Неподчинение приказам и побеги 5 страница
Смертность на маршах сильно зависела от таких факторов, как наличие съестных припасов и расстояние[3094]. Хотя главными убийцами узников были болезни и физическая усталость, немало их погибло и от пуль охраны. В соответствии с уставом любой узник, отбежавший к обочине испражниться, как заподозренный в побеге мог стать законной добычей эсэсовцев и подлежать расстрелу[3095]. И хотя в директивах эсэсовского руководства не содержалось четких указаний по обращению с больными заключенными, их убийство было в лагерях широко распространенной практикой. Большинство заключенных гибло в одиночку от эсэсовской пули, потеряв силы и отстав от основной колонны, но имели место и массовые убийства. Например, во время марша из Блеххаммера, филиала Освенцима, эсэсовцы погрузили больных узников на сани и подорвали ручными гранатами[3096].
Среди старших офицеров СС подобных убийц было немного, поскольку большая часть лагерного начальства эвакуировалась заблаговременно. Вопреки призывам мужественно сражаться против Советов, высокопоставленные нацисты бежали первыми. Рудольф Хёсс с горечью рассказывал, что комендант Освенцима Рихард Баер бежал в комфортабельном лимузине, успев значительно оторваться от наступающего противника[3097]. Другие коменданты тоже поспешили прочь, оставив руководить эвакуацией подчиненных. В основном эта обязанность легла на младший командный состав СС, служивший в лагерях-филиалах. Но эти командиры физически не могли полностью проконтролировать ход эвакуации и растянувшиеся на многие километры колонны заключенных, а поэтому решение спускать курок часто принимали отдельные охранники по своему усмотрению. «На практике любой охранник сам решал, в кого стрелять, а в кого нет», – вспоминал один из эсэсовцев после войны. Иногда палачами становились женщины, ломая последнее гендерное табу концлагерей. Но большинство палачей были мужчинами, не исключая и пожилых солдат, призванных на службу совсем недавно[3098].
|
|
|
В начале 1945 года страх перед наступающей Красной армией охватил многих нацистских преступников. Советские солдаты, войдя на территорию Третьего рейха, нередко мстили немецкому населению. Германия полнилась слухами о массовых убийствах гражданских лиц, умело раздуваемыми в своих целях пропагандистской машиной нацистов. Многие рядовые немцы видели в этих преступлениях неминуемую расплату за творившиеся в концлагерях зверства, «показавшие врагу, что он может с нами делать, если победит». А сами лагерные охранники были полны решимости вовремя скрыться от наступающей Красной армии. Если изможденные заключенные замедляли ход и их больше не удавалось подгонять окриками и ударами, охранники все чаще спускали курок[3099]. Желание охранников спасти шею от виселицы стало причиной большой бойни в ходе этой эвакуации лагерей. В конце января 1945 года марш смерти, состоявший примерно из трех тысяч заключенных Штуттгофа (преимущественно еврейских женщин), прибыл в город Пальмникен (ныне Янтарный. – Пер. ) в Восточной Пруссии. Оказавшиеся в ловушке между Балтийским морем и наступающими советскими войсками эсэсовцы, желая спастись, погнали заключенных к ближайшему берегу и принялись косить их пулеметными очередями. Раненые и чудом выжившие после расстрела утонули или замерзли. Море несколько дней выбрасывало на берег их тела[3100].
|
|
|
Апокалипсис
В середине марта 1945 года Освальд Поль по приказу Гиммлера провел инспекцию условий содержания в концлагерях. Проезжая в сопровождении Рудольфа Хёсса и других официальных лиц из ВФХА мимо многочисленных развалин, он, несомненно, должен был понимать, что конец рейха близок. Однако не замедлил темпа этой «безумной инспекции», как назвал ее Хёсс. «В меру моих сил я посетил все лагеря», – вспоминал Поль впоследствии. В конечном итоге он осмотрел полдесятка или более основных лагерей в границах довоенной Германии[3101].
|
|
|
Ситуация внутри этих концентрационных лагерей, трещавших по швам от массы заключенных из недавно эвакуированных лагерей, резко ухудшилась. За первые три месяца 1945 года в Бухенвальде было зафиксировано больше смертей, чем за 1943 и 1944 годы, вместе взятые. Несмотря на то что несколько крематориев работали день и ночь, горы трупов продолжали расти. В Дахау в феврале 1945 года тысячи заключенных похоронили в братских могилах на холме, поблизости от главного лагеря, потому что печи уже не справлялись. Умирало так много заключенных, отметил в своем дневнике на 25 февраля 1945 года узник Дахау Нико Рост, что оставшиеся в живых просто не успевали оплакивать своих друзей[3102].
