Русские в Эстонии 1920-1930-х гг. в мемуарной литературе
Мемуарная литература, посвященная русским в Эстонии 1918-1940 гг., весьма многочисленна; она отображает почти все наиболее существенные стороны жизни русских в Эстонской Республике тех лет. Среди ее образцов есть выдающиеся в художественном отношении воспоминания, достойные занять почетное место в русской мемуарной литературе последних десятилетий. К сожалению, эта литература еще даже в полной мере не выявлена, нет ее библиографии. Она до сих пор не была предметом специальных исследований.
В рамках данной, сравнительно небольшой по размеру статьи мы не имеем возможности даже упомянуть все мемуары, посвященные русским в Эстонии 1920-1930-х гг. В ней будут вкратце охарактеризованы лишь наиболее важные мемуары, интересные, как с познавательной, фактографической, так и с художественной стороны. Главную же свою задачу автор видит в том, чтобы наметить основные тенденции развития мемуарной литературы о русских в первой Эстонской Республике (1918-1940).
Мемуары сравнительно редко пишутся по свежим следам произошедших событий. Обычно нужен какой-то интервал между временем, когда описываемое событие имело место, и временем написания воспоминаний. Однако бывают и исключения – чаще всего тогда, когда только что произошедшее остается злободневным, остро воспринимается, продолжает вызывать ожесточенные споры, полемику, живое обсуждение в обществе. Так было в начале 1920-х гг. в Русском зарубежье с темой только что прошедшей Гражданской войны. В эмиграции шла оживленнейшая и по-своему драматическая полемика по вопросу, почему белые проиграли войну и что делать дальше.
|
|
|
Гражданская война 1918-1920 гг. непосредственно затронула Эстонию и проживавших в ней русских. В Эстонии формировалась белая Северо-западная армия генерала Н. Н. Юденича, отсюда она начала в 1919 г. наступление на Петроград, сюда же она отступила и здесь же была разоружена.[182] Именно на территории Эстонии находилось белое Северо-западное правительство, весьма левое по своему идеологическому облику.[183] Большинство русских эмигрантов в Эстонии составляли бывшие северо-западники и отошедшие вместе с Северо-западной армией беженцы.
Мемуары, посвященные Гражданской войне на северо-западе России, составляют как бы предысторию темы нашей статьи. Они стали появляться почти сразу же после описываемых событий. Их авторами были офицеры и генералы, реже рядовые и унтер-офицеры Северо-западной армии, министры Северо-западного правительства, журналисты, освещавшие ход военных действий под Петроградом[184]. Это прежде всего воспоминания командующего Северо-западной армией генерал-лейтенанта А.П. Родзянко,[185] редактора газеты «Свободная Россия» (фактически органа Северо-западного правительства) Г. Л. Кирдецова,[186] видного политического деятеля Н. Н. Иванова,[187] журналиста К. А. Башкирова,[188] министра Северо-западного правительства В. Л. Горна[189] и др. Вслед за тем появилось еще множество воспоминаний о Северо-западной армии. Недавно в серии «Белое движение в России» (т. 10) вышла в свет своего рода сводная антология этой мемуарной литературы, включающая большинство воспоминаний о Гражданской войне на северо-западе России (всего 34 произведения или отрывков из них).[190] Почти одновременно вышел и седьмой номер альманаха «Белая гвардия», полностью посвященный белому движению на северо-западе, где также был опубликован ряд мемуаров.[191] Публикация воспоминаний северо-западников продолжается и в наши дни.[192]
|
|
|
Правда, в этих воспоминаниях преимущественно идет речь о боевых действиях Белой армии на территории России и мало говорится о повседневной жизни русских в Эстонии. Эти мемуары, как правило, носят сугубо документальный характер, они, в первую очередь, дают богатый материал для истории Гражданской войны, белого движения. При этом заметно разнятся воспоминания рядовых участников боевых действий, младшего офицерского состава – и мемуары генералов и старших офицеров. Первые правдиво рисуют повседневные окопные будни с фронтовой неразберихой, с непонятными действиями начальства, с отсутствием элементарно необходимого – одежды и обуви, с дезертирством солдат, с расстрелом пленных красных и т. д., и т. п. Эти воспоминания обычно очень критичны по своему тону, в них доминирует «окопная правда». Укажем здесь хоты бы на мемуары А. Гершельмана.[193] Генеральские же воспоминания носят иной – более широкий, «штабной» характер, они рисуют картину сложных взаимоотношений в верхах, повествуют о планах командования и пр. В них обычно много места занимает самооправдание авторов и критика вышестоящего начальства и коллег. Почти для всех мемуаров характерна антиэстонская направленность: подчеркивается возмутительное отношение эстонцев к северо-западникам. В ряде мемуаров этим обосновывается поражение белых под Петроградом. При этом мемуаристы даже не упоминают о более глубоких причинах конфликта, восходящих к непризнанию белыми независимости Эстонии. Характерно также негативное отношение северо-западников к Англии и – шире – к Антанте за то, что они не оказали достаточной помощи белым.
