Антипсихиатрия: борьба за права

Психиатрических пациентов

 

Важнейшим психотерапевтическим приложением «ар­хеологии гуманитарных наук», без сомнения, является антипсихиатрия, ставшая местом встречи главных фило­софских соперников XX в. – экзистенциализма и струк­турализма, Хайдеггера и Фуко.

Термин Дэвида Купера «антипсихиатрия» точно выра­жает суть этого идейного и социально-политического уче­ния, родившегося на волне «нового левого» движения в начале 60-х гг. прошлого века. Его колыбелью стала не Франция, как можно было бы ожидать, и даже не Соеди­ненные Штаты, а приверженная эмпирическим традици­ям и «здоровому» консерватизму Великобритания. Вско­ре, однако, антипсихиатрия получила распространение на континенте, затем в США, и уже в конце 60-х преврати­лась в массовое движение, объединявшее психиатров, медсестер, бывших психиатрических пациентов, юристов, журналистов, а также широкие слои сочувствующей об­щественности. В 1975 г. – как раз в год выхода «Надзи­рать и наказывать...» – была создана «Интернациональ­ная сеть» – организация, ставившая целью ликвидацию клинической психиатрии как пенитенциарного институ­та буржуазного общества.

Приоритет в отношении духовного отцовства антипси­хиатрии принадлежит экзистенциализму. В 1957 г. став­ший впоследствии знаменитым молодой врач-психиатр Тавистокской клиники Рональд Лэйнг опубликовал кни­гу «Разделенное Я: экзистенциальный анализ психичес­кого здоровья и безумия» [265], в которой, опираясь на доводы М. Хайдеггера и Л. Бинсвангера, очертил поле деятельности противников психиатрии. Во-первых, Лэйнг критиковал клиническую психиатрию за «объективиру-

204

 

ющий» подход к душевнобольным. Психиатры, писал он, относится к своим пациентам, как к сломавшимся меха­низмам, которые можно починить с помощью электри­ческого тока, химических веществ и т.п., тогда как пси­хическое расстройство являются расстройством личнос­ти, способа бытия человека в мире. Во-вторых, за мнимой объективностью нозологических симптомов безумия, ут­верждал Лэйнг, стоят общепринятые (субъективные) пред­ставления о нормальном мышлении, поведении и т.п. Толь­ко, если суждения, оценки, чувства индивида радикаль­но расходятся с мнением большинства, психиатр начина­ет подозревать у него психическое заболевание, исследо­вать его мочу, интересоваться показателями электричес­кой активности его мозга. В-третьих, он указывал на не­обходимость замены психиатрических методов лечения душевных расстройств адекватным методом, с помощью которого можно было бы «артикулировать» целостность человеческого существования – экзистенциальной фено­менологией. Эти проблемы и стали содержательными ори­ентирами различных направлений антипсихиатрии.

Наиболее успешной и продуктивной оказалась крити­ка теоретических и терапевтических концепций клини­ческой психиатрии. Исследователи различных специаль­ностей – врачи, биохимики, психологи, правоведы под­вергли скрупулезному анализу патогенетические гипоте­зы, методы лечения душевных расстройств, эмпиричес­кие данные, которыми психиатры обосновывают свои пред­ставления, а также правовую базу их деятельности. В 70-90-е гг. XX в. появилось множество публикаций, авторы которых²⁸, опираясь на огромное количество собранных благодаря деятельности антипсихиатрических организа­ций данных, показали, что большинство так называемых традиционных методов лечения душевных расстройств – психохирургия, шоковая и медикаментозная терапия не только не устраняют этих расстройств, но и наносят, су­щественный вред здоровью пациентов, унижают их и на-

–––––––––––––––

²⁸ К лидерам этого направления относятся Питер Бреггин, Вильям Саргэнт, Лотар Калиновский, Пол Хох, Карл Прибрам, Джефри Мэйсон и др. См.: [172, 228, 229, 233, 299, 303, 304].

