Двадцать седьмое августа, воскресенье. 2 страница
Тут же пришла другая мысль. Холодная и расчетливая. Мысль о том, что репортаж мог бы быть действительно потрясающим. Огромная куча вопросов. Каким именнообразом террористам удалось пронести оружие на борт самолета? Если бы террорист был один, это еще можно было бы как-то понять. Но ведь их там оказалось тринадцать, и все вооруженные до зубов. Ответ на этот вопрос, пожалуй, пришлось бы искать достаточно долго. «Боль-шой конфуз для службы безопасности аэропорта, — подумала Рони. --По крайней мере, в свой очередной отпуск они уйдут не скоро. И повышения никто из них не получит, это уж ТОЧНО».
Больше всего Рони в данный момент вообще не хотелось видеть ни фотографий, ни самой газеты. Хотя бы потому, что этот репортаж всколыхнул в ней уже начавшие притупляться чувства. Репортерские чувства. Ей вновьзахотелось заняться работой, быть при деле, куда-то бежать, что-то снимать, добывать какие-то сведения, рисковать. Это напоминало ощущение дежа вю, раздвоение личности. С одной стороны газета жгла ей пальцы, а с другой возбуждала в душе девушки какой-то жгучий интерес. В этой истории была масса вопросов, из которых при желании можно было бы накопать кучу достоверной информации. Страшной информации. Возможно, основы будущей сенсации.
Но те же снимки породили в ее душе и другие чувства. Ей захотелось позвонить в свою телекомпанию и объявить о том, что она вообще больше никогда не придет на работу. Совсем. Пусть не ждет ее Чарльз. Пусть не ждут другие люди.
|
|
|
Цепочка мыслей потянула за собой вторую цепочку, второе звено, которое касалось унисолов, ее жизни и жизни Люка. Почему-то после этих фотографий, фотографий ИЗ аэропорта, Рони стало казаться, что репортер обходится с ними слишком беспардонно. Она вдруг словно увидела изнанку собственной жизни и собственной работы. Довольно неприятную, надо сказать, изнаночку. Грубо и примитивно, с какой-то даже залихватской удалью, с собачьим азартом газетчики разбирали объекты своих репортажей по косточкам, делая их жизнь достоянием тысяч людей.
«А может быть, действительно бросить все? — подумала Рони. — Ну их к черту».
Она уйдет в тень и уже никто и никогда не сможет коснуться ее хотя бы по той простой причине, что с ней больше не произойдет ничего сенсационного. Подобные вещи случаются с людьми раз в жизни, и Рони хотелось бы быть уверенной — во всяком случае, она надеялась на это, — что ей подобное больше не грозит. И слава Богу. Достаточно того, что она уже не раз созерцала себя застигнутой врасплох. Тут же Рони вспомнился какой-то придурок-репортер, забравшийся к ней в ванную, попытавшийся сделать снимки, когда она пошла в душ. Помнится, Рони уложила его ударом кулака иразбила его камеру о кафельную стену. Тогда парень долго кричал, что подаст на нее в суд.
|
|
|
Люк объяснил ему, что он не прав, гораздо более доходчиво, чем это сделала она. Когда репортер выходил из квартиры, вид у него был, как у побитой собаки. И, разумеется, разбитую камеру ему пришлось оплачивать из своего кармана. По крайнем мере, Рони этого делать не собиралась.
За вторым звеном мыслей потянулось третье. Мысли о суде. «Вещь, пожалуй, даже более неприятная, чем снимкив газетах", — решила Рони. Она не находила ничегохорошего в том, чтобы стоять перед кафедрой судьи взале, битком набитом народом, включая техже проныр-репортеров, и выкладывать о себе какие-то, не касающиеся никого, подробности. Она искренне не понимала вопросов прокурора. Почему и зачем они сделали то-то и то-то в такой-то момент? Как люди не могут сообразить, чтопосле стресса человек действительно — действительно!---может не помнить того, что с ним происходило.
