Глава 1. Методологические подходы к изучению интертекстуальности в контексте современных проблем поэтики



ФГБОУ ВПО «Ярославский государственный педагогический университет

им. К. Д. Ушинского»

 

На правах рукописи

 

 

Федотова Анна Александровна

ПОЭТИКА ПОЗДНЕЙ ПРОЗЫ н. С. ЛЕСКОВА: ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНЫЙ АСПЕКТ

 

10.01.01. Русская литература

 

Диссертация на соискание ученой степени

кандидата филологических наук

 

Научный руководитель –

    доктор филологических наук

    И.Ю. Лученецкая – Бурдина

 

Ярославль

 2012

 

Оглавление

 

Введение. 3

Глава 1. Методологические подходы к изучению интертекстуальности в контексте современных проблем поэтики. 23

Глава 2. Очерк - «пересказ» в публицистике Н. С. Лескова 1880-х гг. (на материале очерков «Святительские тени», «Край погибели», «Церковные интриганы») 60

Глава 3. Стилизация в позднем творчестве Н. С. Лескова

(на материале «византийских» легенд) 84

§ 1. Языковая и литературная стилизация

в «Легенде о совестном Даниле» Н. С. Лескова. 88

§2. Своеобразие стилизации

в легенде Н. С. Лескова «Прекрасная Аза». 104

§3. Актуализация «чужого» слова

в повести Н. С. Лескова «Гора». 120

Глава 4. Особенности функционирования цитат и аллюзий

в прозе Н. С. Лескова 1890-х гг. 142

§ 1. Цитата как фактор создания диалогического пространства

в повести Н. С. Лескова «Полунощники». 144

§ 2. Полемическое переосмысление «чужого» текста в повести

Н. С. Лескова «Зимний день». 164

Заключение. 183

Список литературы.. 187

 

 

 

 

Введение

В последние два десятилетия среди российских исследователей заметно возрос интерес к творчеству Н. С. Лескова. Освоение и осмысление его прозы сегодня связано с активной разработкой в современном литературоведении проблемы поэтики индивидуального стиля писателя. Н.Д. Тамарченко подчеркивает, что художественный мир писателя должен исследоваться как «единая система» [221:182], а при изучении поэтики индивидуального стиля необходимо рассматривать «систему структурных особенностей <…> явления и совокупность закрепленных за ними смыслов, т.е. - такие особенности <…> творчества писателя <…>, которые принято считать предметом изучения поэтики как науки» [221:182] (здесь и далее, помимо специально оговоренных случаев, выделение наше – А.Ф.).

Одной из актуальных проблем современного лескововедения является поиск стилевых доминант поздней прозы писателя. Сама по себе последовательная характеристика отдельных аспектов поэтики зачастую оказывается малоэффективной, понимание сущности определенного эстетического явления предполагает выявление некоего стержня, структурирующего вокруг себя все основные свойства этого явления. Нашей научной гипотезой является утверждение, что исследование прозы Лескова 1880-х – 1890-х гг. с точки зрения интертекстуальности дает возможность перейти к системному анализу поэтики его позднего творчества.

Необходимость комплексного анализа поздней прозы Лескова с точки зрения интертекстуальности вытекает из сущностных характеристик художественного мира автора. Лесков – писатель, одним из самых значимых аспектов творчества которого является стремление к диалогу, установка на диалогичность.  Закономерными в этой связи оказываются настойчиво повторяющиеся в переписке Лескова жалобы на отсутствие серьезных критических отзывов на собственные произведения: «Чего мне недостает? - Вы отгадали: именно критики. Я очень чуток, и правдивое замечание меня восполняет и родит во мне много мыслей» (письмо к А. С. Суворину от 15. 04. 1888 [38:378]), «Это первая статья, которую я прочел о себе, чувствуя в критике настоящую честность, искренность и ясное понимание» (письмо к С. Н. Шубинскому от 02.05.1890 [38:457]). 

В прозе писателя реализуется особая писательская оптика, связанная с его ориентацией на диалог. По степени «отзывчивости», вниманию к «чужому» Лесков среди русских классиков может сравниться, пожалуй, только с А. С. Пушкиным. И в этой «отзывчивости» писателя – важнейший источник его самобытности и неповторимости. «Чужой» текст у Лескова – основа для собственного художественного самовыражения.

Актуальность диссертации определена тем, что в ней:

1. разрабатываются новые методологические подходы к изучению классической литературы;

2. предлагается интерпретация поздней прозы Лескова как самобытной художественной системы;

3. проводится исследование особенностей функционирования «чужого» текста в творчестве писателя 1880-х – 1890-х гг.;

4. осуществляется комплексный анализ поэтики Лескова в интертекстуальном аспекте, который обеспечивает адекватное авторскому замыслу восприятие произведений писателя с учетом историко-литературного контекста.

Материалом исследования послужили произведения Лескова, принадлежащие к различным дискурсивным типам: публицистическому (очерки «Святительские тени» (1881), «Край погибели» (1881), «Церковные интриганы» (1882)) и художественному («византийские» легенды «Прекрасная Аза» (1888), «Легенда о совестном Даниле» (1888), «Гора» (1890), повести «Полунощники» (1891) и «Зимний день» (1894)).

Выбор для анализа с точки зрения интертекстуальности поздней прозы писателя мотивирован несколькими причинами. Во-первых, произведения конца 1880-х – 1890-х гг. стали итогом того длительного эксперимента в прозе, который Лесков вел на протяжении всей своей жизни. К этому времени индивидуальный стиль писателя уже сложился, что предполагает особую важность изучения поэтики написанных в этот период произведений Лескова. Во-вторых, этот период творчества Лескова остается недостаточно изученным современными исследователями.

Рассмотрение поздней прозы Лескова в интертекстуальном аспекте предполагает необходимость изучения своеобразия реализации в творчестве писателя основных типов интертекстуальности. В связи с этим для анализа нами были привлечены тексты очерков и «византийских» легенд Лескова, в которых писателем применяются различные способы создания пересказа и стилизации, и тексты повестей, являющиеся примерами произведений, в которых Лесков использует разные модели работы с цитатами и аллюзиями.

Вопрос о связующих основах поэтики Лескова привлекал внимание многих ученых и приводил литературоведов к различным результатам. Обратимся к рассмотрению вопроса о степени разработанности проблемы поиска стилевых доминант прозы писателя.

Ряд важных характеристик поэтики Н. С. Лескова был выделен еще в прижизненной ему литературной критике. Так, современники писателя обратили внимание на своеобразие повествовательной организации и специфику стилистического аспекта его произведений. Например, А. В. Амфитеатров [65] и А. Л. Волынский [95] указали на своеобразие авторской позиции Лескова, отметив ее двойственность, отсутствие однозначной оценки описываемых писателем событий. Комментируя произведение Лескова «Легендарные характеры», А. В. Амфитеатров показывал, «как злобно компрометировать умел Лесков под видом глубочайшего уважения» [65:92].

При обращении к анализу языка писателя современники в целом разделяли оценку, данную работам Лескова Ф.М. Достоевским, как известно, утверждавшим, что Лесков «говорит эссенциями» [117:203]. Так, А. И. Богданович отмечал, что «у Лескова <…> не слова в простоте, а все с ужимкой» [83:9-10]. Л. Н. Толстой также подчеркивал, что в прозе писателя «много лишнего, несоразмерного» [228:519-520].

Отмеченные литературными критиками  и писателями особенности поэтики Лескова стали подвергаться  собственно научного анализу в 1920-е гг. Так, Б. М. Эйхенбаум рассматривал творчество Лескова в контексте разрабатываемого формалистами понятия сказа. Исследователь обращал значительное внимание на стилистический аспект прозы писателя и выделял в его произведениях «два языка – «народность и славянщину («язык старорусской письменности»)» [252:339]. Кроме того, Эйхенбаум одним из первых ставил вопрос о жанровом своеобразии поэтики писателя, отмечая, что наиболее характерными для творческой индивидуальности Лескова являются жанры анекдота и хроники.

Комплексный подход к изучению прозы Лескова стремился реализовать А. И. Измайлов в монографии «Лесков и его время», работа над которой велась в 1919 – 1921 гг. и которая была опубликована только в 2011 году. Исследователь стремился к рассмотрению художественного мира писателя в единстве его идеологических и эстетических принципов. Так, Измайлов видел своеобразие поэтики Лескова в особой «идилличности» [134:31] творчества и анализировал произведения писателя с точки зрения воплощения в них признаваемых Лесковым моральных и художественных ценностей.

