Неподчинение приказам и побеги 1 страница
Сопротивляться эсэсовцам в открытую было безумием. В этом сходилось большинство ветеранов концлагерей. Не менее опасно было пытаться расположить к себе, обмануть или подкупить лагерное начальство. Бросать же ему открытый вызов означало подписать себе смертный приговор. После того как одного из заключенных Флоссенбюрга избили до потери сознания за то, что во время вечерней переклички он оскорбил офицера СС, Альфред Хюбш искренне недоумевал, что заставило этого «ненормального» плыть против течения. «Здесь все давно усвоили, что любое сопротивление будет сломлено!»[2943] Неудивительно, что на протяжении всей Второй мировой войны акты открытого неповиновения были редкостью. Когда же они случались, то оставались в памяти очевидцев надолго.
Часто сопротивление эсэсовцам оказывали новички, поскольку плохо понимали, что такое концлагерь[2944]. Когда 39-летний Йозеф Гашлер из Мюнхена, попавший в Заксенхаузен в первые месяцы войны, увидел, как эсэсовцы избивают новоприбывших, он крикнул: «Что, черт побери, вы делаете? Вы опустились до уровня уголовников или продолжаете считать себя культурными людьми?» В ответ на его вопрос эсэсовцы принялись избивать его ногами и кулаками. Гашлера отволокли в штрафную роту, где и убили (в официальном свидетельстве о смерти записали, что причиной смерти стал «приступ безумия»)[2945]. Подобных расправ было достаточно, чтобы остальные новоприбывшие знали свое место. И все же, пусть крайне редко, ветераны тоже бросали вызов эсэсовцам. Кто-то просто срывался, не в силах больше носить в себе отчаяние, горе или злость[2946]. Других толкали на это моральные или религиозные убеждения. Так, например, самые убежденные свидетели Иеговы наотрез отказывались выполнять любую работу, так или иначе связанную с войной, которую вела Германия. Ярость эсэсовцев по поводу их упрямства дошла даже до Гиммлера и стоила многим узниками жизни[2947]. Такая жестокая ответная реакция со стороны СС объясняет, почему акции неповиновения среди узников были великой редкостью[2948].
|
|
|
Один из самых страшных примеров жестоких расправ эсэсовцев имел место весной 1944 года в филиале Флоссенбюрга лагере Мюльзен – Санкт-Михельн, за несколько месяцев до того развернутого в заброшенной ткацкой фабрике близ Цвиккау. На первом этаже здания узники лагеря собирали моторы для истребителей, спальные помещения располагались в подвале. Таким образом, узники никогда не покидали фабричных стен. В самых нечеловеческих условиях находились сотни голодающих советских военнопленных, составлявших большинство лагерного контингента. Вечером 1 мая 1944 года некоторые из них, обезумевшие от голода, подожгли в подвале свои матрацы, возможно в надежде на то, что пожар поможет им бежать. Эсэсовцы заблокировали все выходы из пылающего ада. Заперев узников в подвале, они стреляли в любого, кто пытался бежать. Более того, они не допустили к месту пожара местную пожарную команду. «Вокруг стоял запах горелой плоти. Я ничего не видел и задыхался», – вспоминал один из узников, выживший лишь благодаря тому, что в течение нескольких часов прижимался к решетке окна, пока языки огня лизали его тело. Когда огонь наконец погас, в подвале остались лежать две сотни обугленных трупов. Те, кто были еще живы, получили сильные ожоги. Увы, эсэсовцы на этом не остановились. В течение последующих месяцев они казнили десятки русских из числа выживших в том пожаре. Смысл их действий был ясен: любое сопротивление повлечет за собой террор[2949].
|
|
|
Понимая всю бессмысленность физического отпора, пара самых храбрых узниц подала начальству лагеря письменный протест. В марте 1943 года несколько польских женщин, искалеченных в результате медицинских экспериментов, обратились с петицией к коменданту Равенсбрюка. В своем письме они потребовали от него обосновать жестокость операций, которым они подверглись: «Мы просим вас лично встретиться с нами или же прислать ответ». Как и следовало ожидать, никакого ответа от коменданта Зурена они не дождались. Однако женщины не сдались. Когда спустя несколько месяцев эсэсовцы попытались возобновить эксперименты, намеченные жертвы спрятались в своих бараках под охраной других узниц. «Мы решили между собой, пусть лучше нас пристрелят, – рассказывала позже одна из них, – чем мы позволим им отрезать от нас по куску». И эсэсовцы вновь навязали свою волю. Так называемых «подопытных кроликов» притащили в карцер, нескольких прооперировали, а остальных непокорных заперли в бараках на несколько дней без еды и свежего воздуха[2950].
