Окраинная улица с высокими деревьями. 4 страница
Я дал себе понять, что, несмотря на бурю, не собираюсь поддаваться морской болезни; я этого не желал. Но голова у меня кружилась, я это чувствовал более чем отчетливо. И подозревал, что всё во мне опять разобьется... Я схватился за стул, я вдруг поймал себя на том, что опять занимаюсь черчением... Я, в сущности, деловито работал, когда услышал с улицы музыку. На мосту танцуют молодые люди и барышни, я знал это и ни на секунду не прервался; к подобным таинствам меня не тянуло... Я так устал, что никаких догадок больше не строил. Я мог бы сказать: наш мир ‑ это юдоль печали (или: сумасшедший дом; или: открытая сцена, на которой люди играют какие‑то роли, и умирают ‑ на что имеются веские основания, ‑ и с которой их потом уносят).
Но вместо этого я взмолился, глубоко внутри себя: позволь мне еще раз поверить в тайны, я так хочу вырваться из этого вечного здравомыслия...
Ты дурак, сказал я себе сразу же, как поймал себя на мысли, что молодые люди и барышни не могут танцевать этой ночью, поскольку хлещет дождь и бушует буря. Они могут танцевать, они должны танцевать, даже сегодня, поскольку парни хотят залезать барышням под юбки.
Я подумал, что мир это большой публичный дом или сама блудница во плоти, и мне вспомнились купающиеся юноши и девушки, которых я видел недавно.
А если они все же не танцуют, если ломаные аккорды, которые доносятся до меня, всего лишь... ‑ Ты дурак.
|
|
|
Я вздохнул. Я мог бы сам однажды сходить на мост, чтоб посмотреть... Может ведь получиться так, что придет корабль, случайно... И тогда я бы отправился в плаванье. Я подумал, как великолепно было бы выйти в море в эту штормовую ночь. Возникло чувство, что когда‑то я уже переправлялся к какому‑то далекому месту от некоего моста. Я вспомнил, как это было. Шумела буря, и волны разбивались о мостовые опоры. Я плыл от забвения в иной мир, как порой проваливаешься из одного сна в другой, кошмарный. Внезапно ты чувствуешь дно ‑ сознание. Но уже в следующий миг оно опять проваливается. Разве я плыл не от кого‑то? ‑ Да, я плыл от кого‑то! ‑ А встречу ли я его вновь, и кто он такой?! ‑ Этого я не знал. Я подумал, что, скорее всего, это Бог, и ощупал книжечку Нового Завета, лежавшую у меня в кармане. Но может быть, все‑таки, это человек. ‑ А кто мне дал эту книгу? ‑ Ничто, ничто... Позади меня сплошь пустота. Но пустота заполнена содержанием, это я знал. Во мне была ужасная мука из‑за полного моего неведения.
Потом мною завладел штормовой ветер и сделал меня еще более одиноким. Он рвал меня на этом мосту, и волны промочили меня насквозь, я чувствовал свое тело, не похожее ни на что другое. Я так сильно плакал, не понимая, почему. Я внезапно почувствовал, что ничего не знаю ‑ ничего, ничего. А вокруг были темнота и ночь.
|
|
|
Через какое‑то время на мосту появился старик; мне показалось, будто я его уже видел раньше; он поприветствовал меня, кивнув головой; я по‑дурацки улыбнулся, ибо не помнил, какие отношения нас связывают. Внезапно голову мою словно пронзила боль. ‑ Он точно так же приветствовал тебя на кладбище. ‑ Я был заинтригован: кладбище... Что это? Чем было это кладбище? Что такое на нем имелось, чтобы два незнакомых человека могли там встретиться? ‑ Потом все погрузилось в Ничто.
Однако корабль пришел. Мы с трудом перебрались на борт, из‑за волн. Корабль был маленьким. Но с машинным отделением. Я вскарабкался на верхнюю палубу. Вслед за мной поднимались два человека, они сразу исчезли во тьме. Меня ужасно тревожила мысль, что я не знаю, куда плыву, между тем я ведь плыл от кого‑то ... В темноте я разглядел очертания дамбы. А что за ней?! Если б я только знал, если б знал, кого или что покидаю!
Потом мы поплыли.