Значимый вклад в изучение поэтики Лескова в 1940-е гг. внесли работы В. А. Гебель [100] и Л. П. Гроссмана [105]. Исследователи уже употребляли термин «поэтика» по отношению к произведениям писателя, однако смысл этого термина в названных работах не совпадал с его современным пониманием в литературоведении. Понятие «поэтика» в исследованиях В. А. Гебель и Л. П. Гроссмана употреблялось как синоним «художественного мастерства». Так, в работе Л. П. Гроссмана глава «Поэтика Лескова» посвящена таким вопросам, как своеобразие сюжета в произведениях писателя, мастерство автора в выборе заглавий, эпиграфов, фамилий героев и т.д.

В исследованиях В. А. Гебель и Л. П. Гроссмана продолжалось и исследование языка писателя. Если В. А. Гебель вслед за Б. М. Эйхенбаумом рассматривала особенности стилизации Лесковым устной речи, то Л. П. Гроссман выделял два повествовательных стиля в произведениях писателя: «чрезмерный», свойственный, например, «Запечатленному ангелу» и «Левше», и «упрощенный», который используется Лесковым в таких произведениях, как «Обойденные», «Мелочи архиерейской жизни», «Рассказы кстати» и т.д [105:288-289]. Этим важным замечанием Л. П. Гроссман подчеркивал, что сказовая манера повествования не является тем определяющим принципом поэтики писателя, который свойствен всем его произведениям.

В работах исследователей 1950-х – 1980-х гг., обращавшихся к проблемам поэтики Лескова, можно проследить ряд тенденций. Произведения писателя продолжали исследоваться в стилистическом аспекте (Н. С. Антошин «Народный юмор и народная этимология в произведениях Н. С. Лескова» [67], Ф. А. Краснов «Приемы создания комического средствами разговорно-просторечной и фольклорной фразеологии в творчестве Н. С. Лескова» [146] и т.д.).

Фольклорные основы поэтики Лескова рассматривались в работах Э. С. Литвина «Фольклорные источники «Сказа о тульском косом Левше и о стальной блохе»» Н. С. Лескова» [164], Н. Г. Михайловой «Творчество Н. С. Лескова в связи с некоторыми особенностями народного эпоса» [181] и других ученых. Фундаментальным исследованием, обобщающим результаты предыдущих работ, стала монография А. А. Горелова «Лесков и народная культура» (1988) [103]. В ней ученый детально проанализировал проблему фольклоризма в творчестве писателя, рассматривал формальные и содержательные аспекты влияния устного народного творчества на прозу Лескова, решал вопросы о своеобразии изображения русского национального характера в его произведениях.

Значительное внимание исследователей привлекала поэтика повествования прозы Лескова. Так, в работе Д. С. Лихачева [165] вновь поднимался вопрос о двусмысленности, двойственности произведений писателя. Ученый настаивал на «кажущейся» [165:18] «недосказанности» [165:18] работ Лескова, «недоговоренность» интерпретировалась им как своеобразная авторская стратегия писателя. Сказ в качестве доминанты поэтики писателя выделяли также В. С. Гусев [109], Л. Озеров [194] и другие исследователи.

Сказ Лескова стал основой для анализа поэтики писателя как целостной системы в фундаментальной монографии В. Ю. Троицкого «Лесков - художник» [232]. Троицкий обращался к исследованию творческого метода и стиля писателя, «органического сочетания в нем яркой стилизации, сказа, острого сюжета, построенного на использовании анекдота, своеобразных форм повествования от имени героя-рассказчика, оригинальную манеру авторского ведения рассказа со свойственной ей имитацией речи» [232:4].

В этот период активно исследовались особенности образной системы произведений Лескова, которые связывались прежде всего с разработкой писателем понятия «праведник». Глубокий анализ проблемы праведничества у Лескова проводится в монографии И. В Столяровой «В поисках идеала: творчество Н. С. Лескова» [218]. Исследовательница провела комплексный анализ произведений писателя, относящихся к различным периодам его творчества, выявила причины обращения Лескова к теме праведничества, определила взаимосвязь между созданными писателями образами и традициями древнерусской литературы.

Одним из первых исследований, в котором системно проводился мотивный анализ произведений писателя, является работа Б. С. Дыхановой ««Очарованный странник» и «Запечатленный ангел» Н. С. Лескова» [121]. Мотивный анализ позволил исследовательнице сформулировать важные выводы, касающиеся особенностей поэтики интересующих ее произведений: «Невмешательство автора, отпущенность героя на свою волю - мнимые, это иллюзия, намеренно создаваемая большим мастером. Лесковский мир на каждом шагу являет скрывающуюся за внешней простотой сложность <…> Мысль художника прочитывается <…> в сложной ассоциативности, лейтмотивности повествования. Простые, бесхитростные рассказы обнаруживают неожиданную глубину, многоплановость и ведут читателя к открытиям, до которых способно подниматься только подлинное искусство» [121:114].

В поисках оснований для осознания целостности художественного мира Лескова ученые в эти годы в основном обращались к анализу таких произведений, как «Очарованный странник», «Запечатленный ангел», «Соборяне», «Левша», к циклу рассказов о праведниках, в то время как за многими другими художественными и публицистическими работами писателя, особенно написанными после 1880-х гг., по идеологическим причинам закрепилась репутация «далеко не лучших» [134:417] произведений в литературном наследстве Лескова.

Так, долгое время при анализе творчества писателя 1880-х – 1890-х гг. ставился вопрос о степени оригинальности поздних его произведений. Первое место в ряду писателей, оказавших влияние на позднего Лескова, традиционно отводилось Л. Н. Толстому. Начиная с критических работ современников Н. С. Лескова (А. Л. Волынского [95], П. Е. Сергеенко [216], А. И. Фаресова [236]) творчество писателя 1880-х – 1890-х гг. рассматривалось с точки зрения влияния на него философско-этического учения Толстого. Преимущественно негативные оценки этого влияния привели к закреплению за поздней прозой Н. С. Лескова репутации неоригинального, «вторичного» явления: «искусство Лескова (в 1880-е гг.) постепенно расплывалось, теряло свою <…> природную неподдельную оригинальность <…> и приобретало узко-моралистическое направление»  [95:120]. Противоречивые оценки характера творческого диалога Толстого и Лескова сохранялись и в позднейших работах Н. И. Азаровой [63], И. П. Видуэцкой [91], В. А. Гебель [100], К. Н. Ломунова [166], А. А. Новиковой [193], В. А. Туниманова [233], Н. Ю. Филимоновой [239]. Внимание исследователей в названных работах сосредотачивалось не на поэтике поздней прозы Лескова, но на идеологических и мировоззренческих контактах писателей.

Другой аспект исследования прозы Н. С. Лескова 1880-х – 1890-х гг. был связан с распространенной в советском литературоведении точкой зрения о сатирическом характере поздних произведений писателя. Исследователи опирались на высказывание самого Лескова о том, что писатель идентифицировал себя в эти годы с «выметальщиком сора» и сосредоточились на выяснении вопросов об идейной направленности повестей, а также об особенностях сатиры Лескова. К подобного рода исследованиям относятся работы М. С. Горячкиной «Сатира Лескова» [104], А. Г. Цейтлина «Расцвет сатиры в творчестве Н. С. Лескова в 80-е гг.» [243], Л.Г. Чудновой «Сатира Н. С. Лескова 1890-х гг.: «Полунощники»» [245].

Современный этап лескововедения (1990-е – 2010-е гг.) характеризуется плодотворным взаимодействием традиционных и новых подходов к изучению поэтики Лескова. Так, сегодня продолжает разрабатываться проблема сказа в творчестве писателя (Г. Ю. Завгородняя [132], Г. В. Мосалева [185], Д. В. Неустроев [189], С. Ю. Николаева [191]). Сказ, интерпретируемый как художественная доминанта поэтики Лескова, в данных работах рассматривается во взаимодействии с другими элементами поэтики писателя: образной системой, сюжетно-композиционной структурой, лирической тональностью, особенностями языка.

В последнее десятилетие в работах Н. В. Ангеловой [66], Н. В. Лукьянчиковой [168], И. Н. Михеевой [182], И. С. Снегиревой [218], Е. А. Терновской [225] продолжается исследование образной системы Лескова, анализируются различные аспекты понятия «праведник» в прозе писателя.

Начинается специальное исследование жанрового своеобразия прозы Лескова (работы Н. Г. Авдеевой [60], И. В. Долининой [115], Ж.-К. Маркадэ [171], Л. В. Савеловой [212]). Значительное внимание ученых привлекает, прежде всего, жанр святочного рассказа, в котором активно работал писатель (исследования С. И. Зенкевич [133], О. Н. Калениченко [140], О. Г. Третьяковой [231]).

