Окраинная улица с высокими деревьями. 6 страница
Я вытащил из кармана блокнот, который носил с собой; но там значилось только: «У. и И. II, полночь». И ниже ‑ две странички о какой‑то черной женщине, мне не знакомой; она, видимо, уже умерла, ибо я разобрал слово «гробница».
Наверняка это и была моя мать! Но ее имя не упоминалось.
Запертая дверь все заметнее приводила мою душу в состояние одичания. Во мне что‑то кричало:
«Мама наверняка погребена под полом этого помещения. На каменных плитах ты найдешь ее имя».
Все мои разумные представления улетучились, тысячи рук тянули меня к этой двери. Иногда мне казалось, что в своем духе я уже читаю имя матери: «Солом...», потом оно опять куда‑то проваливалось, и теперь во мне звучало: «Черный цвет... черный». Я был склонен понимать это так, что она лежит в саркофаге черного мрамора; но строгий внутренний голос отверг это толкование.
Я тогда крикнул:
‑ Деревянный гроб был черным... Или надгробное покрывало...
Но внутренний голос и этого толкования не принял. Я крикнул:
‑ Такого цвета была ее кожа.
‑ Черная, черная, ‑ прозвучало снова.
‑ Боже, Боже, ‑ ахнул я, ‑ она стала черной, когда истлела.
Однако я свою мать никогда не видел, даже не знаю ее имени. Кто же тогда я?!
Внезапно я почувствовал каждым волоконцем, всей массой мозга: я не могу быть человеком, наверняка я Антихрист, и там внутри это должно быть написано, прямо за этой дверью: «Ты не человек, ибо не способен любить! » Богом я тоже быть не могу, Бог ‑ любит.
|
|
|
Дверь продолжала дергать на себя волокна моего сердца. Теперь я уже не мог уклониться. Вот‑вот наступит момент, когда я ей покорюсь...
Одновременно я чувствовал притяжение, исходящее от земли. Ему я поддался раньше: позволил себе упасть и лежал теперь на холодных камнях. Я думал, земля разверзнется и поглотит меня. С несказанной жестокостью мучила меня мысль, что подо мной стоят саркофаги, в которые я и провалюсь... Провалюсь в разлагающийся труп...
Затем я уверил себя, что родился от трупа. Мать разложилась прежде чем родила. Я, кажется, припомнил зловоние, исходившее от нее. Она не смогла завершить это дело вовремя и таким жутким способом наверстала упущенное. Когда я хотел молока, я впивался в обнаженные ребра.
Или я чувствовал холодную руку Косаря, схватившую мою мать, когда я порвал ее чрево?!
Тут дверь опять меня дернула, и мне пришлось ползти к ней на четвереньках.
Сердце судорожно сжалось, когда я дотянулся до ручки. ‑ Дверь была заперта.‑‑‑
С дьявольским бешенством, ухмылявшимся из меня, принялся я трясти дверь. Эхо моего бешенства отскакивало от сводов. Потом замок поддался. Дверь распахнулась в квадратное помещение, свод которого в середине поддерживался колонной с восемью гранями.
|
|
|
Пол был вымощен старинными глазурованными кирпичиками, образующими волнистый узор. Вдоль стен ‑ занавешенные книжные полки. Я, очевидно, попал в библиотеку.
Я несказанно устал. И рухнул в единственное кресло, стоявшее в комнате. Все мои чувства выгорели .
Не успел я перевести дух, как взгляд мой упал на картину, прикрепленную к противоположной, свободной от полок стене. Картина изображала распятие. Иисус висел на кресте, а одному разбойнику... ‑ я не поверил своим глазам, я вскочил, чтобы подойти к картине поближе. И тут исполнилась мистерия муки: одному из разбойников солдат клещами выдирал кишки, в то время как другой солдат его оскоплял. ‑ И этот несчастный жил! ‑ Над его головой было написано черными буквами: «Иуда».
‑ Боже, Боже, ‑ крикнул я, ‑ неужели ты сумасшедший?!
‑ Нет, ‑ ответил Он. ‑ Я Иуда, и я не могу умереть.