Освальд Поль стал свидетелем этого массового вымирания в марте 1945 года во время своих приездов в концлагеря. Хуже всего, по признанию Поля (и его высокопоставленные подчиненные с ним согласились), дела обстояли в Берген-Бельзене. Там, когда комендант Крамер провел их по территории лагеря, они увидели массы изможденных заключенных и горы трупов. Как и везде в ходе инспекционной поездки, чиновники из высшего руководства ВФХА отреагировали на это различными приказами и циркулярами в адрес администрации лагерей. Несентиментальный Рудольф Хёсс предложил, исходя из собственного опыта, практические советы по массовой кремации. А сам Поль дал маловразумительные указания о добавлении в рацион заключенных трав и ягод из близлежащих лесов, а также воспользовался последними встречами с администрацией Берген-Бельзена и других концлагерей для обсуждения планов эвакуации и не оставлявших эсэсовцев замыслов массовых убийств[3103].
|
|
|
Состязание болезней и войны
«Флоссенбюрг, 5 января, 1945 года
Дорогая Марианна! В этом письме я расскажу тебе всю правду. Мое здоровье в порядке. Жизнь в лагере ужасна. Тысяча человек теснится на 200 койках. Убийства, избиения и голод – наша повседневность. Каждый день умирают более ста человек. Они лежат на бетонном полу в уборных или снаружи на улице у стен барака. Окружающая грязь – вши и тому подобное – неописуема… Поговорите со всеми [нашими] знакомыми, пусть скинутся и пришлют хотя бы немного сигарет и еды: хлеба и маргарина.
Твой Герман ».
Эта душераздирающая записка немецкого коммуниста Германа Хаубнера была тайно переправлена из лагеря на волю и в конечном счете дошла до его жены. Однако его не спасла – 4 марта 1945 года Хаубнер умер. Он был одним из 3207 человек, погибших в Флоссенбюрге за месяц до того, как немцы оставили лагерь[3104].
В первые месяцы 1945 года другие концентрационные лагеря стали настоящей зоной бедствия, даже те из них, где прежде особых проблем не испытывали. Одной из главных причин катастрофы стал стремительный рост численности заключенных. Перенаселенность не была чем-то новым, еще в 1942 году ВФХА набило Бухенвальд заключенными до отказа[3105]. Но ничто не могло подготовить лагеря к тому огромному потоку узников, хлынувшему в них в последние дни их существования, когда со второй половины 1944 года началась масштабная эвакуация лагерей, расположенных близ линии фронта. К концу того же года многие из оставшихся концлагерей были уже переполнены, когда в начале 1945 года их накрыла вторая волна эвакуации. Во всех концлагерях, располагавшихся в сердце Третьего рейха, было зарегистрировано рекордное число заключенных. Комплекс Бухенвальда оставался среди них крупнейшим. 20 марта 1945 года здесь содержался 106 421 заключенный. Около 30 % из них теснились в переполненных бараках главного лагеря. Остальные размещались в 87 филиалах, практически в равной мере забитых до отказа[3106].
Последние несколько месяцев свелись к «состязанию болезней и войны», – как 31 января 1945 года записал в дневнике узник Дахау Артур Оло[3107]. Спасут ли заключенных войска антигитлеровской коалиции? Или узники, как и многие другие до них, погибнут от голода и болезней? Пайки урезали до минимума.
В таких лагерях, как Эльрих, из рациона заключенных исчезла даже его основа – хлеб. «Он ужасен, этот голод», – писал в дневнике 8 марта 1945 года бельгийский заключенный Эмиль Делонуа и две недели спустя добавил: «Здесь остались только «мусульмане». Лишь в марте в Эльрихе умерла почти тысяча заключенных, или каждый шестой[3108].
