ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ ЖИВОТНЫХ И РАСТЕНИЙ 51 страница
Каменный топор из п. 4 к. 2—1 Веселовского курганного могильника на Нижнем Дону — один из позднейших. Литой бронзовый нож из него относят в обшем к «сибирско-казахстанскому типу», новкулыурно-хронояогическом определении диапазон колеблется от турбинско-сейминского до рубежа карасукского и татарского [528, с. 32—33, табл. XX—XXI; 529, с. 16—17; 935, с. 36, рис. 3:13]. Правомерным представляется первое, поскольку в захоронении явственны реминисценции ямной и катакомбной культур, сказавшиеся в пол ожении кистей (державших, вероятно, рукоягьтопора) перед тазом, восточной ориентации, наличии охры (жёлтого цвета, у головы); наиболее «срубным» выглядит лишь деревянный поднос с костями барашка перед лицом уложенногоскорченно на левомбоку погребённого. Бронзовый ножи каменный топор были помещены у левого локтя. Семантику их проясняют очертания могилы в виде стелы с признаками топора и антропоморфности, обращённой углом на восток. Указанные излелия занимали область сердца этой фигуры, обнаруживая таким образом реминисценции праяйпа и брасмана.
Подобные реминисценции проступают в изображениях на бронзовых топораѵ кобанской культуры рубежа бронзового и железного века. Один из них, найденный в Керчи, имеет аналоги, уходящие в Маяую Азию рубежа ill—II тыс. до н. э. [574], но обнаруживает пережитки и более архаических представлений. Центральное положение занимает олень-бык — аналог древнегрузинских Босели, Пусда [60, с. 190 и др.; 86S] и других предтеч арийского Пушана. Солярный знак нал его головой утверждает нас в мысли, что животное олицетворяет Тельш (с пережитками более древнего Оленя). Этот знак в виде круга с косым крестсм внутри соответствует потустороннему Солни>
|
|
|
— по-видимому, зимне-весеннему, когда Телец на тіебосводе не виден. У ариев оно именовалось 'Живителем’ Савитаром, «лучшим из носителей золотого топора» [РВ
1.42.6] . Его-тотопорик, наверное, и воплошал; крестообразность, приданную боковыми выступами, можно трактовать как уподобление бычьей голове и антропоморфной фигуре, но также как перспекшву превращения косого креста в обычный, т. е. перевоплощеиця потусторонне-зимнего Савитара в небесно-летнего Сурью-’Солние’- В этой саязи дуговидные штрихи на выступах (рогов и рук) следует пониматькак знаки не столько восхода и заката (потустороннего солнца), сколько времён года; с другой стороны, они продолжают традицию подобных знаков на каменных топорах из позднекатакомбных п. 18 к. 2 у Баратовки и п. 13 к. 4 у Рахмановки, где их основное значение заключалось в изображении земли и неба, образовавшихся из половин Праяйца. Известны новогодние обряды грузин (атакже в*.сточных славян), в которых птичьи яйца сочетались с быками [60, с. 77,180; 732, с. 112—113,145—148Д58—1591- Тотюрик из Керчи можно рассматривать в контексте этих обрядов.
|
|
|
Реминисценции архаических, связанных с топорами представлений, прослеживаются не только у кавказских наследников кобанской культуры, но также у скифов, славян и других потомков индоевропейской (и не только) общности. Из этого обширнейшего круга реминисценций следует вспомните здесь миф о происхождении скифов, в котором задействованы упавшие с неба золотые плуг, чаша, топор [Геродот. История IV.5—7J, его автохтонизм восходит, скорее всего, к ингульской культуре. Болееархаичныепредставленияславян о каменных «громовых стрелах» и «топоре Перуна» [194] коренятся, по-видимому, в индоевропейском прошлом, теряясь где-то в древностях новоданиловского типа.
9. Защитное вооружение
Рассмотрение оружия и всей главы завершим анализом защитного вооружения: шлемов, панцирей, щитов.
Таких находок чрезвычайно мало, и это ещё раз подтверждает вывод о сакральном (космогоническом и возрождающем) назначений «боевого*» оружия в погребениях энеолита и бронзы Юго-Восточной Европы.
