Глава 2. Очерк - «пересказ» в публицистике Н. С. Лескова 1880-х гг. (на материале очерков «Святительские тени», «Край погибели», «Церковные интриганы»)



Активное обращение Лескова к публицистической деятельности является характерной чертой позднего периода творчества писателя. Из 460 наименований произведений Лескова, написанных в период с 1881 по 1895 год, по наиболее полной на сегодняшний день библиографии писателя, составленной швейцарской исследовательницей Инес Мюллер де Морог [58], более 400 работ – это публицистические статьи и очерки.

Публицистическая деятельность Лескова в целом и публицистика писателя 1880-х – 1890-х гг. в частности относится к практически не исследованным пластам творчества Лескова. Сложность изучения публицистики писателя во многом объясняется тем, что подавляющее большинство статей и очерков Лескова после его смерти не переиздавалось.

Отдельные статьи и очерки Лескова анализируются чаще всего с точки зрения выражения в них мировоззренческой и идеологической позиции автора.  Так, в отдельной главе исследования Е. А. Тереховой «Произведения Н.С. Лескова для детей и проблема детского чтения в публицистике и критике писателя» [224] рассматривается ряд статей Лескова 1860-х — начала 1890-х годов с точки зрения взгляда Лескова на вопросы воспитания. В работах Т. Б. Ильинской «Русское разноверие в творчестве Н. С. Лескова» [137] и А. В. Сажина «Н.С. Лесков и сектанты: из истории творческих и религиозных связей» [213] публицистика писателя является источником сведений об отношении писателя к сектанству. В исследованиях Н. Ю. Даниловой [113], А. В. Кузьмина [153], А. Миндлина [178] публицистические работы Лескова привлекаются для выяснения особенностей обращения Лескова к «еврейскому вопросу».

 В последние годы исследователи начали проявлять интерес и к поэтике публицистических произведений писателя. Например, в работе О. В. Евдокимовой [125] в контексте разрабатываемой исследовательницей проблемы мнемонических оснований поэтики писателя детально анализируется очерк Лескова «Загробный свидетель за женщин». В диссертациях Б. Э. Леоновой [160] и Ю. В. Шмелевой [248] на материале произведений «Обнищеванцы», «Русские демономаны», «Товарищеские воспоминания о П. И. Якушкине», «О художном муже Никите и совоспитанных ему», «Загробный свидетель за женщин» рассматривается поэтика мемуарных очерков писателя. Между тем, очевидно, что приведенные работы являются только первым шагом на пути изучения поэтики публицистических произведений Лескова, исследование которой необходимо для формирования представлений о поэтике писателя как о целостной системе.

В соответствии с интересующим нас интертекстуальным аспектом творчества Лескова в этой главе мы обратимся к рассмотрению такого весьма распространенного в публицистике писателя типа интертекстуальности как пересказ. Пересказ лежит в основе многочисленных рецензий Лескова («Отношение Римского государства к религии, П. Лошкарева» (Исторический вестник. 1881. Т. V), «Рассказы из римской истории V века, Тьерри» (Исторический вестник. 1882. Т. VII), «Записки сельского священника», изд. Русской Старины (Новости и биржевая газета. 1883. №184) и т.д.), очерков - «извлечений» («Царская коронация» (Исторический вестник. 1881. Т. V), «Борьба ефиопов с Ангелом» (Исторический вестник. 1882. Т. VII), «Иродова работа. Русские картины в Остзейском крае» (Исторический вестник. 1882. Т. VIII) и т.д.), составленных писателем сборников изречений («Пророчества о Мессии. Выбранные из Псалтири и пророческих книг Святой Библии» (1878), «Изборник отеческих мнений о важности Священного Писания» (1881)). Необходимо отметить, что писатель использует эту форму интертекстуальности и в художественных произведениях, например, в работах «Обнищеванцы» (1881), «Сибирские картинки XVIII века» (1893), «Вдохновенные бродяги» (1894). 

Для характеристики созданных им очерков – «пересказов» Лесков употреблял понятие «извлечение». Так, в очерке «Край погибели» писатель пишет: «Как издание это публике мало известно и почти не имеет в ней никакого распространения, то мы думаем послужить общей любознательности, сделав из «Советов византийского боярина» извлечения, способные характеризовать достоинства византийского ума и морали» [18:569].

 Подобного рода очерки представляют собой пересказ Лесковым различных нехудожественных текстов: исследований современных писателю ученых (статья «Царская коронация. Любопытнейшие черты из богословско-исторического исследования об этом вопросе» [41]), документальных и автобиографических произведений (очерки «Борьба ефиопов с Ангелом» [8], «Синодальные персоны» [34]), исторических документов (статьи «Вечерний звон и другие средства к искоренению разгула и бесстыдства» [11], «Великопостный указ Петра I» [10]). Лесков мотивировал написание этих произведений необходимостью ознакомления широкого круга читателей с малодоступными книжными изданиями.

Целью этой главы является анализ поэтики публицистических очерков-пересказов в интертекстуальном аспекте. Цель главы обусловила постановку и решение следующих задач:

- проанализировать особенности взаимосвязи очерков-«извлечений» Лескова с исходными текстами;

- определить степень и характер формальной и семантической трансформации оригинальных произведений;

- выявить основные способы работы Лескова с «чужим» текстом при создании очерков - «пересказов».