205

 

рушают их гражданские права. Несомненным достоин­ством этих публикаций была доступность изложения, по­зволившая широкому кругу читателей, минуя препоны «психиатрического жаргона», разобраться в сути дела. В результате совместных усилий ученых и общественности некоторые психиатрические методы были преобразованы, применение других ограничено рядом правовых условий, а третьи перешли в анналы истории психиатрии.

Например, после Второй мировой войны широкое рас­пространение на Западе получили операции лоботомии. Метод этот был открыт португальским психиатром Эга­сом Монисом в 1935 г. и заключался в рассечении пред-лобных или лобных долей головного мозга в гипотетичес­ком месте, скопления «пораженных» клеток. Поскольку после таких операций буйные пациенты успокаивались и становились послушными, Монис был удостоен титула победителя шизофрении и награжден Нобелевской пре­мией в области медицины. В 40-е гг. с фронтов Второй мировой войны начали возвращаться тысячи надломлен­ных, опустошенных, а часто и агрессивных солдат. Их содержание в психиатрических отделениях госпиталей для ветеранов было связано со значительными расходами, боль­ничных коек не хватало. В этой ситуации «Клиники Уп­равления по делам ветеранов, – пишет С. Чавкин, – в срочном порядке приступили к организации специальных курсов для ускоренного обучения хирургов технике лобо­томии. Пользуясь этим, многие слишком ретивые врачи, , вооружившись скальпелем, стали действовать на свой страх и риск. Так была открыта настоящая охота на неза­дачливых «буйных» душевнобольных. При этом никто уже не обращал внимания на то, кто они – бывшие фронтови­ки или обычные обитатели всеми забытых и заброшен­ных палат провинциальных психиатрических больниц» [207, с. 41–42]. Некоторые хирурги производили до 50 операций ежедневно, всего же лоботомии подверглись около 50 тысяч человек.

Уже к началу 50-х гг. обнаружились негативные по­следствия психохирургии: у 30 % пациентов она иниции­ровала эпилепсию, от 1 до 3 % – погибали от кровоизли-

206

 

яния в мозг, но главное – практически у всех происходи­ли резкие перемены в поведении, которые получили на­звание «синдрома фронтальной лоботомии». Проопериро­ванные пациенты становились пассивными, инертными, безразличными к своему внешнему виду, инфантильны­ми, у многих отмечалось значительное культурное сни­жение. Несмотря на это, лоботомию продолжали приме­нять. И лишь открытие в то же время транквилизаторов, заменивших собою, по выражению Чавкина, «смиритель­ные рубашки», привело к ограничению оперативного вме­шательства, однако не потому, что была признана его опас­ность, а в виду преимуществ (простоты применения, на­дежности) химических препаратов. Из-за этой недогово­ренности, на смену лоботомии вскоре пришли усовершен­ствованные технологии удаления «дефективных» клеток мозга – комиссуратомия, воздействие током посредством вживления в «больной» участок электродов, предлобная звуковая терапия (ПЗТ). Последствия их были не менее пагубными для пациентов.

И только, попав в конце 60-х гг. в поле деятельности антипсихиатрии, психохирургия стала предметом обще­ственного обсуждения и экспертизы. На волне борьбы за гражданские права в Америке и движения «новых левых» в Европе проблема ее применения приобрела политичес­кую окраску. На первый план выдвинулись уже не меди­цинские, а социальные аспекты хирургических экспери­ментов с мозгом. Обнаружив более чем сомнительное «те­оретические» основания хирургического вмешательства в мозг, его многочисленные негативные последствия, а так­же тот факт, что они квалифицировались как «побочные действия», оппоненты психиатрии пришли к заключению, что единственной целью массового использования лобото­мии было усмирение пациентов (а не их излечение). Пси­хохирургия была идентифицирована как насилие над лич­ностью, нарушающее ее неотъемлемые человеческие и гражданские права. В результате инициированного и орга­низованного антипсихиатрами протеста общественности от ее использования практически отказались. В наше вре­мя психиатрические законодательства большинства стран

207

 

либо вообще не упоминают психохирургию как разрешен­ный метод лечения, либо запрещают ее применение в не­добровольном порядке.