|
|
|
Для нашей статьи наибольший интерес представляют мемуары, где дается характеристика крайне запутанной политической ситуации в Эстонии тех лет, сложных отношений Северо-западной армии с эстонскими властями и военными, конфликтов внутри местного русского общества. Весь этот клубок противоречий, в котором нелегко разобраться и который связан не только с идеологическими разногласиями, но нередко также со сложными личными взаимоотношениями людей, представлен, в частности, во второй и третьей книгах воспоминаний еще одного министра Северо-западного правительства – М. С. Маргулиеса (это фактически обработка его дневников).[194]
|
|
|
В этом плане важны также небольшие по объему воспоминания русского общественного и политического деятеля, бывшего депутата Государственной Думы князя С. П. Мансырева «Пятнадцать месяцев в Ревеле», написанные в 1923 г., но опубликованные лишь в 1992 г.[195] С. П. Мансырев был некоторое время председателем Временного русского совета в Эстонии и редактором газеты «Ревельское слово», хорошо знал местную обстановку, лично общался с К. Пятсом и Й. Лайдонером. В его воспоминаниях раскрыто отношение местных русских к независимой Эстонской Республике, как и отношение эстонцев к русским эмигрантам. Впрочем, обо всем этом в какой-то мере идет речь и в упомянутых выше мемуарах Г. Л. Кирдецова, Н. Н. Иванова, В. Л. Горна.
Нас особенно интересующие события: трагедия отступившей на территорию Эстонии и разоруженной Северо-западной армии, ужасы тифозной эпидемии в нарвском карантине, отправка северо-западников на лесоповал, первые месяцы трудной жизни русских беженцев в Эстонской Республике, – к сожалению, сравнительно слабо отражены в мемуаристике. Между тем, именно таким было начало житья-бытья большинства русских эмигрантов в Эстонии. Самое яркое описание трагедии северо-западников мы находим в воспоминаниях журналиста Г. И. Гроссена, обычно выступавшего под псевдонимом Нео-Сильвестр.[196] Из мемуаров беженцев отметим, написанные в 1936 г., но лишь сравнительно недавно вышедшие в свет воспоминания С. Н. Сидякова.[197]
Итак, первый комплекс мемуаров, имеющих отношение к интересующей нас теме, посвящен событиям Гражданской войны 1918-1920 гг. Это вполне закономерно. Трудно предположить, чтобы в начале 1920-х гг. какая-то другая тематика могла бы выдвинуться на первый план. События Гражданской войны в значительной мере оставались в центре всей жизни русских за рубежом. Для них всё начиналось оттуда – с событий революции и Гражданской войны.
Написанные по свежим следам кровавой войны воспоминания в большинстве своем не блещут особыми художественными достоинствами. Это прежде всего образцы документальной прозы и именно в этом плане они и интересны.
Жизнь русских в Эстонии 1920-1930-х гг. на фоне ужасов только что прошедших революции и Гражданской войны представлялась людям той поры мирной и тихой. Она не была «экстремальной», не вызывала острых споров в обществе и в силу всего этого не привлекала особого внимания мемуаристов. В 1920-1930-е гг. воспоминаний о жизни местных русских в Эстонии практически не появлялось. В первый год советской власти (1940/41), изобиловавший непривычными для здешнего населения сталинскими репрессиями, которые обрушились на эмигрантов, как и в годы немецкой оккупации (1941-1944), людям было не до мемуаров; затем наступила советская эпоха, продолжавшаяся полвека.
В советский период тема жизни русских в Эстонии двух межвоенных десятилетий фактически была поначалу запретной, а после смерти Сталина полузапретной. Как известно, всё, что имело отношение к белой эмиграции, в те времена в печать не допускалось. Между тем интеллектуальную жизнь русских в Эстонии 1920-1930-х гг. во многом определяли именно эмигранты. В результате вся общественная и культурная (не говоря уже о политической!) деятельность русских в Эстонской Республике воспринималась в официальных кругах как враждебная советским порядкам, противостоящая господствующей коммунистической идеологии и поэтому вредная. Конечно, можно было говорить о капиталистической эксплуатации трудящихся в буржуазной Эстонии, о классовой и революционной борьбе в ней. Но русских мемуаристов, готовых писать об этом, – за малым исключением[198] – не находилось.
После смерти Сталина, особенно в годы «оттепели», стало возможным публиковать воспоминания об Игоре Северянине, поскольку он не считал себя эмигрантом и в 1940 г. приветствовал установление советской власти в Эстонии, но и тут надо было проявлять осторожность. Позже к нему добавилось еще несколько имен, о которых можно было говорить в печати (среди них Борис Вильде, герой французского Сопротивления, расстрелянный гестаповцами), однако их было немного. Имена же большинства русских политических, общественных и культурных деятелей в Эстонии 1920-1930-х гг. по-прежнему оставались под запретом.
Это, правда, не значит, что в постсталинскую эпоху, начиная с периода хрущевской оттепели, не создавалось воспоминаний, рисовавших более широкую картину жизни русских в «буржуазной» Эстонии. Нам известно несколько прекрасных образцов такого рода мемуарной литературы, написанных в тот период. Но это были произведения, которые не могли попасть в печать. Они создавались их авторами в надежде на будущее, как тогда говорили, «в стол».
