ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ ЖИВОТНЫХ И РАСТЕНИЙ 52 страница
В соответстви и с освоением носителями Новоданиловского культурного типа коня дляверховой езды (и сражений), их скипетры имели вид лошадиной, преимущественно взнузданной головы; в археологии они утвердились как «лошздиноголовые скипетры» [190, с. 92—106; 192]. Тем не менее нельзя полностью отрицать и некоторого подобия их голове вепря [271, с. 53], хотя бы на том основании, что в указанных культурах известны вотивные изделия из кабаньих клыков и даже их фигурки. Прототипом лошадиноголовых скипетров справедливо считают две костяные фигурки из могильника у с. Съезжее в низовьях нижневолжской Самары, центральное место в котором занимало жертвоприношение двух лошадей и где были найдены одиночная и спаренная костяные фигурки лошадей [III, с. 147, рис .3:3,5—6,13]. Однаков сильностилизованном ложкообразном предмете очертания лошадиной головы угадываются лишь при сопоставлении с типологически более поздними скипетрами, и то, главным образом, по наличию странного выступа на темени, который в предметах из Съезжего означен вполне реалистично выполненными головой и хвостом утки(?) [ 108, табл.7.5,7]. Так что еемантику «жертвенных ложек» из Съезжего следует трактовать исходя из реалий яйиеобразного вместилища (некой жидкости), из которого (из которой) вылупливается (выныривает) водоплавающая птица. Эта мифологема вполне типична лд£ неолитических, но сохраняющихся и в последующие времена представлений а происхождении мира: из поднятого уткой и т. п. со дна праокеана комка ила, нэ праострове из которого снесено было затем праяйцо и т. п. [682, с. 588—590]. В мифологии индоариев преемниками этого первоначального сюжета являются посвящённость Брахме гуся, а в мифологии иранцев — ‘Быстролетяший (гусь Г Каршиптар, ставшийжертвенной основоймироздания [430]. Более развитыпредстаь- ления об ‘Отце существ’ Праджапати, который достает комок ила со дна Праокеак* или вылупливается из носящегося по его волнам Праяйца [294, с. 119—120].
|
|
|
Итак, в скипетрах, присущих древним всадникам-воителям Юго-Восточной Европы второй половины IV тыс: дон. э., обнаруживается схождение водоплавающей птицы и лошади; они объединены образом яйца (вместилища жидкого или вязкого зарод ыша мироздания), форма которого отчётливо просматривается не только в ложках из Съезжего, но и в последующих скипетрах. Запечатленное в них синкретическое существо должно было выделиться в нечто особое — хотя, вполне вероятно, и сохраняющее приоритет одного из своих составляющих. Можно было бы принять аерсию Л. С. Клейна, что в «лошадиноголовых скипетрах» следует усматривать изображение мифического единорога [310], который представлялся обычно чем-то средним между лошадью и носорогом. Однаков тахом случае подчёркнуто тупой выступ наиздел иях, болеевсего отвечаюшихгсатове лошади и яйцу, следует считать не рогом, а символом клюва водоплавающей птицы (т. е. преемником утиной головы на жертвенных ложках из Сьезженского могильника). Ещёболееправомерносчитать этот «клюв» символом всадника, вооруженного клевцом, и соответствующего, таким образом, птицеподобному Гаддхарве. Рассматриваемые скипетры если и отвечают единорогу, то весьма архаическому — возникающему из синкретизма образов, несвойственных последующим его воплощениям. Не исключено, что именно эти изделия символизировали ‘ Владеющихлогшщьми’—сыновейяйцепсщобного Мартанды, близнечных владык рассветам заката, тесно связанныхнетолько с лошадьми, но также с орлами (чья приверженность к водам может означать реминисценции былого почитаяияне хищных, аводоллавающихптиц). Возможно, что именное рассмотренным выступом на скипетрах и был связан их эпитет Насатьи, который обычно переводят как‘Спасители (на водах)’, но предполагаюти более древних‘Носатых’[119, с. 56,198]. Если исходить из семантики изделий из Съезжего, то эти столь разные, на первый взгляд, значения оказываются родственными, авкакой-томере и взаимозаменяемыми. Что же касается несоответствия парности Ашвинов единичности скипетров, то парность последнихмогла означать две их стороны, концы впереди и позати выступа. Символами Ашвинов на костяных прототипах из Сьезженского могильника были, вероятно, 2x3 и 3x3 поперечные орнаментальные полосы пол фигуркой («ныряющей* таким образом?) утки или гуся, где тройка означала, по-видимому, триединое мироздание «трансформировавшееся позже в «трёхчастную колесницу» Ашвинов).