Я уже насиделся и теперь встал. Однако буря будто с цепи сорвалась; ни за что не держась, я не мог бы устоять на ногах, да и корабль ужасно качало. Поэтому я шагнул к капитанскому мостику и вцепился в леер. Все чувственные ощущения из меня выскочили. В какие‑то мгновения я замечал, что из‑за туч показалась луна; тогда море уподоблялось заснеженной равнине, над которой гуляет ветер; вечно одни и те же звуки ‑ его завывающий неистовый голос. А после опять в лицо мне впивались ледяные иглы, пока чувственное восприятие не прекращалось совсем. На этом холоде я мог бы стоять и голым: я бы его не чувствовал. Так я провел много часов. Сила ветра между тем удвоилась. Время от времени члены экипажа пробегали мимо меня к рубке. И один раз я нашел в себе силы спросить, доберемся ли мы нынешней ночью до гавани. На секунду я вспомнил ее название; потом оно снова выпало из памяти... Моряк ответил: «Исключено».
|
|
|
Вскоре я услышал где‑то позади стон; я повернул голову, но ничего разглядеть не мог. Наконец я заметил человека, растянувшегося вдоль киля спасательной шлюпки. Он плакал и сказал мне, хотя я его ни о чем не спрашивал:
‑ Мы все должны погибнуть, должны умереть. Вы ведь поняли, что члены экипажа на вопросы не отвечают?
На секунду я отчаялся, но потом подумал, что кто‑то ведь вложил мне в карман Новый Завет; я надеялся, что кто‑то – очень большой, надо мной ‑ прилагает ради меня усилия, и потому я сумел твердо, без дрожи сказать:
|
|
|
‑ Мы не погибнем...
И тот, другой, прошептал:
‑ Вы очень сильный.
Тут я начал лазить по всем палубам. Я должен был чем‑то себя занять, со своими размышлениями я уже дошел до грани, я не знал, кто такой Он , пославший меня. И еще я подумал: я не знаю, что значит умереть. Потом я отправился к капитану и спросил его, что нас ожидает в ближайшие часы. Этот человек чувствовал себя очень неуверенно; моего спокойствия он вообще не понимал. Но в конце концов медленно произнес:
‑ Все будто посходили с ума. Я ничего больше не могу, женщины требуют, чтобы на воду спустили шлюпки; но они, эти женщины, ‑ сумасшедшие...
Я тогда спросил, существует ли реальная опасность.
‑ Да, ‑ сказал он, ‑ корабль слишком маленький. Я попросил о помощи судно, которое занимается ловлей устриц; но и оно ничем помочь не смогло...
Я вспомнил, что с нашего корабля действительно некоторое время назад пускали сигнальные ракеты.
Я оставался совершенно спокойным, пока капитан говорил, поэтому он не сдержался и упомянул еще кое‑что:
‑ Понимаете, я велел запереть каюты, чтобы никто не вышел на палубу... Их бы смыло за борт. В обеденном салоне один человек духовного звания не перестает проповедовать, люди стоят перед ним на коленях и молятся; но он страдает от морской болезни. Он выкрикивает: «Среди нас должен быть великий грешник! Мы все грешники, и только святой может нас спасти». Среди них есть и другой, Косарь‑Смерть...
Я спросил, как выглядит Косарь‑Смерть, и капитан сказал:
‑ Бледный и худой, а одет в черный сюртук.
Такой ответ меня не удовлетворил, я всегда представлял себе Косаря лежащим.
‑ Один пассажир обещал отдать половину своего состояния тому, кто спасет нас от этой напасти...
‑ Люди, вероятно, очень боятся, ‑ сказал я с вопросительной интонацией.
‑Да.
‑ А вот я совсем не боюсь.
Он взглянул на меня, широко раскрыв глаза.
‑ Ваши проповеди не помогут, потому что вы грешны: вы знаете обо всех плохих вещах, но не готовы пожертвовать жизнью, чтобы улучшить себя и помочь другим. Я же ни о каких таких вещах не знаю...
Сказав это, я почувствовал себя так, будто мы опустились на морское дно: бушевание волн, казалось мне, прекратилось, и всякий шум ‑ тоже. Но у меня не было ни желаний, ни памяти. Внезапно я повернулся, чтобы уйти. Капитан схватил меня за руку. Он сказал:
‑ Вы должны остаться у меня в рубке.