После Второй мировой войны за рубежом оказалась небольшая группа местных русских, покинувших Эстонию в 1944 г., перед приходом Советской Армии, в огромном потоке эстоноземельцев, бежавших на Запад. Они в конечном итоге чаще всего оседали в США, пополнив русскую эмиграцию так называемой «второй волны» (для многих из них это была уже вторая эмиграция…). В нью-йоркской газете «Новое русское слово» и в некоторых журналах изредка печатались их небольшие по объему воспоминания, преимущественно о русской культурной и литературной жизни в Эстонии 1920-1930-х гг. Это мемуарные статьи поэтов Ю. П. Иваска и Б. А. Нарциссова, русского общественного и культурного деятеля, театрала К. Е. Аренсбургера (обычно выступавшего под псевдонимом К. Аренский)[199] и некоторых других. Таких публикаций было немного. Это объясняется, с одной стороны, немногочисленностью русской эмиграции «второй волны» из Эстонии, с другой же стороны, невостребованностью в ту пору их мемуаров. Читателям в Эстонии они были недоступны, а русских американцев вряд ли интересовала эмиграция в «лимитрофной» Эстонии 1920-1930-х гг. В силу этого и некоторые уже готовые мемуарные произведения не попадали в печать (Н. Е. Андреев, о нем далее). Появление заслуживающих внимания воспоминаний русских из Эстонии, обосновавшихся на Западе, относится уже к 1980-1990-м гг., когда оживилась русская мемуаристка и на родине, в Эстонии.
Отметим, что был и один мемуарист из Эстонии в третьей волне русской эмиграции. Это известный диссидент Сергей Иванович Солдатов (1933-2003), арестованный в 1975 г. и в 1981 г. высланный за границу. Однако надо учесть, что С. И. Солдатов на основе личных воспоминаний мог рассказать лишь о периоде конца 1930-х гг.[200] При этом события тех лет мемуарист описывает не столько глазами ребенка, сколько с точки зрения взрослого, умудренного жизненным опытом человека 1980-х гг.
Мемуарный «бум», который привел к появлению выдающихся образцов русскоязычной мемуаристики в Эстонии, начинается в период перестройки, во времена либерализации советских порядков во второй половине 1980-х гг. Он достигает своего расцвета в первые годы существования независимой Эстонской Республики, т. е. в 1990-е гг., когда появилась возможность публиковать воспоминания о жизни русских в Эстонии в прошлом. Более того – редакции журналов «Таллинн» и «Вышгород» (в меньшей мере «Радуги»), издательство «Александра», возглавляемое Н. Д. Мельц-Абашиной, проявляют большую заинтересованность в них, охотно печатают мемуары. Появляется небольшая – по отношению к общему, почти полумиллионному русскозычному населению Эстонии – группа русской интеллигенции, которую волнует проблема собственных корней, возврата к старым культурным традициям, насильственно прерванным в годы советской власти. Она живо интересуется прошлым русской диаспоры в Эстонии, ощущает свою причастности к нему. Именно из числа этих интеллигентов выходят благодарные читатели (можно сказать и почитатели) интересующей нас мемуарной литературы.
В высшей степени показательно, что почти все наиболее ценные и большие по объему воспоминания вышли из-под пера авторов, побывавших в сталинских тюрьмах и лагерях, в ссылке и на поселении («спецпоселенцы»). Даже удивительно, как схожи биографии многих мемуаристов, вернее мемуаристок – среди них преобладают женщины. Это свидетельствует о своеобразной «типичности» их: именно таков был жизненный путь большинства старой русской интеллигенции в Эстонии. Воспоминания Т. Б. Кашневой, Т. П. Милютиной, К.С.Хлебниковой-Смирновой, М. С. Плюхановой, С. В. Рацевича обычно и строятся как противопоставление (иногда имплицитное, чаще – как явное, эксплицитное) прежней жизни и жизни лагерной. Прежняя долагерная жизнь тоже была трудной, часто полунищей, голодной, но это была жизнь на воле. Эти люди, русские эмигранты, особенно остро воспринимали советский авторитарный режим, тюрьмы, лагерную повседневность.
Mемуаристов сближает не только общность судьбы, но и, во многом, общий взгляд на мир и на человека, какие-то общие черты в психологическом складе личности. Это типичные представители старой русской интеллигенции, десятилетиями третируемой, осмеиваемой и ныне уже почти исчезнувшей. Эти люди были воспитаны на старой русской культуре XIX – начала ХХ в., искренне религиозны. Они с детства впитали в себя такие понятия, как порядочность, совестливость, доброта, милосердие, уважение к другим людям, уважение к культуре, толерантность, отсутствие идеологического фанатизма. Очень характерно, что они и в лагерях сумели сохранить силу духа, не озлобиться. Их воспоминания – это не только рассказ о себе, но всегда и рассказ об очень многих людях, с которыми сталкивала их судьба.
Поражает прекрасная память большинства мемуаристов. Некоторые из них оказались талантливыми рассказчиками, чья писательская одаренность лишь теперь смогла проявиться. Не случайно их произведения удостаивались литературных премий: книге Т. П. Милютиной «Люди моей жизни» была присуждена премия имени Игоря Северянина, «Моим воспоминаниям» К. С. Хлеб-никовой-Смирновой – парижская премия имени В. И. Даля, «невыдуманной повести» Т. Б. Кашневой «Земная коротка наша память…» – Литературная премия Культурного капитала Эстонии.