|
|
|
Поскольку открытое сопротивление исключалось, многие узники видели для себя единственный путь к спасению в побеге. В Освенциме Станиславу Фрончисты часто снился один и тот же сон: как, превратившись в мелкого зверька, он незаметно юркнул в дырку в заборе, чтобы убежать далеко-далеко, оставив за спиной все ужасы лагеря[2951]. Побег занимал мысли многих узников, причем не только во сне. Но в итоге на побег решались единицы, причем главным образом мужчины. Впрочем, ближе к концу войны количество побегов заметно возросло[2952]. Так, например, в 1942 году из Маутхаузена бежало всего 11, а в 1944 году – 226 человек. В Бухенвальде за бурные две недели сентября 1944 года бежало 110 узников, однако с учетом того, что в лагере в то время содержались более 82 тысяч заключенных, количество бежавших не так велико[2953].
|
|
|
Число побегов отражает и изменения концлагерной системы во время войны. Если из старых лагерей бежать было практически невозможно – например, до апреля 1945 года из Нойенгамме никому бежать не удалось, – в новых, наспех оборудованных и плохо охраняемых лагерях шансы беглецов на успех значительно повышались[2954]. Возросшее число транспортов с узниками также открывало для последних возможности побега, равно как и сокращение охраны из числа старых эсэсовцев. Как пояснял после удачного побега в июле 1944 года один польский заключенный, при виде недоукомплектованной лагерной охраны «я не мог все время не думать о побеге»[2955].
Обстоятельства побегов бывали самыми разными. Некоторые узники действовали силой – били охранников и даже убивали[2956]. Но чаще полагались на обман – залезали в выезжавшие за территорию лагеря грузовики или прятались в укромных местах, пока эсэсовцы не прекращали поиски. Иногда срабатывали трюки с переодеванием, в том числе и в эсэсовскую форму. Один такой побег состоялся в июне 1942 года в Освенциме. Прокравшись мимо охранников, четверо польских заключенных зашли на склад СС, взяли эсэсовскую форму и оружие, после чего укатили из лагеря на лимузине. Когда машину остановили на блокпосте, главарь беглецов, одетый в форму обершарфюрера СС, высунулся из окна и нетерпеливо махнул рукой часовым у шлагбаума. Те без слов пропустили машину. «Через несколько минут мы уже были в городе Освенцим», – вспоминал позднее один из беглецов. Когда начальник лагеря, Ганс Аумейер, понял, что беглецы обманули лагерную охрану, он, по словам руководителя освенцимского подполья Витольда Пилецки, «был в ярости и рвал на голове волосы»[2957].
В целом успех побега зависел от целого ряда факторов. Одним из главных была удача, а также связи на воле. Едва беглецы оказывались за территорией лагеря, им срочно требовались поддержка и помощь, и чем раньше, тем лучше. В оккупированной Европе беглецов укрывали у себя борцы местного движения Сопротивления. Многие из сбежавших сами вступали в его отряды. После побега из Освенцима Витольд Пилецки сражался в рядах повстанцев по время трагического Варшавского восстания 1944 года. Другие беглецы до самого конца войны прятались. Сбежав летом 1944 года из лагеря Моновиц с помощью подружки и одного гражданского подрядчика-немца, Булли Шотт переоделся в гражданскую одежду и переполненным ночным поездом добрался до своего родного города Берлина. Здесь он, как и несколько тысяч берлинских евреев, перешел на нелегальное положение. Старые друзья тайком переводили его из дома в дом, а также снабжали фальшивыми документами[2958].