Даже в Мариупольском и подобных могильниках днепро-донецкой культуры, изобилующих нашивавшимися на головные уборы и одежду пластинами из кабаньих клыков, эти «шлемы» и «панцири» могут быть истолкованы не только функшюнально, но и мифологически. Известны представления о превращениях людей в различных животных, в том числе и хтонических: в рассмотренных в предыдущей главе собаки волков, а также в кабанов [133, с. 516—517, 590—591;60, с. 47—52,75—77,94—97; 681, с. 126; 682, с. 722—735J. Поэтому можно предположить, что нашивки из кабаньих клыков (как впоследствии — пронизки из клыков собак и волков) наделялись значением не только защиты в потусторонних схватках, но и л ере воплощения в хтонических существ с соответствующими способностями, а то и обликом. В пользу такого предположения свидетельствует семантика самих нашивок, которым нередко придавалась лабрнсовиднзя форма [322, с. 34—35].
|
|
|
Других шлемов и паішрей в погребениях, а также на поселениях эпохи энеолита и бронзы Юго-Восточной Европы не отмечено. Впрочем, они могут скрываться в некоторых из немногочисленных случаев фиксации одежды и головных уборов из кожи и войлока, которые будут рассмотрены в следующей главе. Об этом свидетельствует моделировка (кожаных?) оплечий на некоторых антропоморфных стелах позднеямного периода, происходящих из Нижнего Задунавья [1097, рис. II, возможно, рис. 1—4, 8], которые на более поздней статуэтке из Сардинии [314, рис. 4:2] предстают деталью защитного боевого плаща. Подобно лнепро-донеиким, такие защитные одеяния могли наделяться магическими свойствами быков, баранов (Тельца, Овна) и других животных, из которых изготовлялись [656, с. 195—196]. Однако в любом случае наблюдается отказ от защитного упрочнения одежды костяными и др. нашивками.
|
|
|
Действительно, с животными-тотемами неолита и ранее охотнику можно было ещё меряться силой, но надеяться на победу в рукопашном бою с солнцем, небом и т. п. скотоводу эпохи энеолита и позднее уже не приходилось. Здесь должен был помогать уже не панцирь, а ум. В этом мы имели возможность убедиться при рассмотрении (оказавшимися отнюдь не боевыми, а магическими) ножей и кинжалов, луков и стрел, булав и топоров. Не случайно, по-видимому, максимальная концентрация их в погребениях ингульской культуры совпадает с распространённостью здесь же отчленённых голов с лицевыми накладками,' обнаруживающими, как было показано выше, схождение с образом головы Медузы Горгоны. Такой образ могсчитатьсядостаточной защитой в борьбе с потусторонними силами. К тому же он был крепок не столько отталкивающим обликом, сколько разумом магически обработанных голов погребённых.
Об этом же свидетельствуют многие арийские гимны, заклинания, формулы типа «кто знает — тот победит» [711, с. 26—46]. Даже буйный воитель Ицдра, «от чьей ярости сотрясались оба мира»,
... едва родившись (был) мудр как первый Бог, (который) защитил богов силой разума...
[РВ 11.12.1]
Не потому л и практически не упоминается о его защитном вооружении — кроме разве что о неком «зубце», в моментударапо которому Ицдра спасся, превратившись «в конский волос» [РВ 1.32.12].
Известно, что волосы іривы и хвоста лошади использовал исьв качестве гребня шлемов, а покрытая шерстью шкура животного (особенно козла) могла служить шитом, гася удлры различного холодного оружия [347, с. 92]. Не исключено, что погребённые иногда наделялись такой зашитой. Косвенным указанием на это может служить характерная форма могил старосельского типа, напоминающая растянутую шкуру (быка, судя по конфигурации последующих металлических слитков). Показательно, что именно из погребения родственной этому типу алазано- беденской культуры происходит находка древнейшего в курганах шита ] 198, с. 41]. Интересно, что лежавшие на повозке отдельно от погребённых «остатки круглого бронзового щита на кожаной основе (?)» из к. 2 у сел. Цнори не соответствуют очертаниям растянутой шкуры (или, как принято считать, стилизованной антропоморфной фигуры), которая была принята у близких им хеттов, этот шит соответствует принятому позже «народами моря» [1055, с. 39, рис. 21]-
Шит таког о же типа был найден в позднем сабатиновском погребении к. 3 > с. Борисовка на Одесшине [895, с. 139—141]. Круглая деревянная основа диаметром 32,36 см была обтянута кожей и укреплена бронзовыми заклепками, обрадовавшими нечто среднее между свастикой и безглавой антропоморфной фигурой. Конкретное значение этого символа приоткроется нам позже, а пока ограничимся констатацией принадлежности его к разряду «ромбов с крючками», весенне-аграрная сущность которых была установлена А. К. Амброзом [19]. Зачем он понадобился на щите, да ещё погребённого? Для ответа на этот вопрос необходимо рассмотреть весь комплекс.