Вообще лучшие образцы русско-эстонской мемуарной литературы интересны и ценны в двух отношениях: с точки зрения документалистики (обилие фактического материала, часто, так сказать, впервые вводимого в читательский оборот) и с точки зрения художественной – как порою превосходные образцы художественной прозы. Последнее особенно относится к книге Т. Б. Кашневой «Земная коротка наша память…».
Большинство рассматриваемых далее мемуаров достоверно, в них нет сознательной фальсификации прошлого, подчинения мемуарного материала каким-либо идеологическим догмам. Конечно, эпоха не могла не оказывать влияния на авторов, особенно на воспоминания, создававшиеся еще в советское время (мемуары С. В.Рацевича); к счастью, это почти никогда не приводило к откровенному искажению прошлого. Фактические ошибки иногда встречаются в интересующих нас воспоминаниях, но они практически неизбежны в мемуарной литературе. Неточности как плоды авторской фантазии, если и попадаются, то в разумных пределах (исключение – мемуарные или полумемуарные сочинения Ю. Д. Шумакова: его фантазии – это своего рода феномен, заслуживающий специального изучения).
Обратимся к более подробному рассмотрению отдельных мемуаров с точки зрения темы нашей статьи: как в них отразилась жизнь русских в Эстонии в 1920-1930-е гг. Надо отметить, что этому посвящена обычно лишь часть воспоминаний русских авторов. Много места в них занимает лагерная тема, на которой мы особо останавливаться не будем, хотя она неразрывно связана с интересующей нас тематикой и проблематикой.
Начнем с уже называвшейся выше книги Татьяны Борисовны Кашневой «Земная коротка наша память…», написанной в 1965-1974 гг.[201] и изданной в 1993 г. (2-ое изд. – Таллинн: Александра, 2008). Она не случайно имеет подзаголовок «Невыдуманная повесть». Это художественное произведение высокой пробы, оригинальное по композиции: в книге всё время чередуются жуткие картины ссылки, быта спецпоселенцев в Приуралье с воспоминаниями автора о прежней жизни в Эстонии, о поездках во Францию, Нидерланды, Германию, Бельгию, о жизни совершенно иной. При этом в книге нет последовательного рассказа о прошлом: Т. Б. Кашнева каждый раз повествует о том, что ей сейчас вспомнилось. Такие импрессионистически выстроенные отрывки придают особое очарование рассказу, заставляют читателя как бы сопереживать вместе с автором. В этих отрывках мемуаристка не затрагивает сложных политических проблем, идеологических споров эмиграции. Её, в 1930-е годы молодую женщину, это тогда мало интересовало. В своих воспоминаниях она обращается прежде всего к повседневной, личной, семейной жизни русских эмигрантов, но Т. Б. Кашнева умеет передать духовную атмосферу этой жизни, мироощущение людей той поры, психологический склад их личности. «Всё это теперь вспоминается, как глава из прочитанной когда-то, полузабытой книги», – пишет Т. Б. Кашнева.[202] И эта полузабытая книга» хватает читателя за душу… Воспоминания недавно скончавшейся Т. Б. Кашневой (в год смерти – 2009 – ей исполнилось сто лет!) принадлежат к лучшим образцам русской мемуарной литературы.
Книга Тамары Павловны Милютиной (1911-2004) «Люди моей жизни» (1997) богата фактическим материалом. Она, собственно говоря, относится к новому жанру «гибридных» мемуаров: помимо «чистых» воспоминаний включает письма, документы, сведения из печатных источников и т. д.[203] Они как бы дополняют мемуарный материал. Т. П. Милютина подробно рассказывает о своих предках и родственниках, о деятелях русской эмиграции в Париже, с которыми она встречалась во время трехлетнего пребывания в этом городе (Н. А. Бердяев, В.Н.Ильин, В. В. Зеньковский, Е. Ю. Кузьмина-Караваева – Мать Мария, Б.В.Вильде и др.). Для нас особенно ценно уникальное описание русской культурной и общественной жизни в Тарту 1920-1930-х гг., местного русского общества и его представителей, деятельности Русского студенческого христианского движения (Т. П. Милютина была замужем за руководителем движения в Прибалтике И. А. Лаговским и сама принимала в нем активное участие). Воспоминания включают и подробный рассказ о судьбе многих деятелей русской культуры в Эстонии.
Воспоминания Ксении Сергеевны Хлебниковой-Смирновой (1914-2004)[204] интересны описаниями населенного русскими Печорского края (ныне Печорский район Псковской области Российской Федерации, в 1920-1930-е гг. входивший в состав Эстонской Республики), где прошло детство мемуаристки и где она училась в Печорской русско-эстонской гимназии. Интерес представляет и рассказ о деятельности кружков РСХД в Таллинне. Очень любопытны размышления К. С. Хлебниковой-Смирновой о своеобразном раздвоении личности, которое испытывала русская молодежь в первый год советской власти в Эстонии. Для этой молодежи, чаще всего никогда не видевшей России, приход русских в лице Красной Армии иногда представлялся радостным восстановлением утерянных связей с родиной, но этому противоречили страшные сталинские репрессии, идущие оттуда же. Жертвами этих репрессий становились лучшие представители местной русской интеллигенции. Выхода из этих противоречий не было видно, оставалось только надеяться, что всё «образуется». К. С. Хлебникова-Смирнова, как и многие местные русские, с началом войны в 1941 г. эвакуировалась в советский тыл, в Россию, где её ожидали арест и тюрьма. Там уже пришел конец раздвоенности… Воспоминания К. С. Хлебниковой-Смирновой характеризует внешне объективная манера повествования, они написаны просто, но эта простота естественна и по-своему привлекательна.
