начал размахивать руками, словно хотел разбежаться, взмыть в воздух и улететь от… от… он плохо понимал от чего.
К тому же он едва двигался. Руки его, шевелясь еле-еле, отбросили еще несколько шариков помета, но терпеливые падальщики все собирались и собирались вокруг человека в ожидании его смерти. Взмахи крыльев лжептицы не могли их обмануть.
– Ну хорошо, – пробормотал он и рухнул на землю, прижав руки к груди и уставившись в успокаивающе голубое небо. Что такого ужасного было в этом стуле? Он не мог вспомнить. Затем он снова пополз.
Он кое-как миновал небольшую лужицу – земля под ним была вся в темных птичьих шариках, – прополз еще сколько-то и свернул к водам озера. Там он остановился и повернул назад, снова прополз вокруг лужицы, отшвыривая шарики помета и извиняясь перед крохотными насекомыми за то, что потревожил их. Вернувшись на прежнее место, он остановился и оценил обстановку.
Теплый ветерок донес до него запах серы с озера.
…И снова он был в саду – и вспоминал запах цветов.
Был когда-то большой дом, и было поместье на полпути между морем и горами, с трех сторон окаймленное широкой рекой. Здесь имелись и вековые леса, и полные скота пастбища, и невысокие холмы, по которым бродили пугливые дикие звери, и петляющие дорожки, и петляющие ручейки с перекинутыми через них мостиками; а еще – беседки, павильоны, невысокие заборчики, декоративные пруды и тихие летние домики.
В большом доме в течение многих лет и поколений рождались дети, много детей, которые играли в великолепных садах вокруг дома. Судьба четверых из них стала связана с судьбами людей, которые никогда не видели этого дома или не слышали об этом семействе. Двое сестер – Даркенс и Ливуета, и их старший брат Чераденин, все из семейства Закалве. Четвертый ребенок не состоял с ними в родстве, но его семью издавна связывали с родом Закалве тесные отношения. Звали его Элетиомель.
Чераденин был старшим. Он помнил шумиху, поднявшуюся, когда в большом доме появилась мать Элетиомеля – с огромным животом, в слезах, окруженная суетливыми слугами, верзилами-охранниками и заплаканными горничными. Несколько дней жизнь всего дома, казалось, вращалась вокруг женщины, вынашивающей дитя. Сестры Чераденина безмятежно предавались своим играм, радуясь, что нянюшки и охранники стали не так бдительны, а сам он тут же проникся неприязнью к нерожденному ребенку.
Неделю спустя в доме появился отряд королевской кавалерии. Чераденин помнил, как отец стоял на широкой лестнице, ведущей во двор, и спокойно разговаривал с военными, а его люди бесшумно разбегались по дому, становясь у окон. Чераденин побежал искать мать. Он несся по коридорам, выставив вперед одну руку, словно держал в ней вожжи, а другой похлопывая себя по бедру, – цок-цок-цок, цок-цок-цок, – как настоящий кавалерист. Мать была вместе с женщиной, которая носила в себе ребенка. Женщина плакала, и Чераденину велели уйти.
В ту ночь под крики роженицы появился на свет мальчик.
Чераденин заметил, что после этого атмосфера в доме сильно изменилась: теперь все больше хлопотали, но меньше тревожились.
В течение нескольких лет он куражился над младшим мальчиком, но потом Элетиомель, который рос быстрее, начал давать сдачи – так установилось хрупкое перемирие. Обоих воспитывали учителя, и Чераденин со временем понял, что Элетиомель – их любимчик, что учение дается Элетиомелю легче, чем ему, что Элетиомеля все время хвалят за его рано раскрывшиеся способности, называют развитым, умным, сообразительным. Чераденин изо всех сил старался не отставать, и его старания отчасти вознаграждались – но лишь настолько, чтобы не опускать руки. Наставники в боевых искусствах раздавали похвалы более равномерно: Чераденин был лучшим в борьбе и боксе, Элетиомель – в стрельбе и фехтовании (если за ним наблюдали как следует – мальчишку иногда заносило), хотя в схватке на ножах Чераденин, пожалуй, ему не уступал.
Две сестры одинаково любили их обоих. Все четверо играли вместе долгим летом и короткой, холодной зимой. На весну и осень их – кроме первого года жизни Элетиомеля – отправляли в большой город, стоящий далеко вниз по реке, где у родителей Даркенс, Ливуеты и Чераденина был высокий городской дом. Но детям это место не нравилось: сад при доме был крошечным, а в городских парках толпилось множество народа. Когда они переезжали в город, мать Элетиомеля сникала и чаще заходилась в рыданиях, а нередко пропадала на несколько дней. Перед ее уходом все пребывали в возбуждении, а когда она возвращалась – плакали.