Щит был помещён между поставленной на дно могилы деревянной бадьёй с останками сожжённого наверху покойника и кострищем с обгоревшими костями животных и разбитым керамическим сосудом- Налицо явная дуальная оппозиция, в которой ишту отводилась роль посредника. Сущность этой оппозиции раскрывают характеристики сосудов и их взаиморасположение. Сосуд с останками человека занимал центр могилы, изготовлен из дерева, содержал сожжённого за пределами захоронения—наверху. Очевидно его отношение к вершине «мирового столпа*, а конкретнее — к поднимающейся «небесной бадье» [294, с. 156—162]. Сосуд при остатках животного занимал юго-западный (обращённый к закату зимнего солниа) угол могилы, изготовлен из глины и преднамеренно разбит (т. в. глине-земле и возврашен), помещён в разведённый вмогиле, «потусторонний» костёр. Несомненно отношение этого сосудак основанию «мирового столпа», к опустившейся «небесной бадье». Щит расположенный между ними? но смещённый несколько к юго- восточному углу, был обращён к восходу зимнего солнца (вероятно, к началу Нового года) и указывал, таким образом, порядок следования бадей: «опускание» происходило раньше «подъёма», и представляло собой, очевидно, жертву хтоническим силам, искупающую «возносимого» к вершине «мирового столпа» покойника. При этом бронзовый меч, положенный рядом с деревянным сосудом, содержавшим останки, представляется воплощением брасмана: его функция заключалась, по-видимому, в «отсечении потусторонних уз» и «проложении пути в небеса». Последние были сюстоятельносконструированы в погребальном обряде: они представлены ромбическим люкомв деревянномперекрытии квадратной могилы, а также кромлехом вокруг неё. В этом пространстве и был сожжён покойник.
Заметно, что конфигурация могилы с кромлехом и люком повторяет форму и орнаментацию шита. В соответствии с индийской символикой [401, с. 7! ] оба они означают Вселенную (объединённую знаком плодородия — ромбом), однако квадрат
з первом случае акцентирует землю, а свастика во втором—потустороннее солние. Таким образом, «вознесение» покойника представлялось, в конечном счёте, перерождением, подобно брошенному в землю зерну. Можно сослаться на сходные обряды и представления греков и других земледельческих народов [854, с. 348], но наибольшие соответствия рассматриваемому захоронению содержатся впогребальных гимнах Ригведы. Так. с идеей возвращения к жизни связывались здесь два костра кремирования и очищения), которые именовались Агни и Джатавелас — ‘Огонь’ а 'Знаток всего рождённого’ [РВ Х.16.5 и др.]:
Отошли снова к отцам, о Агни, (того).
Кто пожертвован тебе (и) странствует по своему усмотрению.
Родясь в жизнь, пусть он отышет потомство.
