Пересмотр классической модели философии. Каковы задачи философской рефлексии сегодня?

"И дольше века длится день..." переосмысления задач философской рефлексии. Гегелю приписываются слова о том, что "сова Минервы (символ мудрости. —Е.Е.) появляется в сумерках", и он, продолжая эту мысль, замечает, что "философия пишет серым по серому". Да, "суха теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленеет" (И. В. Гёте. "Фауст"). Но и строгие логические конструкции могут быть прекрасны, тем более, когда за ними стоит глубокое содержание, и дающее ответы, и будоражащее мысль в поисках новых смыслов. Создание систематики — всегда определенное подведение итогов. Для общественных и тем более гуманитарных наук это всегда еще и понимание свершившегося факта и даже завершившегося существования, ибо закон познания гласит, что для постановки и решения проблемы сам предмет реальности должен "созреть". Оттого знание всегда подернуто дымкой грусти. Как не вспомнить библейское: "Многое знание умножает печаль", относя­щееся и к знанию Богоматери и Христа об уготованных ему муках, и о предательстве Иуды, однако и оно сопровождалось пониманием значимости этой судьбы — искупительной жертвы за все человечество. "Трагическая мудрость философии" (французский персоналист Г. Мар­сель так назвал одну из своих работ) содержит и надежду, дает возможность заглянуть за горизонт, осознать, принять этот мир и даже исправить его или себя, чтобы защитить достоинство человека.

Пожалуй, именно эта тема —достоинство человека —стала ведущей в современном философствовании. Но это не антропология, хотя уже и не противопоставленная человеку "объективная картина мира", "система философии". Это и не система правил, обеспечивающая мне личный успех в обладании ощутимыми земными благами, в том числе и в обмен на вечную жизнь. Это и не "уход" индивидуальности в мир внутренний или в конструирование реальности "по моему хотению и щучьему велению". При этом в образе щуки может быть кто и что угодно, включая мое ущемленное, подавляемое, бессознательное, ир­рациональное, интуитивное, творческое, рвущееся наружу Я. Это и не стереотипизированный "восточный" человек, избавляющийся от стра­даний минимизацией желаний. Это и не "российская ментальность", в характеристиках которой пытаются совместить взгляд "на внутрен­него человека", завороженного бескрайними просторами валдайской равнины, по которой разносится серебристый звон колоколов и коло­кольчиков, и эдакую разбойницкую вольницу; соборность, общинность и хитроватость; пренебрежение настоящим и желание и умение жить для будущего; равнодушие и жертвенность во имя общего блага (см., в том числе: П. А. Сорокин. "Основные черты русской нации в двадцатом столетии").

Все эти подходы противопоставляют мир и человека, только по-разному понимая, а главное, оценивая природу человека. Одни счита­ют, что у человека достанет сил на индивидуальную воспитательную работу, на самовоспитание, другие же, не надеясь покорить, по их мнению, сугубо индивидуалистическую, эгоистическую человеческую натуру, предлагают внешние формы регуляции взаимоотношений че­ловека с миром и друг с другом, например, средствами правового государства. В начальный период перестройки в нашей стране очень популярны были идеи перехода к "гражданскому обществу". Звучало это красиво, особенно по сравнению со словосочетанием "тоталитарное государство", да и гражданский пафос руководства страны, особенно М.С. Горбачева, порождал веру в возможность договориться обо всем. Мы не будем здесь давать анализ ситуации в стране "до" и "после", но отметим только как ценность саму идею диалога, в котором можно высказаться и быть услышанным, ошибиться и поправиться, "потор­говаться" и найти общее дело, остаться самим собой и удивиться, возможно, даже восхититься личностью другого.

Однако в проблеме диалога содержится и все та же трагическая нота: если я не могу изменить мир, если он и люди не слышат меня, если в привычных формах существования я не в силах выразить свою сущность, я все же найду способ самореализации и привлеку Великого Другого к общению. Поэтому "человек договаривающийся" — это только начало пути к культуре и через культуру к человеческому обществу как союзу личностей, объединенных общим делом и разде­ливших ответственность и радость творчества.