Это было не стихийное, а рукотворное бедствие – кульминация долгих лет эсэсовских зверств в концлагерях. Перенаселенность была прямым следствием нацистской политики. Точно так же, как и острый дефицит продовольствия, она основывалась на убеждении эсэсовцев в том, что лагерные заключенные, как отъявленные враги немецкого народа, не заслуживают лучшего. Весной 1945 года, когда узники умирали от голода, лагерная охрана продолжала получать продукты отличного качества, в том числе печеночный паштет и всевозможные колбасы. После освобождения бывшие заключенные обнаружили на складах огромные запасы продовольствия, а также немало обуви, верхней одежды, матрасов и лекарств[3109]. Лагерные администрации не были заинтересованы в улучшении условий содержания заключенных, предпочитая во всем винить их самих. Когда в ноябре 1944 года Освальду Полю доложили о том, что несколько высоких чинов СС попросили выделить заключенным более качественную одежду, он пришел в ярость. Вместо того чтобы им сочувствовать, закричал Поль, его подчиненным надлежит научить заключенных аккуратнее носить одежду, а если они этому не научатся, то «при необходимости подкрепить урок хорошей поркой»[3110].
Страдания и отчаяние продолжали расшатывать и без того слабый моральный дух сообщества узников. Некоторые лагеря скатились до беспорядков, сопровождавшихся насилием. Изголодавшиеся заключенные устроили засаду на своих товарищей, которые несли еду в кухни и бараки, и отогнать нападавших удалось лишь дубинками и палками. Кое-кто не останавливался даже перед убийством, чтобы раздобыть хотя бы пригоршню еды. 17 апреля 1945 года в Эбензе группа заключенных убила только что прибывшего из другого филиала Маутхаузена 13-летнего мальчика из-за буханки хлеба[3111].
Этот мальчик был одним из десятков тысяч заключенных, погибших вскоре после депортации из другого лагеря. После ужаса поездов и пеших маршей прибытие на место назначения казалось облегчением[3112]. Но недолго. Эти новички, ослабленные мучительным переездом, без покровительства и связей на новом месте, оказывались в крайне уязвимом положении и сполна ощущали на себе всю силу эсэсовского террора. Именно так произошло со многими евреями, совершившими пеший переход из Либерозе в Заксенхаузен в феврале 1945 года. Некоторые из избежавших «отстрела евреев» в оставленном лагере и переживших «марш смерти», который многие из них прошагали, получив обморожения, босиком, нашли свою смерть в Заксенхаузене. В партии новоприбывших эсэсовцы провели массовую селекцию и убили примерно 400 человек. Еще больше бросили умирать от холода и голода в карантине. 12 февраля 1945 года Одд Нансен видел, как группа этих бедолаг копалась в мусорных баках и дралась за жалкие объедки. Немецкие капо тут же ударами отогнали их, но те, все в крови, походившие на скелеты, вскоре вновь принялись искать еду в отбросах.
Вернувшись в свой барак в Заксенхаузене, терзаемый от бессилия хоть чем-нибудь помочь этим несчастным, Нансен увидел свою жизнь в ином свете. Его земляки, норвежские заключенные, продолжали жить в относительном комфорте. У них было достаточно еды благодаря получаемым через Красный Крест посылкам, а также много сигарет, которые в лагере были своего рода неофициальной валютой. После приема пищи норвежцы садились почитать роман, болтали или играли в игры, и, как отметил Нансен, «гибель им не грозила». Некоторые норвежцы усмотрели в схватке евреев из Либерозе за объедки доказательство их аморальности. «Это не люди, а настоящие свиньи! – сказал один из них Нансену. – Я сам голодал, но никогда не опускался до того, чтобы есть всякую дрянь!»[3113]
Среди заключенных продолжало сохраняться глубочайшее неравенство, и их шансы на выживание были разными. То, что одним представлялось мерзкими объедками, другим, самым обездоленным, причем не только в Заксенхаузене, виделось вполне съедобным. Когда в январе 1945 года в Эбензе одного немецкого капо, объевшегося гуляшом, вырвало, изголодавшийся русский заключенный съел его блевотину[3114]. 21 марта 1945 года итог подобных крайних проявлений неравенства подвел Нико Рост, в ту пору капо в лазарете Дахау. Собирая списки заключенных, умерших в главном лагере, Нико отметил, что ни разу не было зафиксировано случаев смертей среди кухонного персонала, поскольку у этих людей еды хватало. Выжило и большинство немецких заключенных, добавил он, поскольку они занимали в лагере лучшие должности и получали самые хорошие пайки. Меньше смертей наблюдалось и в бараках чешских заключенных и священников, получавших продуктовые посылки с воли. «Но во всех других местах, – писал Рост, – одни лишь трупы, трупы и трупы»[3115].
