Института клинической психиатрии



В «Истории безумия в классическую эпоху»

М. Фуко

 

Французское слово aliene означает одновременно «су­масшедший» и «чужой», «отчужденный». В «Истории бе­зумия в классическую эпоху» Фуко стремится показать, что психиатрическая концепция «душевной болезни» лишь обосновывает и идеологически закрепляет фактическое отчуждение безумия, свершившееся в ходе утверждения капиталистического «рационального порядка» в XVII-XIX вв. Позже в работах 70-80-х гг. и, прежде всего в книге «Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы» он введет понятие «нормативной власти», на которую и возло-

–––––––––––––––

должает пребывать в состоянии шизофрении» [25.8, с. 93]. Фа­шизм, коммунизм, ядерная угроза, кризис перенаселения, – все это плоды рационализма: «сама природа обернула против чело­века созидательные силы его разума» [там же, с. 101]. Вплоть до 1939 г. автор процитированного пассажа издавал нацистки ори­ентированный «Журнал психотерапии», обличавший «еврейскую психологию», восхвалявший Гитлера и национал-социалистичес­кую партию, а также выражал симпатию популярной среди на­цистских психиатров идее физического уничтожения душевно­больных. «А в период максимального расцвета Холокоста Карл Густав Юнг в свои зрелые 65 лет почувствовал призвание к созда­нию труда «Арийская психология»». Такая психология больше под­ходила, с его точки зрения, немецкому народу, чем «еврейская» психология Зигмунда Фрейда [140, с. 45]. В ту же не лучшую пору своей жизни отец аналитической психологии публично обвинил Пикассо в «демонической привязанности к уродству и злу», пред­варительно поставив ему диагноз латентной шизофрении [там же].

167

 

жит ответственность за отчуждение человека от самого себя в новейшее время. Но «История безумия...» – это первая большая книга чрезвычайно талантливого, амби­циозного и к тому же личностно вовлеченного в тему16 молодого человека, который, следуя логике огромного материала, невольно говорит больше, чем намеревался, выходит за рамки собственного «концептуального гори­зонта» и намеченных заранее выводов, – все это придает книге глубину и неоднозначность, отсутствующие, как нам кажется, в более поздних работах Фуко. Итак,

 

3.3.1. In statu quo ante17: если это и не верно,

То все же хорошо придумано

 

Ни в средневековье, ни в эпоху Ренессанса, несмотря на то, что сумасшествие внушало страх, подчас доходив­ший до ужаса, и многие европейские города изгоняли умалишенных за свои границы, а в иных – таких как Нюрнберг, их даже сажали в тюрьму, безумие, утвержда­ет Фуко, не было предметом отчуждения. Отношение к нему, во всяком случае, в том виде, в каком оно обнару­живает себя в ритуалах, изобразительном искусстве, ли­тературе, философии XIV–XVI вв. было целостным, не­отделимым от христианской онто – и мифологии. На ис­ходе средних веков сумасшествие отождествлялось с не­бытием: излюбленный сюжет средневекового искусства – безумный танец Смерти; Пляска мертвецов на кладбище Невинных в Париже18, – типичный образ. Умалишенный

–––––––––––––––

16 Происходивший из семьи врачей, Фуко писал историю ме­дицины с точки зрения ее пациентов. Его личное знакомство с психиатрией состоялось в 1948 г., когда после попытки само­убийства, отец отвез его в госпиталь св. Анны на консультацию к одному из лучших психиатров Франции. Кроме того, Фуко был гомосексуалистом и весьма остро переживал свою «неполноцен­ность», которую компенсировал на редкость продуктивным об­разом: пытаясь разобраться в причинах собственной «ненормаль­ности» он получил помимо базовой степени лиценциата по фи­лософии (1948), такую же степень по психологии и диплом Па­рижского института психологии (1949), диплом по психопатоло­гии того же института (1952), работал психологом в госпитале св. Анны, а с 1951-го по 1955-й сам преподавал психологию в Лил­льском университете и Эколь Нормаль.

17 В прежнем положении (лат.).

18 И. Хейзинга описывает эту композицию следующим обра­зом: «Черепа и кости были навалены в гробах, которые стояли вдоль окружавших место с трех сторон галерей и были открыты

168

 

в этом контексте – знамение, предвещающее скорый ко­нец света и указывающее на его имманентный миру ис­точник. В конце XV столетия страх и напряжение, сопро­вождавшие эсхатологические ожидания, получили разре­шение в ироническом отрицании смерти-глупости. «Не­бытие в смерти отныне – ничто, потому что смерть уже всюду. Потому что сама жизнь была всего лишь тщеслав­ным самообманом, суесловием, бряцаньем шутовских ко­локольчиков и погремушек. Голова превратится в череп, но пуста она уже сейчас. Безумие, глупость – это присут­ствие смерти здесь и теперь» [195, с. 36].

Космическое (И. Босх, А. Дюрер, Г. Маршан и др.) и критически-насмешливое (С. Брандт, Э. Ротердамский, М. Сервантес, В. Шекспир, М. Монтень и др.) восприятие сумасшествия, переплетаясь и отрицая друг друга, доми­нируют в сознании европейцев вплоть до начала XVII в. Фуко настойчиво подчеркивает диалектический характер этого синтетического опыта – безумие ни в коей мере не рассматривается в качестве внешнего, привходящего, изо­лированного явления. Оно включено в бесконечное круго­вое движение и неотделимо от разума: оба утверждаются и отрицаются друг в друге [там же, с. 52].

