Беспомощный перед лицом твоей красоты 15 страница
Несколько мгновений он смотрел в пол ангара, потом заглянул женщине в глаза и улыбнулся.
– Хорошо, – объявил он, хлопнув в ладоши. – Здорово. Я отправляюсь. Если повезет, встретимся.
И Закалве шагнул в капсулу.
– Береги себя, Чераденин.
– Да-да, – сказал Скаффен-Амтискав, – берегите свою мерзкую раздвоенную задницу.
– Можете не сомневаться, – сказал Закалве, посылая обоим воздушный поцелуй.
Со всесистемника – на сверхбыстрый дозорник, оттуда – на небольшой модуль, из модуля – в катапультируемую капсулу, а из нее – в скафандр, который теперь стоял на холодном песке пустыни, с человеком внутри.
Он посмотрел через открытую лицевую панель и вытер редкие капли пота со лба. На плато стояли сумерки. В нескольких метрах от себя, в свете двух лун и заходящего солнца, он увидел покрытую инеем скалу, а еще дальше – громадную расщелину посреди пустыни. На дне расщелины стоял древний полупустой город, где сейчас жил Цолдрин Бейчи.
По небу плыли облачка, ветер вздымал песок.
– Ну что ж, – сказал он, не обращаясь ни к кому в отдельности и поднимая взгляд к очередному чужому небу. – Вот оно опять.
VIII
Человек стоял на крохотном глинистом уступе и смотрел, как журчащий буроватый поток обнажает и очищает от земли корни громадного дерева. Дождь буравил воздух; широкая струя воды, колебавшая корни дерева, дробилась на хлесткие струйки помельче. Один только дождь снижал видимость до двух сотен метров; человек в форме давно промок до костей. Дождь и грязь сделали серую форму темно-бурой. Отличная, хорошо подогнанная, она превратилась теперь в мокрое тряпье.
|
|
|
Дерево накренилось, рухнуло в бурый поток и обрызгало человека грязью. Тот отошел назад и поднял лицо к мрачному, серому небу, чтобы непрекращающийся дождь смыл грязь с кожи. Громадное дерево, упав в ревущий буроватый поток, разделило его, и вода теперь лилась на глинистый уступ. Пришлось отступать по грубой каменной стене к высокой, возведенной давным-давно бетонной перемычке – потрескавшаяся и неровная, она тянулась вплоть до бетонного холма, у самой вершины которого притулился уродливый домик. Человек стоял, глядя на длинный бурый шрам раздувшейся реки, которая подмывала маленький глинистый полуостров. И тут уступ рухнул, дерево потеряло опору на другой стороне реки, закрутилось и понеслось, увлекаемое ревущим потоком по затопленной долине к низким холмам. Человек посмотрел на обваливающийся противоположный берег: из земли торчали корни громадного дерева, похожие на оборванные кабели. Он повернулся и тяжело побрел к домику.
Приблизившись, он обошел домик кругом. Громадный бетонный цоколь – квадрат со стороной почти в полкилометра – все еще омывался со всех сторон бурыми волнами. Древние металлические конструкции, давно уже пришедшие в негодность, неясно вырисовывались сквозь завесу дождя: водруженные на бетонный постамент, покрытый трещинами и щербинами, они казались забытыми фигурами в некоей великанской игре. На фоне бетонной громады домик выглядел совсем маленьким, а из-за близости к заброшенным машинам – совсем нелепым, даже больше, чем они.
|
|
|
Обходя здание, человек оглядывался, но не видел ничего такого, что рассчитывал увидеть. Наконец он вошел внутрь.
Когда человек открыл дверь, девушка-убийца вздрогнула. Небольшой деревянный стул, к которому она была привязана, стоял наклонно, опираясь о невысокий комод. Когда девушка дернулась, ножки заскользили по каменному полу, и она вместе со стулом рухнула на пол. Раздался грохот. Ударившись головой о плитки, девушка вскрикнула.