Рассмотрим своеобразие актуализации Лесковым «чужого» слова в очерках-«извлечениях» на материале трех показательных произведений, которые представляют собой примеры различных способов создания писателем пересказов: «Святительские тени» (1881), «Край погибели» (1881) и «Церковные интриганы» (1882). Эти очерки до настоящего времени не привлекали внимания исследователей, после смерти Лескова они не переиздавались и не были введены в научный оборот.

В очерке «Святительские тени» [32] Лесков ставит актуальную в контексте церковных реформ 1860-х – 1870-х гг. проблему выборности церковных благочинных. Этот общественно-политический вопрос под пером писателя приобретает этическую окраску. Обращенный к теме нравственности российского духовенства, очерк «Святительские тени» содержательно связан с циклом Лескова «Мелочи архиерейской жизни», над которым писатель работал в конце 70 - х – начале 80 - х гг. Лесков подчеркивает необходимость соотнесения этих произведений и в тексте самого очерка, вводя в произведение косвенные отсылки к полемике, развернувшейся в печати после выхода «Мелочей архиерейской жизни»: «Нравы архиерейские едва доступны для изучения, и то всякая попытка проникнуть сюда считается не только дерзостью, но даже почти преступлением» [32:54], «раз сам автор (Лесков – А.Ф.) <…> нарисовал несколько черт быта архиерейского, - все благоволение к нему пало и он «со беззаконными вменися»» [32:55], «сто лет назад писать об архиереях было несравненно удобнее, чем ныне, и даже совсем не считалось дерзостью» [32:57]. Писатель со свойственной ему иронией напоминает читателю о многочисленных критических откликах, последовавших вслед за выходом из печати «Мелочей архиерейской жизни», в которых Лескова резко осуждали за издание им «сплетен низшего разбора» [188:9].

Как своеобразную реплику в развернувшейся на страницах периодической печати дискуссии Лесков рассматривал и очерк «Святительские тени», подчеркивая, что «надо быть доказательным, и потому <…> привести не свои наблюдения, а свидетельства лица, которого нет никаких оснований заподозрить в умысле против носителей святительского сана» [32:55]. Для того, чтобы подчеркнуть выбранную им позицию «переписчика» чужого текста, Лесков использует подзаголовок «Любопытное сказание архиерея об архиереях» [32:53]. Кроме того, писателю важно акцентировать внимание на том, что автор «Любопытного известия» Платон Любарский являлся священнослужителем, о чем свидетельствуют и неоднократные упоминания в самом тексте очерка: «входим в портретную галерею архиерейских ликов, списанных рукою такого же, как они, архиерея» [32:55], «из десяти архиереев, описанных преосвященным Платоном Любарским» [32:64], «Платон Любарский, автор этого сказания, был потом сам епископом в Казани и в Астрахани» [32:63].

 «Любопытное известие» Платона Любарского включает в себя две части: приводимые автором краткие биографии и характеристики сменявших друг друга на посту руководителей основанной в 1657 г. вятской епархии и «краткое увещание преосвященного епископа вятского и великопермского к народу своей епархии» [50:191]. В процессе создания собственного произведения Лесков использует первый фрагмент «Любопытного известия» и выстраивает собственный очерк как ряд жизнеописаний.

При создании образов архиереев Лесков выбирает из исходного текста одну яркую характеристику священнослужителей и вводит в очерк те фрагменты оригинального произведения, которые способствую ее раскрытию. Например, в созданном им образе архиепископа Ионы Лесков всячески подчеркивает «хозяйственность» [32:53] архиерея, используя следующие цитаты из «Любопытного известия»: архиепископ «с основания начал строить и в совершенство привел собор и дом архиерейский» [32:56], «при архиерействовании его многие как в престольном городе Хлынове, так и по прочим в епархии городам и селам, побуждением его каменные и деревянные монастыри, церкви и часовни построены» [32:56].

Лейтмотивом созданного образа является подмена архиепископом Ионой нравственного воспитания и образования жителей епархии церковным строительством. Фрагменты исходного текста, противоречащие этой оценке священнослужителя, Лесков опускает. Так, в исходном тексте встречается значимая характеристика Ионы Любарского: «Оттуда (из Москвы – А.Ф.) возвращался всегда снабден царскою и патриаршею милостию, с различною для соборной своей церкви драгою утварью, и данными по просьбам его для дому архиереского, монастырей, церквей, грамотами» [50:167]. В тексте Лескова данный фрагмент подается следующим образом: «Архиепископ Иона часто ездил в Москву и «оттуда возвращался всегда снабден царскою и патриаршею милостию, с различною драгою утварью и данными по просьбам его грамотами»» [50:56]. Выделенные автором кавычками слова действительно являются составной частью описания священнослужителя Ионы Любарским, однако Лесков дает цитату в сокращенном виде. Благодаря использованию приема редукции цитаты Лесков исключает из текста мотивировку поведения архиерея и провоцирует возникновение у читателей мнения, что «хозяйственная» деятельность священнослужителя имела целью его личную выгоду, а не пользу церкви.