|
|
|
|
|
|
Л. С. Клейн счёл также, что «лошадиноголовые скипетры» не могли служить навершиями таковых, поскольку не обнаруживают следов крепления к палкам. Это не так. Исследователь, по-видимому, ознакомился со скипетром из Суворове и проч. только по публикациям. Однако нельзя исключить правомерность такого подхода к некоторым, особенно древнейшим изделиям — обнаруживающим типологическое сходство с фигурками медведей, нерд и др. зверей-тотемов, которые использовались северными охотниками при женской инициации—дефлорации [413, с. 231— 233,290; 861]. Такое же назначение «лошадиноголовых скипетров» предполагает Л. С. Клейн [310, с. 18]. Это предположение отчасти подкрепляется местоположением навершия из Суворово на тазе взрослого покойника, пол которого, впрочем, остался невыясненным [11. с. 176—179].
|
|
|
Неисключено,чтореминисценщщ именно рассматриваемыхнавершийсохраншіись в образе нартской ‘Матери (дождевого) камня* Сата-аны [284, с. 98—99], а также в индоарийской мифологеме о рождении Ашвинов—лошадиноголовых, приверженных водам и небесам — от ‘Мёртвого яйца’ Мартанды [Махабхарата ХІІ.208.17]. К реминисценциям этогоже ряда можно отнести изображения лошадей и совокуплений у поясовФедоровскогои Керносовского идолов [988, с. 21—24]. Подробнее этот вопрос будет рассмотрен при анализе костяных пряжек срубного времени. Здесь же ограничимся ссылкой на справедливое замечание Л. П. Крыловой по поводу зооморфной фигурки в области чрева Керносовского «всесильного духа в образе шамана»: она соответствует этнографически известным представлениям о зарождении дитя-тотема отцом с последующим переносом его в лоно матери [391, с. 44—45]. Так что если и справедливо предположение В. И. Даниленко [190, с. 93] о мужском поле покойника со скипетром Из П- 7 к 1—II у пос. СУворово и оно будет подкреплено серией комплексов с бесспорными антропологическими определениями, — то и тоща гипотеза Л. С. Клейна о связи «лошэдиноголовых скипетров» с плодородием останется в силе.
Вполне вероятно, что использование рассматриваемых изделий в ритуальных зачатиях, доениях и приготовлениях священных напитков отразилось в РВ 1.118.2—3: Сделайте наших коров набухшими от молока, скакунов — резвыми,
Усильте мужество в нас, о Ашвины!
(Мчась) на быстроходной колеснице, чей путь идёт по отлогим склонам.
Услышьте, о удивительные, этот стук давильного камня?
Кроме того, Ашвины представлялись ариям как непременные участники свадеб [РВ Х.85.8,9,14] и—в соответствии с вышерассмотренной семантикой Федоровского и Керносовского цдолов—как способные влагать «зародыш в самок животных» и «во все существа» [РВ 1.157.5].
Образ Ашвинов относится в Ригведе кдревнейшим, уходящим в индоевропейское прошлое; следы почитания их и родственных образовобнаруживаются у греков, римлян, прибалтов, славян [1019, с. 55—57,198—199]. В соответствии с этим «лошадиноголовые скипетры» встречаются (на протяжении второй половины IV —первой половины III тыс. до н. э.) в различных культурах Балканского полуострова, Юго-Восточной Европы. Ближнего Востока [190, с. 93—105]. Основное их количество (25 из примерно 40 экземпляров) и притом наиболее архаического вида сосредоточено между низовьями Волги и Днепра, что служит основанием для связывания их с данной территорией древнейшей демистикации лошади и появления первых конников [202, с. 59; 1026, с. 105—106; 1095, с. 39—40]. Показательно, что в это время на указанной территории появляется прикарпатская медь [685, с. 18], а в придунайской Кукутени (Триполье) А^- В—рассматриваемые нами скипетры [349]; вероятна обратная причинно-следственная связь двух этих явлений.