Все большее внимание ученые уделяют мотивному анализу текстов Лескова. Мотивная структура произведений писателя изучается в работе О. В. Васильевой «Мотивный комплекс раннего творчества Н. С. Лескова» [89]. Исследовательница предпринимает попытку типологии мотивов, характерных для раннего творчества писателя, выделяет архетипические и «современные» мотивы. По мнению Васильевой, «семантическая сочетаемость архетипических и «современных» мотивов» в ранних произведениях писателя позволяет понять особенности «мировосприятии, мирочувствовании и миропонимании Лескова в данный период его творческой деятельности» [89:7]. Роль мотива в организации сказового повествования исследуется в работе И. В. Рудометкина «Художественная эволюция сказовых форм в творчестве Н. С. Лескова (стилевые аналоги «Заячьего ремиза» и «Очарованного странника»)» [211].

В последние годы все больший интерес ученые начинают проявлять к изучению поздней прозы Лескова. В 2000-е гг. выходят монографии Т. Б. Ильинской «Феномен «разноверия» в творчестве Н.С. Лескова» [137], уделяющей значительное внимание поздним и малоизученным произведениям писателя,  и А. А. Новиковой «Религиозно-нравственные искания в творчестве Н. С. Лескова 1880-х – 1890-х годов» [192]. Исследовательницы обращаются к рассмотрению замалчиваемых в советском литературоведении сторон идеологической, общественной и нравственной позиции писателя.

Отличительной особенностью современного этапа осмысления позднего творчества Лескова является стремление ученых интерпретировать позднюю прозу писателя не только как идеологически целостное явление, но и как единую художественную систему. В связи с этим исследователи начинают рассматривать прозу писателя 1880-х – 1890-х гг. с точки зрения ее поэтики, прежде всего с точки зрения поэтики жанра. Так, Б. Э. Леонова [160] обращается к прозе Лескова 1880-х гг. для выяснения особенностей функционирования жанра мемуарного очерка в творчестве писателя. Исследовательница  анализирует очерки «Обнищеванцы», «Товарищеские воспоминания о П. И. Якушкине», «Русские демономаны», «О художном муже Никите и совоспитанных ему» и доказывает, что «концепция образа в литературных портретах Лескова объединяет публицистическое, документальное и собственно художественное начало, что определяет специфику поэтики этих произведений» [160:21].

Через взаимодействие художественного и документального начал пытается определить своеобразие поэтики «малых жанров» Н. С. Лескова 1880-х – 1890-х гг. и Ю. В. Шмелева [248]. Шмелева обращается к анализу очерков «Товарищеские воспоминания о П. И. Якушкине», «Загробный свидетель за женщин», рассказов «Кадетский монастырь», «Белый орел», а также циклов «Святочные рассказы», «Рассказы кстати», «Византийские» легенды, ««Новые» сказания» Лескова. Исследовательница оспаривает концепцию Б. Э. Леоновой и проводит идею о том, что «именно Лесков – тот писатель, у которого установка на художественный документализм с недоверием к вымыслу проступает чрезвычайно четко» [248:20].

Сосредотачивает свое внимание на исследованиях «циклов» в прозе Лескова 1880-х – 1890-х гг. П. Г. Жирунов в работе «Жанр рассказа в творчестве Н.С. Лескова 80 – 90-х годов XIX века: Проблемы поэтики» [129]. Исследователь проводит анализ таких циклов как «Рассказы кстати», «Святочные рассказы», «Рассказы о праведниках», «Византийские» легенды, «Заметки неизвестного, «Печерские антики» и «Мелочи архиерейской жизни». В качестве главного циклообразующего признака в поздней прозе Лескова Жирунов выделяет признак тематический, реализующийся как «введение в цикл связующих мотивов» [129:4].

Особое место в исследовании жанрового своеобразия позднего Лескова занимает разработка проблемы о связи поэтики писателя с народной культурой, легендой и мифом. Литературоведы (А.В. Пигин [200], А. В. Ранчин [208], С. М. Телегин [222]) обращаются к изучению вопроса о специфике жанра литературной легенды, выделяют ряд ее модификаций в творчестве Лескова (современная, бытовая, книжная, проложная и т.д.)

Существующий разброс оценок творчества Н. С. Лескова 1880-х -1890-х гг. представляется фактом знаменательным и свидетельствует прежде всего о том, что тема не исчерпана, что поздняя проза Н. С. Лескова не исключает нового к ней обращения в стремлении лучше понять противоречивый феномен творчества писателя. Неоднозначность оценок поздней прозы Н. С. Лескова придает особую актуальность поискам свя­зующих основ художественного творчества писателя.

С 1980-х гг. увеличивается интерес исследователей к проблеме межтекстовых связей в прозе Лескова. Первоначально ученые подходили к анализу межтекстовых связей в парадигме «традиционное-новаторское», рассматривая те разновидности межтекстовых связей, которые возникают независимо от воли автора и не увеличивают экспрессивность текста. Так, в работах Э. Л. Афанасьева [69] и Е. А. Лебедева [157] рассматривалась взаимосвязь творчества Лескова и литературы 18 века,  в исследовании Е. М. Пульхритудовой [207] – особенности актуализации в творчестве писателя традиций массовой беллетристике 19 в. Кроме того, обзорный характер данных работ, отсутствие анализа конкретных текстов приводили исследователей к выводам, носящим общий характер: в исследованиях, главным образом, были обозначены основные направления обращения Лескова к традиции.

В современном литературоведении исследование проблемы межтекстовых связей в прозе Лескова проводится с учетом теории интертекстуальности. Так, «взаимодействие своего и чужого» [125:7] стилистической доминантой прозы писателя считает О. В. Евдокимова. При этом исследовательница подчеркивает, что «чужое» слово у Лескова – это не только имитация устного слова, стилизация слова далекого от автора рассказчика, но и введение в собственный текст большого числа «чужих» текстов, что выражается в повышенной цитатности произведений писателя.

Значительная роль «чужого» слова у Лескова становится одним из важных аргументов для выдвижения исследовательницей гипотезы о мнемонических основаниях поэтики писателя. Евдокимова обосновывает идею о том, что в основе построения образа, оформления высказывания и жанра у Лескова лежит «тождественность «жизни», памяти и «художества» (момент «припоминания»)» [125:149], которое и определяет «отношения «я» и «другого» в творческой практике Лескова как отношения, подчиненные желанию самосознающей личности обрести себя» [125:149].

В последние годы появляются работы, посвященные анализу конкретных произведений Лескова с точки зрения интертекстуальности. В них интерес исследователей сосредотачивается на анализе отдельных произведений писателя, основанном на сравнении сюжетов и мотивной организации текстов и претекстов. Так, Е. В. Яхненко [255], находит истоки таких мотивов «Соборян» и «Очарованного странника», как странничество, видение, образ Небесного Ерусалима в «Пути паломника» Дж. Беньяна. А. А. Коробкова [144], сравнивая тексты В. Шекспира «Макбет» и Н. Лескова «Леди Макбет Мценского уезда», выделяет общие мотивы крови, ночи, холода, толпы. Ф. Вигзелл [90] истолковывает «Очарованного странника» Лескова через сопоставление повести с притчей о блудном сыне.

Первое приближение к анализу интертекстуальных аспектов поэтики Лескова дается в работе О. М. Гасниковой ««Пушкинский текст» в романах Н. С. Лескова «Обойденные» и «Островитяне»» [96]. Исследовательница подчеркивает, что «проекция на пушкинские произведения создает семантическую множественность и актуализирует скрытые оппозиции» [96:23] в анализируемых ею романах писателя. «Пушкинский текст», по мнению Гасниковой, «представляет собой совокупность взаимосвязанных элементов, играющих важную роль в сюжетной организации и определяющих своеобразие поэтики» [96:23] этих двух лесковских произведений.

Значение данных работ заключается прежде всего в выявлении ряда закономерностей относительно функционирования элементов «чужого» текста в отдельных произведениях писателя. Между тем, сознательное ограничение учеными предмета своего исследования не дает им возможности поставить более общие вопросы о месте и роли интертекстуальности в поэтике писателя. Несмотря на значительное число работ, содержащих отдельные интересные наблюдения и оценки функционирования элементов «чужого» текста в произведениях Лескова, исследований, посвященных рассмотрению интертекстуальности как одной из стилевых доминант поэтики Лескова, на данный момент нет.