При использовании писателем приведенного Платоном Любарским описания архиепископа Ионы – «он был добрый стада своего пастырь, рачитель благолепия своего престола и всей епархии» [50:167] - Лесков также редуцирует его до следующей цитаты: «этот был «рачитель благолепия своего престола»» [32:56]. Лесков совмещает в создаваемых образах два голоса, две интонации и подчеркивает присутствие в очерке «чужого» слова, графически выделяет цитаты с помощью кавычек. Между тем, редукция цитаты изменяет смысл высказывания на противоположный. При использовании «чужого» слова писатель вкладывает в него собственные интенции, противоречащие интенциям оригинального произведения.

В характеристике архиерея, сделанной Платоном Любарским, подчеркивается, что «непорочность жития и отменные добродетели» архиепископа «в народе о нем такое вселили мнение, что память его всегда, а особливо в день преставления его 8 октября отправлением панихиды благоговейно совершается» [50:167]. При использовании этого фрагмента в ходе создания собственного текста Лесков использует прием трансформации цитаты: «Пораженный монументальностью темный народ почтил храмоздателя такою памятью, что даже после его смерти служат о нем в день его представления панихиды» [32:56]. Трансформациятекста Платона Любарского, сделанная Лесковым, позволяет писателю подчеркнуть негативные черты характера архиерея, создать иронически сниженный образ священнослужителя.

При переработке исходного текста Лесков дополняет данные Платоном Любарским характеристики архиереев. При этом писатель не использует в тексте никаких знаков, указывающих на смену субъекта речи, на то, что пересказ уступает место авторскому тексту. Лесков поступает прямо противоположным образом и ставит собственный текст в кавычки, мистифицируя тем самым читателя. Так, характеризуя архиерея Лаврентия Горку, Лесков вначале использует несколько пространных и точных цитат из «Любопытного известия» Любарского. Сигналом, сообщающим читателю о вводе «чужой» речи, являются используемые писателем кавычки: «На вятскую кафедру назначается епископом человек настоящей учености <…> «Горка имел превосходные дарования душевные и телесные; ученостию славный муж, нравом прост, совестен, благочестив, нелицеприятен и не памятозлобив, только чрезмерно горяч и вспыльчив» <…> Горка «неученых и чтением книг непросвещенных <…> гнушался и обхождения с ними не имел»» [32:58-59].

При описании дальнейшей жизни Лаврентия Горки Лесков использует кавычки уже для оформления авторского текста: «А таких «неученых и непросвещенных» он встречал, разумеется, повсюду, и они, не смотря на свою непросвещенность, были достаточно находчивы, чтобы «слагать ему вины». Первою общественною его виною было, что он не достаточно «множил попов» <…> это дало повод толковать, что «архиерей из хохлов хочет вятскую землю обезпопить»» [32:59]. Писатель имитирует текст Платона Любарского, используя приемы стилизации, прибегает к архаическим синтаксическим конструкциям и лексике, не характерным для русского языка на современном Лескову этапе развития. Кроме того, в «мистифицированные» цитаты писатель вводит слова с ярко выраженной разговорной, просторечной окраской: «хохол» (разг. шутл. бран. [226]), «поп» (разг. пренебр. [226]), использование которых не характерно для авторского повествования, в целом укладывающегося в рамки нейтрального стиля. Столкновение слов книжной лексики с полярными по стилистической окраске единицами, поддержанное ассонансом («архиерей из хохлов»), способствует возникновению у книжных слов стилистических оттенков, не свойственных им в традиционном употреблении: иронии, фамильярности. Употребление Лесковым полярных лексических элементов в условиях одного контекста, один из излюбленных приемов писателя, позволяет ему «снизить» создаваемый образ архиерея Лаврентия Горки.

Введение в «чужой» текст примет собственного индивидуального стиля подчеркивает присутствие в произведении двух уровней текста, позволяет Лескову углубить двунаправленность (М. М. Бахтин) очерка «Святительские тени». Писатель сопрягает развернутые цитаты из произведения Платона Любарского, язык которого является ярким образцом книжного стиля речи, с полярными по стилевой окраске лексическими элементами и синтаксическими конструкциями, что создает комический эффект. Так, Лесков отмечает: «Скопидомный Иона, хотя «ничему кроме славянороссийской грамоты учен не был», но по крайней мере по «рачительству о снабдениях» собирал какие-то книги, а архиепископ Дионисий и того не делал» [32:57]. Слова и синтаксические конструкции книжной стилистической окраски («рачительство» (книжн. устар. [226]), «ничему кроме славянороссийской (книжн. устар. [226]) грамоты учен не был») при взаимодействии с разговорными элементами («скопидомный» (разг. [226]), «какие-то», «и того не делал»), утрачивают свою «высокую» стилеобразующую окраску. Контекстуальное изменение стилистической окраски в дистрибуции единиц полярной стилистической отнесенности позволяет Лескову создать иронические образы священнослужителей.

«Выбор» из приведенных Платоном Любарским характеристик одной или двух наиболее выразительных деталей и использование приемов редукции и трансформации исходного текста позволяет Лескову на их основе создать «заостренные», порой гиперболические, образы архиереев. Благодаря  графическому выделению (разрядкой шрифта) места действия очерка – «город Хлынов» [32:55] Лесков эксплицирует присутствующие в произведении параллели между собственными образами и описанными Салтыковым-Щедриным в «Истории одного города» (1869) градоначальниками города Глупова. Косвенное указание писателя на необходимость прочтения «Святительских теней» в щедринском контексте является ярким средством выражения авторской оценки описываемых героев, придает образам архиереев иронические коннотации.