Он вздохнул, обошел ее, хлюпая ботинками, и поставил стул обратно, откинув ногой куски разбитого зеркала. Девушка безвольно повисла в путах, но он знал, что это лишь притворство. Он передвинул стул в центр комнаты, внимательно наблюдая за девушкой и держась подальше от ее головы. Недавно, когда он связывал ее, девушка боднула его в лицо и чуть не сломала ему нос.
|
|
|
Он проверил веревки. Та, при помощи которой руки были прикручены к спинке, оказалась растрепанной – девушка пыталась разрезать путы, используя разбитое зеркальце из верхнего ящика комода.
Он оставил ее безвольно висеть посередине комнаты, чтобы все видеть, потом подошел к небольшой кровати, встроенной в толстую стену, и тяжело упал на нее. Кровать была грязной, но он, усталый и промокший, плевать на это хотел.
Он слушал, как дождь барабанит по крыше, как ветер завывает в дверях и ставнях, как размеренно падают капли на плитки пола – крыша протекала. Он прислушивался, не раздастся ли звук вертолета, но пока ничего такого не доносилось. Радио у него не было, и непонятно, знали они, где его искать, или нет. Искать они, конечно, будут, когда позволит погода, но не его самого, а штабной автомобиль, который унесло бешеным потоком. Возможно, на поиски уйдет несколько дней.
Он закрыл глаза и почти сразу начал засыпать. Но воспоминание о поражении не давало ему покоя, не отпускало его даже теперь, заполняя его сонный мозг картинами потопа и разгрома, мучило, возвращало туда, в тревожное бодрствование при беспрестанной боли. Он потер глаза; от грязной воды на руках остались песчинки, которые попали под веки. Он кое-как вытер один палец о грязное тряпье, лежавшее на кровати, и втер немного слюны в глаза: если разрешить себе заплакать, подумал он, то потом можно не остановиться.
|
|
|
Он посмотрел на девушку. Та делала вид, что приходит в себя. Жаль, что не было ни сил, ни желания подойти и ударить ее. Он слишком устал. К тому же получалось, что он собирается выместить на ней злость за поражение целой армии. Отколотить кого-нибудь (не говоря уже о беззащитной косоглазой женщине), чтобы хоть как-то уравновесить столь грандиозный провал? Жалкий поступок: если он останется жить, то всегда будет стыдиться.
Девушка театрально застонала. На ее тяжелое пальто полетела тонкая сопля. Он с отвращением отвернулся.
Он услышал, как она громко шмыгнула носом. Когда он снова повернулся к женщине, оказалось, что та злобно смотрит на него. Ее косоглазие, пусть и едва заметное, страшно раздражало его. Умытая и прилично одетая, эта девушка показалась бы даже хорошенькой. Но теперь она утопала в зеленом, запачканном от верха до низа пальто. Грязного лица почти не было видно – его скрывал отчасти воротник, а отчасти – длинные нечистые волосы: кое-где они приклеились к зеленому пальто из-за лоснящихся комков грязи. Девушка как-то странно шевельнулась на стуле – словно почесалась о спинку. Он не мог понять, проверяет она веревки или страдает от блох.
Вряд ли девушке велели его убить; судя по форме, она состояла во вспомогательных частях. Возможно, ей, оставленной во время отступления, пришлось прятаться – а сдаться в плен не давали страх, гордость или глупость. А потом она увидела штабную машину, которая боролась с бурным потоком. Попытка убить его была смелым, но глупым поступком. По чистой случайности она одним выстрелом прикончила водителя; другая пуля по касательной задела его голову, отчего он на секунду потерял сознание, а девушка тем временем, выбросив пистолет с пустой обоймой, прыгнула в машину с ножом в руке. Автомобиль, лишенный управления, сполз по скользкому травянистому склону в бурый поток.
Что за глупость! Порой героизм вызывал у него отвращение. Героизм был оскорблением для него, солдата, который взвешивает риски и принимает взвешенные, хитрые решения, основываясь на опыте и воображении: незаметный боец, ищущий не награды, а победы.
Машина накренилась и перевернулась, подхваченная буйной рекой, и он, все еще оглушенный выстрелом, оказался между задним и передним сиденьями. Девушка в толстом пальто почти погребла его под собой, не давая как следует замахнуться, – к тому же голова его гудела от пули, царапнувшей череп. Эта нелепая, недолгая, бестолковая схватка представилась ему миниатюрной версией гигантской неразберихи, охватившей его армию. Он нашел силы, чтобы отбить удар, но тесное пространство и тяжелое, обволакивающее пальто сковали его движения, не дали нужной свободы – а потом стало уже слишком поздно.