Важнейшее достижение антипсихиатров состояло в том, что благодаря их социально-политической и просветитель­ской деятельности была разрушена стена отчуждения меж­ду обществом и душевнобольными. И стоило гражданам, преодолев страх, предрассудки, равнодушие, взглянуть на клиническую психиатрию глазами ее пациентов, допус­тив для себя возможность оказаться на их месте, как не­обходимость преобразований тут же стала очевидной. В ряде стран (Италии, Германии, Швеции и др.) в 70-80-е гг. была начата реформа системы психиатрической помощи, к тому же времени относится пересмотр и разработка пси­хиатрических законодательств большинства западных государств. Тем, кто снисходительно именует антипсихи­атрию [всего лишь] ответвлением «контркультуры», сто­ит чаще об этом вспоминать.

Другое направление деятельности противников психи­атрии содержательно вытекало из борьбы за права психи­атрических пациентов, но оформилось под влиянием идей Маркузе и Фуко. «Франкфуртские левые» объявили со­циальные нормы главным орудием господства в эпоху [по­зднего] капитализма, Фуко представил нозологические концепции психиатрии в качестве наиболее изощренного и вместе с тем репрезентативного примера «дисциплинар­ного режима». В этом контексте психиатрические паци­енты обретали статус диссидентов, которых «норматив­ная власть» подвергает репрессиям при помощи институ­та психиатрии, так и не сумев превратить в «послушные» тела; подлинных личностей, не пожелавших поступиться своей уникальностью и стать такими, как все; безвинных жертв общественной нетерпимости и шовинизма. Соот­ветственно, их освобождение переставало быть исключи­тельно научной (юридической, социально-психологичес­кой и т.п.) проблемой, превращаясь в первостепенную политическую задачу. Ее суть прекрасно выразил З.Сокулер: «Поскольку власть оперирует нормой, нормой на­чинает оперировать и оппозиция. Вследствие этого борьба

208

 

против существующей системы ведется теперь уже во имя права на нормальное существование, которое должна обес­печить власть. Целью была жизнь, понимаемая как фун­даментальные потребности, как реализация конкретной сущности человека и осуществление его возможностей. И уже не важно, говорит Фуко, является ли все это утопией или нет. Борьба вполне реальна; жизнь как объект поли­тики была воспринята оппозиционными течениями бук­вально и обращена против системы, пытающейся осуще­ствить ее регулирование. «Право» на жизнь, на тело на здоровье, на счастье» на удовлетворение своих потребнос­тей стало лозунгом движений, направленных против но­вого типа власти» [171, с. 19]. Наряду с феминизмом, за­щитниками прав «сексуальных меньшинств», борцами за «политическую корректность» и «мультикультурность» к числу этих движений принадлежит и антипсихиатрия.

Главная цель «политических» критиков психиатрии состояла в том, чтобы доказать ее социальную ангажиро­ванность. Понятие «душевной болезни», утверждают они, является мифом, за которым скрывается непонимание и неприятие необычного, выходящего за рамки общеприня­тых стандартов поведения. Психиатрия лишь легализует «диктатуру большинства», придавая жизненным установ­кам современного западного обыватели видимость научно обоснованных норм человеческого существования. При­водя множество исторических, этнографических, «кросс-культурных» примеров, антипсихиатры демонстрируют условность параметров «психического здоровья». Скажем, самоубийство, рассматривающееся на христианском За­паде как симптом душевного расстройства, в Японии яв­лялось привилегией самураев; гомосексуализм не только не осуждался законом и моралью в Древней Греции, но считался высшим видом любви; состояние транса, в кото­рое шаман входит сам и погружает своих «клиентов» с помощью психоактивных веществ, трактуется представи­телями коренных народов Сибири как условие общения с духами, а не симптом токсического психоза и т.д. и т.п.