Как-то раз осенью, когда четверо детей старались пореже попадаться на глаза издерганным взрослым, пришел посыльный.
Они, конечно же, расслышали крики, тут же бросили свою игрушечную войну и выбежали из детской на площадку, откуда через прутья перил открывался вид на большой зал внизу. В зале стоял, склонив голову, посыльный, а мать Элетиомеля испускала жалобные крики и вопли. Мать и отец Чераденина, Ливуеты и Даркенс вполголоса увещевали ее. Наконец их отец дал знак посыльному, и тот удалился, а впавшая в истерику женщина рухнула на пол, зажав в руке клочок бумаги.
Тут отец поднял голову и увидел детей; смотрел он, однако, не на Чераденина, а на Элетиомеля. Вскоре всех четверых отправили в постель.
Несколько дней спустя они вернулись в загородный дом. Мать Элетиомеля все время плакала и не приходила к столу.
– Твой отец был убийцей. Его казнили, потому что он убил много людей.
Чераденин сидел на каменном фальшборте, болтая ногами. День стоял прекрасный, деревья в саду едва слышно шелестели кронами под легким ветерком. Сестры смеялись и валяли дурака внизу, срывали цветы с клумб на палубе каменного корабля. Корабль, стоявший посреди западного пруда, соединялся с садом короткой насыпью, мощенной плитами. Они немного поиграли в пиратов, а потом принялись исследовать цветочные клумбы на двух верхних палубах. Рядом с Чераденином лежала горстка камушков. Он бросал камни по одному в спокойную воду; круги напоминали мишень для лука, потому что он все время целился в одну точку.
– Ничего такого он не делал, – возразил Элетиомель, постукивая ногами о фальшборт и глядя вниз. – Он был хороший человек.
– Если хороший, почему же король его казнил?
– Не знаю. Наверно, люди его оговорили. Наврали всякого.
– Но король ведь умный, – торжествующе заявил Чераденин, бросая еще один камушек в центр расходящихся кругов. – Умнее всех. Поэтому он и король. Он бы знал, если бы твоего отца оговорили.
– Мне все равно, – гнул свое Элетиомель. – Мой отец был хороший человек.
– А вот и нет. И твоя мать, наверно, тоже была ужасно гадкой. Иначе ей не запретили бы выходить из комнаты все это время.
– Она ничего плохого не сделала! – Элетиомель посмотрел на другого мальчишку, почувствовав, как что-то распирает его голову и вот-вот прорвется через нос, глаза. – Она больна. Она не может выйти из комнаты!
– Это она только так говорит, – сказал Чераденин.
– Смотрите! Миллионы цветов! Смотрите! Мы сделаем из них духи! Хотите нам помочь? – послышалось щебетание сестер, которые подбежали к ним сзади с сорванными цветами в руках.
– Элли… – сказала Даркенс и попыталась взять Элетиомеля под руку. Он оттолкнул ее.
– Ну, Элли… Чер, пожалуйста, не надо, – сказала Ливуета.
– Она не сделала ничего плохого, – закричал он в спину приятеля.
– А вот и сде-ла-ла, – нараспев произнес Чераденин и бросил в воду еще один камушек.
– А вот и нет! – воскликнул Элетиомель и, подавшись вперед, толкнул его в спину.
Чераденин ойкнул и, свалившись с резного фальшборта, ударился головой о камень. Две девочки закричали.
Элетиомель свесился вниз и увидел, как Чераденин упал прямо в центр расходящихся кругов и исчез под водой, потом всплыл лицом вниз.
Даркенс издала вопль.
– Нет, Элли, нет! – крикнула Ливуета и, бросив все свои цветы, побежала к ступенькам. Даркенс, крича и прижимая цветы к груди, присела на корточки и привалилась к каменному фальшборту, на котором только что сидели мальчики.
– Дарк! Беги в дом за помощью! – крикнула с лестницы Ливуета.
Элетиомель увидел, как тело в воде чуть-чуть шевельнулось и из-под него стали всплывать пузыри. Внизу стучали по палубе туфельки Ливуеты.
Через несколько секунд девочка прыгнула в мелкий пруд, чтобы вытащить оттуда брата. Даркенс продолжала визжать, а Элетиомель смел оставшиеся камушки, и те упали в воду вокруг мальчика.
Нет, не то. Должно было случиться что-то похуже, правда? Он точно помнил что-то про стул (он помнил что-то также про корабль, но и это было не совсем то). Он попытался представить, что за ужасы могут произойти с сидящим на стуле человеком, отбрасывая варианты один за другим, – ни с ним, ни с его знакомыми ничего подобного не случалось, или, по крайней мере, он этого не припоминал. Наконец он пришел к выводу, что зациклен на стуле по чистой случайности: просто был какой-то стул, и ничего больше.