Машина ударилась о бетонную возвышенность, на которой стоял дом, и перевернулась; оба вывалились на щербатую серую поверхность. Девушка вскрикнула и подняла нож, который застрял в складках ее зеленого пальто, но его кулак к тому времени уже обрел прежнюю силу, и он с удовольствием соединил его со скулой девушки.
Та рухнула на бетон. Он повернулся и увидел, как бурые волны подхватывают лежащую на боку машину и несут ее вниз по пандусу, как она почти сразу же тонет.
Затем он опять повернулся к девушке, подавляя в себе желание пнуть безжизненное тело. Вместо этого он пнул нож, и тот, крутясь, улетел в реку следом за машиной.
– Вам не победить, – сказала девушка, сплюнув. – Вы не сможете победить нас.
И она сердито затряслась на стуле.
– Что? – сказал он, очнувшись от своих воспоминаний.
– Победим мы, – заявила она, яростно сотрясая стул, ножки которого заскрежетали по каменному полу.
«Зачем я привязал эту идиотку к стулу?» – подумал он.
– Возможно, вы правы, – устало произнес он. – Положение дел сейчас представляется… довольно паршивым. Вам от этого стало лучше?
– Ты сдохнешь, – пообещала девушка, пожирая его взглядом.
– Без всякого сомнения, – согласился он, глядя на потолок над кроватью: оттуда капала вода.
– Нас не победить. Мы никогда не сдадимся.
– Ну, в прошлом вас не раз побеждали.
Он вздохнул, вспоминая историю этой планеты.
– Нас предавали! – прокричала она. – Наши армии никогда не терпели поражения. Нам нанесли…
– Удар в спину. Я знаю.
– Да! Но наш дух никогда не умрет. Мы…
– Заткнись! – велел он, сбрасывая ноги с узкой кровати и поворачиваясь к девушке. – Я такую брехню уже слышал. «У нас украли победу», «В тылу оказались предатели», «Пресса была против нас». Дерьмо собачье… – Он провел пятерней по влажным волосам. – Только юнцы или полные идиоты считают, что войны ведут одни военные. Когда новости распространяются быстрее, чем скачет гонец или летит почтовая птица, воюет весь народ… или что там есть. Воюют ваш дух, ваша воля, а не солдат, топающий по земле. Но если проиграл – то проиграл, и нечего хныкать. Вы бы и на этот раз проиграли, если бы не этот сраный дождь.
Девушка набрала в грудь воздуха, а он поднял руку.
– И я не верю, что Бог на вашей стороне, – заключил он.
– Еретик!
– Спасибо.
– Надеюсь, твои дети умрут медленной смертью!
– Гмм, – произнес он, – не уверен, что это вообще может ко мне относиться, но даже если так, ждать придется долго. – Он снова рухнул на кровать, но потом снова поднялся; на лице его читался ужас. – Проклятье. Они, верно, забивают вам головы с самого детства. Говорить такие вещи просто омерзительно. А тем более женщине.
– Наши женщины мужественнее ваших мужчин, – язвительно заметила его противница.
– И все же вы размножаетесь. Выбор, видимо, ограничен.
– Пусть твои дети сдохнут в мучениях! – взвизгнула девушка.
– Ну, если это искренне, – вздохнул он, снова укладываясь, – то вот тебе мое самое страшное пожелание: чтобы ты и вправду была такой жопоголовой, какой кажешься.
– Варвар! Неверный!
– Скоро у тебя закончатся бранные слова. Советую сохранить что-нибудь на потом. Хотя вы, ребята, никогда не отличались способностью держать силы в резерве, правда?
– Мы вас сокрушим!
– О, я уже сокрушен. Я сокрушен. – Он медленно помахал рукой. – А теперь помолчи.
Девушка зарычала и снова принялась сотрясать стул.