Однако наиболее впечатляющим свидетельством услов­ности представлений о «душевном здоровье» являются

209

 

изменения его «медицинских» параметров в современных диагностических руководствах и справочниках. В третьем издании DSM²⁹, например, было отброшено классическое понятие невроза, в 1973 г. полномочные представители Американской Психиатрической Ассоциации (АПА) про­голосовали за исключение из Справочника почти всех упоминаний о гомосексуализме как расстройстве. До го­лосования «голубая» ориентация считалась серьезной пси­хической патологией, после него – частным делом граж­дан, одной из законных, а значит и нормальных форм индивидуального существования.

Опираясь на подобные факты и сопоставления, анти­психиатры «либерального» направления утверждают, что диагностические справочники клинической психиатрии являются чем-то вроде оперативных перечней актуальных . форм девиантного поведения, с помощью которых боль шинство утверждает и поддерживает свою власть над меньшинством. «Душевная болезнь, – пишет в этой свя­зи Л. Стивенс, – представляет собой просто отклонение от желаемого или ожидаемого в том или ином обществе... объединяет все, что вызывает активное неприятие у описывающего ее лица» [172]. Психиатрическая теория отождествляется, таким образом, с идеологией, а психи­атрическая терапия – с пенитенциарной практикой.

В чем же состоит решение проблемы? Приверженцев антипсихиатрии часто упрекают в негативизме: отрицая понятие душевной болезни, отвергая традиции медицинс­кой психиатрии, в том числе по уходу за пациентами, они не предлагают альтернативы. Строго говоря, это не так – предлагают и не одну. Другое дело, насколько эти предло­жения адекватны проблемам психиатрических пациентов...

Наиболее радикальный проект освобождения «психи­ческих девиантов» предполагает ликвидацию не только института психиатрии, но и «нормативной власти» в це­лом: либеральное государство обязано гарантировать каж­дому человеку право быть Другим – мыслить, выглядеть,

–––––––––––––––

²⁹ Diagnostic Standard Manual – американский диагностичес­кий справочник; являющийся также основой международной классификации болезней, принятой в нашей стране.

210

 

вести себя, выражать свои чувства, любить не так, как это делает большинство; поощрять плюрализм норм, «культур», жизненных стилей, способов существования, не допуская господства одного из них над остальными. Проблема безумия, таким образом, трансформируется в проблему толерантности и «политической корректности». Идейной опорой адептов «либерального проекта» стал по­стмодернизм. Родившись в конце 60-х гг. в среде фран­цузских филологов, он претендовал ни много ни мало на «ниспровержение новоевропейской культуры». Провозг­ласив любое знание относительным и связав эту относи­тельность со способом речевого (дискурсивного) выраже­ния, французские отцы постмодернизма (Ж. Делез, Р. Барт, Ж. Деррида и др.) инициировали пересмотр (деконструк­цию) ценностей и представлений, казавшихся прежде не­зыблемыми. В отличие от скептиков прошлых времен, постмодернисты сосредоточили свои усилия на критике не научных, а идеологических постулатов, к которым, правда, они причисляли и научные теории, усматривая в них «дискурсивные практики» господства над природой. «Деконструкции» были подвергнуты также основополо­жения истории, искусства, литературы. Важнейшим на­правлением постмодернизма была и остается феминистс­кая критика многих аспектов «маскулинной культуры» Нового времени – от языка до методов теоретического мышления. Если в середине XX в. феминисты отстаивали социально-экономические и политические права женщин, то в конце столетия они переключились на борьбу за пра­во «женского дискурса» на пропорциональное идеологи­ческое представительство. И подобно тому, как с движе­нием за гражданские права в 60-70-е гг. солидаризирова­лись самые разные меньшинства, аргументация «культур­ного» феминизма была использована другими группами дляпересмотра общепринятых представлений о красоте, устройстве семьи, сексуальности, состоятельности и, ко­нечноже, психическом здоровье. Антипсихиатры, в част­ности, объявили понятие душевной болезни идеологичес­ким мифом и потребовали предоставить девиантным лич­ности свободу «быть и казаться иными»,