Я не понял, что у него на уме.
Через некоторое время в носовой части поднялся большой шум. Я увидел, что люди повыскакивали на палубу, и кричат, и хватают руками воздух; потом, казалось, они куда‑то провалились, потому что нос корабля нырнул в воду.
Капитан в ужасе спросил у меня:
‑ Кто‑нибудь упал за борт?
Я увидел, что он покачнулся; он внезапно отпустил перила, за которые прежде держался. Я только теперь заметил, что все пришло в неистовое движение, что мы то ныряем в волны, то вновь выныриваем.
Шум внизу нарастал; люди показывали на нас пальцами, и внезапно я услышал крик: «Земля!» Капитан ринулся вниз по трапу, а меня подтолкнул к штурвалу. Я думаю, тогда‑то и был брошен якорь.
Позже я опять стоял на палубе, возле леера, и позволял волнам меня обрызгивать. Проходили часы, но все оставалось, как прежде. Несколько раз я отчетливо слышал женский визг; меня это не трогало. Они визжат и когда рожают. Мне казалось невероятным, что женщины вынашивают детей в своем теле. Правда, я не мог припомнить, чтобы когда‑нибудь видел голых женщин, и вынужден был признаться себе, что не мне об этом судить. Но они не воспринимают это всерьез, сказал я себе потом. Я легко мог вообразить, что вынашиваю ребенка, и рожаю его, и выкармливаю. Я считал себя достаточно серьезным и весомым для такой роли; но я был мужчиной. Я глубоко вздохнул, подумав, что очень одинок. Если бы я был женщиной и только что оставил позади свою брачную ночь, мне следовало бы ликовать; но на самом деле я оставил кого‑то ‑ и даже не помнил, кого.
Я силился прояснить для себя, любил ли я этого человека, и не женщину ли имею в виду, и не состою ли с ней в браке. Ибо я уже не помнил, что люди делают, когда состоят в браке. Они целуются; но было еще что‑то, лучшее, и этого я не помнил. Я подумал: должно быть что‑то мягкое , что человек делает в таких случаях, и мне вспомнилась шкурка животного ‑ как ее гладят; но это не помогло. Одиночество мучило меня ужасно; но плакать я не мог.
Потом я почувствовал в руках что‑то вроде судороги, и они долгое время меня занимали, потому что я их не понимал. «Руки», ‑ сказал я, и я растянул это слово, пытаясь ухватить его суть. Еще я сказал: «Ноги»; но и их тоже не понял. Я сказал еще: «Тело и грудь», ‑ но для меня ни в чем не осталось смысла. Я сказал: «Пупок, это отделенное ». И подумал о маме, но ее я тоже не помнил. «Пупок, отделенный!» Но тот, от кого я ушел, ‑ разве для того породил он меня, чтобы я от него отделился?
Тут я внезапно почувствовал тяжесть своей горячей крови; и вскрикнул от тоски. Я не понимал, зачем я покинул кого‑то. И был совершенно безутешен.
Затем подошел какой‑то корабль, с которым договорились, что он нам поможет. Каюты снова пришлось закрыть; потому что когда чужой корабль приблизился к нам на десять метров, я увидел, что люди собираются прыгать. Они не умели правильно оценить расстояние. «Назад!» ‑ кричал капитан. Я подумал: они прыгают в смерть, которая и есть для них пункт прибытия. Мгновенье я размышлял, не попытаться ли и мне перебраться на другое судно. Я вообразил себе, что оно должно плыть туда, откуда мы прибыли ‑ и где я мог бы найти утраченное. Но я отказался от такого намерения. Ты ведь всё начисто забыл, ты ничего больше не опознаешь, сказал я себе и заплакал.
Потом я увидел, как юнга подхватил зубами конец каната, и мне показалось, будто так и должно быть. Между кораблями натянули стальной трос, и тогда я вообразил себе, что мы плывем.
Мое восприятие время от времени отключалось. В промежутках я уговаривал себя, что должен о чем‑то думать. Ощупывал лежащий в кармане Новый Завет.
«Все размягчилось», ‑ сказал я тихо; и не мог отогнать от себя мысль о трупах, гниющих в морской воде. Мне тогда казалось, что мягкое и зеленое ‑ одно и то же.
Несколько раз прибойные волны захлестывали все судно, но я оставался невозмутимым и пустым внутри, как только что вырытая могила.