Можно согласиться с В. Н. Даниленко, что места находок «лошадиноголовых скипетров» отразили пути продвижения первых конных отрядовиз Азово-Черноморских и Прикаспийских степей к рудным месторождениям и прочим благам Балканского. Кавказского, Ближневосточного регионов [190, с. 97, 104—105]. Эти магические символы власти над природой и людьми сопровождаются изделиями куда более утилитарными, хотяи не лишёнными некоторой мифологичности: N1 гт» вгщчл ■ і n*u і ка из оленьего рога боевыми кпевцами, название которых верно отражает и х уподобление пхргяъим кюовам (скорее всего вороньимижурзвлдашм) [1019,с.204]. Вполне вероятна, что древнейшие конные воины, вооружённыетакими клевцами, породили созвучны# арийскому Гандаарву (затем гандхарвам) кентавровгреков [1019, с. 204]. Показательно^
что более ранний из них сохранил признаки птицы и оленя, причастных к небесам и кроне мирового др'ева; более поздние кентавры представлялись воинственными полуконями-полулюдьми.
Кяевцы, наверное, и породили клювообразные навершия скипетров. В типично новоданиловских захороненияхиз древнейших курганов у обласшогог. Ворошиловграда [624, рис. 4:11], пос. Табурише и с. Красное Артемовского р-на Донецкой обл. [759, с. 73; 765, с. 316] найдены роговое и каменное навершия в виде клюва водоплавающей птицы, а в нижнемихайловском или предусатовском п. 17 к. 9 у пос. Григориополь МССР—в виде орлиного клюва, изготовленного из оленьего рогаи инкрустированного медными гвоздями и пластинками [715, с. 66—68, рис. 32]. Семантиканаверший первого типа вполне вписывается в тот круг представлений, которые были рассмотрены при анализе жертвенных ложек из Съезженского могильника. Заслуживает внимания предположение Е. Ю. Новицкого [563, с. 101] отом, что два вышеуказанных навершия были рукоятями посохов. Уникальное изделие из п. 17 достойно выделения в особый тип на том основании, что может быть включено в обширную серию боевых клевцов. Однако их острые концы несравненно эффективней в бою, нежели загнутый, «орлиноклювый» конецнавершия из п. 17. Его магическое предназначение подчёркнуто изображениями, инкрустированными медными гвоздиками. Они передавали один ромбовидный глаз (плодородия и солнца?); 1+6 гвоздиков бьиіо вбито посередине клюва» 3 — в верхний торец рукояти. Эта числа связывались, очевидно, с 6 столбами кургана- святилишаис жертвоприношением 1+1 козлови человека при них, атакжес черепами 6+1 туров и 2 быков во рву. Числа означали, по-видимому, месяцы благопроятного полугодия,
3- частные год и мироздание. Цель обряда и назначение скипетра наиболее выражены кремниевыми вкладышем и наконечником стрелы, уложенными на комочках охры перед лицом погребенного—устремленного, таким образом, вверх для срезания побегов («древа жизни» или даже рощи таких древ, представленных 6 дубовыми столбами).
Инкрустация клювообразного навершия скипетра из п. 17 предваряет вышерассмотренные инкрусташш булав и топоров катакомбного времени. Нет данных к постановке вопроса об их прямой преемственности. Однако скипетр из п. 17, сопряженным с идеей срезания побега (для добычи сомы?) с вершины мирового древа [975, с. 191—193], даёт основание поразмыслить над происхождением образа ‘Семени’ —Ваджи, столь выразительно представленного в оформлении рукоятей топоров и булав.
Рояство их семантики с семантикой навершия из п. 17 обнаруживается в приверженности идее мировой оси или древа, а также к годовому циклу. Менее очевидна связь с идеей рождения-возрождения: она обнаруживается в образе праяйца, завуалированно представленного в формах и семантике топоров, булав и, конечно, орлиноголового навершия скипетра. Связь позднего с образом Ашвинов достаточно очевидна, о ней было сказано выше. А связь Ашвинов с Ваджей обнаруживается как по линии их особой близости к богине утренней новогодней зари Ушас, так и полиніш близости’Семени’к тому (таящемуся на мировом древе) небесному меду, которыми владеет богиня [РВ 111.61.5] и её братья-близнецы [РВ 1.157.3—4, и др.]. С другой стороны, этот мёд оказывается родственен соме—растительному напитку (а позже ещё и луне), который орёл (реже—другие существа) доставляет Индре для совершения его космогонического подвига по освобождению и раскалыванию Валы. Скипетр из п. 17 Григориопольского кургана можно считать отражением образа орла (Супарны?), граничившего с почитанием Ашвинов и Индры.