Зоны смерти
Самыми страшными местами были специальные зоны для инвалидов в главных лагерях и некоторых филиалах, где несчастные обрекались на верную гибель[3116]. При их создании лагерное начальство опиралось на накопленный опыт: еще в начале Второй мировой войны, когда условия в лагерях значительно ухудшились, инвалидов и больных, дабы ускорить их смерть, стали изолировать в специальных зонах. С конца 1944 года эсэсовская верхушка активно проводила политику уничтожения лишениями как средство локального решения проблемы распространения эпидемий, не в последнюю очередь потому, что отправлять заключенных на смерть в Освенцим стало невозможно[3117].
Для несчастных, терзаемых диареей и лежавших в лужах мочи и экскрементов, отвели так называемые «дерьмовые бараки». Заключенных, заболевших тифом, содержали в «смертных бараках», иногда окруженных колючей проволокой, чтобы воспрепятствовать контактам с другими узниками лагеря. Были и «бараки для выздоравливающих», где походившие на скелеты узники «выздоравливали», лежа на нарах в неописуемой грязи. Кроме того, в лагерях были лазареты, подчас мало отличавшиеся от карантинов для умирающих. Тем не менее отчаявшиеся заключенные молили о приеме туда и порой умирали прямо у их входа[3118].
Крупнейшими зонами смерти являлись бывшие карантины главных лагерей, за 1944 год разросшиеся настолько стремительно, что тысячи новоприбывших приходилось временно размещать в палатках. Первоначально эсэсовцы использовали эти зоны как пересыльные лагеря, отправляя большинство заключенных в филиалы, где можно было эксплуатировать их рабский труд. Но со временем в карантине начали оставлять все больше инвалидов, и по мере роста численности заключенных и распространения болезней эти зоны обрели новые функции, став своего рода огромными отстойниками для больных и умирающих.
Одной из худших карантинных зон был «малый лагерь» в Бухенвальде, двумя годами ранее организованный в зданиях бывших конюшен без окон и отделенный от главного лагеря колючей проволокой. В начале апреля 1945 года там содержалось 80 тысяч заключенных. Многие из них совсем недавно поступили из эвакуированных лагерей и пребывали в состоянии крайнего истощения и шока. Страдания в соседнем главном лагере – паразиты, болезни и голод – не шли ни в какое сравнение с «малым лагерем», где с января по апрель 1945 года умерло не менее 6 тысяч заключенных. Среди них был и Шломо Визель. Его сын, Эли, позднее сказал, что они ожидали, что условия содержания в Бухенвальде будут лучше, чем в Бжезинке, но те ничуть не отличались: «В самом начале малый лагерь показался мне даже хуже Освенцима»[3119].
В начале 1945 года там было так много «мусульман», что немцы задействовали целые филиалы в качестве сборных пунктов. Эсэсовцы иногда называли их «лагерями последнего вздоха»[3120]. Например, в январе 1945 года администрация Доры создала филиал в заброшенных казармах люфтваффе в Бельке, на окраине Нордхаузена, недалеко от главного лагеря. Поскольку недостатка в умирающих не было, новый лагерь вскоре быстро заполнился. Менее чем за три месяца в нем насчитывалось около 12 тысяч заключенных из Доры. Многие из них пережили кошмар Освенцима и эвакуацию из Гросс-Розена. Самые слабые были не в состоянии ходить, стоять или говорить. Их оставили умирать в одном из двухэтажных гаражей. Время от времени его бетонные полы поливали из шлангов, смывая кровь и фекалии. Вскоре заключенные прозвали лагерь Бельке «настоящим крематорием», и не без основания. За несколько недель до 11 апреля, когда его освободили американские войска, в этом лагере ежедневно умирало до ста человек, в общей сложности в нем погибло более 3 тысяч узников. А в начале марта 1945 года еще 2250 умирающих заключенных загнали в товарные вагоны и отправили в неизвестном направлении, и больше их никто никогда не видел. Как выяснилось впоследствии, местом назначения был Берген-Бельзен, ставший крупнейшей зоной смерти всей концлагерной системы[3121].