Лесков создает утрированные образы архиереев и подчеркивает низкий уровень духовной культуры служителей церкви. Писатель выражает сомнение в возможности архиереев самостоятельно подбирать церковных благочинных, тем самым пропагандируя необходимость использования в церковной жизни принципа выборности. Свою точку зрения Лесков аргументирует, ссылаясь на библейский текст: «История одиннадцати мужей, которые избрали двух кандидатов, Иосифа и Матфея, для выбора из них одного, вместо отпавшего Иуды <…> показывает, что выборное начало не чуждо и христианству» [32:69].

Поэтика очерка Лескова «Святительские тени» определяется соотнесением в нем писателем двух разноплановых семантико-стилистических систем, «извлечения» из произведения Платона Любарского «Любопытное известие о вятской епархии, и о бывших в ней архиереях, с начала по ныне» и собственного авторского текста. Писатель привлекает «чужой» текст для аргументирования собственной позиции по широко обсуждаемому в российском обществе 1880-х гг. вопросу церковных реформ обер-прокурора гр. Д. А. Толстого и подчеркивает необходимость введения выборного начала в церковную жизнь.

Благодаря использованию приемов текстовой редукции и трансформации, стилизации и заострения писатель вкладывает в уста Платона Любарского свои личные представления о невысоком образовательном и нравственном уровне духовенства. Искажение «чужого» текста позволяет Лескову присвоить (М. М. Бахтин) его и использовать оригинальный текст для выражения своих авторских целей, диаметрально противоположных интенциям исходного произведения. 

Двунаправленность текста Лескова (его одновременная ориентация на два текста, исходный и собственно авторский) углубляется благодаря введению писателем в «чужой» текст примет собственного индивидуального стиля, которые тонко-иронически контрастируют с эмоциональным строем «чужого» материала. Интертекстуальность позволяет писателю создать полистилистический текст. Лесков реализует принцип «разностильности» благодаря столкновению лексики и синтаксических конструкций полярной стилистической окраски (книжной и разговорной) и добивается возникновения отсутствующих в исходном тексте иронических коннотаций. Контекстуальное изменение стилистической окраски используемых писателем цитат способствует появлению комического эффекта и позволяет создать сниженные образы священнослужителей.

Очерк Н. С. Лескова «Край погибели» [18] посвящен активно дискутируемым во второй половине XIX века в России проблемам русского этноса, национальной самобытности, истокам русской цивилизации и культуры. Особое место в данном контексте занимал вопрос о влиянии, оказанном на российскую культуру византийской цивилизацией. Возникший в связи с интенсивным развитием в России 1850-х – 1890-х гг. новой научной области – византологии - активный интерес к Византии и византинизму поддерживался в эти годы выходом большого числа диссертаций и научно-популярных изданий, посвященных данной проблеме. 

Развернувшаяся в русском обществе полемика вокруг «византийского вопроса» была связана с обсуждением того, насколько положительным было влияние византийской культуры на становящееся московское государство, в чем заключаются достоинства и недостатки византинизма, как соотносились византийские и исконно русские начала в процессе формирования русского национального характера.

Лесков включается в обозначенную дискуссию и публикует в 6 томе Исторического вестника за 1881 г. статью «Край погибели». Значительную часть очерка составляет «извлечение» из научной работы профессора Санкт-петербургского университета, получившего впоследствии мировую известность ученого-византолога Василия Григорьевича Васильевского, «Советы и рассказы византийского боярина XI века». Изданная в 1881 году в «Журнале министерства народного просвещения», эта монография представляет собой сопровождающийся научным комментарием перевод на русский язык рукописи, написанной на греческом языке. Комментарии Васильевского демонстрируют, что рукопись для него была важна как исторический источник, проливающий свет на ряд значимых событий византийской истории X - XI вв.

Лесков заинтересовался опубликованными Васильевским «Советами и рассказами византийского боярина XI века», прежде всего, как «любопытным документом о византийской морали» [18:569]. Писатель ставит вопрос о достоинствах и недостатках византинизма как вопрос этический, что и определяет логику отбора автором фрагментов исходного текста для составления «извлечения» [18:569]. «Советы византийского боярина» логически распадаются на несколько неравноправных групп: самое значительное место занимают советы, касающиеся особенностей ведения военных действий (§§ 24 – 95, 168 – 190, 221 - 226), меньшая роль отведена описанию «взглядов византийского боярина на жизнь домашнюю» [18:572] (§§ 95 - 145, 114 - 117) и наставлению царствующим особам (§§ 230 - 259). В «извлечении» Лесков опускает основную часть наблюдений боярина, касающихся ведения военных действий, гораздо более подробно передавая вторую группу «советов».