Богаты фактами воспоминания Марии Сергеевны Плюхановой «Мне кажется, что мы не расставались…».[205] В них дана широкая панорама русского общества в Ревеле (Таллинне) в 1920-1930-е гг., яркие меткие характеристики его представителей, большей частью эмигрантов, «Общества помощи больным беженцам», которое возглавляла мать мемуаристки, РСХД и его деятелей. Очень интересны главы, посвященные первому году советской власти в Эстонии и в особенности годам немецкой оккупации, которая, по воспоминаниям М. С. Плюхановой, для местных русских мало чем отличалась от советской: те же репрессии, те же лагеря. Надо заметить, что жизнь русских в оккупированной немцами Эстонии очень слабо отражена в мемуарной литературе.[206]
Поражает объективность М. С. Плюхановой как мемуаристки, над ней не тяготеют никакие внешние идеологические установки. Она всегда полагается лишь на свои собственные наблюдения и впечатления, отложившиеся в ее памяти. Так, например, она хорошо отзывается о Йоханнесе Лауристине, эстонском коммунисте, возглавлявшем в 1940/41 годах Совнарком Эстонской ССР. Добавим еще, что М. С. Плюханова – великолепный рассказчик.
Вышедшие первоначально тиражом в 25 экземпляров, но, к счастью, не так давно переизданные воспоминания нарвской учительницы Веры Михайловны Кругловой (1914-2000)[207] содержат исключительно подробный основательный рассказ о населенном русскими городе Нарве и курортном поселке Усть-Нарва (Нарва-Йыэсуу) 1920-1930-х гг. с экскурсами, с одной стороны, в еще более далекое прошлое, а с другой, в сегодняшний день. Описываются практически все стороны жизни нарвитян и усть-наровцев: сами эти населенные пункты, их улицы, дома, магазины, театральные залы, кино, развлечения, культурная жизнь и т. д. Таких подробных описаний мы, пожалуй, не находим больше ни в одних других мемуарах. Отдельные главы посвящены Игорю Северянину, театралу и врачу А. И. Круглову (супругу автора мемуаров), Нарвской русской гимназии 1928-1933 гг. Это взгляд интеллигентной старой русской нарвитянки на свой родной и любимый город и на его спутник – дачный поселок Усть-Нарва.
Безусловный интерес представляют воспоминания Кирилла Муруметса «Годы. Люди. События…». Их автор – инженер по специальности, позже директор большого сланцеперерабатывающего комбината в Кивиыли, причем директор необычный – К. Муруметс писал стихи, выпустил сборник стихотворений «Слово и камень». Одна треть книги мемуаров К. Муруметса – это рассказ об одном из малых «провинциальных» гнезд русской культуры в Эстонии 1920-1930-х гг. – рабочем поселке Кивиыли, о труде русских шахтеров и инженеров, об их роли в создании и развитии сланцеперерабатывающей промышленности Эстонии, об интеллектуальной и культурной жизни Кивиыли, о здешних русских деятелях (среди них замечательная поэтесса М. В. Карамзина). «В небольшом и довольно тихом Кивиыли образовалось сообщество любителей русской культуры. Оторванные от своей Родины, они сумели сохранить высокий духовный потенциал, честь и человеческое достоинство, – пишет К. Муруметс. – Их трудами и заботами интеллектуальная и культурная жизнь в поселке находилась на очень высоком качественном уровне».[208]
Особо надо остановиться на больших по объему, поистине монументальных, охватывающих огромный промежуток времени воспоминаниях С. В. Рацевича «Глазами журналиста и актера». Их автор – Степан (Стефан) Владимирович Рацевич (1903-1987) был журналистом, актером, видным русским общественным и культурным деятелем в Эстонии 1920-1930-х гг. Он работал репортером и редактором ряда нарвских газет, эпизодически играл на сцене Нарвского русского театра, являлся одним из инициаторов создания и секретарем местного культурно-просветительного общества «Святогор», ряд лет стоявшего в центре всей русской культурной жизни Нарвы. В 1929-1940 гг. С. В. Рацевич работал инструктором Союза русских просветительных и благотворительных обществ в Эстонии по Принаровью и Причудью, он прекрасно знал эти населенные, в основном, русскими крестьянами регионы Эстонской Республики. Позже С. В. Рацевич дважды подвергался репрессиям, побывал в сталинских лагерях.