Нескольким беглецам даже удалось перейти линию фронта. Среди них – Павел Стенькин, один из немногих, кто остался жив после попытки массового побега советских военнопленных из лагеря Освенцим-Бжезинка (Биркенау) в ноябре 1942 года. Стенькин вновь влился в ряды Красной армии и весной 1945 года освобождал Берлин[2959]. Еще одним был польский лейтенант Марцинек. В эсэсовской форме, с фальшивыми документами и пистолетом, он поездом и автомобилем добрался из Берлина до линии фронта в Нормандии, где 19 июля 1944 года под сильным артиллерийским огнем перешел на сторону англо-американских войск. Столь удачный побег организовал сопровождавший Марцинека немец по фамилии Шрек. К немалому удивлению англичан, Шрек был не узником, а эсэсовцем из Заксенхаузена. Вовлеченный в коррупционный скандал, он предпочел наказанию СС сдачу в плен[2960].
За побегами неизменно следовали поиски беглецов, и, хотя точное число избежавших поимки эсэсовцами и полицией установить невозможно, до последних месяцев войны шансы беглецов на успех были ничтожны. Так, с 1940 по 1945 год из Освенцима совершили побег 471 мужчин и женщин, из них не поймали 144 человека, и большинство из них дожили до конца войны. А вот 327 человек были пойманы и доставлены назад в лагерь, где их ждало драконовское наказание[2961].
Ответные меры СС
Несмотря на малочисленность удачных побегов из концлагерей, Генрих Гиммлер был обеспокоен. Стремясь обезопасить немецкое население, рейхсфюрер в 1943 году приказал своим подчиненным использовать для борьбы с побегами любые средства – от противопехотных мин до служебных собак, способных разорвать человека на куски. Кроме того, он потребовал, чтобы каждый лагерь докладывал о случаях побега лично ему[2962]. Опасаясь гнева Гиммлера, Рихард Глюкс – справлявшийся у подчиненных о побегах каждое утро – сделал борьбу с ними своей приоритетной задачей[2963]. Его отдел в ВФХА призывал лагерных эсэсовцев «никогда не доверять узникам» и как можно туже закручивать гайки[2964]. Хотя по уставу, прежде чем стрелять, часовой должен был крикнуть «Стой!», внутренние лагерные инструкции разрешали охране открывать огонь без предупреждения[2965]. Бдительных часовых, не допустивших побега, начальство поощряло увольнительными и другими наградами, а проштрафившихся наказывали[2966]. Эсэсовцы неизменно давали понять заключенным: любой, кто попытается бежать, жестоко поплатится.
Ключевым средством борьбы эсэсовцев с побегами было устрашение. Беглецов травили собаками, после чего их растерзанные тела – в соответствии с директивой Гиммлера – выставляли на всеобщее обозрение на плацу[2967]. Но чаще несчастных возвращали в лагерь живыми. Сначала эсэсовцы их пытали, чтобы выяснить, кто им помог бежать и как им удалось преодолеть заградительные сооружения[2968]. После допроса их подвергали публичному унижению, за которым следовало собственно наказание. Некоторые беглецы отделывались пятьюдесятью ударами плетью или переводом в штрафную роту (судя по всему, подобное «снисхождение» оказывалось тем, кто бежал, «повинуясь порыву»)[2969]. Большинство же расплачивалось за побег жизнью.
Иногда расправу вершили местные эсэсовцы[2970]. А время от времени пойманных беглецов казнили в соответствии с официальной процедурой: комендант лагеря делал формальный запрос и, получив от начальства ответ, приводил смертный приговор в исполнение[2971]. Начиная с 1942 года лагерное начальство привело в исполнение множество подобных ритуальных повешений, в духе самой первой лагерной казни заключенного Эмиля Баргацки летом 1938 года. Примером может служить и казнь узника-австрийца Ганса Бонаревица. Около полудня 22 июня 1942 года Бонаревиц бежал из Маутхаузена, спрятавшись в ящике на грузовике. Беглеца поймали уже через несколько дней. По возвращении в лагерь его ждала мучительная смерть. В течение недели его водили перед другими узниками вместе с ящиком, на котором эсэсовцы глумливо написали слова Гете: «Зачем куда-то уезжать, если все хорошо и здесь?» Затем 30 июля 1942 года эсэсовцы затолкали Бонаревица в тележку, в которой к крематорию подвозились трупы. Несколько узников потащили ее за собой к установленной на плацу виселице. Остальные узники тем временем стояли там же, вытянувшись в струнку. Процессия длилась более часа. Возглавлял ее узник, который выступал в роли распорядителя похорон, десять членов лагерного оркестра исполняли популярные детские песни, вроде «Все маленькие пташки вернулись». Во время следования процессии один эсэсовец делал фотографии последних минут жизни Бонаревица. Рядом с виселицей эсэсовские палачи секли и истязали несчастного, после чего приказали повесить. Но и тут, прежде чем он умер, веревка дважды обрывалась. Все это происходило под аккомпанемент лагерного оркестра[2972].