При составлении «извлечения», Лесков приводит точные пространные цитаты из «Советов византийского боярина», которые и по букве, и по духу верны исходному тексту. Присвоение «чужого» текста в данном случае связано с добавлением писателем собственного комментария к цитатам, способствующего выражению авторской точки зрения. Так, писатель предваряет взятую из исходного текста (§95) историю о человеке, «пустившемся в откупа» [3:50] и выстроившем дом «на счет казенной службы» [3:50] следующим замечанием: «Весьма живы и интересны также черты, определяющие сугубо обуревающую нас ныне «страсть к наживе» <…> которая было особенно хорошо знакома нашим византийским учителям» [18:571]. Завершается пересказ полемическим по отношению к идеализирующим византинизм современникам Лескова авторским комментарием: «Надо признаться, что эти черты не совсем нам незнакомы, как в прошедшем, так и в настоящем и – Бог весть – не останется ли для них еще достаточного приложения и в будущем» [18:572]. Лесков проводит параллели между наставлениями византийского сановника и современной ситуацией в России конца XIX века. Авторская ирония в данном случае оказывается связана с тем, что Лесков видит сходство между русскими и византийскими нравами не в положительных, а отрицательных качествах представителей двух наций. Писатель вступает в дискуссию с «партизанами восточной культуры» [18:569], видящими в византийской культуре и государственном устройстве идеал для подражания и дает ироническую оценку тому нравственному идеалу византийца, который, по мнению писателя, выражен в исходном тексте.

Авторская стратегия текстопорождения, используемая Лесковым при пересказе «Советов византийского боярина», проявляется в «подключении» писателем оригинального произведения к разворачивающемуся в очерке межтекстовому диалогу. Лесков дополняет цитаты из «Советов византийского боярина» выдержками из работы известного исследователя-византолога Ф. А. Терновского, профессора киевской духовной академии, «Изучение византийской истории и ее тенденциозное приложение в древней Руси» (1875 г.). Первая часть диссертации Терновского представляет собой анализ источников изучения византийской истории, основными из которых исследователь считает византийские хроники Георгия Амартола и Константина Манассии. Приведенные Терновским цитаты из византийских хроник и использует Лесков, не акцентируя, однако, источник своих знаний и ссылаясь исключительно на тексты Амартола и Манассии.

Показательным примером своеобразия организации Лесковым межтекстового диалога является приведенное писателем описание императора Михаила Пафлогонянина. В «Советах византийского боярина» император Михаил Пафлогонянин упоминается в §22 в связи с рассказом о «некоем топархе Добронье» [3:116], который отличался тем, что он «лгал перед царями <…> чтобы получить подарки» [3:116]. Лесков приводит в своем очерке этот параграф полностью как доказательство невысокого уровня нравственности византийского боярина: «Боярин не желает видеть своих детей льстецами, хотя, впрочем <…> не потому, чтобы «лганье перед царем» представлялось ему низким и бессовестным, а потому, что на его практический взгляд и это придворное средство ненадежно, или, по крайней мере, успех «лганья» не бывает продолжительным» [18:577]. 

В рукописи «Советов византийского боярина» кратко отмечается, что «когда умер император Роман, воцарился блаженной памяти царь Кир Михаил Пафлагонянин: топарх опять явился в столицу, но сделавшись уже привычным (гостем) был встречен пренебрежительно» [3:116]. Лесков дополняет отрывок из рукописи XI века следующими фрагментами из описания Михаила Пафлогонянина и Романа Аргиропула, сделанным Константином Манассии (Лесков цитирует его по переводу Терновского): «Михаил, недавно еще человек худородный, вступает на престол и берет скипетр, как награду за тайную любовную связь» [51:129], «царь Роман умащал свое тело в бане» [51:129]. Особенностью использования Лесковым цитат из рукописи «Советы византийского боярина» (выделение жирным шрифтом наше – А.Ф.) является их контаминация с выдержками из «Хроники Манассии» (выделение подчеркиванием наше – А.Ф.) и с собственно авторским текстом: «Чуть воцарился на место <…> Романа <…> любовник вдовы его Зои, Михаил Пафлогонянин, старый льстец и попрошайка, «опять явился». Он притек поздравить воцарившагося фаворита Зои, но был встречен пренебрежительно.Михаил Пафлогонянин, происходивший, по определению Манассии, «из худородных людей и приявший скипетр в награду за тайную любовную связь» с женой долго нежившегося в расслабляющих банях Романа, понимал толк в людях и всеконечно умел отличать друга от ласкателя» [18:578].

Несовпадение реальных границ «чужого» слова и фрагментов текста, заключенных в кавычки писателем, показывает, что графическое выделение цитаты для писателя является приемом, позволяющим мистифицировать читателя текста, что было характерно и для рассмотренного выше очерка «Святительские тени». При переработке исходных текстов в процессе создания собственного произведения Лесков со свойственным ему мастерством добивается того, чтобы цитаты из византийских хроник получили иронические коннотации. Писатель соединяет цитаты из Манассии, являющиеся ярким образцом книжной речи с высокой стилистической окраской, со словами и синтаксическими конструкциями разговорной и просторечной стилистической окраски, благодаря чему и возникает комический эффект.

Ирония Лескова над отличающимся образностью и стилистической отточенностью языком Хроники Манассии, отвечающим интересам и вкусам современников византийского автора, вообще является характерной чертой очерка «Край погибели». Так, писатель определяет следующие сравнения, используемые Манассии для характеристики византийских императоров как образец византийской непочтительности: «Зажившегося на свете старика Михаила Стратиотика они называют то «вороною», то «безлиственною кочерыжкою», Михаила VII – «устрицею»» [18:581].