Рассмотрение степени разработанности проблемы единства художественного стиля прозы Лескова в целом и его поздних работ в частности показывает, что решение вопроса о своеобразии поэтики писателя еще далеко от завершения. Если поэтика ряда произведений Лескова, ставших хрестоматийными («Соборяне», «Запечатленный ангел», «Очарованный странник»), рассмотрена в деталях, то поэтика многочисленных поздних художественных и публицистических работ писателя на данный момент остается еще фактически не изученной.

Отдельные особенности поэтики Лескова также изучены неравномерно. Если такие вопросы, как своеобразие используемых писателем форм повествования, в частности сказовой формы, особенности языка Лескова, влияние на его поэтику традиций фольклора проанализированы достаточно основательно, то проблемы жанрового новаторства лесковской прозы, ее мотивной и интертекстуальной структуры еще только поставлены.

Понятие интертекстуальности, как известно, является одним из дискуссионных для современного литературоведения. Интертекстуальный анализ, активно разрабатываемый в филологии последних лет (Г. В. Денисова [113], Н. А. Кузьмина [154], В. П. Москвин [186], Н. А. Фатеева [237], В. Е. Чернявская [244]  и др.) был востребован давно. Активное (хотя и не всегда убедительно аргументированное) использо­вание в современной литературоведческой практике интертекстуального анали­за обусловлено в значительной мере тем, что интертекстуальность стала мод­ным словом. Однако не подлежит сомнению тот факт, что последние теоретические и практически ориентированные исследования интертекстуальности позволяет говорить о плодотворно­сти интертекстуального подхода к анализу многих, в том числе и классических, художественных текстов, о его перспективности по отношению к литературному процессу XIX - XX веков (К. Кроо [149], В. П. Крючков [150], И. П. Смирнов [217]).

С нашей точки зрения, продуктивность использования интертекстуального подхода при анализе поэтики классических произведений связана с представлением об интертекстуальности как об особом принципе текстопорождения, определяющем поэтику произведения. Опираясь на исследования таких ученых, как И. В. Арнольд [69], Н. С. Болотнова [84], В. П. Москвин [186], Н. Пьеге-Гро [206], В. Е. Чернявская [244]  в диссертации мы будем квалифицировать интертекстуальность как принцип создания повествовательных структур, основанный на текстовой интеракции. Согласимся с тем, что в основе интертекстуальности как текстопорождающей и смыслообразующей категории лежит принцип диалогического взаимодействия текстов в плане и содержания, и выражения, осуществляемого как на уровне текстового целого, так и отдельных смысловых и формальных элементов. 

Цель работы состоит в исследовании поэтики поздней прозы Лескова с точки зрения интертекстуальности и установлении конструктивных принципов, объединяющих основные уровни и элементы созданного писателем художественного мира. Цель диссертации обусловила постановку следующих задач:

1. рассмотреть содержание понятия «интертекстуальность», его категориальный аппарат и существующие в настоящее время методологические подходы к анализу интертекстуальности применительно к позднему творчеству Лескова;

2. определить значение интертекстуальности в формировании художественной системы произведений писателя 1880-х – 1890-х гг.;

3. исследовать специфику реализации различных типов интертекстуальности в поздней прозе Лескова;

4. проанализировать модели работы писателя с «чужими» текстами в публицистических очерках-пересказах 1880-х гг.;

5. рассмотреть своеобразие создания Лесковым стилизаций в «византийских» легендах;

6. исследовать особенности функционирования цитат и аллюзий в повестях «Полунощники» и «Зимний день»;

7. на основе анализа интертекстуальных аспектов поздней прозы писателя определить константы поэтики индивидуального стиля Лескова.

Поэтика поздней прозы Лескова, рассмотренная с точки зрения интертекстуальности как принципа текстопорождения, является объектом данного исследования.

Предметом исследования в диссертации при таком подходе становятся авторские стратегии работы с «чужими» текстами и способы реализации «чужого» слова в произведениях Лескова.

Теоретико-методологическую основу настоящей работы составили:

1. исследования отечественных и зарубежных филологов, рассматривающих интертекстуальность как особый принцип текстопорождения, определяющий поэтику художественного произведения (И. В. Арнольд, Г. К. Косиков, В. П. Москвин, Н. Пьеге-Гро, Н. А. Фатеева, В. Е. Чернявская и др.)

2. труды ученых, в которых сформулированы основные положении концепции открытого диалогичного текста (М. М. Бахтин, М. М. Гиршман, Т. В. Плеханова, Н. Д. Тамарченко и др.)

3. труды исследователей, разработавших теорию индивидуального стиля писателя в русле академической традиции отечественной филологической науки (В. В. Виноградов, Г. О. Винокур, А. Ф. Лосев, Ю. И. Минералов и др.)

4. работы исследователей творчества Н. С. Лескова, посвященные изучению поэтики писателя (А. А. Горелов, Б. С. Дыханова, О. В. Евдокимова, В. Ю. Троицкий и др.)

Методы исследования.Избранный аспект исследования и поставленные задачи предполагают обращение к интертекстуальному и филологическому анализу текста, использование историко-литературного и сравнительно-типологического методов. В работе осуществляется системный подход к изучению творчества Лескова, что дает возможность провести комплексный анализ поздней прозы писателя.

Научная новизна исследования состоит в том, что в нем впервые:

1. интертекстуальность рассматривается как основа поэтики поздней прозы Лескова и определяющий принцип создания художественных текстов;

2. выявляются межтекстовые связи, до сих пор не обнаруженные и не изученные исследователями творчества писателя;

3. предлагаются новые варианты интерпретации произведений писателя 1880-х – 1890-х гг.;

4. анализируется ряд не введенных в научный оборот и не опубликованных (существуют только прижизненные журнальные публикации) произведений Лескова.

Теоретическая ценность работы заключается в том, что в ней:

1. исследование поэтики поздней прозы Лескова осуществляется с учетом современных представлений о художественном тексте как об открытой системе;

2. проводится комплексное исследование интертекстуальности как принципа текстопорождения, определяющего поэтику произведений Лескова 1880-х – 1890-х гг.;

3. научно обосновывается необходимость и продуктивность применения категории интертекстуальности при рассмотрении классической литературы.

Практическая ценность исследования определяется тем, что результаты диссертационной работы внедрены в учебный процесс факультета русской филологии и культуры ФГБОУ ВПО «Ярославский государственный педагогический университет им. К. Д. Ушинского», они используются в разработанном автором курсе «Филологический анализ текста» для студентов 2 года обучения. Материалы диссертации могут найти применение в практике вузовского преподавания таких дисциплин, как «История русской литературы последней трети XIX века», «Введение в литературоведение», «Теория литературы», «Филологический анализ текста», а также при подготовке спецкурсов и спецсеминаров, посвященных творчеству Лескова. Настоящая работа может стимулировать дальнейшее изучение поэтики Лескова с точки зрения интертекстуальности, кроме того материалы диссертации могут быть востребованы при написании научных исследований, посвященных проблеме обращения к интертекстуальности других писателей. Материалы диссертации могут быть использованы и в практике школьного преподавания литературы.

В результате исследования были сформулированы следующие положения, выносимые на защиту:

1. Интертекстуальность как принцип текстопорождения обуславливает поэтику поздней прозы Лескова. Интертекстуальность в произведениях писателя полифункциональна: ее роль может быть смыслообразующей, стилеобразующей (формирует полистилистический уровень текста), характеризующей (выступает как средство характеристики персонажей), оценочной (становится средством выражения авторской оценки). 

2. Интертекстуальность в произведениях Лескова способствует формированию открытого текста. Такие приемы использования «чужого» текста, как его модификация («Святительские тени», «Полунощники»); полемическое переосмысление («византийские» легенды, «Зимний день»); контаминация оригинального текста и собственных развернутых высказываний («Край погибели»), сохраняют индивидуальность «чужого» слова в акте его репрезентации, что позволяет говорить о полифонизме анализируемых произведений. Смысл в текстах Лескова рождается, обновляется и обогащается только в диалоге, при учете привлекаемых автором контекстов.

3. Интертекстуальность позволяет писателю значительно расширить смысловое поле текстов, создать семантически многослойные и емкие произведения. Использование Лесковым полигенетической цитаты («Полунощники»); организация интертекстуальной системы, в которую входят несколько исходных текстов одновременно («Зимний день», «византийские» легенды и др.), увеличивает число и интенсивность ассоциативных связей внутри произведения, тем самым утверждая его целостность. Наличие в тексте скрытых смысловых уровней предполагает активизацию адресата текста, недосказанный в произведении художественный смысл восполняет читатель, а писатель становится организатором коммуникативного события.