Тут я закрыл лицо руками и горько заплакал. Я знал теперь, что Бог вечно висит на кресте, и никакие наши страдания ему не помогут, потому что никто так и не узнал Его и не снял с креста.
На меня Он, кажется, смотрел благосклонно, потому что я‑то Его узнал ‑ но ведь я скоро опять все забуду.
|
|
|
Все же я успокоился.
Выпрямившись, я поцеловал нарисованные кишки и всю эту кровь.
Потом взял, не глядя, с полки одну из старинных книг ‑ пергаментных, переплетенных в кожу, ‑ и сел, чтобы почитать.
Буквы в книге были рисованными; но все слова написаны по‑латыни, так что я мог лишь любоваться инициалами.
За таким чтением я заснул и никаких снов не видел.
Но, кажется, рядом со мной, пока я спал, постоянно горела свеча.
Когда я проснулся, было темно, через окно падала лишь узкая полоска лунного света.
Я очень испугался, вспомнив, что в полночь мой корабль отплывает. Я вскочил на ноги, выбежал из сакристии, но в самой церкви заблудился ‑ никак не мог найти выход. А когда спустя долгое время на ощупь добрался до двери, она оказалась заперта. Я был заперт .
Дыхание вырывалось из груди, как горячий пар. Я снова тряс дверь. Но тщетно: она не поддалась. Я надеялся, люди услышат шум, я кричал, выл... Все напрасно.
Окна здесь зарешечены...
Мне вспомнился открытый люк в противоположной части церкви. В то же мгновенье в меня ужом заполз жуткий страх; но я сумел его побороть.
Я хотел отыскать спуск к саркофагам.
Я сообразил, что в библиотеке видел подсвечник с одной свечой. Я нашел его и зажег свечу, еще раз подошел к картине с распятым Иудой и потом отправился к тем средокрестиям под башнями. Посветил через решетку и разглядел, что, действительно, вниз ведет лестница.
|
|
|
Я решил, что перелезу через решетку, но когда уже добрался до верха, у меня застучали зубы. Саркофаги стояли прямо за ней.
А вдруг выход оттуда существует только в моем воображении?!
Я хотел выбраться, мне нужно было успеть на корабль.
Я все же спустился по лестнице, прошел по длинному коридору (слева и справа мелькали какие‑то ниши)... И вновь очутился перед закрытой дверью.
Я почувствовал, как кровь стынет у меня в жилах. Схватился за железное кольцо. На мое счастье дверь оказалась незапертой.
Но навстречу мне дохнуло ледяным холодом. Я поднял светильник повыше, ступил в низкое восьмиугольное помещение, тесно заставленное саркофагами.
И внезапно почувствовал, что не могу больше сделать ни шагу: тысячекратная боль впилась в нутро, будто все кишки порвались. Я вскрикнул, попытался шагнуть ‑ никак, никак! Боль резко усилилась.
Я постепенно осознал, что ничего другого не остается, кроме как испражняться прямо здесь. Я уже видел дверцу в противоположной стене, открытую, но до нее я бы не добрался.
Я думал, что сойду с ума или умру.
Все же я это сделал: прислонился к какому‑то саркофагу и справил большую нужду... Оно завоняло.
Я же заплакал навзрыд, как не плакал ни разу в жизни.
Когда все уже было позади, и боль унялась, и одежда приведена в порядок, я поставил подсвечник на пол и сказал себе:
‑ Теперь я сам вкусил страх перед смертью. Теперь могу посмотреть и на мертвых.
Я подошел к одному деревянному гробу, чтобы открыть его. Крышка не была прибита. Я медленно ее поднял. В гробу лежала, укутанная в лиловую ткань, дивной красоты женщина с закрытыми глазами, тлением не тронутая. Но от нее одной, казалось, исходил весь холод этого помещения.
Пока я смотрел на нее, губы ее приоткрылись, и она спросила:
‑ Ты меня любишь?
Я ответил, вздрогнув:
‑ Ты слишком холодная.
Она спросила еще раз:
‑ Но ты любишь меня?
Тут я понял, что это моя мать; но сказал:
‑ Ты же мертвая.
