Ким просит, Сталин отказывает. Март—сентябрь 1949 г. 23 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 23 из 81Следующая ⇒

В итоге пост премьер-министра и руководство ПМСХ оказались в руках ее левого крыла, связанного с компартией. ПМСХ раскололась, из нее выделилось несколько новых партий, перешедших в оппозицию, а оставшаяся часть оказалась привязанной к коммунистам в рамках возглавленного ими левого блока. В обстановке этих изменений компартия добилась выгодного ей проведения в августе досрочных парламентских выборов, на которых при давлении и манипуляциях удалось несколько увеличить (до 22,3 %) число полученных ею голосов по сравнению с выборами 1945 г., но самое главное — левый блок опередил организационно раздробленную оппозицию, собрав 60 % голосов. В сформированном правительстве левого блока компартия официально получила треть мест, но в действительности за счет своих тайных членов и сочувствующих, выступавших в качестве представителей других партий, — больше половины⁴⁹. Опираясь на значительно возросшие позиции во власти, коммунисты перешли к следующему этапу — наступлению на оппозицию с использованием уже опробованных полицейских методов. Начало было положено ликвидацией одной из двух самых крупных оппозиционных партий — Венгерской партии независимости. Ее обвинили в подлогах во время выборов, а ее лидера 3. Пфейффера — во все той же причастности к «заговору». В результате Пфейффер был вынужден в ноябре 1947 г. бежать на Запад, а его партию лишили парламентских мандатов и запретили⁵⁰.

Эти события, означавшие весьма радикальное изменение положения в странах с режимами второго типа и в Венгрии (на особой ситуации в Чехословакии мы еще остановимся позже), справедливо расцениваются в историографии как фактический переход к ускоренной, форсированной советизации. В последние годы высказывались разные мнения о том, насколько его причиной было нарастание соответствующих устремлений в самих компартиях и поддерживавшей их части общества указанных стран, а насколько он являлся следствием советского решения. Но выдвигаемые оценки, подчас значительно отличающиеся друг от друга, в действительности остаются пока что предположениями. Ибо для полноценного ответа на этот вопрос необходимо исследование документов, которые бы содержали сведения, с одной стороны, о подобном решении Кремля, о том, когда и по каким соображениям оно принималось, с другой стороны, — о том, когда и каким образом тема перехода к форсированной советизации начала рассматриваться как лидерами компартий названных выше четырех «народных демократий», так и в контактах между Москвой и этими лидерами. А между тем документов, о которых идет речь, почти или вовсе не обнаружено среди российских и восточноевропейских архивных материалов, ставших до сих пор доступными.

Пожалуй, лишь в случае с Венгрией удалось выявить, что, по крайней мере, в конце апреля 1947 г. Ракоши выдвинул перед руководством СССР предложение использовать показания находившегося в советских руках Б. Ковача для атаки непосредственно на руководство ПМСХ, включая премьера Ф. Надя⁵¹. Из последующих событий видно, что Кремль санкционировал проведение такой операции. Однако при крайней скупости и фрагментарности документальных данных вряд ли из этого может следовать безоговорочный вывод, что происшедшее в Венгрии было инициировано тамошней компартией. Ибо остается пока неизвестным, зачем Москва пошла еще в феврале 1947 г. на столь чрезвычайное и прямое вмешательство, как арест Ковача, и в частности, не предприняла ли она, в свою очередь, эту акцию с дальним прицелом, аналогичным тому, что Ракоши предложил советскому руководству в апреле. А в случае с Болгарией имеются некоторые свидетельства участников тогдашних событий, согласно которым еще в конце 1946 г. руководство компартии получило указание Москвы покончить с Петковым и возглавляемой им оппозицией. Но прямых документальных данных, которые бы подтверждали подобные свидетельства, пока не обнаружено, хотя, как уже отмечалось в историографии, в декабре 1946 — январе 1947 г. в советских средствах массовой информации появились материалы, приписывавшие оппозиции пособничество гитлеровцам во время войны и организацию «реакционного заговора с целью свержения народной власти», и эти материалы перепечатывались болгарской прессой, подконтрольной компартии⁵². Не исключено, что применительно к разным странам соотношение инициативы Кремля и местных компартий не было одинаковым.