Всё это в совокупности дало ему богатый материал для воспоминаний, которые С. В. Рацевич начал писать в 1960-е гг., после реабилитации и возвращения в родную Нарву. Работа над первым томом, посвященным жизни в Эстонии до ареста, до 1940 г., он завершил в 1966 г. Последующие – лагерные – тома были закончены позже. По-видимому, С.В. Рацевич все же питал некоторые надежды на возможность публикации своих воспоминаний уже в те годы, при советской власти. Кое-какие черты самоцензуры видны в тексте, но, к счастью, они маргинальны, да их и немного. Отрывки из воспоминаний С. В. Рацевича стали появляться в печати уже посмертно, в 1990-е гг.[209] Лишь недавно усилиями сына мемуариста, наконец–то, воспоминания С. В. Рацевича вышли отдельным изданием в трех объемистых выпусках.[210]
Для нас наибольший интерес имеет первый и самый большой по объему том первой части его воспоминаний, посвященный, в основном, 1920-1930-м гг. Здесь мы находим описание довоенной Нарвы, нарвской русской общественной и культурной жизни, здешнего русского театра, нарвских газет, обществ, кружков, русских деятелей культуры и искусства, бывавших в Нарве. Единственным в своем роде является основательный рассказ о почти всех русских деревнях Причудья и Принаровья с характеристикой местных культурно-просветительных обществ и местных общественных и культурных деятелей. Это очень ценное уникальное описание. В какой-то мере С. В. Рацевич останавливается и на социальных проблемах русского крестьянства в Эстонии.
Собственно, и лагерные тома воспоминаний С. В. Рацевича представляют интерес для темы «Эстония 1920-1930-х гг.». В тюрьмах и лагерях он встречался и общался со многими репрессированными русскими и эстонскими деятелями, в частности, С. В.Рацевич был одним из последних, кто видел крупнейшего эстонского государственного и политического деятеля ХХ века Яана Тыниссона, арестованного и бесследно пропавшего в 1941 г.
Обо всем виденном С. В. Рацевич, опытный журналист, пишет со знанием дела. К тому же, всё-таки не доверяя своей памяти, мемуарист в работе над воспоминаниями обращался и к газетным публикациям прежних лет, как и к другим печатным источникам 1920-1930-х гг. Это помогло ему избежать обычных для мемуаристов ошибок, особенно ошибок в хронологии.
Большой период времени охватывают и интересные мемуары ученого-историка, преподавателя русской истории в знаменитом Кембриджском университете Н. Е. Андреева «То, что вспоминается. Из семейных воспоминаний». Николай Ефремович Андреев (1908-1982) в 1919-1927 гг. жил в Эстонии, окончил Таллиннскую русскую городскую гимназию, вслед за тем учился в Праге и там начал свою научную деятельность в Археологическом институте им. Н.П.Кондакова (значительная часть его мемуаров и посвящена Праге, пражскому периоду жизни). Он часто бывал в Эстонии и в последующие годы, в частности в 1937-1938 гг. изучал древности Печорского края. В мемуарах Н. Е. Андреева мы находим еще одну полноценную картину русского общества и русской культурной жизни в столице Эстонской Республики 1920-х гг., а также описание Печор, Печорского края, его достопримечательностей.
Воспоминания Н. Е. Андреева были продиктованы мемуаристом и записаны на диктофон в Англии в 1978-1982 гг. После смерти ученого эти записи были расшифрованы его вдовой и изданы в двух томах в Таллинне в 1996 г.[211] К сожалению, воспоминания не лучшим образом подготовлены к печати, плохо отредактированы: не исправлены явные ошибки, вполне естественные, если вспомнить, что мемуарист диктовал свои воспоминания о давно прошедших годах, полагаясь лишь на свою хорошую память; полностью отсутствуют комментарии.
Из вышедших в Эстонии за последние полтора десятка лет отдельными изданиями мемуаров воспоминания Всеволода Губина[212] менее интересны и не столь богаты фактами, как выше охарактеризованные. Все же и в них можно найти представляющие интерес отрывки.
В воспоминаниях В. В. Губина обращает на себя внимание своеобразный социально-психологический феномен их автора, очень отличающийся от того, что мы видели в мемуарах Т. Б. Кашневой, Т. П. Милютиной или М. С. Плюхановой. В нем нашла отражение смена взглядов мемуариста на происходившее, описываемое. В восприятии прошлого в мемуарах В. В. Губина парадоксальным образом сочетаются элементы советского менталитета, советской официальной идеологии со старыми «досоветскими» воззрениями, характерными для русских эмигрантов в Эстонии. Получился весьма пестрый конгломерат разного типа жизненных ориентаций, жизненных установок. За этим стоит биография их автора да и вся обстановка Советской Эстонии, в которой оказались русские «старожилы». Всеволод Владимирович Губин – сын русского эмигранта, осевшего в Эстонии, позже, в 1940 г., арестованного органами НКВД и умершего в ссылке в Сибири. В годы Второй мировой войны старший брат мемуариста Марк воевал в рядах Красной Армии, имел боевые награды, а младший брат Святослав полудобровольно-полупринудительно оказался в немецкой армии и погиб на фронте. Сам мемуарист в 1941 г. был эвакуирован вместе с заводом в советский тыл, с большими трудностями приспосабливался к советскому образу жизни, но в общем, как будто, усвоил его основные принципы, однако все равно в январе 1953 г. был арестован и отправлен в ссылку в Красноярский край. Впрочем, вскоре последовала смерть И. Сталина, и В. В. Губин был освобожден, смог вернуться на родину. Такова была судьба части эстонских русских.