Ее и Люка молчание вполне может быть вызвано естественными причинами, а не необходимостью что-то скрыть. Во всяком случае, Рони не ощущала такой необходимости. Если она молчала, то лишь потому, что, в самом деле, ничего не помнила.
|
|
|
Взять хотя бы тот эпизод в автобусе. Как прокурор допытывался у нее, что делал Люк в тот момент, когда она подбирала с пола гранаты. Либо этот человек был полным кретином, либо кому-то очень хотелось это знать. Рони полагала, что, вероятнее всего, имело место второе. Недаром прокурор все время посматривал на них виноватыми глазами. Похоже, он сам понимал глупость и бес-смысленность своих вопросов, написанных кем-то на бумажке и подсунутых ему перед процессом. Кем-то, кому он не мог отказать. Тем не менее, подобный факт не оправдывал этого человека в глазах девушки.Однако суд продолжался. Вердикт «НЕ ВИНОВНЫ» уже маячил на горизонте, и именно поэтому пустая трата времени на ежедневные явки в суд раздражала Рони так же сильно, как сегодняшняя газета. Но с этим она ничего не могла поделать. Если газету можно скомкать и затолкать в мусорное ведро, то с судом-то этого не сделаешь. Посему Рони оставалось только с тоской думать о завтрашнем дне, об утренней явке в битком набитый зал и о долгом, трех-, а то и четырехчасовом, стоянии передкафедрой судьи. Как бы ей хотелось надеяться, что завтра всё это закончится.
Она подошла к окну и выглянула на улицу. В данный момент Люка дома не было, и нельзя сказать, что Рони была этим очень расстроена. Впоследнее время она то и дело замечала некий стеклянный осадок в его глазах. Синюю пустоту, за которой крылось беспамятство. Унисол сменял человека все чаще и чаще, и Рони. натыкаясь на подобный взгляд, ощущала, как мороз бежит у неё между лопаток. Холодок окутывал ее тело, и она застывала под этим стеклянным взглядом, как кролик под гипнотизирующими глазами удава. Два или три раза за последний месяц ей приходила в голову пугающая мысль: не собрать ли ей вещи и не уехать ли к матери. Или, может быть, не к матери, а куда-нибудь подальше от этого странного существа, получеловека-полуробота. Тот факт, что Люк день ото дня все чаще и чаще погружался вкакое-то многочасовое забытье, вселял в нее чувство, граничащее со страхом. Даже не со страхом, а с настоящим ужасом. Ужасом и паникой. Однажды Рони поймала себя на мысли, что она боится, по-настоящему боится того, что с Люком это произойдет вновь. Что в какой-то момент и он снова вернется в ту войну, как вернулся в нее сержант Скотт. А поняв, что от этой войны невозможно убежать, он начнет действовать. Защищать родину, убивать предателей, как приказал ему сержант Скотт, а до этого — полковник Перри.
|
|
|
Рони надеялась, что этого не произойдет никогда, но, тем не менее, неуверенность гнездилась на самом дне ее души мутным, терпким осадком. Именно она настояла на том, чтобы Люк начал посещать врачей.
Медикаменты, предписанные ему для приема, уже сейчас съели целое состояние. Однако Люку от них не становилось лучше. Это огорчало Рони больше всего. Нет, она не ждала каких-то сиюминутных магических превраще-ний, но все же надеялась на то, что дела худо-бедно пойдут на лад. Ничего подобного не произошло. Дни пробегали за днями, недели сменялись неделями, и она понимала, что теряет Люка прямо на глазах.
Внешне эти метаморфозы не сказывались на нем никак. Если бы не глаза. Пустые, отрешенные глаза. Временами девушка различала в них гарь войны. И ту самую янтарную поволоку, которую увидела однажды у сержанта Скотта. Люк уходил в другой мир, свой мир, в котором привык существовать. Его мозг не выдерживал испытания жизнью. Той самой обыденной жизнью, которая кажется привычной многим из нас. Обыденность сжирала его, как сжирает раковая опухоль. Он отдалялся все больше н больше с каждым днем. Рони отдавала себе в этом отчет. Люка осматривали самые видные специалисты, однако это не приносило никаких результатов. И Рони боялась, что весьма скоро газеты выйдут с новыми«шапками»: «ОЧЕРЕДНЫЕ УБИЙСТВА ПОЛКОВНИКА ПЕРРИ», «НОВЫЙ ФРАНКЕНШТЕЙН НА СВОБОДЕ», или, как в «Лос-Анджелес таймс» «МЫ БЕССИЛЬНЫ». А на первой полосе будет не залитый кровью самолет, а Люк, держащий за руку убитого им когда-то сержанта Скотта.