Спустя долгое время мы‑таки вошли в гавань, но не в ту, куда должны были прийти по расписанию.
Я увидел, что многих людей, потерявших сознание, уносят с палубы на носилках, и подумал: теперь ты тоже должен покинуть корабль; и хотел было спуститься по трапу. Мои руки не разжимались, они вцепились в решетку ограждения. Все же, приложив некоторые усилия, я их отодрал; в моем восприятии они были железными кольцами.
Я не знал, в какую сторону мне идти. Хотел спросить у прохожих. Но город казался мрачным и мертвым.
Пока я стоял в нерешительности, кто‑то схватил меня за плечо и сказал: «Пойдемте...»
Он потянул меня за собой вдоль набережной, заставил протискиваться сквозь плотную толпу. Я хотел спросить, где мы и что теперь будет; но горло у меня сжалось. Вскоре мы уже стояли перед экипажем, и чужак втолкнул меня внутрь. После чего развернулся и ушел, не проронив ни слова.
Когда я уселся на мягкое сиденье, меня снова начало мучить страшное беспокойство. Я видел людей снаружи и даже дома; но все было черным, черным... Нигде ни огонька. В воздухе ‑ завывания бури.
Я хотел выпрыгнуть и убежать, но ноги не слушались; кроме того, в экипаж втолкнули двух не знакомых мне женщин, и теперь я стыдился себя. Они не произносили ни слова.
Никто не захлопывал дверь, мы как будто ждали еще кого‑то. Мне пришло в голову, что я своей мокрой одеждой пачкаю обивку сиденья. Я взял себя в руки. Внезапно мы тронулись. Дверь захлопнулась, я теперь слышал цоканье копыт по неровной мостовой. Сколько‑то времени мы двигались по улицам, с домами слева и справа. Потом, должно быть, выехали на проселочную дорогу: мне казалось, я время от времени различаю колосящееся поле или лес. Я подумал, что вот и уезжаю из мира: я не мог представить себе, что эта поездка когда‑нибудь завершится.
Наконец одна из женщин начала говорить:
‑ Дети кричали, лежа на земле: «Разве мы еще нескоро умрем?!»
Она сказала это совсем безучастно. Я подумал: мы определенно все умерли и теперь совершаем вечное странствие в вечной ночи. В другое мгновенье мне пришло в голову, что я мог бы обойтись с этими женщинами непристойным образом . Но что если мы не умерли и вновь придет день?.. Я одумался и потом спросил:
‑ Не могли бы вы сказать, где мы находимся и куда едем?
Одна ответила:
‑ Я слышала, что это будто бы остров.
И продолжила:
‑ Здесь должен быть монастырь.
Добавив:
‑ На корабле было так много верующих...
Через некоторое время она начала снова:
‑ Однако все мы утонули бы, все, если бы с нами не плыл святой.
Она стала тихо молиться.
Мы поэтому молчали всю последнюю часть поездки.
Вскоре я почувствовал, что экипаж дважды резко подскочил, ‑ и ухватился за складку собственного кишечника. Вот уж не думал, что у меня еще есть живот!
Потом мы проехали по ровной мостовой и остановились в каком‑то дворе, окруженном домами; одна его сторона была обрамлена колоннадой. Насколько помню, мы вышли из экипажа, не дожидаясь чьих‑либо приглашений. Сразу после этого я услышал голос, казалось, обращавшийся только ко мне; ко мне подошел монах с фонарем, взял меня под руку и повел вверх по наружной лестнице. Из‑за горящего фонаря ночь казалась еще более темной. Когда мы переступали порог, мне померещилось, будто во двор въезжает еще несколько экипажей; но я не обратил на это внимания. Монах взял теперь свечу без подсвечника, зажег ее и повел меня по запутанным переходам. Время от времени нам приходилось подниматься по лестницам. Он не говорил ни слова, хотя мог бы догадаться, что повод для недоумения у меня есть.
Потом он отворил какую‑то дверь и предложил мне войти. Он зажег другую свечу, и я заметил, что помещение, где мы находимся, просторное.
Теперь я хотел заговорить; но он тотчас покинул меня. Оглядевшись, я обнаружил чистую постель и коричневую кафельную печку, а также стол и табуреты. Снаружи ярилась буря.