Реакция узников на публичные повешения – или, как их саркастически окрестили, «вечера немецкой культуры» – была разной[2973]. Кто-то тихо клялся отомстить за товарища, кто-то выкрикивал слова протеста[2974]. Кто-то просто наблюдал, обвиняя беглецов в том, что из-за них эсэсовцы обрушивали репрессии на остальных заключенных. Но самой распространенной реакцией был страх. Как вспоминал один бывший узник Маутхаузена, после казни двух пойманных беглецов – при этом один из них был тяжело ранен и его к виселице несли – он отказался от всяких мыслей о побеге. «Это зрелище действовало: лучше в сердцах пнуть ведро в штольне, чем отправиться на виселицу!»[2975]
Публичные казни были не единственным средством борьбы СС против побегов. Иногда лагерное начальство сажало в лагерь в качестве заложников близких родственников беглецов[2976]. В других случаях вместо беглецов наказывали остальных заключенных. С самого учреждения концлагерей эсэсовцы избивали и мучили заключенных на перекличках. Впоследствии они не гнушались и убийствами. Весной 1941 года, после побега одного польского узника, эсэсовцы Освенцима для острастки заморили в карцере голодом десять заключенных. А еще через несколько месяцев, после очередного побега, та же участь ждала еще одну группу заключенных. Чтобы спасти одного из обреченных, священник-францисканец Максимилиан Кольбе вызвался умереть вместо него. Эсэсовцы на обмен пошли. Но так как две недели спустя Кольбе был еще жив, они сделали ему смертельную инъекцию[2977]. В Освенциме, да и в других лагерях, обычной мерой «профилактики» побегов были коллективные казни. Одной из их жертв стал молодой поляк Януш Погоновски, тайно переписывавшийся с семьей. Его в числе двенадцати узников повесили в Освенциме 19 июля 1943 года в назидание остальным после побега троих заключенных из трудового отряда[2978].
Такая практика коллективного устрашения давала плоды. Заключенные, помышлявшие о побеге, отказывались от него, да и к побегам других относились со смешанными чувствами. С одной стороны, успешный побег, как любая неудача эсэсовцев, поднимал моральный дух заключенных. Более того, успешный побег давал надежду на то, что мир узнает о творимых в лагерях злодеяниях[2979]. С другой стороны, оставшиеся с ужасом ждали репрессий[2980]. Эсэсовцы знали, что многие заключенные воспринимают беглецов как предателей, и частенько играли на этом, как в случае с официантом Альфредом Виттигом, «зеленым» узником Заксенхаузена. Однажды летом 1940 года Виттиг пропал. Пока эсэсовцы обыскивали лагерь, остальные узники весь день до глубокой ночи стояли вытянувшись в струнку на плацу. Когда им наконец позволили разойтись по баракам, несколько человек потеряли сознание. Поиски Виттига возобновились утром. И после того как пропавшего нашли – тот спрятался, зарывшись в куче песка, – офицер СС передал его остальным заключенным со словами: «Делайте с ним что хотите». Около десятка заключенных, обозленные на Виттига за вчерашние страдания, забили несчастного насмерть. Причину смерти аккуратно запротоколировали в лагерных бумагах, ведь формально эсэсовцы были к его гибели непричастны. «Смерть от разрыва легких и других внутренних органов (забит насмерть заключенными)»[2981].