«Ничего, — попыталась успокоить себя девушка. Это только твои домыслы. Твои дурацкие фантазии и ничего больше. Все пройдет. Все закончится хорошо. Я верю в это». Она лгала сама себе и прекрасно это понимала.
«Айзек Дункан, — в который раз подумала она. — Нам может помочь Айзек Дункан. Но где его найти? Где его найти?» Рони сделала бы все для того, чтобы Люк вернулся к нормальной жизни. Однако она и так сделала больше, чем могла. Больше, чем вообще можно было предпринять. Если ему и мог сейчас помочь кто-нибудь, то толькоГосподь Бог.
Рони посмотрела сквозь огромное зеркальное панорамное окно своей квартиры на улицу. Бесконечно извивающаяся змея людского потока текла по Лексингтон-авеню, обегая «Сандал вудс апартаментс". Рони вновь поймала себя на мысли, что думает об этих людях с некоторой неприязнью. Возможно, это было и неправильно, но она не могла иначе думать о них, каждый день употребляющих в пишу ее жизнь. Это они пожирали отраву, которую изготавливали ехидные, пронырливые газетчики. Исходя слюной, съедали новую порцию, чтобы завтра бежать за свежей, узнать еще какие-то более интимные подробности.
«Может быть, кто с кем спит или как они с Люком предпочитают заниматься сексом", — подумала Рони.
«Им наплевать, — сказала она себе, — что лезут они в чужую жизнь, что мы не картонные, ходульные персонажи, а живые люди. И что наши личные проблемы касаются только нас. Нет, они хотят знать все. Но не затем, чтобы помочь, а затем, чтобы переварить эти помои и сказать себе: "Ах, значит, не все так хорошо у этихславных парней, как кажется. Значит, у меня в чем-то лучше».
Это можно называть завистью, а можно каким-нибудьдругим словом. Неважно. Дерьмо, как его ни называй, всеравно не станет вкуснее. Оно не превратится в клубникуили конфитюр, а останется дерьмом, даже если завернутьего в подарочную бумагу. Чем больше Рони думала обэтом, тем большее она испытывала желание уехать куда-нибудь далеко, где их никто не знает. А еще лучше, нанеобитаемый остров, где вообще нет людей — читателейгазет и репортёров.
«Интересно, есть хоть один человек на свете, который подумал бы сейчас о нас с Люком, — пронеслось у нее в голове. — Нет, не о том, что мы едим или как мы спим, а просто о том, что мы есть».
Даг Макрайли поднес к глазам армейский полевой бинокль и принялся рассматривать стоянку перед «Сандл вудс», машины на парковочной площадке, затем перевел взгляд на окна десятого зтажа, а точнее, квартиры Рони Робертс, и снова на парковочную площадку. Взгляд его задержался на белом фургоне, с эмблемой компании AT&T на стенках кузова.
— Это они? Те самые парни?
Питер Хемптон смотрел на фургон сквозь диоптрику снайперского прицела, не пристегнутого, правда, к винтовке. «Ремингтон-700» пока еще лежал в специальном чехле, дожидаясь своего часа.
— Ага, похоже, именно те самые, — сказал Пит.
— Ясно, — Даг подкрутил колесико наведения резкости. — Ты видишь номер?
— Да. А ты не видишь?
— Нет. «Тойота» загораживает.
— А я вижу.
— Ну, тогда, может быть, ты назовешь мне его?
— Конечно, — Хемптон усмехнулся. — Записывай.
Он продиктовал номер, а Даг быстро записал его набумаге и, устроившись перед стоящим на столе компью-тером,пробормотал:
Сейчас мы все узнаем про этих ребят. Через пару минут они будут препарированы и заспиртованы в баночке.
Пальцы его заплясали по клавиатуре компьютера.
Но, кроме Дага Макрайли, был еще один человек, думавший о Люке и Рони не как репортер или обыкно-венный обыватель, а совсем иначе. В данный момент он находился в Пентагоне и листал досье полковника Перри. Он давно уже знал о полковнике и об опытах доктора Грегора гораздо больше, чем даже сам Люк. Он раскопал о них всю подноготную. Сегодняшнее происшествие в аэропорту Ла Гуардиа лишь только укрепило его в своем решении. Стране необходимы крутые меры.