Я подошел к окну и увидел, что комната расположена высоко над еловым бором. Я себя чувствовал так, будто сердце от неопределенности вот‑вот разорвется; хотелось что‑то высказать; но я сам не понимал, что. Я рванул себя за волосы ‑ это не помогло. Я чувствовал, что неопределенность происходящего вписала в черты моего лица неизгладимый страх. Хотелось закричать, но даже этого я не мог.
Я вытащил из кармана потрепанный промокший Новый Завет и начал читать; я вообразил, что по ходу чтения смогу вспомнить, откуда я родом; через какое‑то время я уже читал вслух, чтобы не слышать шум бури.
Но это не помогло. Я буквально сходил с ума. Тут на мое счастье явился брат‑служитель ‑ с дровами и торфом, чтобы растопить печку. Я успокоился, наблюдая за его простыми движениями. И хотел с ним заговорить; но не знал, как начать.
Потом он снова ушел, с глубоким поклоном и с молитвой на устах. Когда его уже не было, мне пришло в голову, что наутро я собирался плыть дальше. Мне казалось, какой‑то корабль должен отходить около одиннадцати. Я выбежал за монахом в коридор, но он уже исчез. Я подумал, что он наверняка еще вернется, ‑ и стал ждать.
Еще раньше я заметил, что в соседней комнате горит свет. Я принялся упорно прохаживаться по коридору перед этой комнатой. Время от времени на небе появлялась одна звезда.
Мне вспомнился Апокалипсис; он въелся в меня, как Молох или как морской полип. Зубы у меня застучали, потом я опять почувствовал судорогу в руках. Но продолжал прогуливаться по коридору.
После случилось так, что дверь той комнаты отворилась, и голос, показавшийся мне знакомым, сдержанно произнес:
‑ Ах, так это вы?
Человек, сказавший это, пригласил меня войти.
Я вспомнил, что он был на одном со мной судне. Он еще добавил:
‑ Нам принесут горячего чаю.
Я неожиданно для себя обронил:
‑ Завтра около одиннадцати я отсюда уеду.
Он как будто слегка испугался, но возражать не стал. Он предложил мне стул; я сел.
Он тогда произнес несколько слов о Боге ‑ всё очень сбивчиво; прочитал мне и проповедь из книжки, но признался, что нынешний день слишком его измучил. Среди прочего говорил и о том, что нам следовало бы лечь спать; но быстро отказался от этой мысли:
‑ При такой буре разве заснешь...
И мрачно посмотрел на меня; потом, кажется, опомнился:
‑ О, да вы насквозь промокли!
Я отвечал, что не чувствую этого. Он тоже не стал больше об этом говорить.
Пришел брат‑служитель и принес чай и фрукты, а когда увидел в комнате и меня, сходил за вторым стаканом.
‑ Пейте, ‑ сказал незнакомец. Он разлил чай из чайника. Внезапно спросил меня, выкрикнув свой вопрос:
‑ Что вы такое?
Я долго думал, но не нашел ответа, о чем и сказал ему. Тогда он очень испугался. Но все же, будто через силу, очистил яблоко, предложил кусочек и мне, а сразу вслед за тем сказал:
‑ Нам следовало бы выпить вина; я, правда, думаю, что в монастыре это не разрешается; но сейчас вино превратилось бы в кровь, в кровь...
Я не понял его, но невольно подумал об Иисусе, которого распяли. Я почувствовал раны от гвоздей в своих окоченевших ладонях, даже сказал об этом. Он пугался все больше. Неожиданно резко вскочил со стула и крикнул:
‑ Вы должны проповедовать!
Я сказал, что не умею; но он настаивал на своем.
В этот момент в комнату заглянул сухопарый человек в черном сюртуке; мой хозяин бросился ему наперерез и крикнул:
‑Уходите, вы сейчас должны спать!
И буквально вытолкал его за дверь; я подумал о Косаре; тут мой хозяин вернулся. Я заговорил о том, что недавно вспоминал Апокалипсис. Он крикнул: «Это свершается!»; и упал на колени, и стал молиться. Комната немного согрелась. Через несколько мгновений он, плача, стоял предо мной и говорил, что теперь нам и вправду пора ложиться. Я хотел уйти; но он удержал меня за плечо и сказал:
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 157; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!