Из других мемуарных произведений, в которых 1930-е гг. – это период детства и отрочества их авторов и поэтому он занимает в них сравнительно скромное место, безусловный интерес представляют воспоминания митрополита Таллиннского и всея Эстонии Корнилия (в миру Вячеслава Якобса).[213] Это рассказ о судьбе русского мальчика из Эстонии, о его пути к вере, к православию, об окружающей его церковной среде. Вместе с тем из рассказа о. Корнилия постепенно раскрывается перед читателем удивительно привлекательный образ автора – священнослужителя, свято придерживавшегося христианских принципов жизни.
Совсем в ином роде воспоминания заслуженного мастера спорта, выдающегося баскетболиста мирового класса, яркого спортсмена и тренера Иоанна Лысова.[214] Они были записаны с его слов журналистом П. Кивине на эстонском языке. Воспоминания И. Лысова это рассказ о пути русского юноши из Эстонии в большой спорт, о его умении, оставаясь по натуре русским, интегрироваться в эстонское общество, стать там «своим». Во всех отношениях мемуары И. Лысова – единственные в своем роде.
Помимо мемуаров, вышедших отдельными книгами, довольно много небольших по объему, но интересных воспоминаний публиковалось на страницах местных газет, журналов, всевозможных сборников.
Автором многочисленных мемуарных очерков и статей был поэт и переводчик Юрий Дмитриевич Шумаков (1914-1997). Его мемуарные произведения чаще всего посвящены Игорю Северянину (они начали появляться еще в советский период),[215] но также и другим деятелям русской культуры, литературы, искусства, бывавшим в Эстонии.[216] В публикациях Ю. Д. Шумакова сложным образом сочетаются Dichtung und Wahrheit, отделить одно от другого крайне затруднительно, порою и невозможно.[217]
Совершенно иное сочетание мемуарно-документального и художественного мы находим в повестях, рассказах и очерках писателя Вадима Николаевича Макшеева, сына русского эмигранта из Эстонии, из Кивиыли, видного деятеля местного русского скаутского движения, погибшего в сталинских застенках. Вся семья Макшеевых в 1941 г. была депортирована в Сибирь. В. Н. Макшеев не вернулся в Эстонию, остался жить в Сибири, в Томске, стал литератором. В своих произведениях он часто обращается к судьбе репрессированных русских из Эстонии, к судьбе своих родителей, к их жизни, как в эстонских краях, так и в местах заключения и ссылки.[218] В этих произведениях В. Н. Макшеева очень много мемуарного, некоторые из них, по существу, и являются своего рода воспоминаниями, очень достоверными, пронизанными тонким лиризмом, чувством грусти и скрытого возмущения: сколько искалеченных человеческих судеб, сколько страшных трагедий, сколько незаслуженных страданий![219]
С отдельными мемуарными очерками выступали и авторы названных выше книг – К. Хлебникова-Смирнова[220] и Т. Кашнева.[221] Достойны внимания воспоминания о школьных и гимназических годах в Нарве Е. Тальберг,[222] о Ревельской гимназии – Е. Фоминых,[223] об Обществе русских студентов при Тартуском университете – В. Шмидт[224] и др.
Весьма активны проживающие в Эстонии бывшие печеряне. Появились воспоминания Л. М. Гордеева о Печорском русском обществе просвещения, о Печорской смешанной гимназии и ее педагогах,[225] А Селюгина – о печорских скаутах.[226] Долгие годы русские «старожилы», оставшиеся в Печорском уезде, отошедшем в 1944 г. к Российской Федерации, не обращались к прошлому края в тот период, когда он входил в состав Эстонской Республики. В последнее время положение изменилось. Интерес к своему недавнему прошлому стали проявлять и краеведы нынешних Печор. Ими подготовлено два сборника «Не прервется связь времен. Материалы Общества краеведов при Печорской районной библиотеке» (вып. I. Печоры, 2004; вып. 2. Печоры, 2007), в которые включено и несколько воспоминаний.[227]
Приходится сожалеть, что нет аналогичных «региональных» сборников, посвященных русскому Причудью и Принаровью.