Пусть соединится с телом, о Джатаведасі
Традиции обрядов и представлений, подобных заключённым в к. 3 у Борисовки, долгое время созранялись в Сардинии, куда, как уже говорилось, попало арийское племя Шардана из числа прочих «народов моря». Эти традиции связывались z хтоническим гигантом Талосом, образ которого в рассматриваемом погребении могли воплощать меч и изображения на щите. По преданиям, запечатлённым первыми комментаторами «Одиссеи» и другими античными авторами, «Талое, будучи медным и .прыгая в огонь, уничтожал сардинцев», прижимая к своей раскалённой груди, отчего у несчастных появлялся предсмертный оскал особого, «сардоническогосмеха». С нимже, умерщвляемые своими сыновьми и радуясь, «что идут на смерть, как блаженные, и погибали со смехом и благодушием», посвящавшиеся Кроносу-’Времеда’ старики [447, с. 136—139]. (Подобный обычай умерщвления, но не от дубины в руке сына, а от сыновьего меча, практиковался и у сармат [221, с. 199].) Не один ли из таких патриархов погребен в к. 3 возле Борисовки? Во всяком случае можно принять сопоставление В. И. Клочко [314, с. 14—1 б] щита и меча из этого захоронения с изображёнными на некоторых бронзовых статуэтках Сардинии. Круглый щит на одной из них украшен 1 центральной и 3+1 примыкающими окружностями, совокупность которых можно трактовать как стремление к «защите вершины мирового столпа* [1061, с. 37], что вполне согласуется с семантикой бадьи, а в некоторой степени и щита из к. 3 возле Борисовки. Меч из него сопоставим с изображённым на другой статуэтке, которую
Н. А. Красковская [376, с. 44] считает воплощением родоначальника Сарда, предводителя племени Шардана. Помимо меча и посоха (не связанного ли с «поленом», которым сыновья убивали на Сардинии своих престарелых отцов?) на этой статуэтке представленои защитное вооружение: плаще кожаными(?) оплечьями и шлем со «смотрящей назад» личиной на затылке. Подобия таких оплечий и личин изображались ешё на идолах позднеямного периода, притом тех племён, которые проживали в Нижнем Поднепровье [391, рис. 1:2], а затем, возможно, переселились в Нижнее Задунавье [1097, рис. 1,3,8,11]. Не исключено, что их потомки, ассимилированные направившимися в эту же область потоками позднейших носителей ингульской, а затем и многоваликовой культур [817; 818], вошли в состав племени Шардана, связанного как с «народами моря», так и с предысторией киммерийцев начала железного века. Выразительным штрихом этой картины могли бы стать детали бронзовых шлемов Северо-Западного Причерноморья, но их функциональное определение спорно [883; 896].
В целом приходится констатировать крайнюю невыразительность и спорадичность защитного вооружения в погребениях рассматриваемой эпохи. Это, как выше уже отмечалось, одно из свидетельств предназначенности топоров, булав и др. видов оружия при погребённых не для военных, а для космогонических целей.
Рассмотрение орудий труда и оружия в погребениях энеолита и бронзы Югс- Восточной Европы приводит к следующим выводам:
Между этими категориями изделий не было чёткого разграничения: те к другие, помимо довольно неопределённой дифференциации функций, вуалировались ешё и весьма подвижной, слитой с мифотворчеством магией. В таких условиях неприметное орудие труда (отаіеп, тёрочник и др.) могло представиться грозным оружием или даже зародышем мироздания, а боевое оружие (топор, булава и др. • ~ инструментом преобразования мира и его моделью; существовали и другие варианты.
Тем не менее обнаруживается некоторая специализация помещавшихся в могилы вещей. Кремневые отщепы, скребки и ножи служили преимущественно для «отрезания» потусторонней привязи или корней, а также побегов с вершины мирового древа (жизни) с последующим приготовлением из егосока воскрешающего
напитка (типаамриты и сомы). Ножи, в особенности металлические, являлись также орудиями жертвоприношения: покойникаили сопровождающего лица, авсрубное время—животного, обычно презстлАлмішеі оса частью туши в качестве загробной пиши. Кроме того, ножи, атакжеопцепьшт. п. обнаруживаютпризнаки брасмана
— магического орудия воздействия нанебесас целью поддержания миропорядка и регулировки небесного света, тепла, влаги. Но особенно выразительны в роли брасманов колющие орудия: проколки, колья и дротики, стрекала и, особенно, стрелы. Луки, помимо прямого своего назначения, служили ещё и шаманскими бубнами. Обнаруживаются как специальные колотушки (подлинных) бубнов, так и использование в этом-качестве булав (и топоров?), которые наделялись также функциями брасманов. Однако главным назначением булав являлась моделировка мирового яйца, заключающего в себе возможность рождения-обновления бытия (воплощением которого становился покойник и сопряжённая с ним календарная дата). В связи с этим булавы наделялись и фаллической символикой. Семантика топоров, преимущественно каменных, близка семантике булав. Вместе с тем в них заметна приверженность небесам (а булав — потустороннему миру) и идее преобразования мира (а булав - раскалывания праяйца или Валы); топоры ближе всего стоят к образу (а булавы — к изначальной семантике) ваджры.