И сразу услышал невообразимый шум, треск ‑ как если бы сталкивались берцовые и прочие кости; я страшно вскрикнул, почувствовав, что мертвые из земляных могил хотят ворваться сюда через дверцу, потому что завидуют такой нетленности. Но мама на моих глазах тоже превратилась в скелет.
Тогда я обхватил руками ее мертвые кости, прижался губами к черепной коробке и крикнул:
‑ Я люблю тебя, очень люблю!
В тот же миг чужие останки с протяжным свистом вернулись в свои могилы, а на моих руках снова лежала холодная, как лед, красавица ‑ и она улыбалась.
Я попрощался с ней, накрыл ее гроб крышкой, вставил в подсвечник новую свечу и стал пробираться к выходу.
На мгновенье я вспомнил о распятом Иуде. Но потом опять все забыл, я уже бежал по могилам, перепрыгнул через ограду... И тут увидел людей, которые с воем и криками разбегались в разные стороны, а выкрикивали они одно слово:
«Döden, Döden»[1].
Я бежал мимо их домов, через их поля... Зная, что все они смертны, а моя любимая ‑ нетленна.
Темный город спал, дома потеряли глаза. В гавани же стоял корабль, который ждал меня.
Море
Было, наверное, часа два ночи, когда корабль медленно заскользил по воде, направляясь к выходу из гавани. Я стоял на носу и видел в сиянии луны, как все бóльшие и все более глубокие завихрения образовывались вдоль тела судна, пока не нахлынула одна‑единственная могучая волна и не перехлестнула ‑ с несказанной гордостью ‑ спиралевидные линии. Мне казалось, я вижу такую красоту в первый раз.
Но меня что‑то отвлекло, я не мог долго смотреть на эту волну. Она наводила на размышления, как женщина, которая сладострастно танцует перед мужчиной... улыбаясь, ибо уже познала суть наслаждения... Как вечно прекрасная девка.
Я невольно подумал: не высочайшая ли это участь для женщины ‑ когда в ней заключено столько благородства, что она, подобно волне, может обращать к каждому мужчине жесты, исполненные такой красоты; и даже если она себя потеряет в нем, потому что, все‑таки, он мужчина, в конечном счете она его одолеет... Но пока что я сам потерялся в своих мыслях.
Город лежал, будто обрамленный протяженным, тяжелым кошмаром. Темные деревья нависли над низкими, крошечными домами. Там сейчас спали люди, но то был не их сон, сны наваливались на них: дурманящие и страшные, скучные и возбуждающие... Я боялся лечь спать. Бытие, всякое, опять представлялось мне безнадежным и тщетным. Беспричинное беспокойство вновь пробовало на мне свои пыточные методы. Оно меня подхлестывало, заставляя обследовать все закоулки корабля.
Если бы я только знал, почему мне так страшно... Существует столько людей ‑ начал я наконец прислушиваться к окружающему изнутри моей муки, ‑ и у них миллионы разных желаний, каждый хочет чего‑то своего, и из‑за всех этих желаний они ссорятся... а ведь речь идет о дешевой мишуре. Я мысленно вернулся к кошмару, который навис над спящими. У них больше не было жизни, не было их собственной жизни, была ‑ чужая, неистинная, по сути не подходящая им. Она делала их неудовлетворенными и мелочными, или героически‑сильными, или счастливыми, но недобрыми ‑ она делала из них что‑то, и они воображали, что в самом деле такие, но такими они не были.
Так вот: они организовали весь мир в соответствии с этими неистинными представлениями. Они избрали королей, чтобы те царствовали над такой ложью; они создали законы, чтобы защитить себя от правды, ибо догадывались в глубине души, что, если им возвестят правду, придется ее признать ‑ а этого они не хотели.
Единственный же, кто еще мог прийти, чтобы разбудить их, висел на кресте ‑ вечно умирая, испытывая ужасные муки. Я начал молиться, обуреваемый внезапно накатившей на меня беспомощностью. А что если бы сейчас я пришел к людям и стал возвещать им правду?! Я увидел, как Бог предостерегающе качнул головой, и понял: Он хочет сказать, что тогда и меня прибили бы к кресту.