4. Интертекстуальность дает Лескову возможность создавать произведения, поэтика которых характеризуется повышенной степенью условности, литературности, наличием в них «игрового» начала. Установка Лескова на «игру» с читателем реализуется благодаря введению писателем в произведение мистифицированных цитат (очерки - «извлечения»); созданию полистилистического текста, основанного на контрасте собственного стиля писателя с эмоциональным и стилевым строем исходных текстов («Святительские тени», «Полунощники» и др.); появлению в произведениях авторской иронии в результате несовпадения интенций оригинальных произведений и текстов Лескова («византийские» легенды).

5. Интертекстуальность создает иллюзию самоустранения автора, ограничения его творческой активности ролью «переписчика» «чужого» текста, регистратора «чужих» голосов. Эта тенденция отражала фундаментальные сдвиги в литературном процессе 1880-х – 1890-х гг., свидетельствующие о переходе от классической формы русского реализма, назначение которого состояло в том, чтобы рассказать о мире, к текстам нового типа, когда на первый план выступало повествование.

6. Стилевые доминанты поздней прозы Лескова, определяющиеся интертекстуальностью (диалогический характер текстопорождения, полифонизм, условность и литературность, вовлечение читателя в процесс формирования смыслового пространства произведения), позволяют говорить о предвосхищении в творчестве писателя принципов поэтики модернистской литературы.

Апробация работы. Результаты исследования представлялись в докладах на международных, межвузовских и региональных научных конференциях: «Ярославский край. Наше общество в третьем десятилетии: XVIII областная научно-практическая конференция студентов, аспирантов и молодых ученых вузов» (Ярославль, 2008), «Чтения Ушинского» (Ярославль, 2007, 2008, 2009, 2010, 2011), «Взаимодействие вуза и школы в преподавании отечественной литературы: художественный текст как предмет изучения в школе и вузе» (Ярославль, 2010, 2011), IX – XI фестивали «Учитель русской словесности» (Москва, 2009, 2010, 2011), интернет-конференция «Актуальные процессы в социальной и массовой коммуникации» (Ярославль, 2010), II - III международные интернет-конференции «Лесковиана. Творчество Н. С. Лескова» (Орел, 2009, 2010), VI, VIII, X международные научно-практические конференции «Человек. Русский язык. Информационное пространство» (Ярославль, 2007, 2009, 2011), VIII научно-методическая конференция «Гуманитарные науки и православная культура» (VIII Пасхальные чтения) (Москва, 2010), всероссийская интернет-конференция с международным участием «Святоотеческие традиции в русской литературе» (Омск, 2010), III Международная научно-практическая конференция, посвящённая 80-летию члена-корреспондента РАН Н. Н. Скатова «Духовно-нравственные основы русской литературы» (Кострома, 2011), «Лесковиана. Документальное наследие Н. С. Лескова: текстология и поэтика» (Москва, 2011), на аспирантских семинарах кафедры русской литературы ЯГПУ им. К. Д. Ушинского. Исследование «Этическое учение Л. Н. Толстого и его художественное воплощение в повести Н. С. Лескова «Полунощники»» заняло 1 место в конкурсе научных работ  среди молодежи и студентов «Наследие Л.Н. Толстого в изменяющемся мире», посвященном 180-летию со дня рождения писателя (Москва, 2008). Основные положения диссертации отражены в 21 публикации (в том числе 4 статьи изданы в журналах, включенных в «Перечень ведущих рецензируемых журналов и изданий»).

Объем и структура диссертации. Работа состоит из введения, четырех глав, заключения и списка литературы, включающего 255 наименований. Общий объем диссертации составляет 209 страниц.  

 

 

Глава 1. Методологические подходы к изучению интертекстуальности в контексте современных проблем поэтики

Отечественное литературоведение переживает в настоящее время достаточно сложный период развития, который характеризуется сменой научных парадигм (М. Г. Богаткина [81], Л. П. Егорова [127]). Поиск новых подходов к анализу текста происходит в контексте как переосмысления традиционной системы теоретических понятий и категорий (историзм, метод, направление, стиль), так и освоения современных методик интерпретации художественных произведений (герменевтических, феноменологических, интертекстуальных).

    Среди сравнительно недавно появившихся в отечественном литературоведении понятий, активно разрабатываемых с начала 1990-х гг., выделяется понятие интертекстуальности. Введенное в научный обиход в связи с необходимостью изучения постмодернистской литературы, оно получило широкое распространение и стало применяться для анализа разного рода художественных текстов, в том числе и классических (работы К. Кроо [148]; [149], В.П. Крючкова [150], Н.Г. Михновец [184], Г.В. Мосалевой [185], Н. Пьеге-Гро [206], Г. М. Самойловой [214] и др.). Однако внедрение интертекстуальных методик в практику текстового анализа повлекло за собой и ряд вопросов: не является ли понятие интертекстуальности лишь новым терминологическим прикрытием известных истин? Возможно ли применение возникшей в недрах постструктурализма методики для анализа классических текстов? Не грозят ли интертекстуальные подходы растворению сравнительно-сопоставительного литературоведения в бесконечных интертекстуальных ассоциациях и параллелях?

Наличие разнообразных, порой противоположных трактовок понятия интертекстуальности, неоднозначное отношение исследователей к употреблению этого термина применительно к анализу произведений классической литературы обуславливают необходимость обоснования методологической базы для научного исследования поэтики поздней прозы Лескова в интертекстуальном аспекте. Цель главы обусловила постановку и решение следующих задач:

- рассмотреть методологические подходы к анализу  интертекстуальности;

-   обосновать используемые в работе определения и типологию интертекстуальности;

- аргументировать необходимость применения понятия интертекстуальности в практике анализа классической литературы;

- определить характер отношений между понятием интертекстуальности и категориями поэтики.

1.1. Теория интертекстуальности и традиционные методологические подходы к описанию явления межтекстовых связей.

Теория интертекстуальности, как точно отмечает Н. А. Кузьмина, представляет собой «возвращение на новом витке спирали к проблемам литературной эволюции, традиции и новаторства, заимствования и влияния, которые всегда были в поле зрения лингвистической поэтики и истории литературы» [154:25]. Между тем, кажущаяся близость теории интертекстуальности и традиционных подходов к анализу явления межтекстовых связей, в том числе и источниковедения, приводит к появлению следующих критических замечаний: «очень часто, когда литературоведы пользуются терминами «интертекст» или «интертекстуальность», эти термины выглядят как очередное модное слово, без которого вполне можно было бы обойтись» [247:4], «есть немало компаративистов, поменявших терминологию, но, кажется, так и не отдавших себе отчета в том, что нечто существенное должно было измениться в составе их мысли» [247:3]. Приведенные высказывания И. О. Шайтанова показывают необходимость проведения разграничения между теорией интертекстуальности и сложившимися в советском литературоведении традициями анализа объективно существующего явления межтекстовых связей.

Проблема межтекстовых связей исследовалась в советском литературоведении  прежде всего  в контексте изучения разного рода художественных взаимосвязей и влияний. В работах ученых термины «аллюзия», «реминисценция», «цитата» были малоупотребительны, филологи делали акцент на анализе сюжетных, тематических и образных перекличек, заимствований, намеков и т.д. Как отмечает Е. А. Козицкая, «проблема цитирования затрагивалась исследователями лишь косвенно, для решения конкретных задач историко-литературного характера, а слова «цитата», «реминисценция», «аллюзия» употреблялись как служебные понятия, маркирующие факт наличия художественных связей между теми или иными произведениями» [143:1].

Анализ исследования проблемы преемственности, идущей от писателя к писателю, включен в монографию А. С. Бушмина «Преемственность в развитии литературы» [87]. Эта работа интересна тем, что она дает наглядное представление о том, в каком направлении происходило рассмотрение явления межтекстовых связей в советском литературоведении.

Межтекстовые связи исследуются академиком Бушминым в контексте проблемы соотношения литературной традиции и индивидуального творчества. При этом Бушмин, придерживаясь основных положений материалистической эстетики, считает, что исследование различных заимствований и влияний является подчиненной задачей филологической науки: «первой и важнейшей задачей литературоведения является раскрытие картин непосредственной жизни, отразившейся в художественном произведении <…> все другие задачи, в том числе и изучение роли и значения художественных традиций, имеют подчиненный характер» [87:176].

Бушмин отмечает, что традиция входит в произведение не в виде текстовых перекличек или отдельных мотивных совпадений: «подлинная традиция – всегда в глубине, в растворенном или снятом состоянии» [87:161], «традиции предыдущего этапа, растворяясь в новом до утраты своих конкретных очертаний, исчезают как вещественный факт, продолжая действовать как фактор» [87:162]. В связи с этим Бушмин подчеркивает большую сложность для исследователя исследования проблемы преемственности.