Лесков исходит из того, что факты языка представляют собой отражение тех психических процессов, которые происходят в сознании говорящего индивидуума и противопоставляет языковые особенности русских летописей и византийских хроник. Писатель выбирает в свойственной ему манере довольно пикантный пример и сопоставляет описание любовных связей византийской императрицы Зои, сделанное Манассии («древо, орошаемое двумя садовниками» [18:580]), и характеристику московской княгини Софьи Витовтовны, приведенную в тверской летописи («не сыта бе блуда» [18:580]). Лесков тонко комментирует внутреннюю ироничность и двусмысленность византийского описания, отмечая, что «наш простой и прямой отзыв целомудреннее, и в нем во всяком случае нет и тени насмешки» [18:581]. «Резкость» [18:580] описания летописца для писателя обусловлена особенностями русского национального характера, «скромностью и стыдливостью» [18:580] русского человека, противопоставленным лицемерию и ханжеству «деликатных» [18:580] византийцев.

Благодаря сравнению стилевого своеобразия текстов русской и византийской летописи Лесков ставит под сомнение основную идею диссертации Терновского, заключающуюся в том, что «Византия <…> пользовалась для наших предков авторитетом достоподражаемости, потому что <…> по общему строю жизни и по отдельным явлениям она представляла в себе значительную аналогию с русскою жизнью» [51:2-3]. Лесков иронически комментирует стилистические особенности византийских хроник и проводит параллели между языковым своеобразием произведений византийской литературы и спецификой византийского этноса в целом. Анализ «коварного» стиля хроники Манассии является для Лескова таким же важным аргументом в доказательстве идеи о невысоком духовном и нравственном уровне византийцев, как и те сведения, которые он приводит из «Рукописи византийского боярина».

Интертекстуальность является значимым принципом текстопорождения в очерке Лескова «Край погибели». Своеобразие поэтики очерка определяет выбранный писателем способ присвоения текста «Советы византийского боярина XI века» - контаминация цитат из оригинального произведения с собственно авторским текстом. Несмотря на то, что оригинальный текст в языковом плане никак не трансформируется писателем, в новом контексте он приобретает не свойственные ему иронические коннотации. Благодаря введению авторского комментария Лесков дает собственную этическую оценку «Советам византийского боярина XI века». Возникающее при этом двуголосие носит разнонаправленный характер: перерабатывая исходный текст, писатель вкладывает в него собственные интенции, не совпадающие с интенциями оригинального произведения.

Результатом использования интертекстуальной стратегии текстопорождения является включение исходного текста в межтекстовый диалог. При организации межтекстового диалога Лесков ставит в центр своего рассмотрения взаимодействие между текстами, в процессе которого и формируется стилистическое и семантическое пространство произведения.

Интертекстуальные включения в данном случае позволяют писателю вступить в полемику с проводившим мысль о преемственности византийской и русской цивилизаций Терновским и противопоставить использованным ученым источникам собственные «извлечения» из рукописи «Советы византийского боярина XI века». Лесков размышляет о взаимосвязи между национальным языком и психологией народа в духе идей В. фон Гумбольдта, получивших большое распространение в работах русских лингвистов второй половины XIX века и сравнивает два этноса, византийский и русский. Писатель разделяет идею о том, что именно язык является выражением самосознания, мировоззрения и логики народа и подвергает сомнению тезис о прямом влиянии византизма на становление русской нации. Ироническое подчеркивание стилевого своеобразия византийских хроник становится важным аргументом в доказываемой писателем идее о нравственном преимуществе русской нации перед нацией византийской.

В основе очерка Н. С. Лескова «Церковные интриганы» [42] лежит «извлечение» из изданной в 1881 году работы высокопреосвященного Макария, митрополита московского «Патриарх Никон в деле исправления церковных книг и обрядов». Это научное издание, посвященное историческим событиям, связанным с церковным расколом, привлекло внимание писателя, как известно, на протяжении всей жизни интересовавшегося проблемой старообрядчества.

При составлении «извлечения» Лесков отбирает всего несколько эпизодов из достаточно объемного произведения митрополита Макария. Логика отбора в данном случае определяется как отказом писателя от углубления в занимающие значительное место в исходном тексте вопросы церковной догматики, так и вниманием Лескова к личности патриарха Никона, деятельности которого и посвящена работа московского митрополита.

Интертекстуальность проявляется как в присутствии в очерке точных и объемных цитат из произведения «Патриарх Никон в деле исправления церковных книг и обрядов», так и в сохранении основного композиционного принципа (противопоставление патриарха Никона и последователей ставшего лидером старообрядцев Неронова) и эмоционального пафоса оригинального текста.

При транспонировании текста митрополита Макария в очерк «Церковные интриганы» Лесков последовательно  выбирает из исходного текста фрагменты, показывающие невежество старообрядцев. Писатель противопоставляет фанатизму лидера старообрядцев Неронова широту мысли и образованность патриарха Никона. Например, Лесков использует следующую цитату из работы митрополита Макария: «Однажды Неронов сказал Никону: «иностранные (греческие) власти наших служебников не хулят, но похваляют». И Никон отвечал: обои-де (и греческие, и русские богослужебные книги – А.Ф.) добры, - все равно, по коим хочешь, по тем и служишь» [44:375 - 376]. Образ «темного и непросветленного» [137:65] раскола, «буквоедство» [137:65] и «суеверный фанатизм» [137:65] «мужей древняго благочестия», как продемонстрировано в исследовании Т. Б. Ильинской [137], является лейтмотивом произведений писателя о старообрядчестве.