Дело в том, что происходят изменения в самом объекте гуманитарного познания: все большую роль играют в нем процессы саморегуляции и самоорганизации, прямые и обратные связи объекта с окруже­нием, а потому он не поддается однозначному моделированию и прогнозированию (см.: Исторические типы рациональности). Увели­чивается значение в общественном целом индивидуальных способов самореализации, их влияние на состояние всей системы (вспомните о неравновесных системах).

Но индивидуализация — это не только развитие, не только при­влечение внимания к "человеческой" проблематике, но и попытка осуществить бытие "здесь и теперь", преодолеть время. "Общий дом", "общее дело" остаются еще заманчивыми целями-идеалами. Пока приходится говорить о "согласовании интересов". Индивидуализация — это и выражение кризисности бытия и сознания. Кризис нельзя оценивать однозначно, а в какой-то мере вообще оценивать. С его пика, пока он не миновал, трудно сказать, куда свернет дорога. Социально-психологическое преодоление кризиса и состоит в пони­мании и "научении" жизни в настоящем и для каждой отдельной личности. Это еще не счастье, не достижение идеала, не всеобщая гармония, а лишь собирание сил для будущего при понимании само­ценности жизни в настоящем.

Приведем пусть и пространную, но так хорошо передающую ощущения человека нашего столетия и определяющую направления фи­лософской рефлексии цитату из авторского сборника работ "Актуальность прекрасного" Г. Г. Гадамера, крупного философа, главы одного из ведущих направлений современного философствования — герменевтики (в переводе с греческого означает "искусство и теория истолкования текстов"), которая используется как методология исто­рических и гуманитарных наук посредством понимания и проникно­вения в "чужую субъективность". Известный отечественный филолог М.М. Бахтин уделял этому в свое время много внимания, а замеча­тельный философ А.Ф. Лосев, оставивший нам в наследство многие тома интереснейших работ, дающих целостное представление об ан­тичной философии, шире —духовной жизни античности как эстети­ческом отношении к миру, в одном из своих интервью, опубликованных в журнале "Вопросы литературы", назвал себя вообще истолкователем текстов прежде всего, но с философской ориентацией. "Мои студенческие годы, — пишет Г. Гадамер, — пришлись на эпоху, когда Европу вследствие Первой мировой войны начинал захватывать процесс всеобщей провинциализации. Это относится и к тогдашней философии. В материальных битвах позиционной войны погибло и неокантианство, которое до той поры пользовалось несом­ненным, хотя и не бесспорным авторитетом во всем мире (вспомните их имена: Э.Кассирер, Г. Риккерт, В. Виндельбанд; это теория истины, и науки о природе и науки о духе, это культурологические концепции и т.д. —Е.Е.), погибло и гордое культурное сознание либерального века (Дж. Вико и просветители. —Е.Е.), погибла его опиравшаяся на науку вера в прогресс. Мир потерял ориентиры, нам нужны были новые цели... Одна сфера опыта вновь вошла в те годы в философию —то был опыт искусства. Искусство — это подлинный органон (в переводе с греческого—орудие, инструмент.—Е.Е.), если не ее соперник, превосходящий ее во всем, —такова была истина, которая, будучи открыта во времена немецкого романтизма, поставила перед филосо­фией ее всеобъемлющую задачу... Конечно, ссылаться на истину искусства, пытаясь развеять сомнения исторического релятивизма, который принципиально ставил под вопрос способность философии достигать истины, не значило давать вполне удовлетворительный ответ... Все высказанное как искусством, так и великими философами заявляло о своих правах на истину... Речь при этом шла об истине, подтверждением которой должны были служить не столько общие высказывания или выводы, сколько непосредственность и неповтори­мость собственной экзистенции (существование. — Е.Е.). Такую исти­ну, представлялось нам, знает Достоевский, знает Ван Гог (великий голландский живописец второй половины XIX в. — Е.Е.), знает Ниц­ше... Мне же... открылось, что теперь мы можем "повторить" философ­скую мысль греков... На примере Платона и Аристотеля стало возможным учиться тому, что любое философское мышление есть дальнейшее продумывание изначального опыта мира, что оно стремит-I ся додумать до конца энергию понятий и созерцаний того языка, в каком мы пребываем... Бегство в Logos (в переводе с греческого — разум, разумное, речь, слово. — Е.