Однако в конечном счете определяющим фактором перехода от «растянутой» к форсированной советизации была при любых вариантах советская сторона, ибо без ее решения (будь то инициатива или согласие) такое развитие событий, да еще сразу в четырех государствах региона, последовать не могло. При отсутствии документальных сведений о подобном решении остается неизвестным, когда оно было принято. Но если исходить из реально происходившего в названных странах, то напрашивается вывод, что линия на форсирование была взята Москвой не позднее конца 1946 — весны 1947 г.

Возможно, ее отражением являлась сформулированная в ОВП ЦК ВКП(б) уже в начале февраля 1947 г. критическая оценка высказываний на пленуме ЦК КП Чехословакии в сентябре 1946 г. председателя КПЧ К. Готвальда, излагавшего то, что говорил ему Сталин о возможности иного пути к социализму: минуя диктатуру пролетариата и советскую систему. Лидер КПЧ заявил тогда на пленуме, что такой новый путь уже осуществляется применительно к специфике Чехословакии, и ссылался на сталинские слова как на подтверждение того, что этот курс не противоречит марксизму-ленинизму. В документе, составленном в ОВП, умалчивалось, что декларированное Готвальдом насчет особого пути было пересказом услышанного от Сталина, и, таким образом, все приписывалось исключительно самому главе чехословацких коммунистов. А затем многозначительно указывалось, что «высказанная тов. Готвальдом точка зрения» «неизбежно ассоциируется с тезисами «собственного пути» и «собственного социализма», которые выдвигают деятели и пресса чехословацких буржуазных партий», делающие это, как подчеркивалось в документе, в противовес ориентации на СССР, советскому опыту и подлинному, на основе марксистско-ленинских целей, движению к социализму. В заключение делался вывод, что «такая точка зрения руководства компартии может быть использована реакцией в борьбе против самой же компартии»⁵³. Отметим, что позже, когда линия на форсированную советизацию уже прямо была поставлена во главу угла политики Кремля в отношении всех «народных демократий» Восточной Европы, эта негативная оценка упомянутых высказываний Готвальда получила продолжение и стала одним из элементов выдвинутого советской стороной обвинения руководства КПЧ в «антимарксистских установках» по поводу «мирного пути» развития Чехословакии к социализму⁵⁴. Так что и первое появление критики, не исключено, было обусловлено тем, что к этому времени, т. е. к началу февраля 1947 г., уже произошел либо как раз происходил поворот к форсированной советизации.

Во всяком случае, уже не в качестве предположения, а с полной определенностью можно говорить о том, что практическое осуществление такого поворота стало бесспорно совершившимся фактом, по крайней мере, не позднее мая. Ибо тогда в Венгрии Ракоши с санкции Москвы выступил со сфабрикованными заранее советской стороной обвинениями против Надя, а в Болгарии после многомесячной подготовки были выдвинуты обвинения в отношении Петкова, в последовавшем раскручивании «дела» которого почти сразу приняли непосредственное участие советские советники по линии госбезопасности⁵⁵.

Вопрос о причинах решения Кремля в пользу ускорения советизации обсуждается в исторической литературе не одно десятилетие. Разброс высказанных на сей счет мнений весьма широк: от тех, согласно которым речь скорее шла просто о переходе к следующей, очередной фазе изначально намеченного в Москве поэтапного проведения советизации — на первых порах «растянутой», а затем ускоренной, до тех, что склонны в большей мере объяснять происшедшее самим воздействием эскалации холодной войны, вследствие которого руководство СССР стало стремиться к более жесткой консолидации восточноевропейской сферы своего влияния и все меньше оглядывалось в этом вопросе на позицию Запада. Но пока в распоряжении исследователей не окажутся источники (если они вообще существуют), в которых бы содержались сведения, когда и как принималось в советских верхах решение о форсировании, все мнения о мотивах такого шага продолжают оставаться, по сути, лишь умозрительными рассуждениями, чью обоснованность невозможно проверить.