Потом были имена; имена, которыми он пользовался, выдуманные имена, которые на самом деле ему не принадлежали. Подумать только – назвать себя именем корабля ! Глупый, гадкий мальчишка; вот что он пытался забыть. Он не знал, не понимал, как он мог быть таким глупцом. Теперь все казалось ясным, очевидным. Он хотел забыть о корабле, изгладить всякую память о нем, чтобы не называть себя именем корабля.
Теперь он понял, теперь он осознал – когда было уже поздно.
От воспоминаний его затошнило.
Стул, корабль, еще что-то… а что – он забыл.
Мальчики учились работе по металлу, девочки – гончарному делу.
– Но мы же не крестьяне какие или… или…
– Ремесленники, – подсказал Элетиомель.
– Не спорьте. Вы должны научиться обрабатывать металл, – сказал мальчикам отец Чераденина.
– Но это занятие простолюдинов!
– Как умение писать и считать не сделает вас клерками, так и умение работать с металлом не сделает вас кузнецами.
– Но…
– Будете делать, что сказано. Если же вы считаете, что имеете склонность к военному делу, можете изготавливать на уроках клинки и доспехи.
Мальчики переглянулись.
– И еще: не возьмете ли на себя труд сказать своему учителю языка, что я поручил вам спросить у него, приемлемо ли для молодого человека благородного происхождения почти любое предложение начинать со злополучного слова «но»? Это все.
– Спасибо, сударь.
– Спасибо, сударь.
Выйдя из дома, они решили, что обработка металла – не такое уж плохое занятие.
– Но нам придется сказать Носатому насчет «но». И он надает дополнительных заданий!
– Нет. Твой старик спросил: «Не возьмете ли на себя труд?» Это пожелание, а не приказание.
– Ха! Верно.
Ливуета тоже хотела заниматься работой по металлу, но отец не разрешил – мол, это не подобает девушке. Ливуета настаивала. Отец не уступал. Она надулась. В конце концов сошлись на столярном деле.
Мальчики делали ножи и мечи, Даркенс – глиняную посуду, а Ливуета – мебель для летнего домика в глубине имения. Именно в этом домике Чераденин увидел…
Нет-нет-нет, он не хотел об этом думать, ни в коем случае. Он знал, что за этим последует.
Черт побери, лучше уж думать о другом неприятном происшествии – о том, как они взяли ружье из оружейного склада.
Не-е-ет, он не хотел думать вообще. Он пытался прогнать все мысли об этом, глядя на сумасшедшее голубое небо и стукаясь головой – вверх-вниз, вверх-вниз – о бледные чешуйчатые камни, с которых он уже смел шарики гуано, но это было слишком больно, и камни вминались в землю, и все равно ему не хватило бы сил, чтобы справиться даже с мухой, а потому он бросил это занятие.
Где он?
Ах да, кратер, затопленный вулкан… мы в кратере; старый кратер старого вулкана, давно потухшего. Кратер, заполненный водой. А в центре кратера был маленький островок, и он находился на этом островке, и смотрел с этого островка на стены кратера, и он был мужчиной , не так ли, дети, и был он славным человеком, и вот теперь он умирал на островке и…
– Кричать? – сказал он.
Сверху на него, полное сомнения, смотрело небо.
Голубое.
Это Элетиомель придумал взять ружье. Арсенал не запирался, но в то время был под охраной; взрослые все время были заняты и чем-то обеспокоены, даже поговаривали, что детей лучше отослать куда-нибудь. Лето прошло, а они еще не ездили в город. Им было скучно.
– Можно убежать.
Они шли, волоча ноги, по дорожке внутри имения, усеянной опавшими листьями. Элетиомель говорил вполголоса. Теперь им даже здесь не разрешали гулять без охранников, которые шли в тридцати шагах спереди от них и в двадцати – сзади. Когда вокруг было столько охранников, никакой игры толком не выходило. Ближе к дому, правда, позволялось играть без охраны, но это было еще скучнее.
– Не говори глупостей, – сказала Ливуета.
– Это не глупости, – возразила Даркенс. – Можно поехать в город. Хоть какое-то развлечение.
– Да, – сказал Чераденин. – Ты права. Хоть какое-то.
– Зачем вам в город? – спросила Ливуета. – Там может быть… опасно.
– Ну а здесь скучно, – отрезала Даркенс.
– Ага, скучно, – согласился Элетиомель.
– Можно взять лодку и уплыть, – предложил Чераденин.
– И даже не придется ставить парус или грести, – подхватил Элетиомель. – Надо лишь столкнуть лодку в воду, и в конце концов мы окажемся в городе.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 130; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!