Е.) продолжается и до сих пор. Оно связано с критическим поворотом мышления к тому, чтобы во всем давать себе отчет: желать знать, что содержится в произнесенных словах, додумывать до конца, на что направлен разговор людей, разумный разговор, что в нем подразумевается... Желание знать не может быть завершено, доведено до конца, как и всякий настоящий разговор, потому-то оно и называется искусством разговора, "диалек­тикой"... Когда я приступил под этим углом зрения к философской герменевтике, тут само собой сложилось так, что исходной точкой послужили искусство и "понимающие" науки —два способа постиже­ния опыта, в которых непосредственно входит в игру и наше собственное понимание сущего... (Гадамер вводит понятие "действен­но-исторического сознания", которое означает "включенность" нашего наличного бытия через осознание предшествующего духовного опыта, чем обеспечивается жизнеспособность нынешнего состояния и осуще­ствляется непрерывное культурное наследование; в этом смысле дей­ственно-историческое сознание для Гадамера скорее бытие, чем сознание, ибо мир таков, каково мое понимание его, опирающееся на историческую традицию.—Е.Е.) ...Естественно, это не значит, что любой опыт осуществляется в речи и через говорение,—слишком хорошо известно, что непосредственная затронутость миром очень часто выражается во всевозможных до- и заязыковых озарениях, немотствованиях, умолчаниях, и кто будет отрицать, что реальные условия человеческой жизни, голод и любовь, труд и власть, в свою очередь отмеряют пространство, в котором совершаются разговор друг с другом, слушание друг друга. Это настолько бесспорно, что как раз всякая такая пред-оформленность человеческих речей и полаганий и требует герменевтической рефлексии. Это и есть причина, почему герменевтический подход не может ограничиваться "герменевтически­ми науками" — искусством, историей, не может ограничиваться обще­нием с "текстами": универсальность герменевтической проблемы... относится к совокупности всего разумного, то есть относится ко всему тому, о чем можно договариваться". Именно тогда, когда это представ­ляется невозможным, когда люди "говорят на разных языках", герме­невтическая задача и встает со всей серьезностью, задача поисков общего языка. Общий язык разыгрывается между говорящими — они постепенно "сыгрываются" и могут начать договариваться, а потому и тогда, когда различные "взгляды" непримиримо противостоят друг другу, нельзя отрицать возможность договориться между собой... Тра­диция, к которой мы принадлежим и в которой живем, —это не... культурное предание, которое тогда состояло бы из одних памятников и текстов... Нет, нам непрестанно передается... сам же познаваемый в коммуникативном опыте мир, он передается нам как постоянно от­крытая бесконечности задача... Повсюду, где мир испытуется нами, где происходит преодоление чуждости, где совершается усвоение, усмот­рение, постижение, где устраняется незнание и незнакомство, повсюду совершается герменевтический процесс собирания мира в слово и в общее сознание... И в нашей философской традиции мы имеем дело с той же задачей. Философствование не начинается с нуля—ему надлежит возвращать язык философии, причем философии практиче­ской, главным эталоном которой признается общая сосредоточенность мысли на том, что считать правильным и справедливым; "аристотелев­ский" образец науки о практическом знании и его тесной связанности с этосом (в переводе с греческого —обычай, нрав, характер, в даль­нейшем стал пониматься как нравственность, мораль. — Е.Е.) пред­ставляет собой единственный образец теории науки, согласно которому герменевтический опыт осмысления... может быть понят как первоос­нова всей философской мысли" (Г. Г. Гадамер. "Философия и герме­невтика").

Современное (в литературе часто встречается термин "постмодерн" как характеристика "ближайшего" времени, поскольку "модерном" уже называли начало нашего века, частично эта тема затрагивалась в параграфе о мета-философии, когда говорилось о "неклассических" вариантах философствования) состояние философского сознания как отражения противоречий бытия и выражения состояния духа эпохи характеризуется рядом интересных процессов.

 "Философское древо" не только ветвится, как бы истончая, сужая, разделяя свою проблематику и методологию. Оно движется, растет вглубь, если говорить о корневой системе, и к свету, если иметь в виду крону. И в том и в другом случае — это всегда прояснение смыслов, невозможное без активности моей субъективности. Во всяком случае, это возможность "достучаться", узреть открывшуюся дверь. Что же там, за открывшейся дверью?