С большей долей уверенности можно только считать, что непосредственной причиной кремлевского решения вряд ли являлось выдвижение «плана Маршалла», которое нередко трактуется в историографии как фактор, вызвавший в ответ обострение блоковой кон-фронтационности с советской стороны, включая и ужесточение позиции Сталина в отношении Восточной Европы. Поскольку, как уже сказано, практическое осуществление ориентации на форсированную советизацию, прямо связанное с политикой СССР, несомненно наблюдается по меньшей мере не позднее мая 1947 г., а в исследованных до сих пор архивных материалах нет и намека на то, чтобы в Москве обладали информацией о «плане Маршалла» прежде, чем о нем 5 июня публично объявил сам государственный секретарь США, напрашивается вывод, что названный американский план причиной поворота к форсированию быть не мог. Впрочем, если исходить из того, что уже арест Ковача в феврале являлся проявлением этого поворота, в таком случае получается, что форсирование не могло представлять собой и реакцию на тоже фигурирующие в историографии в качестве его причин так называемую доктрину Трумэна, обнародованную в середине марта, или на западную позицию по германскому вопросу, выраженную в ходе московской сессии СМИД 10 марта — 24 апреля 1947 г.

Но какими бы непосредственными соображениями переход от «растянутой» к ускоренной советизации не был вызван, подобное решение означало, во-первых, что подлинную прочность желательного ему положения в Восточной Европе Кремль усматривал лишь в установлении там полной коммунистической монополии власти и жесткого фактически однопартийного устройства, максимально приближенного к советскому. Во-вторых, что он сделал вывод об осуществимости поставленной цели с точки зрения как конкретных внутриполитических условий, которые к тому времени сложились в соответствующих странах региона, так и эффективности своего собственного влияния на обстановку в этих странах. В-третьих, что он счел возможным пойти на реализацию названной цели независимо от возможной реакции западных держав. Это несомненно свидетельствовало об эскалации блоковой направленности в советской политике, Однако остается пока без однозначного ответа вопрос, руководствовался ли Сталин, принимая такое решение, готовностью к определенному обострению отношений с США и Англией, и без того становившихся все напряженнее, или он, исходя из уже имевшегося опыта, не ожидал от них какой-то особенно резкой реакции, значительно выходящей за рамки тех рутинных заявлений, которые практиковались ими прежде в случаях, подобных, например, фальсифицированным выборам в Польше или Румынии, и спокойно игнорировались советской стороной и ее восточноевропейскими подопечными.

Вместе с тем практические усилия по форсированию советизации почти совпали по времени с начатыми Москвой в июне 1947 г. шагами, в результате которых был создан дополнительный инструмент блоковой политики в виде Информационного бюро коммунистических партий, или, как его стали затем называть, Коминформа.

Идею образования информбюро Сталин начал обсуждать с некоторыми лидерами восточноевропейских компартий, по крайней мере, с весны 1946 г. Это, в частности, видно из выступлений Ра-коши перед руководящими функционерами КП Венгрии после его произошедшей 1 апреля встречи со Сталиным, а особенно из рукописных заметок Тито, сделанных после визита в Москву в конце мая — начале июня 1946 г.⁵⁶. Но только в беседе с генсеком ППР В. Гомулкой 4 июня 1947 г. (в присутствии Молотова, Берии, Вознесенского, Маленкова и Микояна) Сталин перевел дело в практическую плоскость: предложил тому созвать в Польше совещание компартий. Согласие Гомулки дало старт подготовке совещания, которое затем состоялось 22—28 сентября 1947 г. в Шклярской Порем-бе и закончилось учреждением Коминформа. Правда, ни о каком создании информбюро советский руководитель ни в беседе с Гомулкой 4 июня, ни при их следующем разговоре ночью с 9 на 10 июля речи не вел, а называл в качестве цели совещания лишь обмен информацией и мнениями о положении в отдельных странах, о проблемах, которые стоят перед компартиями в Европе, и организацию международного коммунистического печатного органа⁵⁷. Это и фигурировало в письме, которое Гомулка, по согласованию со Сталиным, разослал в конце июля от имени ЦК ППР руководителям компартий, приглашенных участвовать в предстоявшей встрече⁵⁸ (кроме ВКП(б) и ППР это были компартии Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии, Югославии, Италии и Франции). Но советская сторона в полной тайне от лидеров как ППР, так и других партий-уча-стниц стала готовиться к тому, чтобы неожиданно для них в ходе самого совещания явочным порядком выдвинуть предложение о создании информбюро с координирующими функциями и провести соответствующее решение⁵⁹. Данный план и был реализован в Шклярской Порембе⁶⁰.