Проходящий через творчество Лескова мотив непросвещенности и фанатизма староверов переплетается у писателя с мотивом фарисейства, «пустосвятства». В очерке «Церковные интриганы» писатель развивает идею о лицемерии сторонников Неронова, используя приводимые в исследовании митрополита Макария сведения о прикрытии раскольниками собственных корыстных побуждений необходимостью сохранения «старых книг и обрядов»: «Успокоенный Никоном в том, что составляло предмет церковных пререканий, и получив патриаршее благословение «служить по коим хочешь книгам», - Неронов, - будь он человек мирный и искренний, и желай он церкви спокойствия, а не отместки Никону, - конечно, должен бы объявить своей «братии», что дело разъяснилось <…> что обряды и книги «обои-де добры» <…> но «он не хотел помириться с Никоном и злобствовал на него»» [44:376].

Присвоение исследования митрополита Макария в данном случае связано с актуализацией в нем именно тех мотивов, тем и идей, которые характерны для работ Лескова, посвященных проблемам старообрядчества в целом. Совпадение интенций исходного и авторского текстов свидетельствуют о том, что произведение представляет собой пример редкого в публицистике Лескова однонаправленного двуголосия. Двуголосие, возникающее в очерке «Церковные интриганы» в результате взаимодействия авторского слова и произведения митрополита Макария реализуется в диалоге двух точек зрения, совмещенных в одном высказывании.

При использовании «чужого» слова в процессе создания собственного произведения Лесков включает произведение «Патриарх Никон в деле исправления церковных книг» в контекст дискуссии о старообрядчестве в целом и о роли в ней протопопа Аввакума в частности. Необходимо отметить, что в результате публикаций в 60-е гг. XIX века многочисленных сочинений раскольников, в том числе и «Жития протопопа Аввакума, им самим написанного», в русском обществе возник большой интерес к личности «мятежного протопопа». В эти годы выходят посвященные проблемам старообрядчества в целом и судьбе Аввакума в частности дилогия П.И.Мельникова-Печерского, в которую включены романы «В лесах» (1871-1875) и «На горах» (1875-1881), роман Д. Г. Мордовцева «Великий раскол» (1881).

Объектом полемических выпадов Лескова в очерке «Церковные интриганы» является роман Д. Г. Мордовцева «Великий раскол» [45], опубликованный отдельным изданием в 1881 г. Писатель противопоставляет научное исследование «Патриарх Никон в деле исправления церковных книг» основному источнику «Великого Раскола» - «Житию протопопа Аввакума…», ссылки на которое Мордовцев вводит в примечания к основному тексту произведения. Лесков иронически подчеркивает: «Чего бы, кажется, опять надо было ожидать после таких обличений от Никона, если бы он был только таков, как его представляли давние раскольники и некоторые новейшие писатели, переписывающие в свои произведения житие Аввакума» [42:371].

Для того чтобы вступить в полемику с Мордовцевым в очерке «Церковные интриганы» Лесков использует неатрибутированную аллюзию из романа «Великий раскол». В романе «Великий раскол» Мордовцев дает описание скидывающего с себя одежду Логина устами протопопа Аввакума в фрагменте, стилизованном под текст его «Жития»: «А когда остригли Логина, то содрали с него и однорядку, и кафтан - точно разбойники! Логин же разжегся ревностию божественного огня, шибко, на весь собор, порицал Никона и через порог в алтарь в глаза ему плевал; а потом, распоясався, и рубашку с себя сдернул да голый, в чем мать родила, портками прикрывшись, ту рубашку в алтарь в глаза Никону бросил... И чудно! растопоряся рубашка, и покрыла на престоле дискос, будто воздух... <…> И что же бы вы думали! В ту нощь Бог ему шубу новую да шапку дал...» [45:238-239]. В историческом романе Мордовцева стилизованные фрагменты и цитаты из «Жития Аввакума», употребляющиеся для воссоздания колорита эпохи начала 17 века, придают в то же время тексту писателя особо торжественное, «высокое» звучание. Использование Мордовцевым книжной лексики и синтаксиса, традиционно имеющих «высокий» ареол, формирует и соответствующий «высокий» контекст, что позволяет автору с абсолютной серьезностью подать несколько двусмысленный эпизод как пример силы веры старообрядцев.

В очерке Лескова приведенный фрагмент текста Мордовцева дается в следующем виде: «Один современный романист написал, будто протопоп снял <…> с себя в церкви <…> «портишки» и перебросилих в алтарь через царские двери, но собственно этой красоты Аввакум не сделал и излишнее обнажение его срамоты надо отнести к слишком пылкой фантазии романиста» [42:368]. Писатель мистифицирует читателя: в романе Мордовцева, действительно, присутствует этот эпизод, но в нем писатель описывает поведение не Аввакума, а другого последователя Неронова – протопопа Логина.

Введение эпизода из произведения Мордовцева в новый контекст позволяет Лескову диаметрально изменить его модальность. Сочетание полярной по стилистической окраске лексики и синтаксических конструкций, введение ироничного авторского комментарий, отказ от мотивировки поведения персонажа порождают комический эффект и позволяют Лескову травестировать роман Мордовцева.