В весьма сложных отношениях находится современное философ­ское сознание с разумом, рацио. Движение "вглубь" зачастую связыва­ется с движением от сознания к бессознательному и подсознательному, от логики — к дологическому, от цивилизованных форм — к архаике. Философский просветляющий разум заменяется волением, хотя и выражаемым в рационализированной форме. Здесь свойственная фи­лософии критичность предстает как разоблачительство, как сведение высших слоев бытия, познаваемых с помощью разума и достигающих истины, к низшим, а не глубоким. Ведь даже конвенциалистская концепция истины или принцип фальсификации, присущие такому направлению философии, как логика и методология науки (чаще всего в неопозитивистской ее интерпретации, хотя этим много занимается и диалектический материализм), отдают дань волеизъявлению ученых (конвенция —договор).

Именно в связи с этим философская рефлексия принимает образ культурфилософии, или, проще говоря, философии культуры, хотя это и не совсем точно в сугубо философском плане. Во многом, говоря о современной философской рефлексии, мы будем говорить о западно­европейской традиции как общефилософской магистрали.

Ситуация в России несколько иная. Сохраняются значительные достижения философов, работавших и продолжающих опираться на традиции диалектического материализма. При этом философское зна­ние развивается и "вширь". Характеристики проблемного поля на основе западноевропейской традиции представляют собой в любом случае опыт постижения, а специфика философствования состоит именно в большой роли личностного знания, а потому ничто не может быть отвергнуто. В данном аспекте аксиология играет важную вспо­могательную роль, поскольку важен именно этот личностный процесс философствования; в определенном смысле здесь применима точка зрения "локальных цивилизаций", если под последними понимать духовный мир человека, философа.

Первой реакцией модернистского кризисного сознания было осоз­нание утраты культурой смысла и самобытия в той мере, в какой утверждался релятивизм исторического процесса человеческого обще­ства (вот они, "недостатки" идей локальности). Бессознательное и воление как прорыв "некоего глубинного безличного природного начала", а короче говоря, натурализм в понимании и объяснении культуры, вел к оттеснению на второй план духовного и личного начал.

Остается единственная сила, противостоящая духу механически-по­требительской цивилизации, —искусство, эстетическое отношение к жизни. Вот почему столь велика роль искусства как смысла и конечной цели развития культуры.

На смену "человеку разумному" конституируется "человек играю­щий". Эта идея была высказана современным голландским философом, историком Средневековья, культурологом Й. Хейзингой в книге "Homo ludens" —в переводе с латинского "Человек играющий". Игра пони­мается как "живой творческий фактор". "Реальность, именуемая Игрой, доступная восприятию любого и каждого, простирается в одно и то же время на мир животный и мир человеческий. Поэтому она не может опираться на какой либо рациональный фундамент, поскольку разум­ные основания ограничивали бы ее пределы только миром человече­ским. Существование игры не привязано ни к определенной степени культуры, ни к определенной форме мировоззрения. Любое мыслящее существо может представить себе эту реальность — игру, "играние" — как самостоятельное, самодовлеющее нечто... Но, хочется того или нет, признавая игру, признают и дух. Ибо игра, какова ни была бы ее сущность, не есть нечто материальное. Уже в мире животных ломает она границы физического существования... Кто обратит внимание на функцию игры... в культуре... он всюду замечает присутствие игры как определенного качества деятельности, отличного от "обыденной жиз­ни"... Всякая Игра есть прежде всего и в первую голову свободная деятельность... Все исследователи подчеркивают незаинтересованный характер игры. Не будучи "обыденной" жизнью, она лежит за рамками процесса непосредственного удовлетворения нужд и страстей. Она прерывает этот процесс... Она украшает жизнь, она дополняет ее и вследствие этого становится необходимой... Игра удовлетворяет идеалы коммуникации и общежития... Функция игры... есть борьба за что-ни­будь или представление чего-нибудь" (Й. Хейзинга. "Homo ludens"). Остановимся на этой цитате, поскольку в ней определяется роль игры в обществе, называется необходимость духовной компоненты и твор­чества.

С этой мыслью из работы Хейзинги связана еще одна особенность современного философствования — его мифологичность. Но это уже не миф, из которого выросла первоначальная философия, а мифоло­гема, то есть мировосприятие и мирочувствование, а также знание и поведение, в формах мифологического сознания. Но мы-то знаем, что это — Игра, хотя и относимся к ней серьезно. Это вполне вяжется с устроением жизни в настоящем и ближайшем будущем: я принимаю условия и действую в их рамках, — коль недоступно нечто большее, например, знание коренных сущностей и моя свободная деятельность как личности.