Что же касается практической стороны дела, а именно источников и условий содержания умалишенных в XIV– XVI вв., способов лечения, рода их занятий, социальной принадлежности и т.п., то на сей счет Фуко высказывает­ся весьма немногословно: приводимые им данные скудны и бессистемны. Особенно явственна эта «небрежность» при

–––––––––––––––

для обозрения тысячам людей, преподавая всем урок равенства... В галереях Пляска смерти представала в ее образах и позах. Ни­какое другое место не было лучше приспособлено для обезьяньей фигуры ухмыляющейся Смерти, волочащей за собой папу и им­ператора, монаха и шута. Герцог Беррийский, пожелавший, что­бы его похоронили в этом месте, повелел вырезать на портале историю трех мертвых и трех живых. Столетием позже эту выс­тавку погребальных символов завершила огромная статуя Смер­ти, находящаяся сегодня в Лувре, – единственная вещь, сохра­нившаяся из этого собрания. Таким было мрачное место, кото­рое парижане XV века посещали подобно тому, как они посеща­ли Пале Рояль в 1789 году. День за днем толпы людей гуляли по галереям, смотрели на фигуры и читали простые вирши, напоми­нающие о приближающемся конце» [цит. по: 153 с. 63].

169

 

сопоставлении с обстоятельными, изобилующими множе­ством подробностей и ссылок описаниями практики изо­ляции безумия в классическую эпоху. Некоторые средне­вековые города высылали сумасшедших, другие брали на свое попечение, третьи – лечили «именно от безумия, при­чем в те времена, когда для них еще не строили специаль­ных домов» [там же, с. 31], четвертые – бросали за ре­шетку, пятые – были местами их паломничества; часто умалишенные вверялись заботам моряков или купцов, очи­щавших от них европейские города, – вот, пожалуй, и все... Пытаясь укоренить модный в литературе и искусст­ве XV в. образ Narrenschiff – корабля-скитальца, запол­ненного дураками, Фуко предполагает «нечто вроде риту­ала исключения из сообщества» [там же, с. 32], однако в чем именно этот ритуал состоял, кто и по каким основа­ниям подвергался изгнанию, не уточняет. Посему совер­шенно не ясно, были ли сумасшедшие в средневековье «лишними людьми», маргиналами, или, подобно «благо­словенным» безумцам классической античности, интегри­ровались институтом религии. Кроме того, Фуко обходит молчанием вопрос об отношении к умалишенным Святой Инквизиции, пик активности которой приходится как раз на конец XV – начало XVII вв. Остается только догады­ваться, сколько психических девиантов было сожжено на ее кострах по обвинению в одержимости дьяволом и демо­нами, ведьмовстве и колдовстве. Между тем Я. Буркхардт сообщает некоторые детали. В 1484 г. папа Иннокентий VIII издал буллу, которая узаконила «охоту на ведьм» и придала ей статус «гигантской отвратительной системы». Поскольку инициаторами «борьбы с язычеством» были немецкие монахи-доминиканцы, наибольший размах она получила в Германии и прилегающих к ней районах Ита­лии. Только в первые годы после выхода буллы в Комо, по свидетельству Шпрангера, была сожжена 41 ведьма. Толпы потенциальных колдуний покинули родные места и кочевали в поисках пристанища и защиты. Вскоре, од­нако, охота на ведьм охватила не только Германию и Ита­лию, но и Францию, Испанию и другие европейские стра­ны, да к тому же приобрела характер настоящей мании. Буркхардт обращает в связи с этим внимание на ее спрово-

170

 

цированность действиями светских и религиозных влас­тей19: «Лишь в результате устраивавшихся на протяже­нии сотни лет слушаний и допросов воображение народа было доведено до такого состояния, когда вся эта гнус­ность, как нечто целое, стала чем-то само собой разумею­щимся и, более того, продолжала якобы порождать саму себя» [там же, с. 445].

Молчание Фуко объясняется, конечно же, не небреж­ностью – просто замысел и пафос его исследования в из­вестном смысле противоположны концепции Буркхард­та, в фокусе которой находится процесс высвобождения человека из тисков средневековой социальной структуры, церкви, суеверий и превращение его в свободную самоде­ятельную личность – «ведьмомания», в этом контексте, – гнусный и отвратительный пережиток средневековья, пре­одоленный последующим развитием. Фуко же, напротив, предстоит показать, что это разумное и прогрессивное раз­витие порабощает психических девиантов; Ренессанс для него – явственно проступающее в критическом осмысле­нии безумия Э. Ротердамским, Сервантесом, Шекспиром начало конца их свободы. Поэтому он предпочитает не углубляться в практические вопросы и не замечать всего, что разрушает созданный им образ исходной цельности средневекового восприятия безумия – ведь, несмотря на «теоретический» характер «Молота ведьм», усмотреть в этом сочинении предтечу буржуазного рационализма весь­ма затруднительно... Впрочем, все это, разумеется, не меняет того обстоятельства, что синтетический христиан­ской опыт безумия совмещался как с физическим уничто­жением носителей темной стороны мироздания (ведьм, колдунов, одержимых и т.п.), так и с практикой их ис­ключения из сообщества.

–––––––––––––––

19 «...Удалось установить, – пишет Буркхардт, – что своей бул­лой от 1484 он (папа Иннокентий VIII – Е.Р.) снова переадресо­вал церковному суду процессы о ведьмах, которые Парижский парламент в 1398 постановил считать подсудным суду светскому. Мы далеко не уверены, что светский суд оказывался в этих делах сколько-нибудь гуманнее церковного, скорее наоборот. И вооб­ще «ведьмоманией» страдала не одна католическая церковь, но вся эпоха: достаточно вспомнить, что жарче всего полыхали кос­тры в Германии XVI–XVII вв., т.е. уже при установлении проте­стантизма на большей части ее территории» [28, с. 445].

171

 


Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 250; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!