Окраинная улица с высокими деревьями. 5 страница
‑ Прошу вас, прошу, спите сегодня в одной постели со мной.
Я на мгновенье задумался и, видя его страх, согласился ‑ хотя
хотелось мне сказать «Нет». Он тогда разделся и откинул край одеяла.
Я чувствовал себя так странно, как никогда прежде. Он же упомянул о страхе перед наказанием Божьим. Он дрожал всем телом. И добавил еще, что только рядом со мной для него возможен покой, только рядом со мной .
Потом он лег в кровать и повернулся на бок, чтобы освободить место для меня. Я увидел его обнаженные бедра и ягодицы. В тот же миг мозг мой будто пронзила молния: свадьба означает ‑ спать вместе в одной постели, тело к телу.
Меня охватил невыразимый страх: очень может быть, что я состою в браке, а теперь совершаю супружескую измену, намереваясь спать в одной постели с другим.
Поначалу я расхаживал взад и вперед по комнате и терзал себя: кому же ты изменяешь?! Человек лежал в постели и ждал, когда я приду. Я совсем запутался; но в конце концов сказал, что спать с ним не могу. После чего покинул комнату; он же мне вслед протяжно застонал.
Вернувшись к себе, я слышал, как он, чтобы побороть страх, громко молится. Я уже хотел вернуться к нему, но тут услышал шаги в коридоре.
Это Смерть, подумал я; Косарь идет к нему, и ты, если тоже туда пойдешь, завтра проснешься рядом с трупом.
Меня охватил такой же страх, какой чувствовал человек, молившийся за стенкой, и я снова вспомнил об Апокалипсисе.
|
|
|
Тогда я распахнул дверь и выкрикнул в коридор:
‑ Завтра в одиннадцать я хочу отсюда уехать!
После чего закрыл дверь, разделся и ни о чем больше не думал. Молитвы я еще слышал, но они были далеко; и руки свои чувствовал, но то были руки других. ‑ Всё лишь ночь, ночь кругом меня. ‑ ‑
И мне снилось, что я лежу, заваленный большим камнем, который медленно выдавливает из тела внутренности; и когда наружу вывалилась кишечная петля, я понял: это та часть моей жизни, которую я забыл.
«Как отбросы на бойне» ‑ мог бы я сказать.
Но каменный блок давил на меня все сильнее, и вот уже ребра отделились друг от друга, голова на удлинившейся шее ужасно вытянулась вперед, глаза еще видели, как тело мое расползается, словно насекомое, на которое наступили ногой. ‑ Потом опять была ночь.
И опять мне снился сон: что покинутый мною человек ‑ не кто иной как Косарь. Он потом еще поприветствовал меня на кладбище; но сам я лежал в могиле. И ощущение было приятным: я чувствовал себя так, будто кто‑то отпустил непристойную шутку, над которой я от души посмеялся.
Наутро около девяти в дверь мою громко и отчетливо постучали. Я сказал «Войдите» и спрыгнул с постели.
В комнате было очень тепло. Я пощупал печку: горячая; в топке тоже еще сохранялся жар. Одежда почти высохла. Я поспешно натянул ее на себя. Веки, правда, немного опухли, но усталости я не чувствовал. Вода, приготовленная для умывания, показалась мне замечательной. В своем обтрепанном и мятом костюме я выглядел как нищий, стыдился показаться людям на глаза.
|
|
|
Но после некоторых колебаний все же решился открыть дверь и выйти ‑ пусть обо мне думают, что хотят.
Когда я ступил в коридор, перед моей дверью стояли с полдюжины человек, мужчин и женщин, ‑ бледных и утомленных. Они подходили, протягивали мне руку; женщины, похоже, хотели меня поцеловать; но сдерживали себя и только дотрагивались, стараясь разгладить на мне костюм.