211

 

Однако, несмотря на безукоризненное соответствие «либерального проекта» постмодернистскому императиву то­лерантности, всякий, кто попытался бы реализовать его на практике, столкнулся бы с существенными затрудне­ниями. Увы, помимо гомосексуализма, нарушений «по­ловой идентификации» и «социального поведения» в пси­хиатрических справочниках описано довольно много рас­стройств. Некоторые из них – паркинсонизм, фенилкето­нурия, синдром Дауна и т.п. – являются безусловными болезнями (биологическими аномалиями мозга, обмена веществ и т.п.), другие – такие, как отдельные формы олигофрении, афазии, эпилепсии, сопровождаются орга­ническими дефектами, третьи – при отсутствии биологи­ческих аномалий сопряжены с физическими (конверсив­ные расстройства) и психологическими (фобии, депрессии) страданиями, четвертые – препятствуют страстно желае­мому социальному утверждению (тревожное расстройство), при пятых (аутизме, шизофрении, депрессии) человек те­ряет способность самостоятельно удовлетворять даже про­стейшие жизненные потребности и нуждается в посторон­ней помощи, при шестых (острых психозах, маниакаль­ных эпизодах) – буйствует и представляет опасность для окружающих и т.д.

Как следует поступать во всех этих случаях? Признать их право на существование? Отбросить психиатрические классификации и попытаться понять их как альтернатив­ные способы бытия? Но какими интеллектуальными ре­сурсами располагает для этого постмодернизм? Отрица­тельная диалектика, с помощью которой еще древние со­фисты с блеском выявляли противоположность любого догматического утверждения, тут бесполезна в виду пози­тивного характера задачи. Остаются средства лингвисти­ческой философии, составляющие the spirit постмодерниз­ма. Однако при всей своей изощренности анализ шизоф­ренического, истерического, паранойяльного «дискурсов», их сопоставление с «универсальным дискурсом», парадок­сами Рассела, Кэрролла и Лакана представляют интерес главным образом для филологов, готовых оценить изяще­ство интеллектуальных упражнений такого рода. Что же

212

 

касается психиатрических пациентов, то они с их страда­ниями остаются за пределами герметичного универсума лингвистической философии, в котором означающее со­относится только с означаемым, но не с предметом. На них задача понимания не распространяется, они, в общем-то, никого и не интересуют – истолкованию-то подлежит текст, «и уже не важно... является ли все это утопией или нет».                        

Порой все же даже антипсихиатрам постмодернистс­кой ориентации приходится иметь дело с девиантными личностями в реальном, а не символическом регистре. «Когда речь идет о нарушении прав других людей, – пи­шет автор памфлета «Существует ли душевная болезнь?» Л. Стивенс, – нарушение социальных норм должно пресе­каться различными средствами, одним из которых явля­ется уголовное законодательство. Однако называть нон­конформное или нежелательное поведение «болезнью» или утверждать, что оно вызвано болезнью только потому, что оно неприемлемо с точки зрения господствующих соци­альных норм – бессмысленно. ...Решение состоит в том, чтобы научить людей социально приемлемым формам удовлетворения их потребностей и желаний, эффективно­му поведению и использовать силу и, если необходимо, принуждение, чтобы заставить их уважать права дру­гих» (курсив мой. – Е.Р.) [172].

Итак, в развернутом виде безупречно политкорректный «либеральный проект» освобождения психиатрических пациентов предполагает либо отстранение от их проблем либо/и привлечение силы государственной власти для «фасилитации» усвоения ими «универсального дискурса»; либо безразличие либо «нормальное» насилие. Такая вот толерантность...

Неизменный итог «интеллектуального анархизма», разновидностью которого является постмодернизм, заме­чательно выразил Фрейд в 35-й «Лекции по введению в психоанализ»: «анархическое учение звучит так неопро­вержимо,- писал он, – пока дело касается мнений об абст­рактных вещах; но оно отказывает при первом же шаге в практическую жизнь» [там же, с. 412].

213

 

---

Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 458; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!