Скипетрам с орлиноголовыми навершиями судилось наиболее длительное существование. Присутствие их семантики можно предпол агатьв бронзовых огщозубых крюках новосвободненской, преякавказской, северокавказской и катакомбной культур, а также в синхронных топорах пред- и бородинского зила. В сабатиновском п. 2 к 6 у с. Борисовка Татарбунарского р-на Одесской области найден жезл с деревянным клювообразным навершием [995, с. 56-59]; подобное, но более позднее и выполненное из бронзы навершиепроисходит излозовскогоклздав Молдавии [200, с. 67, рис. 2:11]. Наличие солярного знака на обушке последнего позволяет рассматривать его как реминисценцию арийского Суларны, хотя вероятны, конечно, воплощения и других, подобных им солнечных птиц. Впоследствии их клювы, головы и даже фигуры представлялись на воинских штандартах, топорах, русальских жезлах скифов, славян и др. [194, с. 91, рис. 2,6—9; 682, с. 632—633,682—685]. Современными их пережитками можно считать орлиноголовые оформления обушков топориков карпатских гуцулов [194, с. 97, рис. 7], причём нельзя отрицать, что плоскиелезвия воспринимались некогда как воплощения клюва водоплавающей праптицы.
«Лошадиноголовые скипетры» исчезли вреннеямный период. Позднейшим их воплощением можно считать гальку соответствующей формы (но без выступа и моделировки узды), послужившую навершием в позднем старосельском п.І1к, 23 у с. Софиевка Каховского р-наХерсонской области [1038, рис. 59]. Ихисчезновение было обусловлено, по-ввдимому, появлением колесного транспорта—более престижного и семантически насыщенного, чем верховая лошадь, и породившего новый вид магических инструментов? «молоточковидные {и др.) булавки», на которых мы остановимся ниже.
Помимо «булавок» и родственных им амулетов, в лозднеямный и последующие периоды продолжали бытовать жезлы и скипетры. Наблюдается поиск новых форм и образов. Подобно скипетрам с орлиноголовыми навершиями «лошадиноголовые скипетры также уступают место быкоголовым — в виде бронзовых двузубых крюков (для доставания мяса из котлов и т. п.) новосвободненского типа. Причём в обоих случаях наблюдается не типологическое развитие предшествующих форм и даже не совсем вытеснение их новыми, а их угасание (в связи с обшим угасанием в раннеямнын период архаических, докургднных по своему происхождению культур) и появление вместо них новаций кавказского и ближневосточного происхождения. Этот процесс явилсяследствием усиленных миграционных движении рубежа ранне- и позднеямного периодов, в которые оказались вовлечены племена всех вышеуказанных регионов [956: 969]. Вполне очевидно, что новосвободненские крюки и вилки гораздо утилитарнее своих предшественников. Однако Л. С. Ильюков [277] правомерно сопоставил их с атрибутами божеств на шумеро-аккадских печатях, с одной стороны, а с другой — с бытующими доныне на Кавказе приспособлениями для доставания сакрализуемоіі говядины из пиршественных котлов—и докйзал таким образом их несомненную связь с культом быка. Существенным дополнением такого подхода является замечание В. А Трифонова, который не только привел перелнеазийские аналоги известному крюку из Новосвободной, но и счел адорантлми «борющихся человечков» [823, с. 23 J, каких ранее определял А. А. Формозов [851]. Не исключеносочетание всех трёх подходов, которые, в совокупности с парностью фигурок, сопоставимы с двумя стражами на концах посе ления, выставлявшихся (в частности, у таджиков Западного Памира, сохранявших зороастрийские и более древние реминисценции) вновогодний праздник Нарвуз,чтсбы предотвратить проникновение на празднество чужака [534, с. 30].
Помимо металлических, не распространившихся с Ближнего Востока и Кавказа далее Подонья, существовали и деревянные «рогахины»-яжвары. Они были рассмотрены выше, всвязи с происхождениями образовнебесных быков, Пушана, Рудры. Вспомним, что появление таких изделий в Северном Приазовье и на Нижнем Днепре связано с поздними захоронениями сіаросельскоготипа [499], затем онипоявляются в погребениях ямной [322, с. 100] и катакомбной культур [838, с. 102—103].