Берген-Бельзен
В первые месяцы 1945 года заключенные-ветераны Берген-Бельзена в смятении наблюдали за тем, как бесконечные колонны мертвенно-бледных мужчин, женщин и детей тянулись на территорию лагеря. Транспорт за транспортом привозили все новых и новых узников, целые армии «несчастных», как записала в феврале 1945 года в дневнике Ханна Леви-Хасс, находившаяся там с прошлого лета (после ареста как участницы движения Сопротивления в Черногории). Всего за восемь недель с 1 января по 1 марта 1945 года численность заключенных лагеря более чем удвоилась – с 18 465 до 41 520 человек, достигнув рекордной отметки около 53 тысяч человек 15 апреля, в день освобождения Берген-Бельзена британскими войсками[3122]. И по мере разрастания лагеря в нем с ошеломляющей скоростью распространялись хаос, болезни и смерть.
Первоначально Берген-Бельзен создавался как лагерь временного содержания «евреев, подлежащих обмену», отобранных нацистами для предполагаемого обмена пленными, однако впоследствии у него появились и другие функции, приведшие к катастрофе. Как мы уже видели, с весны 1944 года лагерь служил своеобразным отстойником для больных и умирающих из других лагерей. Затем, летом 1944 года, был организован транзитный лагерь для тысяч узниц, депортируемых из восточноевропейских лагерей в филиалы на территории Германии. Около 2500 из них остались в Берген-Бельзене. Среди них были две молодые немецкие еврейки, 15-летняя Анна Франк и ее старшая сестра, Марго, в конце октября 1944 года депортированные из Освенцима, куда их буквально несколько недель назад привезли последним транспортом из Нидерландов (после того как они вместе с родителями и еще четырьмя другими евреями два года прятались в тайном убежище в Амстердаме). В Берген-Бельзене сестер Франк сначала загнали в палатки транзитного лагеря, не спасавшие ни от холода, ни от дождя. После того как 7 ноября 1944 года сильной бурей несколько палаток сорвало, женщин переселили в бараки внутри «звездного лагеря»[3123]. К тому времени положение так называемых евреев, подлежащих обмену, резко ухудшилось. Хотя их все еще содержали отдельно от остальных, эсэсовцы начали относиться к ним так же, как и к другим заключенным. «Режим содержания в лагере с каждым днем ухудшается, – писала в декабре 1944 года Ханна Леви-Хасс. – Неужели мы еще не достигли апофеоза наших страданий?»[3124]
Но самое худшее было еще впереди, когда в начале 1945 года в лагерь хлынули новые массы заключенных и он оказался переполнен окончательно. Руководство ВФХА, продолжая использовать Берген-Бельзен как карантин для полуживых узников из других лагерей, одновременно решило превратить его в сборный пункт эвакуированных сначала из восточноевропейских лагерей, наподобие Освенцима или Гросс-Розена, а затем из концлагерей в центре Третьего рейха[3125]. Например, 11 апреля пришел поезд из лагеря Вольфлебен – недавно оставленного немцами филиала Доры. Около 150 заключенных умерло в ходе недельного переезда (130 удалось бежать). Часть из 1350 выживших узников пригнали в Берген-Бельзен. Одним из них был Эмиль Делонуа, с которым мы познакомились раньше. Перед эвакуацией из Вольфлебена он поклялся «сделать все, что в его силах, чтобы как можно скорее обрести свободу». Ему посчастливилось пережить последние дни Берген-Бельзена, однако он умер вскоре после освобождения[3126].
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 324; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!