Общим для всех вышерассмотренных орудий труда и оружия было использование их в магии воскрешения-обновления — погребённых и всего мироздания. Эта магия сплеталась с представлениями о пространстве и времени — о раскалывании праяйца (камня, головы, могилы и т.д.) и распространении-получении заключенных в нем благ, о годовом цикле и его узловых («новогодних») датах. Вокруг этих идей сконцентрированы все обнаруженные мифологические сюжеты и образы.
Соответствия главным из них названы выше: брасман, ваджра, праяйцо или Золотой (огненный) зародыш’ Хираньягарбха. Эти образы принадлежат карийской мифологии, как и связанные с использованием названных магических орудий наиболее часто обнаруживавшиеся соотаетствия Индре, Вале, Вишну, Праджа- пати. Из неарийских персонажей наиболее часты соответствия аккадско-шумер- -кому Шамашу-Уту. хуррито-хеттскому Улликумме и греческому Тал осу, а также Аполлону.
Наиболее выдающимися памятниками, довольно выразител ьно отразившими сущность использования орудий труда и оружия в захоронениях эпохи энеолита .'бронзы Юго-Восточной Европы,яаляютсяп. VIII,п.XXI.п.XXXI Мариупольского могильника (зарождение фаллической символики булав и основного мифа Ригведы), курган у с. Бычок (связь камней с идеей праяйца и «отрезающее потусторонние связи® — назначение простейших кремневых изделий), п. 11 и др. к. 3—II уст. Батуринской (обозначение брасмана стрелами и металлическим ножом, связь последнего с жертвоприношениями шумерского круга), п. 7 к. 8—1 и др. рэннекатакомбные погребения к/г Аккермень (семантика древнейших топоров и проч.), п. 11 и п. 13 к. 1—11 у с. Кайры (семантика захоронений металлурга и сірелодела протогреческого круга*), к. 3 у с. Борисовка (семантика шита).
Основной вывод главы сводится к делрюочгрнпст аюграстратмжж тех научных представлений, которые сложились на основании изучения раннеклассовых обществ, напредшествующсепервобьпное общество. Орудия труда и оружие служили у последних не идее загробного продолжения земной жизни (как полагали в Шумере, Египте, Греции, Скифии и позже), а преодолению пагубности потустороннего мира и воскресению. Для осуществления этой идеи в погребальном обряде использовались орудия, технологии и т.д. Однако они переосмысливались (по законам «логики мифа» [157]) соответственно задачам осуществления вышеуказанной космогонической идеи, а не хозяйственной или военной деятельности.
V. ОДЕЖДА И ОБЕРЕГИ
1. Скипетры, жезлы и посохи 318
2. Булавки и сопровождающие их амулеты 328
3. Бляхи, фишки, игральные кости 344
4. Вотивные изделия и статуэтки 357
5. Одежда, пояса и перевязи 372
ѵ. одеЗзда и обереги
318
В этой гаавебудутрассмотрены изделия, особенно приближенные к человеку, как бы дополняющие его тело. Предстоит разобраться в их функциях и семантике, в связывающихся с ними мифологических представлениях.
1. Скипетры, жезлы и посохи
Эіакатегория изделий тесно примыкаетквышерассмотреннымтопорам ибулавам. Но если происхождение тех вытекало из орудий труда и оружия, то скипетры и жезлы, а отчасти и посохи можно считать производными от них инструментами магии (что для топоров и булав было вторично). Однако это не исключало и значительную самостоятельность формирования рассматриваемых здесь изделий: их основная идея заключалась, по-видимому, в посредничестве между реальным миром и желанными
идеалами,вэманациисвойствчеловеческогоестестваи его устремлений-Доказательством
этого могут служить древнейшие скипетры эпохи энеолита Юго-Восточной Европы, которые исследователи связываютс новоданиловскимтипом (или культурой), возникшим в контактах развитых днепро-донецкой и среднестоговской культур.
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 200; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!