У меня возникло чувство, что надо бы улыбнуться, ‑ и я улыбнулся. Я сумел скрыть смущение, и это воодушевило собравшихся. Я догадался, что здесь ничего говорить не стоит, и направился к лестнице. Мгновенье чужаки оставались, где были, потом последовали за мной. На нижнем этаже я встретил давешнего монаха. Он казался спокойным и добродушным; это помогло мне, несмотря на сумятицу чувств, почувствовать себя свободнее. Он поздоровался, взял мою руку и больше ее не выпускал. Привел меня в сводчатую залу, сопроводил к столу и предложил сесть.
|
|
|
Потом произнес какие‑то слова. Примерно такие: что он очень рад, если я хорошо выспался, и не желаю ли я чего‑нибудь, что он мог бы исполнить. Я сказал, нет. Тогда взгляд его буквально повис на моих губах, я это чувствовал, как чувствуешь поцелуй, и мне было приятно. Я протянул ему руку и сказал: «Спасибо». И потом попросил показать мне ближайший путь до города и гавани. Он согласился; но предложил, чтобы я прежде немного поел.
Он принес варенье, и черный хлеб, и коричневый мед, и свежее масло, а еще кувшин плодового вина и молоко. Я снова заговорил; но ничего толком объяснить не мог. Я сказал, что прошу его, когда меня здесь уже не будет, заглянуть к человеку, который прошлой ночью спал в комнате, расположенной рядом с моей. На меня снова напал неизъяснимый страх. Монах заметил это и спросил, растягивая слова, в чем, собственно, дело. Я повторил, что он должен подождать, пока я уйду, и только потом посмотреть ‑ тот человек, наверное, умер.
Тут монах посмотрел на меня, как смотрят на пророка, и сказал, что пролежал всю ночь, терзаясь смутным страхом, потому что думал: к нему придет Косарь‑Смерть. Но потом к нему в келью пришла Мария и легла с ним в постель. Он чувствовал ее тело ‑ такое мягкое, что с ним ничто не сравнится. Она, мол, была как мать, а он ‑ как ее новорожденный сын. Он вдыхал аромат ее плоти и пил из ее груди. И тогда, дескать, Косарь прошел мимо него ‑ определенно к тому человеку. Я увидел, что монах плачет. Я погладил его лицо и хотел еще что‑то сказать; но тут ввалились эти чужаки, чтобы на меня поглазеть.
|
|
|
Я, пересилив себя, съел немного хлеба и выпил вина.
Меня теперь мучила мысль: а не бросил ли когда‑то этот монах свою жену, и не позабыл ли ее, и не она ли ‑ та Мария, которую он призывает в самые безысходные часы.
Чуть позже я спустился с монахом по узкой тропе, петлявшей между елями. Мы быстро добрались до стены, в которой была дверца. Через эту дверцу он меня выпустил.
Передо мной простиралось море, все еще неспокойное и взбаламученное. Я очень испугался, потому что теперь оно выглядело как добрый друг. Человек, проводивший меня до этого места, объяснил, что дальше я должен идти вдоль береговой линии.
Я поблагодарил и спустился с дамбы, построенной для защиты от моря. Монах долго смотрел мне вслед. Я шел по белому песку, который при каждом шаге оползал под ногами. Вдалеке я видел город. Я старался идти быстро, чтобы не опоздать на корабль.
В голове было ощущение глухоты; мне не помешало бы присесть, отдохнуть. Я хотел подойти совсем близко к морю, чтобы успокоиться, глядя на его волны. Но такого я себе не позволил.
Я подумал, что должен бежать, как бежит убийца.
Потом мелькнула мысль: море зеленое ; но оно не мягкое , значит, оно не труп. Да, но оно прячет трупы!
Я имел в виду опустившиеся на дно корабли и людей, которые утонули.
Мне было нехорошо, я чувствовал себя больным. Еще я подумал: солнце так ярко освещает красную черепицу крыш, и все же не рассеивает моего страха.
Я сказал себе: «Все краски холодные; нужно быть слепым, чтобы почувствовать тепло».
Потом я увидел улицу, которая пролегала вдоль пляжа. Я по откосу вскарабкался к ней; улицу обрамляли редкие деревья, еще голые. Вскоре показались дома, окна, люди... И все они смотрели на меня. Я всей поверхностью тела чувствовал давление их взглядов. Порой я спотыкался на булыжниках мостовой и тогда краснел, ибо думал, что обнаружил перед всеми свою слабость.
Потом я очутился в гавани. Она была маленькой и грязной. Гранитные причальные стенки, несколько чугунных решеток, несколько кораблей...