Можно полагать, что все вышерассмотренные жезлы и скипетры, будучи магическими инструментами, связующими реальностьсжелаемым, были атрибутами шаманских, т. е. экстазных культов. В отношении широко распространённых «рогатин» это вполне доказуемо. Они не ограничены этническими и купыурно-хтоническими рамками, да и значения их довольно разнообразны. На печатях из шумеро-аккадских храмов они связаныс образами врат и мирового древа [1040, с. 73:970; идр.]; впоследнем значении встречаются на сосудах линейно-ленточной керамики и др. В подобных значениях джвары до недавнего времени почитались у сванов, будучи связаны с дубом, нишами {пещерами, вратами) и ‘Порядка Учредителем’ Мориге Гмерти — ночным верховным божеством с признаками Тельца. Приморские черкесы посвящали джоры покровителю рода, а также изготавливали их при эпидемиях; на праздник урожая их ставили у священного дерева и натыкали на «рога» приношения [60, с. 2,175,201—202]. То обстоятельство, что джор к дереву приносил юноша, впервые участвующий в обширных молениях, а затемтутже закалывался бычок-трёхлеток, молено рассматривать в связи с помешением «рогатин* в могилы ямно-катакомбного периода: они могли, в частности, играть роль жертвы, замещая собой быка и человека или обоих сразу. В шаманизме Южной Сибири «шесты с рогульками® обозначали духов с раздвоенной головой (подобно тому, как это представлено в изображении женщины-быка на стеле из к. 3—1 у с. Усатово под Одессой [б 12]). JT. Р. Кызласов [413, с. 255—262] сопоставляет таких духов с ведическими Пуруиіей — Вирадж, полагая в них дуальное- сочетание мужского и женского начал. Такое предположение можно принятьс оговоркой, что этот дуализм могноситьболее широкий характер, охватывая не только половые, но и другие стороны представлений о двойниках-близнешх. В Юго-Восточной Европе эпохи энеолита и бронзы рогатковидные символы кроме вышеупомянутых «рогатин* из погребений старосельского типа и др., а также одной из форм булавок, которые будут рассмотрены ниже, представлены в моделировке некоторых антропоморфных стел [563, рис. 21:2,5; 1097, рис. 1], а также изображениями на Каменной Могиле. Среди последних особого внимания заслуживают антропоморфные фигуры и «рогатки» в окружении змей на плите 22, а также колесницы с рогатковидными быками и «спи нами•> на плите 27 и др. [153; 506; 678, табл. X]. Первый из этих сюжетов находит соответствия на шумерских печатях с явнохтоническнмн композициями [1040, рис. 1479], второй может быть сопоставлен с арийскими представлениям! і о «трёхместной, трёхчпетной колеснице* Ашвинов [РВ 1.11S.2 и др.]. Представляется вероятным, что за столь широким и явно шаманским распространением рогатковидны,символов стоят представления, бл изко- родственные йогическим Пингале и Иде [294, с. 137—138].
Ксеманіике дуальных «рогатин*, «рогаток*, «крюков* и «вилок» близко униклл ьное кремневое навершине в виде трезубца, обнаруженное в позднеямном п. 5 к. 1 у с. Васи- дьевка в Северном ПрисиваШье. А. Л. Нечитайло и А. И. Кубышев, руководствуясь трассологическим анализом изделия Г. Ф. Коробковой, указываютнаследы вертикально крепившейся рукояти и определяют как скипетр [395]. Все же более верным представляется определение «жезл», поскольку наличие стрелообразных зубцов явно роднитнавершие с идеей брасманаи свидетельствуетопреобладании не утверждающей {как у скипетров), ауказуювдей (каку жезлов) функции. Попытка авторовсопоставить навершие со статуэткой женщины — оленя-быка из однокультурного п. 6 к. 17 у с. Златополь [395, с. 114; 763, с. 85] неудача, поскольку она не имела рукояти и зажималась в руке, к тому же её форма далека от трезубца. Неудачны и др. предложенные ими сопоставления с зоо- и антропоморфными изваяниям», так как никаких признаков существа навершие из п. 5 к. 1 у Васнльевки не обнаруживает. Наиболее близки ему металлические жезлы-трезубиы, распространенныевМесопотамии !!НІ тыс. до н. э. [1075, с. 60—90, рис. 12—23], а также подобные изображения на шумеро- аккадских печатях.
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 182; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!