Сопротивление обреченных
Мала Циметбаум и Эдек Галинский стали в Освенциме любовниками где-то во второй половине войны. Это был один из немногих романов в концлагере. С тех пор он сделался символом надежды и трагедии, был увековечен в книгах, фильмах и графическом романе[2982]. Оба были ветеранами Освенцима. Циметбаум, польская еврейка, была депортирована из Бельгии в сентябре 1942 года. Галинский прибыл на два года раньше с первым транспортом польских политзаключенных. Со временем оба получили привилегированные должности, что позволило им встречаться в рентгеновском кабинете лазарета женской зоны Бжезинки (Биркенау). Они часто говорили о совместном побеге и, тщательно его подготовив, рискнули осуществить свой план в субботу, 24 июня 1944 года. Переодевшись в украденную эсэсовскую форму, они поодиночке покинули лагерь и направились в город, как эсэсовцы в субботнюю увольнительную. Встретившись на берегу Вислы, они попытались пробраться в Словакию. Проведя две недели в бегах, они в конце концов заблудились в Карпатах и были пойманы пограничной стражей. Беглецов вернули в Освенцим, где их бросили в карцер – выцарапанные Галинским надписи на стенах можно прочесть и сегодня – и приговорили к смерти.
Тем не менее 15 сентября 1944 года, в день их казни, план показательной экзекуции пошел наперекосяк. В мужской зоне Бжезинки Галинского провели вдоль строя узников и подвели к эшафоту. Но прежде чем эсэсовец успел зачитать приговор, Галинский попытался повеситься сам, однако охранникам в последний момент удалось его удержать. Когда же палач выбил из-под ног Галинского доски настила, тот успел выкрикнуть призыв к массовому неповиновению. В женском лагере Бжезинка (Биркенау) Мала Циметбаум также оказала эсэсовцам сопротивление. Когда ее вели к установленной на плацу виселице, она вытащила лезвие и полоснула себе по запястью, а попытавшегося ее остановить эсэсовца ударила. Ошеломленная охрана оттащила ее прочь. В последний раз ее видели скорее мертвой, чем живой, на тележке возле крематория. Циметбаум осталась в памяти других узниц. Она не только сумела бежать из Освенцима, но нашла в себе мужество бросить вызов своим мучителям, сорвав тщательно подготовленный ими спектакль показательной казни. «Я в первый раз увидела, как заключенная еврейка осмелилась поднять руку на немца», – с восхищением вспоминала позднее одна из бывших узниц[2983].
Случаи сопротивления обреченных хоть и были редкими, однако не беспрецедентными. Чтобы не дать приговоренным к смерти узникам, вроде Эдека и Малы, в последние мгновения жизни обратиться с призывом к другим, эсэсовцы перед казнью засовывали им в рот кляп[2984]. Тем не менее нацистские палачи знали, что подобного рода публичные казни еще больше разжигают в сердцах узников ненависть к ним. Видимо, по этой причине большая часть казней все же проводилась тайно. Но и за закрытыми дверями некоторые узники оказывали сопротивление, набрасывались на своих убийц, выкрикивали перед смертью политические лозунги. Эсэсовцы пытались отвечать на это смехом и все же в глубине души не могли не понимать, что так и не сумели сломить свои жертвы[2985].
Случаи сопротивления имели место даже в газовых камерах Бжезинки (Биркенау). Некоторые узники – евреи, цыгане, представители других народов, – несмотря на всю тщетность попыток, сопротивлялись, когда эсэсовцы заталкивали их внутрь. Другие на пути в газовую камеру пели политические песни или религиозные гимны[2986]. Один из самых поразительных случаев произошел 23 октября 1943 года, когда рядом с газовыми камерами Бжезинки узница-еврейка выхватила из рук эсэсовца пистолет и открыла огонь по охранникам. В возникшей суматохе пострадало несколько немцев, причем унтершарфюрер СС Йозеф Шиллингер получил смертельное ранение. В конце концов эсэсовцы вырвали из рук узницы оружие и перестреляли всех заключенных. Впоследствии один охранник удостоился похвалы начальства за «решительные действия при подавлении мятежа». Сенсационная новость о смерти Шиллингера вскоре разнеслась по всему лагерю. Тотчас поползли слухи о том, как это произошло. Согласно самой популярной версии, убийцей была красивая молодая женщина, танцовщица. Что касается Шиллингера, то, согласно лагерной легенде, умирая, он якобы скулил: «О боже, за что мне такие мучения?» Возможно, эти последние слова не более чем плод фантазии узников. Зато месть эсэсовцев была вполне реальна. По ночам охранники обстреляли зоны Бжезинки из пулеметов. Жертвами стали более десятка узников. Впрочем, их гибель эсэсовцы не зарегистрировали, ведь Освенцим (Аушвиц) давно превратился в конвейер смерти[2987].
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 1215; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!