Может быть, думал он, я должен быть ей благодарен за то, что все это уже не имеет ко мне отношения: обязанности командующего; ежеминутные изменения в обстановке, с которыми эти дураки не могли справиться сами и в которых ты увязал, совсем как в грязи; непрестанный поток сообщений о воинских соединениях – остановленных, рассеянных, бежавших с поля боя, попавших в окружение, оставляющих жизненно важные позиции; отчаянные просьбы о помощи, о присылке свежих подкреплений, грузовиков, танков, плотов, еды, раций… Начиная с какого-то момента он становился бессилен и мог только подтверждать, отвечать, отказывать, отсрочивать, отдавать приказы держаться – больше ничего. Ничего! Сообщения продолжали поступать, скапливаться – одноцветная бумажная мозаика из миллиона кусочков, которая изображала армию на стадии распада, размытую дождем, как лист бумаги, что впитывает влагу, становится непрочным и наконец распадается на части.
Вот от чего он спасся, оказавшись здесь… И все же он не был втайне благодарен, не был рад. Он пребывал в ярости и бешенстве, оттого что оставил все в руках других людей и больше не находится в центре событий, не знает, что происходит. Он беспокоился, как беспокоится мать за юного сына, ушедшего воевать, крича и рыдая от сознания собственного бессилия перед этой бездушной, бесчеловечной машиной. (Ему пришло в голову, что присутствия противника вообще не требовалось. Он и его армия вели сражение с природной стихией. Третья сторона была лишней.)
Сначала дожди, потом невероятно сильные дожди, потом оползень, который отрезал их от остальной части штабной колонны, потом эта замызганная идиотка, несостоявшаяся убийца…
Он снова сел и обхватил голову руками.
Может, он взял на себя слишком много? За последнюю неделю он спал в общей сложности десять часов. Может быть, от этого мозги стали плохо соображать? А может, он, наоборот, спал слишком много, и несколько лишних бессонных минут в корне все изменили бы?
– Чтоб ты сдох! – раздался визгливый голос девушки.
Он посмотрел на нее и нахмурился. Зачем она прервала его раздумья? И что это она открывает рот? Может, соорудить кляп?
– Это шаг назад, – сказал он. – Только что ты говорила, что я непременно сдохну.
Он снова улегся на кровать.
– Подонок! – воскликнула она.
Он посмотрел на нее, подумав вдруг, что оба они – пленники, только женщина сидит, а он лежит. Под носом у нее снова собрались сопли. Он отвернулся.
Девушка шмыгнула носом, потом сплюнула. Будь у него силы, он бы улыбнулся. Плевок выражал презрение. Что значил ее сопливый нос в сравнении с потоком, захлестнувшим боевую машину, которую он отлаживал и настраивал целых два года?
И почему, почему он привязал ее именно к стулу? Может быть, интригуя против самого себя, он пытался повысить свои шансы, снискать расположение судьбы? Стул. Девушка, привязанная к стулу… почти такого же возраста, может, чуть старше… но такая же худенькая, в обманчиво-толстом пальто, чтобы выглядеть больше, хотя это не помогало. Примерно такого же возраста, с такой же фигурой…
Он покачал головой, пытаясь забыть о том сражении, том провале.
Девушка увидела, что он смотрит на нее и качает головой.
– Прекрати смеяться надо мной! – завопила она, сотрясая стул и впадая в бешенство от того, что противник демонстрирует презрение к ней.
– Заткнись, а? – устало проговорил он, зная, что эти слова звучат вяло; но ничего более убедительного не приходило в голову.
Как ни странно, девушка замолчала.
Эти дожди. И она. Иногда он жалел, что не верит в судьбу. Может быть, вера в бога иногда помогает. Иногда (вот в такие моменты, когда все оборачивается против тебя, когда, что ни делай, перед тобой вновь будет мелькать жестокое лезвие, оставляя на теле все новые шрамы) легче думать, что все предопределено, спланировано, записано, а ты только переворачиваешь страницы огромного фолианта, содержащего непреложный канон… Возможно, у человека вообще нет ни малейшего шанса написать собственную историю (а потому его собственное имя – даже этот промежуточный вариант – звучало для него издевательски).
Он не знал, что думать. Неужели и в самом деле есть некая ничтожная, удушающая судьба, в существование которой, похоже, многие верят?