Этого человека звали Уильям Бредли Маршалл. Не так давно ему исполнилось сорок два года. Он вовсе не был снобом. С одинаковым успехом Маршалл мог курить «Вирджиния Слимз» или «Руа-таном», а мог преспокойно попыхивать «Дакки страйк» без фильтра. Он мог выпить «Смирнофф #57» или опрокинуть пару рюмок «Алекси». Он не отдавал предпочтения дорогим вещам, считая, что одежда средней руки лучше скрывает его в толпе.
Его никто не назвал бы атлетом. Среднего роста, ши-рокоскулый, Уильям больше напоминал учителя какого-нибудь колледжа. Немножко рассеянного и забывчивого. В отличие от большинства служащих его ведомства он не носил строгих костюмов, предпочитая рубашки «Эрроу»
цвета «горчичный тропикал», впрочем, висевшие на нем
мешком.
У его собеседников складывалось впечатление, что они разговаривают с набегавшимся, взлохмаченным фокстерьером. Уильям Бредли Маршалл все время смотрел куда-то в сторону, отвечал невпопад, что,несомненно выводило из себя говорящих с ним людей. Впрочем, именно этого эффекта он и добивался. Маршаллу нравилось осознавать, что он может контролировать людей, вести их за собой, управлять их эмоциями и по-ступками. Со свойственной ему, улыбчивой мягкостью Уильям Бредли убеждал собеседников в том, в чем хотел их убедить. Те даже не успевали сообразить, что произошло, прежде чем принимали точку зрения этого человека.
Плюс ко всему, у Уильяма Бредли Маршалла был профессиональный нюх на жареное. Он всегда четко чуял, откуда дует ветер. Едва уловив знакомые запахи, он тут же кидался по следу. Его невозможно было провести. Попав однажды к нему в сети, люди могли всю жизнь барахтаться в них, не имея возможности вырваться. Уильям Бредли Маршалл недаром считался одним из лучших специалистов по вербовке и устранению людей.
Он не находил зазорным, что в его годы над ним так много начальства. Напротив, Уильям Бредли считал это удобным для себя. Пока верхние чины разбирались между собой он мог спокойно заниматься своими делами. Маршалл ощущал себя огромной рыбиной в своей тихой заводи.
В свои сорок с небольшим этот человек все еще не обзавелся семьей, у него не было детей, о чем он, впрочем, ничуть не сожалел. Жена и дети — лишние хлопоты и проблемы, а кроме того, это еще и отличный способ давления. Ему вовсе не хотелось, чтобы кто-нибудь когда-нибудь имел хоть малейшую возможность надавить на него. Нет, он отвечал только сам за себя. И знал, что всегда сможет за себя постоять.
И, кроме всего прочего, Маршаллу нравилась собст-венная работа. Возможно, и лучшим специалистом он стал потому, что делал ее с удовольствием, играючи. Он был профессионалом с большой буквы. Все его планы разра-батывались вдохновенно. Изобретательно и умно он вер-бовал либо устранял, в зависимости от нужды, другихлюдей.
Темперамент бил в нем через край, хотя Уильям Бредли старательно его сдерживал. В основном все знали его как очень спокойного человека, не теряющего голову ни при каких обстоятельствах. Он полностью контролировал себя и ситуацию, в которой оказывался. И гордился этим.
Нельзя сказать, что он собирался просидеть в агентах всю жизнь. Нет, он просто ждал своего великого шанса. Одного шанса, который позволит ему сразу оказаться на коне, выбраться на самую верхушку. Сейчас он чувствовал, что его время пришло. Именно поэтому он и подумал о Люке Девро. А что еще могло заставить его целыми днями просиживать в библиотеке.
Сегодняшние дневные газеты, которые он уже успел прочесть, лишь утвердили его в собственных предположе-ниях. Унисолы. Да-да, унисолы — вот то лекарство, которое им сейчас необходимо. Не только ему, но и всей стране. Это нужно политической верхушке, а также для безопасности граждан. Он-то сразу распознал тот знак, о котором не догадалась Рони.
«Тот же случай, — пробормотал про себя Уильям Бредли, — тот же случай. Электростанция или аэропорт -- какая разница? Унисолы могли бы это сделать за две минуты. За две минуты и безо всяких жертв. Это те самые парни, которые сейчас нужны нам. Мне».