Лесков утрирует созданный Мордовцевым образ Аввакума, делая протопопа носителем исключительно телесного начала, и противопоставляет ему образ патриарха Никона в интерпретации митрополита Макария: «высокопреосвященный Макарий рисует такую трогательную картину, которая дает настоящему художнику материал несравненно больший и величественный, чем пестрядинные «портишки», спущенные романическим сочинителем с раскольничьих лядвий узкого фанатика Аввакума» [42:369]. Благодаря использованию пространных цитат из работы «Патриарх Никон в деле исправления церковных книг» писатель подчеркивает высокие духовные и нравственные качества Никона, чей «живой характер» и «доброе сердце» [42:373] являются, по мнению Лескова, олицетворением «духа христианской свободы» [42:383].

В очерке «Церковные интриганы» Лесков обращается к исследованию митрополита Макария «Патриарх Никон в деле исправления церковных книг» для раскрытия темы староорядчества и раскола, темы, интерес к которой не ослабевал у него на протяжении всей жизни. Методы работы писателя с исследованием митрополита Макария принципиально отличаются от тех способов присвоения «чужого» текста, которые используются Лесковым в очерках «Святительские тени» и «Край погибели». Присвоение текста митрополита Макария оказывается связано с актуализацией в исходном тексте сквозных мотивов, тем, идей, характерных для творчества Лескова в целом. Двуголосие, возникающее при сопряжении «чужого» и своего слова можно трактовать как однонаправленное, интенции исходного текста и очерка Лескова совпадают.

При освоении «чужого» слова Лесков вводит текст научного исследования митрополита Макария в широкий диалогический контекст и использует его как весомый аргумент в полемике, связанной с рецепцией образа протопопа Аввакума русской литературой XIX века. В своем очерке писатель опровергает характерную для романа Д. Г. Мордовцева «Великий раскол» интерпретацию образа Аввакума и на основе работы «Патриарх Никон в деле исправления церковных книг» создает собственный, иронически сниженный образ «мятежного протопопа», упрямого фанатика и «церковного интригана», стремящегося следовать букве, но не понимающего духа христианского учения.

 

Проведенный анализ показал, что интертекстуальность является основным принципом текстопорождения очерков - «извлечений». В этих произведениях писателя и «свое», и «чужое» благодаря использованию графических обозначений (кавычек) актуализировано, подчеркнуто явлено напоказ всем. Между тем, включение в очерки пространных цитат из различных произведений не мешает Лескову подвергнуть  исходные тексты значительной модификации. Взятая на себя писателем роль «переписчика», имитирующего «чужие» произведения, оказывается литературной маской: интертекстуальность является средством присвоения «чужого». Поэтика очерков определяется реализацией в них Лесковым следующих способов присвоения:

1. Искажение исходного текста, позволяющее писателю использовать его для выражения интенций, порой диаметрально противоположных интенциям оригинального произведения. В этом случае составленные автором «извлечения» являются ярким примером мистификации Лесковым читателя. Основными приемами, дающими писателю возможность добиться подобного эффекта, являются текстовая редукция, трансформация, стилизация. Возникающее при использовании этого способа присвоения «чужого» слова многоголосие можно трактовать как разнонаправленное (М. М. Бахтин).

2. Контаминация оригинального текста и собственных развернутых высказываний. При этом исходный текст передается без искажений, однако приобретает несвойственные ему коннотации. Появление авторских комментариев способствует возникновению прежде всего «снижающих» коннотаций, в частности иронических, шутливых, неодобрительных. Данная модель способствует возникновению разнонаправленного многоголосия.

3. Актуализация в используемом тексте сквозных мотивов, тем, идей, типичных для оригинального творчества Лескова. Так достигается подключение «чужого» материала к «своей» личной творческой биографии (к биографии образа автора). Двунаправленность при этом приобретает характер сосуществования в одном высказывании двух голосов, двух смысловых перспектив, что являет собой достаточно редкий в творческой практике писателя пример однонаправленного (М. М. Бахтин) многоголосия, когда интенции исходного и конечного текстов оказываются весьма близки.

Выделенные способы присвоения востребованы не только в проанализированных нами произведениях писателя, но и в других очерках-«извлечениях». Так, трансформация исходного текста используется Лесковым при создании очерка «Борьба ефиопов с Ангелом» [8]; контаминация фрагментов оригинального произведения с авторскими высказываниями – в очерках «Синодальные персоны. Период борьбы за преобладание (1820-1840) [34]», «Царская коронация. Любопытнейшие черты из богословско-исторического исследования об этом вопросе» [41]; актуализация в исходном тексте сквозных мотивов, типичных для собственного творчества Лескова – в очерке «Загробный свидетель за женщин. Наблюдения, опыты и заметки Н. И. Пирогова, изложенные в письме к баронессе Э. Ф. Раден» [13].

Интертекстуальность в публицистических очерках-пересказах Лескова является средством создания полистилистического текста. Собственная стилистика писателя тонко-иронически контрастирует с эмоциональным и стилистическим строем чужого материала, что позволяет автору, избегая прямых однозначных оценок, выразить собственное отношение к изображаемому. Интертекстуальность в данном случае помогает создать эффект «коварности» стиля, характерный для поэтики Лескова в целом.

Обращение Лескова к интертекстуальной стратегии текстопорождения выражается и в «подключении» «чужого» слова к разворачивающемуся в очерках писателя межтекстовому диалогу. Присвоенное «чужое» слово оказывается важным аргументом в полемике, которую ведет в своих публицистических произведениях Лесков, каких бы актуальных проблем общественной жизни России XIX века они ни касались.

 

 

 


Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 280; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!