Пространство вокруг меня вдруг оказалось тесным, загроможденным.
Я спросил человека ‑ похоже, ничем не занятого, ‑ какой корабль отплывает отсюда в одиннадцать. Тот ответил, что в это время не отплывает ни один корабль. Я сильно испугался, повернулся к человеку спиной и тут же забыл о нем.
Что мне теперь делать? Я шел по набережной, порой останавливался, смотрел на моряков и размышлял.
Когда отправится ближайший корабль? Ах, это все равно; если не прямо сейчас, то всё, что случилось раньше, теряет смысл.
Куда вообще я хочу попасть? На мгновение я задумался: не вернуться ли в монастырь; но потом эту мысль отбросил ‑ ведь там кто‑то умер. Я сел на ближайшую швартовочную тумбу и заговорил с собой так:
‑ Ты хочешь посмотреть мир?
‑ Нет.
‑ Чего же ты хочешь?
‑ Ничего.
‑ Зачем тогда ты живешь?
‑ Потому что родился.
‑ Почему бы тебе не умереть?
‑ Потому что я этого боюсь.
‑ Значит, тебе так или иначе придется уехать отсюда, пусть лишь из‑за смутной потребности в перемене мест.
‑ Да, ‑ сказал я и встал, чтобы поискать корабль, подходящий для такого плавания без особой нужды и без мечты . Рано или поздно все корабли отплывут отсюда, на одном из них отплыву и я. Я сказал себе:
‑ Что ж, пусть будет так.
Я несколько раз прошелся по набережной и выбрал корабль, обшитый дубовыми досками; выглядел он архаично; но построен был явно недавно.
Непохоже, чтобы на него что‑то грузили, но и для пассажиров он вряд ли предназначался. Странный корабль. Я взглянул на него еще раз: да, странный.
Я ощутил в мозгу что‑то вроде волны, разбивающейся: «Там тайна». Но тут же улыбнулся, что плохо. Я спросил какого‑то человека, когда этот корабль выйдет в море. Тот не знал. И, похоже, ему показался подозрительным мой интерес именно к этому кораблю.
Я набрался мужества и поднялся на борт, надеясь встретить кого‑нибудь из команды.
Ко мне действительно сразу подошел молодой моряк. У него был удивительный рот ‑ мне захотелось услышать, как он говорит. Он взглянул на меня, и тут я увидел, какие у него красивые глаза. Я даже прикусил палец, чтобы оставаться спокойным.
Он сказал:
‑ Не делайте этого.
Я покраснел от смущения. И поспешно спросил, когда судно отходит. Моряк ответил:
‑ Сегодня ночью. Вы должны быть на борту ровно в полночь, если желаете плыть с нами.
Я поблагодарил и поспешно ушел. На набережной еще раз оглянулся, чтобы прочитать название корабля: «У. и И. II».
Мои шаги стали чуть более легкими, я пересек два моста, посмотрел на серую воду, которая текла под ними, увидел старую башню с солнечными часами. И потом спустился в какую‑то котловину; думаю, где‑то неподалеку добывали глину и обжигали кирпич.
Небо затянуло темными тучами, но они не мешали мне идти все дальше и дальше.
Местность была плоской и выглядела как один большой луг. Я не мог не признаться себе, что, по сути, рад тому, как все обернулось. Иногда возникали сомнения: а что если прошлой ночью я мог спасти человеку жизнь и не сделал этого... Я впервые подумал, что я порочен, низок. Я ругал себя; но то были только слова, а в глубине души я все же радовался. Я думал о корабельном юнге: какой у него красивый рот. Думал, каким чувственным должен быть поцелуй этих губ.
И все же я ощущал, что мозг мой оцепенел, что я ношу в себе безумие, ‑ потому что даже воспоминание о последней ночи уже начало улетучиваться. Я воображал, будто раньше у меня была любовная связь, и вот теперь я ухожу от любимой и забываю ее. Будто юнга стал моей новой любовью, будто сегодня я женщина; но завтра, завтра это тоже останется позади и соскользнет в Ничто.
Губы, губы его восхитительны! Но потом я опять подумал, что во всех любимых вижу одного человека, которого когда‑то покинул и с тех пор повсюду ищу, ищу.