Выше мы уже указывали, что появление заслуживающих внимания мемуаров русских эмигрантов из Эстонии, обосновавшихся после Второй мировой войны прежде всего в США, относится уже к 1980-1990-м гг. Здесь значительный интерес представляют две книги. Это, во-первых, «Повесть о стихах» упоминавшегося выше Юрия Павловича Иваска (1907-1986),[228] крупного поэта и литературоведа, эмигрировавшего из Эстонии на Запад в 1944 г. и позже ставшего профессором русской литературы в американских университетах.[229] Это и повесть, и мемуары одновременно. Жанр повести позволяет Ю. П. Иваску не отказываться от «присочиненного», придуманного, но в основе произведения всё же лежат реальные события и реальные лица – русские в Эстонии, местные литераторы, деятели культуры. Более всего Ю. П. Иваск пишет о себе, в то же время о многом в своей биографии он сознательно умалчивает. Так, например, он умалчивает о своем участии в просоветском кружке молодежи в Таллинне, за что был выслан в Печоры. Не упоминает Иваск и о своей вынужденной службе в немецкой армии, но зато ярко и подробно рассказывает об увлечении литературой, о круге чтения, об общении с писателями и т. д. Значителен мемуарный элемент и в известной поэме Ю.П. Иваска «Играющий человек» («Homo ludens»).[230]
Вторая заслуживающая самого пристального внимания мемуарная книга – «Рассказы о русских людях…» Тамары Петровны Петровской-Халили (1913-2001).[231] Автор её – эмигрантка из Эстонии, в свое время закончившая Таллиннский педагогиум и работавшая в 1936-1941 гг. учительницей в сельских школах русского Печорского края. Первый раздел книги «В Эстонии» открывается своеобразным введением, где речь идет о русских в Эстонской Республике вообще, об их истории и всех сторонах их жизни. В одиннадцати же очерках или мемуарных рассказах (они составляют подраздел «Картинки из жизни русских в Эстонии. Рассказы деревенской учительницы») описывается жизнь печорских крестьян, здешней детворы, местная школа, педагоги. Мемуаристка, в ту пору молодая девушка, приехала в деревню сеять «разумное, доброе, вечное», просветить народ – всё на деле оказалось не столь простым. Очень любопытно описание первого года советской власти в крае, массовых репрессий, неожиданно проявившейся неприязни народа к интеллигенции. У Т. П. Петровской-Халили нет никакой идеализации крестьянства. В следующих разделах книги идет речь о пути русских из Эстонии в новую эмиграцию на Запад. В подразделе «Мы – из Прибалтики», пожалуй, впервые в эмигрантской литературе сделана попытка выявить своеобразие, специфику русских из Эстонии, их особую «русскость», отличающую их от своих сородичей из других стран.
Известны и некоторые другие воспоминания русских американцев, касающиеся Эстонии. Можно отметить страницы, посвященные Печорскому краю и замечательному здешнему краеведу А. И. Макаровскому, в воспоминаниях художника из Риги Е. Е. Климова,[232] после Второй мировой войны поселившегося в Канаде. Он был автором прекрасного альбома рисунков «По Печорскому краю» (1937) и признавался, что, побывав здесь, он на всю жизнь полюбил этот край.
Особую небольшую группу русскоязычных мемуаров, описывающих Эстонию 1920-1930-х гг., составляют воспоминания евреев. Немногочисленная еврейская община в Эстонии была довольно тесно связана с русской, поэтому в воспоминаниях ее представителей – по крайней мере, в тех, которые написаны по-русски, – немало места уделено положению местных русских. У них, в сущности, чаще всего была одна судьба. Правда, это касается прежде всего мирного времени, в годы Гражданской войны ситуация порою бывала и иной – остроконфликтной[233].
Из вышедших в последние годы мемуаров этого рода, в первую очередь, следует назвать книгу воспоминаний Инны Генс-Катанян,[234] дочери Юлиуса Генса, крупного русско-еврейского библиофила, библиографа, коллекционера и искусствоведа. В ее мемуарах можно найти любопытное описание русско-еврейской общественной и культурной жизни Тарту и Таллинна 1930-х гг. и, конечно, личности и разносторонней деятельности отца мемуаристки.
Как видим, мемуарная литература о русских в Эстонии 1920-1930-х гг. уже весьма многочисленна и разнообразна, охватывает почти все стороны их жизни. Правда, надо признать, что политическая деятельность русских в Эстонии после Гражданской войны слабо отражена в мемуарах. На то были свои причины. Почти все потенциальные авторы мемуаров, русские политические деятели в Эстонской Республике 1918-1940 гг. были расстреляны или погибли в сталинских лагерях, так и не успев приступить к воспоминаниям. Заметим, что их показания на следствии часто являлись своеобразными воспоминаниями. Так, один из крупнейших русских общественных и культурных деятелей в Эстонии А. А. Булатов в тюремной камере написал настоящую историю русских в Эстонской Республике 1920-1930-х гг. с подробной характеристикой основных русских обществ и организаций, отдельных лиц. Откровенность русских подследственных из Эстонии, изумлявшая поначалу чекистов, объясняется не стремлением облегчить чистосердечными признаниями свою участь. Они были людьми иного социально-психологического склада, наивно считавшими, что в их деятельности не было ничего противозаконного, преступного. Впрочем, в случае с А. А. Булатовым мы, возможно, имеем дело с сознательным стремлением старого русского интеллигента сохранить для потомства историю жизни русской общины в Эстонии, которую невозможно будет позже восстановить по другим источникам.[235]
Явно недостаточно охвачена мемуарной литературой жизнь старообрядческого Причудья 1918-1940 гг. и некоторых русских культурных очагов в «провинции» (Пярну, Хаапсалу и др.). Впрочем, надо учесть, что далеко не все мемуары выявлены и опубликованы.
В целом же уже опубликованные мемуары русских из Эстонии представляют большой интерес и для исследователей, и для более широкого круга читателей.
Нельзя не заметить, что на фоне многочисленных и разнообразных воспоминаний, посвященных русским в Эстонии 1920-1930-х гг., крайне бедным в плане мемуаристики предстает следующий период в истории здешних русских – советский. Он охватывает полстолетия, но мемуаров, ему специально посвященных, очень мало. Приходится обращаться к рассмотренным выше воспоминаниям «старожилов» 1920-1930-х гг., которые в своих мемуарных произведениях, помимо лагерной темы, иногда касались и послевоенной жизни русских в Эстонии.
Дата добавления: 2018-06-01; просмотров: 376; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!