Исследователи интертекстуальности сегодня следуют принципиально иному подходу. Так, И. В. Арнольд подчеркивает, что анализ интертекстуальности может включать в себя рассмотрение и таких явлений как сходство сюжетов и образов, трактовка характеров, их этическая оценка, мировоззрение писателя. Между тем, интертекстуальный анализ, «учитывая и включая все эти явления семиосферы, подходит к ним через вербализованные следы «чужого голоса», которые занимают конкретные позиции в конкретных текстах» [68:412].

Исследовательница предполагает отличать от вербальной интертекстуальности (или интертекстуальности в узком смысле слова), родственные, но не тождественные ей виды межтекстовых связей, которые не выражаются в текстовых включениях и являются отражением диалогичности в культуре:

1) влияния однихписателей или национальных литературных течений на другие;

2) бродячие сюжеты сказок и эпоса, изучаемые в сравнительно-исторической поэтике Веселовского, существенные для исследователей, но не увеличивающие экспрессивность текста, не ведущие к смене субъектов речи и возникающие независимо, т.е. не диалогичные.

Изучение литературных влияний рассматривается академиком Бушминым в русле сравнительно-исторической поэтики и классического литературоведческого подхода, согласно которому анализ межтекстовых связей служит задаче установления творческой генеалогии писателя. Исследователь выявляет литературных предшественников и испытавших их влияние последователей. Целью изучения преемственных литературных связей, по мысли Бушмина, является раскрытие их «творческого результата»: «Результат этот тем значительнее, чем полнее, совершеннее осуществлено творческое преобразование унаследованного, воспринятого элемента <…> если при этом сходство и сохраняется, то сохраняется как сходство отдельных аспектов в непохожем целом» [87:97]. Основным недостатком работ своих предшественников (автор анализирует исследования Э. Л. Войтоловской «К вопросу о гоголевских традициях в творчестве В. А. Слепцова», А. Поликанова «О сатирических традициях Гоголя и Щедрина в творчестве Маяковского», Л. Громова «Чехов и его великие предшественники» и др.) Бушмин считает необоснованное, буквальное, «бездоказательное» сближение различных писателей, которое приводит к тому, что «творческие индивидуальности унифицируются, выравниваются, сглаживаются» [87:99].

На наш взгляд, важным отличием современной теории интертекстуальности от подхода Бушмина является тот факт,  что интертекстуальность предполагает понимание взаимоотношений между различными текстами не в парадигме «традиционное - новаторское», а в русле возникновения между ними диалогических отношений. Так, по мнению М. Г. Богаткиной, «главной проблемой сравнительно-сопоставительных исследований остается вопрос – а как возникает в литературе качественно новое явление, каков механизм формирования этого нового вида целостности <…> современные интертекстуальные методики позволяют рассмотреть эти процессы не в традиционном диахронно-линейном ракурсе, а в синхронном, одномоментном проявлении в тексте разнообразных литературных источников» [81].

Разработка современными исследователями интертекстуальности диалогического подхода к тексту позволяет ученым разграничить интертекстуальные и источниковедческие методики анализа художественного произведения. На наш взгляд, наиболее четкое разграничение проводится Г. К. Косиковым [145:40-41]. Исследователь выделяет следующие значимые расхождения между теорией интертекстуальности и источниковедением:

1. Если цель источниковедения – выявить индивидуальный генезис текста, то цель теории интертекстуальности – понять специфику диалогических отношений, возникающих между текстами.

2. Теория интертекстуальности рассматривает не собрание «точечных» аллюзий, цитат и т.п., но пространство схождения всевозможных цитаций. Предметом цитации являются не отдельные фразы или слова, заимствованные из исходных произведений, но сами тексты.

Взаимодействие автора с предшественниками долгое время рассматривалось в филологии как проблема литературных влияний, проблема традиционного и новаторского в творчестве писателя. Интертекстуальность действительно связана с этими понятиями, но к ним не сводится. Современные исследователи интертекстуальности указывают на существование принципиальных различий между теорией интертекстуальности и традиционными методологическими подходами к описанию явления межтекстовых связей, в том числе и источниковедением. Анализ интертекстуальности сегодня является не только и не столько средством поиска места писателя в ряду предшественников и последователей, установления творческой генеалогии автора, включения его в определенную традицию. Использование интертекстуального подхода в анализе художественного произведения предполагает исследование текста и как заданной целостности, и как процесса текстообразования, с обязательным учетом диалогических отношений, возникающих между текстами. Подобная точка зрения на анализ явления межтекстовых связей сформировалась под значительным влиянием теории диалога М. М. Бахтина.

1.2. Диалогизм М. М. Бахтина и исследование интертекстуальности.

В современной филологии существуют две основные концепции относительно источников формирования теории интертекстуальности. Сторонники первой (Г. Г. Амелин [64], А. К. Жолковский [130], Н. Пьеге – Гро [206], М. Б. Ямпольский [254]) видят предпосылки для возникновения теории интертекстуальности в трудах русских формалистов (Ю. Н. Тынянова, В. Б. Шкловского, В. М. Жирмунского). Сторонники второй (среди которых Г. В. Денисова [114], И. П. Ильин [136], Т.В. Плеханова [203], Н. А. Фатеева [237]) подчеркивают важность учета диалогических концепций и прежде всего теории Бахтина, для понимания генезиса данного понятия.

Система «формальной школы», как и теория Бахтина, возникли как реакция на кризис академической филологии, ставший очевидным в 20 – е гг. ХХ в. Формирование в этот период неклассического типа ментальности вызвало смену научных парадигм. Поиск нового методологического стандарта в гуманитарных науках был связан с постепенным отказом от естественнонаучной стратегии постижения мира и человека (Л. В. Абросимова [59], Г. В. Дьяконов [121], В. Кузнецов [152]). 

В основе методологической программы, предложенной формалистами, лежал отказ объяснения специфики литературного текста с помощью внеположных ему причин (исторических, социальных, психологических и т.п.). Как отмечает Н. Пьеге – Гро, теория русского формализма «позволила литературному тексту сконцентрироваться на себе самом» [206:63].

Теория формализма предвосхитила и другие существенные элементы теории интертекстуальности: выдвижение на первый план связей, которые возникают между произведениями; возможность рассматривать функционирование текста и динамику его производства без обращения к фигуре автора.

Отличный от формалистского способ преодоления кризиса гуманитарной методологии, основанной на парадигме естественнонаучной рациональности, предложили философы - диалогисты. По мнению Абросимовой, интерес к понятию диалога, проявленный М. Бубером, М. М. Бахтиным, О. Розенштоком-Хюсси, был вызван осознанием исследователями важности преодоления разрыва «мира культуры» и «мира жизни», пониманием ограниченности моноцентрического мировоззрения [59]. 

Специфическим в исследовании проблемы диалога для Бахтина является тот факт, что он обращается к художественной литературе. Как отмечает Абросимова, «в романах Ф. М. Достоевского он находит подтверждение своей идее о том, что в диалоге человек выступает как субъект обращения и эта живая обращенность позволяет ему осознать бытие себя и «Другого»» [59:10].

Теория диалога Бахтина оказала значительное влияние на современные представления о художественном тексте в целом и на построение теории интертекстуальности в частности. Выделим те положения концепции Бахтина, которые станут отправной точкой для нашей работы:

А) Понимание диалога как онтологической категории. Утверждение диалогической структуры личности.

Отправной точкой концепции Бахтина является утверждение идеи о ложности монологического «Я» и доказательство того, что «Я» существует в диалоге, для которого необходим «Другой». Для исследователя диалог становится важнейшим методологическим принципом, опираясь на который можно не только раскрыть целостность человека, но и показать его незавершенную, постоянно меняющуюся природу. Важнейшим признаком антропологии диалогизма является утверждение существования человека в диалоге, подчеркивание особой роли языка в организации совместной деятельности членов общества.

Утверждение диалога как фундаментального принципа формирования и функционирования человеческой личности является краеугольным камнем философии Бахтина. Несогласие с этой установкой ученого чаще всего и является причиной полемических выпадов против теории Бахтина в целом. Так, не принимает понятие диалога, как и родственного ему понятия полифонизма в качестве продуктивных для гуманитарной науки Б. М. Гаспаров [98]. Исследователь видит главный недостаток теории Бахтина в чрезмерном «антропологическом оптимизме», необоснованным расширением понятия диалога. Между тем, как подчеркивает К. Эмерсон, «Гаспаров завышает возможности и единство любого конкретного живого я» [253:125]. Исследовательница отмечает: «Встречаясь с живым словом, я всегда обнаружу в нем больше того, что вложил в него сам написавший его автор» [253:125].