Я внушал себе, что занимаюсь таким поиском. Между тем, над островом началась пурга, мне в лицо будто вонзались иголки, было трудно идти против ветра, а земля стала топкой, непроходимой.
Я почувствовал, что опять одинок, и пожалел, что у меня нет собаки. «Да, ‑ спросил я себя, ‑ почему ты не завел хотя бы собаку?!» Потом я заметил, что забыл в монастыре Новый Завет. Я, выходит, лишился последнего, самого последнего, на чем мог тренировать свою память. А вдруг теперь я забуду, что этой ночью должен явиться на корабль? Я побежал по снежной трясине, через заполненные водой рытвины, потом снова остановился. Нашел в кармане карандаш и блокнот, которые всегда носил при себе, начал записывать время отбытия и название корабля. Одновременно я думал, что стоило бы записать и Песнь песней царя Соломона ‑ насколько я это смогу, по памяти. У меня были на то разные основания: речь там идет о любви, дарованной людям, чтобы они ее проживали, мужчина и женщина вместе, ‑ и это написано в Библии. Еще я чувствовал, что такая любовь должна быть вечной. Я записал себе, что любовь вечна, сильнее смерти. Я, правда, не знал, сильней ли она безумия. Но уже то, что она властна над смертью, меня успокоило. Когда я умру, станет ясно, действительно ли я покинул кого‑то, кого любил.
Я писал долго, я представлял себе эту черную женщину во всем ее великолепии, и сам влюбился в нее, и сравнивал ее с прекраснейшими вещами, которые знал, под конец ‑ с саркофагом из черного мрамора. И я был царем Соломоном, который по ночам отдыхает в таком гробу.
Я записал: «Любящие справляют свадьбу в могиле».
Потом я пошел дальше. Попал на какую‑то улицу и оказался перед бедной корчмой. Я вошел и попросил принести мне хлеба и молока. Поев, я хотел было написать письмо, но с досадой сообразил, что не знаю, кому писать. Я вскочил из‑за стола, расплатился и вышел.
Пурга заладила снова. Я чувствовал, что замерзаю. Я шел все быстрей и быстрее. Проходя мимо одного дома, услышал вопли истязаемой кошки. Я заглянул во двор и увидел, что мальчик привязал кошку и тупым ножом вспарывает ей брюхо. Я совершил невозможное: подбежал, поцеловал мальчика в губы, а кошку убил камнем. Уходя, я еще увидел, как мальчик заплакал.
Все у меня внутри потемнело от крови, которую мне пришлось увидеть. Я крикнул:
‑ Она теперь мертвая, мертвая!
Я хотел спросить, где здесь ближайшее кладбище, хотел зарыть кошку. Но потом подумал: а вдруг этот мальчик должен увидеть ее внутренности, чтобы не вспороть живот себе самому? ‑ И я поспешно зашагал дальше.
Я пришел в деревню, на краю которой высилась старинная готическая церковь. Церковь стояла посреди окруженного каменной стеной участка, и этот участок был кладбищем. Крыша церкви была покрыта свинцом, как и обе башни, зрительно почти сливавшиеся одна с другой.
На кладбище попадались старые надгробия, даже с надписями; и, как правило, с изображением черепа или распятого Христа. Я воспринял как знак спасения то, что могилы эти сохранились.
Я медленно вошел в церковь. И увидел, что башни построены из гранитных блоков, каждый из которых закреплен железными анкерными болтами. Так они и стояли.
Я подумал: их, наверное, строил тот, кто сам нуждался в опоре. Но потом заметил на полу откинутую крышку люка; и заглянул в отверстие. Глубоко внизу находились саркофаги из камня или дуба, запыленные... и прекрасные. Я понял, что попал в усыпальницу! И внезапно начал презирать те вырытые в земле могилы. Звонко расхохотался: позволить, чтобы тебя зарыли, ‑ и потом гнить в земле! Им просто не хватает мужества делать это открыто, они прикрывают себя на период превращения , а потом когда‑нибудь явятся, как безликий прах! Я поискал, нет ли где незапертой двери, ведущей в церковь, и действительно обнаружил дверь. Я вошел, и всё во мне замерло перед безмятежным покоем, который меня окружил. Свет здесь казался мерцанием далекой звезды.