Он знал, чего хотел.Уильям Бредли считал полковника Перри неглупым человеком, но, тем не менее, амбициозным. Именно амбиции погубили его. Так решил для себя Уильям Бредли. Вот так грандиозные планы и летят в тартарары из-за мелких амбиций. И еще из-за неспособности жертвовать.Похоже, Перри любил своих чад и это было большой ошибкой. Нельзя любить. Когда ты не любишь, ты способен жертвовать крупными фигурами ради большого выигрыша. Но уж если ярмо любви повесили тебе на шею — все. Перри пропустил тот момент, когда он перестал контролировать унисолов, а они начали контролировать его. Поэтому он и погиб. Маршалл всерьез думал так. Никто не смог бы убедить его в обратном. Он досконально, шаг за шагом, изучил всю жизнь Перри и доктора Гретора. Он раскопал все мельчайшие подробности, какие только вообще можно было раскопать. Он сумел выудить их досье из ФБР и из Пентагона. Он даже сумел разыскать остатки трейлера и перегнать на небольшую секретную базу в пяти милях от Сиракуз, штат Канзас, где его восстановлением занимались специальные люди. Уильям Бредли понимал, каковы масштабы игры, и не стесняясь принимал самые крутые меры из тех, чтобыли ему доступны.
Именно он организовал похищение Айзека Дункан и сумел обставить дело так, что ни у кого не возникло подозрения в том, что Дункан был украден, а не просто ушел на пенсию. Маршалл собирался довести начатое полковником Перри до конца. Причем, до удачногоконца.
Нет, он вовсе не был глупцом. Уильяму Бредли совсем не улыбалось закончить жизнь с пулей в затылке. Поэтому он хитро и умно избегал возможностей стать одним из ведущих агентов ЦРУ, хотя подобные шансы представлялись ему уже давно и неоднократно. Ведущие агенты, как правило, не умирают своей смертью. Дело даже не в том, что их «вычисляют», как раз это-то вряд ли. Просто в какой-то момент они становятся слишком опасны для своих работодателей. И следом за этим случается автокатастрофа или еще какой-нибудь несчастный случай. И человека нет. В ЦРУ на этот счет особое мнение и специалистов по подобной работе множество. А уж какие среди них попадаются знатоки своего дела — загляденье!
Нет, Уильям Бредли собирался закончить свою жизнь в собственной старческой постели, причем человеком богатым и уважаемым. Ради этого он подстраховался. Ради этого он двадцать лет собирал компромат на ведущих людей страны. Ради этого он лез из кожи вон, платил деньги, копал. Тем досье, что собрал он, мог бы позавидовать сам Джон Эдгар Гувер. Ей-богу, любой политический деятель, магнат, мафиози — да мало ли еще кто уплатил бы целое состояние только за то, чтобы десять минут порыться в этих серых, безликих папках. В них была собрана вся грязь, которую только можно было собрать за двадцать лет. Все то, что когда-то по чистой случайности не попало на страницы газет или экраны телевизоров. Сведения, с помощью которых можно было бы ввергнуть страну в политический и экономический кризис. При желании, Уильям Бредли Маршалл мог быдержать под контролем всю политическую жизнь Америки.Но он не собирался предпринимать подобных попыток.Маршалл был не настолько глуп. Как раз напротив. Этот человек не хотел, чтобы кто-нибудь знал о существованиидосье. Тогда бы его убрали любой ценой.Любой.Его поставилибы вне закона, за ним охотились бы лучшиеубийцы страны. И,рано или поздно, они довели бы свое дело до конца.
«Всему свое время, — думал Маршалл, — всему свое время. Когда-нибудь. Но нельзя выпускать эту реку из берегов».
Нет. Осторожно, по капельке он будет забирать свое. Но для того, чтобы не попасть в список несчастных случаев, для того, чтобы в одно прекрасное утро его знакомые и коллеги не прочитали о нем громкий некролог в одной из центральных газет, а то и того хуже, чтобы какое-нибудь из кладбищ не пополнилось безымянной могилой, ему и нужно было стать одной из крупнейших фигур своего ведомства. Это давало какие-то гарантии безопасности. Не стопроцентные, но все же лучше, чем вообще ничего. Вот за чем он охотился и чего добивался.
Именно поэтому сейчас Уильям Бредли Маршалл, сидя в тихих лабиринтах фильмохранилища Пентагона, про-сматривал микрофиши, вылавливая из них информацию, которая, так или иначе, касалась Люка Девро или Рони Робертс. И, надо сказать, улов был далеко не бедным.
Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 231; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!