Несмотря на выражаемое рядом исследователей сомнение в продуктивности диалогического подхода, развитие гуманитарной науки II половины ХХ – начала ХХI века показало, что в целом утверждаемая Бахтиным концепция диалогичности личности была с интересом и поддержкой воспринята учеными различных специализаций. Как отмечает Т.В. Плеханова, «диалог становится моделью языка: научной реальностью стало понимание личности как «диалогического Я», в лингвистике появилась диалогическая семантика, в социологии изучается диалогическая структура общества и т.д.» [202:21]. Диалог, с нашей точки зрения, становится сегодня одним из ведущих понятий в гуманитарных науках, в целом складывается универсальная теория диалогизма.

Б) Утверждение диалогичности слова и высказывания.

Сферой реализации диалогических отношений является, по Бахтину, прежде всего слово. Исследователь характеризует человеческое бытие как «говорящее». Бахтин отрицал возможность сведение всех различий в языках и функциональных стилях к только лингвистическим причинам, утверждая, что «эти образы (языки - стили) не лежат рядом друг с другом как лингвистические данности, а вступают в сложные динамические отношения, которые можно назвать диалогическими отношениями» [74:324]. Бахтин подчеркивал, что «Внутренняя расслоенность высказывания соотносима с диалогом: в любой оборот речи вложен голос и слово другого, монологизм в этом случае уступает место диалогизму» [74:327]. Как подчеркивает С.С. Аверинцев, «Бахтина влекла проницаемость вещи, слова, личности, их выход из тождества себе» [61:97].

При анализе сущности двуголосого, диалогического слова Бахтин вводит ряд важных понятий, использование которых, с нашей точки зрения, является весьма продуктивным при изучении процессов интертекстуального взаимодействия художественных произведений:

1. понятие «присвоения».

В своих исследованиях Бахтин подчеркивает, что слово языка — «получужое» слово. Слово языка станет «своим», когда «говорящий населит его своею интенцией, своим акцентом, овладеет словом, приобщит его к своей смысловой и экспрессивной устремленности» [76:105].

2. понятие «двунаправленного» слова.

Под «двунаправленным» Бахтин понимает «особое двуголосое слово, которое служит сразу двум говорящим и выражает одновременно две различных интенции: прямую интенцию говорящего персонажа и преломленную — авторскую». Бахтин подчеркивает, что «в таком слове два голоса, два смысла и две экспрессии <…> Двуголосое слово всегда внутренне диалогизовано» [76:136-137].

Как отмечает Д. Бялостоцки, «Диалогика Бахтина (теория искусства диалога) стремится не к соглашению и не к преодолению различий, а скорее к артикуляции различий» [88:135]. По мнению исследователя, диалогика ставит в центр рассмотрения «живое напряженное взаимодействие» [88:135], в процессе которого один говорящий человек сталкивается со словами другого, артикулируя и слова этого другого, и свои собственные слова.

3. понятие контекста.

По мнению Бахтина, «чужая» речь при включении в определенный контекст всегда подвергается смысловым изменениям, как бы точно она ни была передана. Исследователь подчеркивает, что при рассмотрении разнообразных способов передачи чужой речи нельзя отделять «формы оформления самой чужой речи от форм ее контекстуального (диалогизующего) обрамления». Особенно продуктивным в аспекте исследования категории интертекстуальности нам кажется следующий тезис Бахтина: «Объемлющий чужое слово контекст создает диалогизующий фон, влияние которого может быть очень велико. Путем соответствующих способов обрамления можно достигнуть очень существенных превращений точно приведенного чужого высказывания» [76:151].

Введенные и научно обоснованные Бахтиным понятия диалогического, двуголосого слова, «присвоения» и контекста являются безусловным основанием для характеристики самых общих закономерностей межтекстового взаимодействия. Между тем, в практике текстового анализа обязательным становится их уточнение с учетом используемых каждым отдельным автором стратегий присвоения «чужой» речи и способов ее контекстуального обрамления.

В) Диалогичность текста.

Современная исследовательница теории диалога Т. В. Плеханова отмечает, что «текст как диалог можно рассматривать в двух аспектах: в аспекте внутритекстовых диалогических отношений и в аспекте внетекстовых диалогических отношений» [202:26]. Автор создает внутритекстовый диалог как семантическую составляющую художественного произведения, подразумевающую его обращенность (адресованность) к читателю. Внетекстовый диалог может быть прослежен во взаимодействии текста с контекстом, его выходе в интертекстуальное пространство.

Основной формой организации внетекстового диалога сегодня считаются межтекстовые связи, на что указывал и сам Бахтин. В работе «Проблемы содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве» Бахтин утверждает, что любой писатель в процессе творчества сталкивается сс уже оцененной и опеделенным образом оформленной действительностью, а не с действительностью воообще: «текст живет, только соприкасаясь с другим текстом (контекстом)» [73:264]. Текст оказывается на «пересечении диалогов», которые ведутся другими высказываниями-текстами, посвященными той же теме. [72:271].

Утверждаемая Бахтиным открытость текста не предполагает его размытия в беспредельной интертекстуальности. Она означает встречу интенций автора и рецепции читателя на границе художественного произведения, где и происходит рождение смысла в результате  соприсутствия двух сознаний – диалога авторского Я и Другого (им в этом случае выступает читатель).

Подходы к художественному тексту, предложенные теоретиками русского формализма, с одной стороны, и Бахтиным, с другой, стали основой ведущих методологических программ исследования литературного произведения, сформировавшихся в ХХ веке (структуралистской, постструктуралистской, коммуникативистской). В них было заложено понимание текста как системы, обладающей определенными закономерностями развития.

Между тем, понимание системности текста формалистами и Бахтиным принципиально различно. Для формалистов текст предстает как система автономная, закрытая. Эта идея впоследствии была развита в структуралистских исследованиях.

 Бахтин понимает текст как открытый, способный вступать в отношения с другими текстами. Авторское высказывание в тексте включает в себя множественность языковых инстанций, находящихся в диалогических отношениях. Особенности структуро- и смыслообразования в тексте определяются пересечением и взаимодействием различных текстов. 

Работы Бахтина, написанные в основном еще в 1920-е гг., а опубликованные и получившие широкое распространение начиная с 1960-х гг., оказали существенное влияние на развитие всех отраслей гуманитарной мысли второй половины ХХ века. Для нас методологически значимы следующие положения теории Бахтина, к которым мы будем обращаться  при анализе произведений Н. С. Лескова:

1. автор первичен по отношению к речи, он задает как слову, так и тексту коммуникативное пространство смысла;

2. при включении в разного рода контексты «чужая» речь подвергается определенного рода смысловым изменениям (артикуляциям), как бы точно она ни была передана;

3. «чужое» слово станет «своим», при условии, что говорящий вложит в него собственные интенции, свои акценты.

Между тем, несмотря на неоспоримые достоинства теории Бахтина, исследователи отмечают и ряд ее недостатков (метафоричность, неоднозначность, внутренняя противоречивость ряда положений) [186]. Кроме того, сам Бахтин не занимался изучением собственно интертекстуальности, процессов межтекстового взаимодействия, акцент в его работах, в частности, в исследовании «Проблемы поэтики Ф. М. Достоевского» сделан не столько на внетекстовых, сколько на внутритекстовых диалогических структурах. В связи с этим представляется необходимым рассмотреть методологические подходы к исследованию интертекстуальности, выработанные современным литературоведением.

1.3. Применение постструктуралистской трактовки понятия интертекстуальности в практике текстового анализа.

Как известно, собственно понятие интертекстуальности, введенное Ю. Кристевой  в статье «Бахтин, слово, диалог и роман», распространилось в российском литературоведении в 1990-е гг. Обращение постструктуралистской исследовательницы к теории М. М. Бахтина было вполне обоснованным: критикуя структурализм, Кристева использует аргументы ученого, концепция которого сложилась в полемике с учением русских формалистов. Кристева отмечает значение теории Бахтина подчеркивая, что ученый предлагал новую модель построения текстов, модель, в которой «литературная структура не наличествует, но вырабатывается по отношению к другой структуре» [147:97]. Данная концепция делает возможной «динамизацию структурализма»: в ней литературное слово рассматривается не как некая точка (устойчивый смысл), но как «место пересечения текстовых плоскостей, диалог различных видов письма» [147:97].

Между тем, теория Кристевой имеет и принципиальные отличия от разработок Бахтина. Кристева переосмысляет введенное Бахтиным понятие диалогичности текста и формулирует положение, которое легло в основу постструктуралистской теории интертекстуальности: «Любой текст строится как мозаика цитаций, любой текст есть продукт впитывания и трансформации какого-нибудь другого текста. Тем самым на место понятия интерсубъективности встает понятие интертекстуальности» [147:99].