Но если бы я не мог иначе, кроме как говорить правду, которую имею в виду; если бы я скорей согласился умереть, чем вести эту жизнь без содержания, без памяти, без надежды?!
Тут мне подумалось, что правду вообще нельзя высказать, потому что все слова уже сами по себе лживы.
И все‑таки я не мог заглушить в себе ощущение, что когда‑то, в молитвенном опьянении, я уже возвещал правду ‑ только теперь больше не могу измерить ее глубину, ибо держусь за слова.
Я пришел к осознанию того, что мы плывем; я вспомнил, что прежде лежал в склепе, и мысль, что я уже умер, невыразимо помогла, утешила... Хотя наверняка все было по‑другому, чем подсказывала моя память.
Что земля исчезла, я воспринял как доброе прикосновение, как ласковую руку, опустившуюся мне на глаза. Было ясно: далеко позади остались те люди, из‑за которых я тревожился, считая их обреченными ‑ потому что они вновь и вновь, каждый день, каждый час, каждое мгновение истязали Бога.
Потом я вдруг заметил, что корабельный юнга, с которым я разговаривал утром, сидит недалеко от меня, между бухтами каната. Он, похоже, спал ‑ глаза его были закрыты. Я хотел тихонько удалиться, не мешать ему, но, когда уже собрался уйти, он произнес:
‑ Добрый вечер.
Я ответил и остановился, чтобы посмотреть на него.
Тогда он продолжил:
‑ Не великолепно ли, что мы наконец вырвались из этого тесного города?
Я воспринял его слова как эхо собственных мыслей и смущенно подтвердил:
‑Да.
‑ Не понимаю, как люди могут жить там ‑ год, два года и всю свою жизнь.
‑ Я тоже, ‑ сказал я. Впрочем, я себя чувствовал дураком, потому что счел своим долгом ответить, чтобы как‑то расчленить его речь. Хотя знал, что он будет говорить, даже если я промолчу.
‑ Их дома столь уродливы, отличаются столь злокозненным уродством...
‑ Там есть несколько старинных башен и парочка церквей... ‑возразил я.
‑ Да, они могли бы оказывать благотворное воздействие; но все это старые постройки ‑ и люди полагают, что они красивы именно потому, что стары. Люди ничего не смыслят во внутренней красоте. А ведь эти церкви подобны жемчужинам, брошенным в коровье дерьмо. Они так же запачканы и так же никого не интересуют.
‑Да...
‑ Я ненавижу все города, кроме того, где родился, потому что он очень красив. Там церкви обладают внутренним ритмом... И мы все, все его чувствуем... И потому умеем молиться...
Я хотел спросить, откуда он родом и каких людей знает. Но он заговорил снова:
‑ Как же я мечтаю вернуться домой! Какое счастье вернуться домой! Думаю, люди здесь, в мире , даже не способны этого почувствовать ‑ иначе они имели бы другие лица... Правда, сам я нечасто бывал снаружи, в мире . В общей сложности ‑ всего двадцать недель. Но мне и не хочется продолжать знакомство с этим миром. Наш корабль нечасто выходит в плаванье. Раз в два‑три месяца мы отправляемся в ту или иную гавань. Загружаем вещи, в которых нуждаемся дома; их немного; бóльшую часть времени мы просто стоим на якоре и ждем. Ждем пассажира. Но еще ни один человек не отправлялся с нами в обратный путь. Вы первый. Мы всегда ждали именно вас.
‑ Меня?.. ‑ вырвалось у меня, испугавшегося. Ибо кто я такой?! Я постучался в дверь памяти; но мне ничего не вспомнилось. Язык онемел от тревоги, и я только радовался, что этот юноша говорит так чудесно и что несомненно одно: я не попаду ни к каким извращенцам. Но я не мог быть нужным им человеком!
Мое сердце стучало так громко, что юнга не мог этого не слышать. Но он продолжал говорить.