Подобно рассмотренному выше случаю с переходом к форсированной советизации «народных демократий» второго и третьего типов, в распоряжении исследователей пока нет (то ли из-за отсутствия, то ли из-за сохраняющегося режима секретности) документов о том, когда и каким образом советское руководство пришло к решению учредить Коминформ. А соответственно нет и прямых данных о том, что конкретно подвигло Сталина на этот шаг и намеревался ли он с самого начала, еще только предложив Гомулке созыв совещания, использовать последнее для создания Коминформа, а значит, изначально обманывал лидера ППР, или же принял такое решение позже, при подготовке к встрече в Шклярской Порембе. Можно только (как и по поводу перехода к форсированной советизации) констатировать, что поскольку вопрос о созыве совещания Сталин впервые поставил перед Гомулкой 4 июня 1947 г., т. е. до состоявшегося 5 июня выдвижения «плана Маршалла», из этого должен следовать вывод, что сама идея о совещании не была реакцией Кремля на упомянутый план, давно фигурирующий в разных историографических версиях как вызов, советским ответом на который и стало появление Коминформа.

Встает, однако, вопрос, для чего в таком случае руководитель СССР решил провести такое совещание. Лишь, как он уверял Гомулку, для обмена информацией и организации печатного органа? Вряд ли можно поверить, что Сталин затеял совещание только ради этих целей, которые с успехом можно было осуществить, не прибегая к столь неординарной (и до тех пор беспрецедентной) акции, как встреча руководящих деятелей целого ряда компартий, включая ВКП(б). На такое серьезное предприятие он должен был пойти лишь во имя решения крупной задачи. И в этой связи обращают на себя внимание два важных обстоятельства, уже отмечавшиеся в историографии последних лет.

Первое из них — упомянутые выше замыслы о создании информбюро, которые Сталин обсуждал, по крайней мере, с Ракоши и Тито еще задолго до выдвижения «плана Маршалла». Судя по словам Ракоши, советский руководитель считал нужным лишь выждать более подходящие международные условия для учреждения Коминформа. И в данной связи, помимо таких текущих событий, как предстоявшие тогда, в 1946 г., выборы во Франции, Чехословакии и Румынии, речь шла о необходимости подождать заключения мирных договоров с бывшими европейскими союзниками Германии⁶¹. Подобное препятствие было устранено с подписанием 10 февраля 1947 г. указанных договоров, непосредственно относившихся и к трем восточноевропейским «народным демократиям» — Болгарии, Румынии и Венгрии. Это заставляет думать, что, беседуя с Гомулкой 4 июня, советский лидер мог сразу же иметь в виду создание координационного центра, подобного Коминформу, но предпочитал пока скрыть свое намерение и неожиданно для других партий выдвинуть такой план непосредственно на совещании. Не исключен, конечно, и несколько иной вариант: предлагая Гомулке созыв совещания, Сталин мог тогда действительно стремиться не к тому, чтобы сразу же учредить координационный центр, а к тому, чтобы сделать первый шаг — создать прецедент таких совещаний, начать выпуск совместного периодического издания, а уже затем, опираясь на достигнутое, использовать одно из последующих совещаний для реализации основной цели — образования органа с координационными функциями. Но даже если, договариваясь с лидером ППР, советский руководитель намеревался создать координационный центр компартий не на первом же совещании, а позднее, идя к осуществлению данной цели поэтапно, то и при таком варианте сама цель была, следовательно, поставлена до выдвижения «плана Маршалла». Последний мог стать скорее лишь причиной форсирования событий, а не причиной самого замысла создать Коминформ, поскольку замысел возник значительно раньше.