Я невольно опустил глаза, стал читать имена и даты смерти; все они излучали одинаковое тепло, и ничего устрашающего в них не было.
Своды напоминали о вечности. Я почувствовал себя уверенным и надежно укрытым. Я присел на одну из пустых скамей, опустил голову. По прошествии долгого времени поднял глаза и посмотрел вдоль нефа, по направлению к средокрестию, располагавшемуся между двумя башнями. Я увидел старый, запыленный орган, почти достигающий свода.
Во мне возникло горячее желание взобраться на хоры и поиграть. Я знал, что играть умею; я определенно когда‑то учился, как извлекать из органа звуки, только забыл об этом. Но, поднявшись со скамьи, я засомневался: я боялся теперь, что покажу себя дураком, горло у меня пересохло и сжалось.
Захотелось на воздух.
Когда я подошел к двери, порыв холодного ветра забросил внутрь горсть влажного снега. Меня знобило. Я решил не выходить. Подумал, что впереди у меня еще много времени и я могу переждать непогоду здесь.
Сперва я прогуливался по продольному нефу ‑ взад‑вперед, взад‑вперед. Мне опять было хорошо. Я рассматривал великолепные оконные арки, и колонны, и алтарную часть, и ряды скамей. Потом подошел к трансепту: двум малым средокрестиям под башнями. Их отделяли от нефа латунные решетки, за которыми царила тьма, из‑за отсутствия окон; похоже, и там стояли саркофаги. Из тех помещений веяло какой‑то удивительной затхлостью. Алтарь был деревянным, резным, и фигуры на нем казались знаками из иного мира; но ничего страшного в этих знаках не было. Я порадовался, что здесь нет картин, изображающих Распятого. Я бы не выдержал всего этого уродства и красной крови.
Я не нуждался ни в каких занятиях или развлечениях; я был переполнен чувством, что мне хорошо, ‑ и все‑таки уже трижды останавливался перед закрытой дверью. Постепенно я понял, что она должна вести в какую‑то часть сакристии. Я не хотел открывать дверь. Но она меня завораживала. Я говорил себе: это такая же дверь, как множество других, она тебя разочарует, если ты откроешь ее, потому что ты ждешь от нее слишком многого. Я в конце концов решил оставить ее закрытой. И снова стал прогуливаться по продольному нефу. Но чувство глубокой умиротворенности, прежде владевшее мною, теперь исчезло. Эта дверь меня беспокоила. В какой‑то момент я так разозлился, что хотел броситься на нее, рывком распахнуть... И показать своему беспокойству, что за ней нет ничего. Но я оставил такое намерение, представив себе, как глупо буду выглядеть.
Я почувствовал потребность заплакать. Я крикнул: «Как можем мы быть хоть в чем‑то уверены, если какая‑то закрытая дверь способна убить наши души?!»
Я преклонил колени у алтаря и стал молиться: «Боже Милосердный, спаси меня от безумия! Даруй мне свет памяти!» А потом вновь начал прохаживаться по нефу. Теперь я слышал гулкое эхо своих шагов. Я остановился ‑ все смолкло. Я сделал шаг ‑ эхо отозвалось громче. Оно будто припоминало свой смысл... И определенно заключило союз с той дверью. Покушалось на мою душу!
Наверняка я преступник, которого преследуют незримые силы. Здесь, видимо, я когда‑то и совершил убийство ‑ здесь, за этой дверью. И теперь должен вернуться на место преступления, к тем камням, на которые некогда пролил кровь!
Я не хотел, не хотел, я не убийца, не грабитель, мою вину не докажут... И вообще ‑ это церковь, она защитит меня, уж лучше я умру в ней от голода, чем погибну на плахе...
На мгновенье гипноз, исходивший от двери, рассеялся, и мысли мои прояснились.
Но потом в голове мелькнуло: наверняка я родился здесь... и моя мать умерла родами. Я ведь даже не знаю, кто она. А она, конечно, похоронена в этой церкви!
Я начал читать все имена, высеченные на половых плитах. Но быстро сообразил, что ее имени я не знаю. Как же добиться ясности? Меня ждали глубочайшие откровения; но скрижали разбились, потому что я не знаю имени своей матери.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 144; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!