‑ Я знаю: о чем бы люди ни толковали, они лгут. Потому с ними и случается так много плохого. Нас учили этому еще в школе; но мне довелось в этом убедиться и на собственном опыте... Время от времени я замечал, что здесь снаружи люди, живущие в браке, не любят друг друга. Такого я не могу понять. Сам я люблю беспредельно. Это несказанная ценность ‑ когда кто‑то любит. Любящий это сознает и ради своей любви отдаст руку на отсечение и будет улыбаться , претерпит любые пытки и будет улыбаться . Настолько он уверен в своем счастье... Мы плаваем по морю, и часто случаются штормы, но мы не можем погибнуть, ибо должны вернуться к нашим любимым. Впрочем, и корабль наш так хорошо построен, что только Бог, будь у Него злая воля, мог бы разбить его. Шторм не захочет причинить нам зло, как причиняет другим кораблям, которые все преследуют ту или иную корыстную цель. Наш корабль, в отличие от них, никакой корыстной цели не преследует. Мы на нем только плаваем. Богу же злая воля не свойственна.
Я был словно оглушен, органы чувственного восприятия бездействовали; но поскольку юнга молчал, я наконец спросил (что стоило мне чудовищного напряжения): почему же он тогда не остался на родине, со своими любимыми?
‑ Я люблю и море тоже, ‑ ответил юнга, ‑ люблю его бесконечно, но эта любовь ‑ другая. Она не предполагает взаимности; и потому не может полностью удовлетворить. Мы бы постоянно плакали, будь у нас только такая любовь. Это как если бы женщина, которую мы любим, имела тысячу любовников помимо нас. Все это может казаться красивым, долгое время; но однажды нам пришлось бы отречься от такой любви. На протяжении вечности мы бы такую любовь не вынесли. Да и самой этой женщине однажды пришлось бы выбрать кого‑то одного, потому что иначе она не смогла бы умереть. В вечности каждому из нас нужна только одна любимая, которая принадлежала бы ему целиком. Я знаю, когда отправляюсь в плавание, что рано или поздно наступит день возвращения, как было в прошлый раз. И потому хочу испить всю чашу сладких мучений ‑ полную, полную до краев, ‑ чтобы позже у меня остались дорогие сердцу воспоминания, которыми я смогу поделиться с любимой, когда буду уже в безопасности, рядом с ней. Я тогда смогу сказать: «Ты была единственной, кто отдал себя мне без остатка»; это ее очень порадует... И потом, было бы ужасно, если бы кому‑то из нас единственно только море порой подбрасывало немного любви. Такому баловню моря пришлось бы утопиться в собственном прошлом... И еще: уже почти две недели, как я уехал из дому и стал испытывать все вещи на предмет того, сколько любви они готовы мне уделить. И вот теперь я возвращаюсь домой с чудесной уверенностью: что ничья преданность не превосходит преданности моих любимых. Потому я должен теперь поспешить к ним... и очень тоскую. Все вещи хороши, все вещи заслуживают любви, но когда мы умираем, они нас покидают и остается только одна!
Он с несказанным удовольствием посмотрел на звезды и почти выкрикнул:
‑ Смотрите, мы жертвуем звездами, и морем, и всем, что только существует, чтобы доказать нашу любовь... Эти свершения, свершения!
Я подскочил к нему, схватил его за руки и сказал ломающимся голосом:
‑ Я не тот человек, кого вы искали, определенно не тот. Я оказался не на том корабле!
‑ Вы ошибаетесь, ‑ сказал он спокойно и сразу спросил:
‑ А куда же вы хотели попасть?
‑ Я не знаю! Я сумасшедший! Если мне сейчас ничего не вспомнится, я брошусь в море. У меня, между прочим, и любимой никакой нет!
‑ Почему вы не желаете успокоиться... ‑ умоляюще заговорил он. ‑ Никто не причинит вам зла. Никто на острове Угрино не испытывает к вам ненависти. Все было лишь недоразумением... ужасным недоразумением.
Услышанное название показалось мне знакомым; но я тотчас снова его забыл. Юнга же продолжал:
‑ Мы все с нетерпением ждем, когда вы надстроите башни нашей церкви. Вы сделали только несколько набросков, по которым невозможно работать. Вы тогда не захотели продолжать и покинули нас. Причину вашего внезапного раздражения мы не знали, и кое‑кто предположил, что вы, вероятно, сошли с ума.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 183; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!