Ему хотелось быть не здесь, а там, где все прочие мысли подавляются непрерывными донесениями и необходимостью отдавать приказы.
– Вы проигрываете. Ведь вы проиграли это сражение, верно?
Он поначалу не хотел отвечать, но потом решил, что девушка сочтет его молчание признаком слабости и продолжит свои наскоки.
– Удивительная прозорливость, – вздохнул он. – Ты напоминаешь кое-кого из тех, кто спланировал эту войну. Косоглазая, глупая и косная.
– Я не косоглазая! – взвизгнула она и тут же расплакалась.
Голова ее поникла на грудь под тяжестью страшных рыданий, которые сотрясали ее тело и колебали складки пальто. Стул заскрипел.
За длинными грязными волосами, ниспадавшими на отвороты пальто, не было видно лица. От рыданий она склонилась вперед – так, что руки почти касались пола. Увы, у него не было сил, чтобы подойти к ней и, приобняв, успокоить или же вышибить ей мозги – что угодно, лишь бы прекратился этот назойливый звук.
– Ну хорошо, хорошо, ты совсем не косоглазая, извини.
Он лежал на спине, прикрывая одной рукой глаза. Ему хотелось, чтобы слова его звучали убедительно; но все равно в голосе слышалась неискренность.
– Мне не нужно твое сочувствие!
– Извини еще раз. Забираю назад свои извинения.
– Это… я ничего такого… всего лишь небольшой дефект, меня даже призывная комиссия не забраковала.
(Он вспомнил, что в армию брали даже детей и пенсионеров, но решил не говорить этого.) Девушка пыталась отереть лицо о лацканы пальто.
Она громко шмыгнула носом, затем снова подняла голову и откинула назад волосы. На кончике носа виднелась большая прозрачная капля. Он машинально поднялся – его усталость протестующе крякнула, – оторвал кусок от занавески, закрывавшей альков с кроватью, и направился к ней.
Увидев, что он приближается с обрывком тряпки, девушка закричала во всю мочь, оповещая исхлестанный дождем мир, что ее собираются убить. Она раскачивалась, так что ему пришлось поставить одну ногу на поперечину стула и прекратить это.
Он поднес тряпку к лицу девушки.
Та перестала сопротивляться, тело ее обмякло. Она не брыкалась и не ерзала, зная, что все это совершенно бесполезно.
– Хорошо, – с облегчением сказал он. – А теперь высморкайся.
Девушка высморкалась.
Он отнял тряпку от ее лица, сложил, снова поднес к ее носу и велел высморкаться еще раз. Когда девушка сделала это, он снова сложил тряпку и с силой вытер ее нос. Она пискнула от боли. Он снова вздохнул и выкинул тряпку.
Он не стал ложиться – на кровати к нему приходили разные мысли и сонливость. Он не хотел засыпать, чувствуя, что может никогда не проснуться, и не хотел думать, понимая, что в этом нет никакого толка.
Он отвернулся и встал у двери, от которой до любого места было рукой подать. Дверь была полуоткрыта, и вода проникала внутрь.
Он подумал о других – о других командирах. Черт возьми, он доверял одному только Рогтам-Бару, но тот был еще слишком молод, чтобы взять командование на себя. Он ненавидел все это – внедряться в уже существующую структуру, обычно пораженную коррупцией и непотизмом, и брать на себя столько, что любое его отсутствие, любое колебание, даже кратковременный отдых позволяли окружавшим его бестолковцам ухудшить и без того непростое положение. Правда, есть ли генерал, полностью довольный своим штабом?
Как бы то ни было, он им оставил очень мало – несколько сумасшедших планов, которые почти наверняка не удастся осуществить, попытки использовать неочевидные виды оружия. Все это большей частью оставалось в его голове – в том единственном укромном месте, куда не заглядывала даже Культура, но лишь из-за ее странных представлений о порядочности, а не из-за недостатка технических средств.
Он напрочь забыл о девушке. Та словно переставала существовать, когда он не смотрел на нее, а ее голос, ее попытка освободиться были следствием какого-то нелепого сверхъестественного феномена.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 189; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!