Большой "популярностью" пользуется ныне и структурно-функци­ональный подход к различным явлениям общественной жизни, материальной и духовной культуры. И, как мы уже отмечали ранее, при статическом рассмотрении реальности любого рода он весьма плодо­творен. Тут корни рационализации, модернизации, "договаривающей­ся культуры". Что ж, экзистенциалисты правы в том, что человеку безумно трудно прожить сейчас, в данный момент, осуществить выбор. Но, как говорится, "жизнь кончается не завтра". И здесь свободная деятельность должна идти рука об руку с этической и разумной компонентой, иначе может не хватить времени, и жизнь прервется. Я, конечный человек, должен помнить об идущем за мной, ибо пустота и одиночество прерывают саму жизнь, будь она в форме реального исторического процесса, "согласования интересов", игры, поскольку отсутствуют и зрители, и соучастники. Кстати, в изданной у нас книге Й. Хейзинги помещена не только работа "Homo ludens", но и эссе "В тени завтрашнего дня" о глобальных проблемах, точнее, опасностях, грозящих человечеству. Видимо, автор хотел показать, что решение этих проблем возможно только на путях свободного, "игрового" творчества.

Именно поэтому философия рождает междисциплинарный подход к рассмотрению всего комплекса проблем человеческого бытия и каждой проблему в частности. Линии демаркации сохраняются, но объекты, предметы и субъекты познания "расцвечиваются", получают возможность развиваться и "вширь", и "вглубь". Открытость становится ведущей характеристикой познания, общества, личности. Но подлин­ная открытость сопряжена с ощущением безопасности и свободы. Путь еще долог, но когда видишь цель, расстояние сокращается. Надо только не забывать посматривать и под ноги.

Семинар № 1

1.   Основные направления современной философии (на основедокладов студентов).

2. Философские науки и междисциплинарный подход к исследованию действительности.

3. Особенности современной философской рефлексии.

ЛИТЕРАТУРА

Алексеев П.В., Панин A.B. Хрестоматия по философии: Учеб.

пособие. 2-е изд., перераб. и доп. М,, 1997

Антология мировой философии. М., 1962—1964. Т. 1—4 Батищев Г.С. Введение в философию творчества. СПб., 1997 Березовская Л.В., Ковалев А.М. Россия на пороге XXI в.: Фило-

софско-социологические исследования. М., 1998

Блинников Л.В. Великие философы: Слов.-справ. 2-е изд., перераб.

и доп. М., 1997

Буржуазная философия XX века. М., 1974

Введение в культурологию / Под ред. Б.А. Эренгросс. М, 1996 Воскобойников А.Э. Бессознательное и сознательное в человеке.

М 1997

Глазачев С.Н., Козлова О.Н. Экологическая культура. М., 1998 Губман Б.Л. Западная философия культуры XX века. Тверь, 1997 Ерасов Б.С. Социальная культурология. М., 1996 Зотов А.Ф., Мельвиль Ю.К. Буржуазная философия середины XIX

— начала XX века. М., 1988

Крапивенский С.Э. Социальная философия. 4-е изд., перераб. и

доп. М., 1998

Культурология XX века: Антология. М., 1995

Момджян К.Х. Введение в социальную философию. М., 1997

Мунье Э. Что такое персонализм. М., 1994

Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. М-, 1994—1997. Т. 1-4

О России и русской философской культуре: Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990

Самосознание европейской культуры XX века. М., 1991

Спиркин А.Г. Философия: Учебник. М., 1998

Сумерки богов. М., 1990

Туровский М.Б. Философские основания культурологии. М., 1УУ/

Философия: Учебник /Под ред. В.Д. Губина, Т.Ю. Сидориной, В.П. Филатова. М., 1997

Философия: Учеб. пособие / Под ред. проф. В.Н. Лавриненко. М.,

1996

Философия истории: Антология. М., 1995

Фрейд 3. Психоанализ. Религия. Культура. М., 1992

Фромм Э. Иметь или быть? М., 1990

Хейзинга Й." Homo ludens". В тени завтрашнего дня. М., 1992

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

---

Дата добавления: 2018-06-01; просмотров: 457; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!