Второе обстоятельство, обращающее на себя внимание, — секретное послание за подписью Жданова, направленное лидеру Французской компартии (ФКП) М. Торезу как раз накануне встречи Сталина с Гомулкой, состоявшейся 4 июня (оно датировано 2 июня и отправлено 3 июня). В нем от имени советского руководства выражалось недовольство тем, что ФКП без ведома Москвы заняла в начале мая 1947 г. антиправительственную позицию в связи с забастовочными выступлениями, в результате которой коммунисты оказались вне правительства Франции⁶². Поскольку ФКП сразу же фигурировала в беседе Сталина с Гомулкой 4 июня как участник намечаемого совещания компартий, это наводит на мысль, что с самого начала одной из целей советского предложения организовать совещание была «проработка» там французских коммунистов. В пользу такого вывода должна свидетельствовать и рассылка копий письма Жданова Торезу, последовавшая 7 июня за встречей Сталина с Гомулкой, в адрес лидеров восточноевропейских компартий — участниц будущего совещания⁶³. Видимо, таким образом Москва заранее готовила их к планируемой «проработке». Но вполне возможно, что случай с ФКП был для Сталина лишь наиболее значительным поводом, непосредственно повлиявшим на его решение о созыве совещания, в то время как он имел в виду более широкую цель ужесточить контроль также над другими партиями — участницами предстоявшей встречи, чем и определялся сам произведенный им отбор партий, которые были туда приглашены.

Из различных материалов, составлявшихся в ЦК ВКП(б) при подготовке к встрече, видно, что наряду с поведением ФКП и Итальянской компартии (ИКП), которые в итоге и стали в Шклярской Порембе основными объектами выдвинутых там в докладе Жданова обвинений в оппортунистических ошибках и недостаточной связи с Москвой и ее политикой, предметом серьезной советской озабоченности был также ряд вопросов, касавшихся положения в Восточной Европе.

Хотя в упомянутых материалах в целом выражалось удовлетворение достижениями компартий региона и руководимых ими сил в осуществлении «демократических преобразований», однако указывалось на значительную разницу между восточноевропейскими странами в степени этих преобразований, т. е., иными словами, фактически на существование различных типов режимов. А при сравнении положения в Югославии и Албании, т. е. в государствах, где утвердились режимы первого типа, с тем, что имело место в большинстве остальных стран, с достаточной очевидностью проглядывала оценка последних, т. е. режимов второго и еще больше — третьего типов, как в той или иной мере не достигших желательного уровня⁶⁴. Особенно острое советское недовольство вызывалось ситуацией в Чехословакии. Ибо в то время, как в других «народных демократиях» второго и третьего типов развернулся переход к форсированной советизации, основное ядро в руководстве КПЧ, в том числе ее председатель К. Готвальд и генсек Р. Сланский, не проявляло необходимой Москве готовности к аналогичным действиям. С одной стороны, у него был опыт того, что в Чехословакии в отличие от остальных государств региона коммунистам уже удалось стать наиболее значительной партией правящей коалиции Национального фронта (партий вне его не было) в условиях относительно свободной парламентской системы, а с другой стороны, оно действовало в обстановке, когда в стране в отличие от Польши, Румынии, Болгарии и Венгрии уже не было советского военного присутствия. В данных обстоятельствах чехословацкие коммунистические лидеры предпочитали не идти на риск открытого выхода за рамки парламентских механизмов, а рассчитывали, что КПЧ, опираясь на растущее влияние среди населения, максимально используя уже имеющиеся у нее рычаги государственного управления и опробованную тактику игры на противоречиях между своими чешскими и словацкими оппонентами во фронте, наконец, частично сочетая это с закулисными манипуляциями контролируемых ею спецслужб, уже ставших фабриковать дело о якобы заговоре в Словакии, сможет, несмотря на трудности, завоевать преобладающие позиции во власти на очередных достаточно свободных парламентских выборах, намеченных на 1948 г. Такая линия, в общих чертах изложенная, в частности, в информации, которую по согласованию с Готвальдом Сланский прислал в Москву в июне 1947 г., воспринималась советской стороной как слишком умеренная и чреватая «усилением реакции» в Чехословакии, которое может подорвать позиции КПЧ и угрожать осуществлению того, что хотел Кремль⁶⁵. В конце августа Жданов, вырабатывая для представления Сталину практические предложения о схеме проведения предстоявшего совещания в Шклярской Порембе, в специально выделенном пункте «о критике допущенных отдельными компартиями ошибок», указал в одном из предварительных вариантов, наряду с ФКП и ИКП, также КПЧ⁶⁶.

Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 253; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 222324 25 26 27 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!