Подобное противопоставление интерсубъективности и интертекстуальности связано с представлениями Кристевой о субъекте, Я. В теории Кристевой 60 - х – 70 - х гг., как и в философии постструктурализма в целом, получает распространение идея об исчезновении Я. Своеобразно развивая идеи Бахтина и М. Харе о том, что Я является результатом коммуникативных отношений с другими, теоретики постмодернизма и постструктурализма делают из этого вывод об исчезновении в современных культурных и социальных условиях самого Я. Философское обоснование «смерти» субъекта наиболее полно представлено в работе «Слова и вещи» Фуко (1966 г.), заканчивающейся следующим утверждением: «Взяв сравнительно короткий хронологический отрезок и узкий географический горизонт – европейскую культуру с 16 в., можно сказать с уверенностью, что человек – это изобретение недавнее <… > человек изгладится, как лицо, нарисованное на прибрежном песке» [241:398]. Если Бахтин считал, что участниками диалога являются суверенные субъекты, наделенные личностным «ядром», то в теории Кристевой место полноценного общения между индивидами занимает безличных идеологических и словесных субстанций, называемых дискурсами и текстами.

Провозглашенная постструктуралистами смерть субъекта определила и своеобразие их подходов к текстовому анализу. Прежде всего она означала смерть автора текста, провозглашенную Р. Бартом, логичным продолжением чего стали «смерть» индивидуального текста, растворенного в явных или неявных цитатах, а также «смерть читателя», «неизбежно цитатное» [136:217] сознание которого не может быть ни стабильным, ни определенным. Целью и содержанием текстового анализа в этом случае становится деконструкция – такой способ прочтения текстов, который позволит выявить их несамотождественность, даст возможность увидеть следы воздействия на них других текстов, дискурсов, разного рода кодов.

Следствием подобных представлений стало предельное расширение понятия интертекстуальности. Как отмечает Кузьмина, «самое общее определение интертекстуальности принадлежит школе Барта – Кристевой, где интертекстуальность понимается как свойство любого текста» [154:41]. Размышляя над введенным Кристевой понятием интертекста, Барт дает ему другое имя – текст: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Как необходимое предварительное условие для любого текста интертекстуальность не может быть сведена к проблеме источников и влияний; она представляет собой общее поле анонимных формул, происхождение которых редко можно обнаружить, бессознательных или автоматических цитат, даваемых без кавычек» [70:78].

Объектом текстового анализа, по Барту, является не текст как целостность, структура, а процессы смыслообразования, под которыми понимается, прежде всего, взаимодействие кодов, через которых и идет возникновение смыслов текста. В работе «Текстовый анализ одной новеллы Эдгара По» Барт отмечает: «Неразрешимость – это не слабость, а структурное условие повествования: высказывание не может быть детерминировано одним голосом, одним смыслом – в высказывании присутствуют многие коды, многие голоса, и ни одному из них не отдано предпочтения» [70:461]. При чтении подобного рода повествования возникает эффект «наслаждения от текста», наслаждения от «слоистости акта означивания» [70:470].

Бартовская интерпретация интертекстуальности начиная с 80 - х гг. вызывает все большие возражения (С. Г. Бочаров [85:322], И. П. Ильин [136:50], В. П. Москвин [186:37]). Уже Л. Женни замечает: «Интертекстуальность означает не смутное накопление влияний, но работу трансформации и ассимиляции множества текстов, осуществляемую центрирующим текстом, сохраняющим за собой лидерство смысла» [139:69].

В современной гуманитарной науке происходит изменение представлений о субъекте, характерных для постструктурализма и постмодернизма. Так, В. А. Лекторский отмечает, что включенность Я в разные потоки коммуникаций не означает его растворенности в них: «Развитие культуры ведет не к смазыванию индивидуального начала, авторства, а к росту индивидуализации, повышению роли творчества» [159:184]. В. В. Ильин [135], Л. А. Микешина [175] считают увеличение роли субъекта, в частности, субъекта научной деятельности характерной чертой науки начала 20 века.

Отказ от постструктуралистской трактовки субъекта естественным образом приводит и к переосмыслению характерного для этой традиции понимания интертекстуальности. Так, по мнению Н. А. Кузьминой, «расширительное толкование интертекстуальности (определение школы Барта-Кристевой) может быть лишь философской основой для более конкретных и потому более пригодных для целей анализа определений» [154:41]. Нам представляется важным и комментарий к теории Кристевой и Барта, предложенный Г. К. Косиковым: «ныне уже вполне очевидно, что под этикеткой «интертекстуальность», созданной Ю. Кристевой, с самого начала скрывались по меньшей мере два разных феномена – бартовский «Текст», с одной стороны, и собственно «интертекст» - с другой» [145:37].  

Понимание сущности категории интертекстуальности в работах Ю. Кристевой, М. Фуко, Р. Барта обусловлено общими философскими установками исследователей, придерживающихся постструктуралистско-постмодернистской парадигмы. Интертекстуальность в данном случае предстает как онтологическая категория, принцип организации не только художественного или любого другого вида текста, но сознания человека в целом.

Возможность применять постструктуралистскую трактовку понятия текста и, соответственно, понятия интертекстуальности к анализу как классической, так и современной литературы сегодня подвергается сомнению. Широкое понимание интертекстуальности, стремление растворить интертекст в тексте, а интертекстуальность – в интердискурсивности порождает серьезные методологические проблемы.

Между тем, с нашей точки зрения, необходимо иметь в виду, что постструктуралистские исследования вывели изучение феномена интертекстуальности на качественно новый уровень. К бесспорным достижениям постструктуралистов в деле изучения межтекстовых связей относится прежде всего новая постановка проблемы «чужого» слова. Выдвинутая постструктуралистами идея о необходимости рассматривать текст не только как заданную целостность, а как процесс смыслообразования, увидеть многослойность текста, многомерность его семантического пространства является весьма плодотворной для исследования как классической литературы в целом, так и творчества Лескова в частности.

1.4. Современные представления об интертекстуальности и ее типах.

Современные исследователи понимают недостатки постструктуралистской и постмодернистской трактовок интертекстуальности и стремятся конкретизировать понятие интертекстуальности, выработать более определенный метод анализа объективно существующего явления межтекстовых связей, избегая крайностей постструктуралистского подхода.

С развитием теории интертекстуальности становится все очевиднее, что интертекстуальность не является однородным и типологически нечленимым феноменом, интертекстуальные отношения существенно различаются в функциональном и структурном отношениях. Сегодня конкретизация понятия интертекстуальности связана, во-первых, с выделением интенциональных  и структурных типов интертекстуальности и, во-вторых, с разделением категорий интертекстуальности и интертекста. В связи с необходимостью обоснования применяемой в диссертации типологии остановимся на этих проблемах подробнее.

1. Интенциональные типы интертекстуальности.

Выделение интенциональных типов интертекстуальности проводится исследователями на основании учета намерений автора, сознательности или бессознательности его обращения к «чужим» текстам. Рената Лахманн, одна из ведущих немецкоязычных исследователей интертекстуальности, предложила в этой связи различать онтологический и дескриптивный текстовый аспекты, т.е. 1) диалогичность как всеобщее измерение текста, его внутренне заданную, имманентную структуру и 2) диалогичность как особый способ построения смысла, как диалог с определенной чужой смысловой позицией [244:187]. Подобной точки зрения придерживаются и русские исследователи, стремящиеся постигнуть феномен интертекстуальности.

 Так, М. Л. Гаспаров, анализирующий проблему ритмико-синтаксической формульности в стихе, предлагает различать языковой интертекст и литературный интертекст. Исследователь исходит из того, что «интертекстом принято называть словосочетание, повторенное в поэзии несколько раз, так что новое употребление заставляет читателя вспомнить о старом» [99:3]. Между тем, в поэзии часто встречаются текстовые совпадения, возникшие без сознательного участия поэта. Их появление может быть связано с ограниченностью поэтического словаря, требованиями соблюдения рифмы и ритма. Гаспаров предлагает называть подобные бессознательные, не несущие функциональной нагрузки повторы «языковыми интертекстами» в отличие от семантически нагруженных «литературных интертекстов» [99:9]. Эту точку зрения разделяет и О. Ронен, исследующий ритмико-синтаксические реминисценции в советской поэзии. Ронен предлагает называть эти реминисценции «неконтролируемым подтекстом» [211:40].

С нашей точки зрения, продуктивным является предпринятое Гаспаровым и Роненом соотнесение двух типов интертекстуальности с объектами двух наук – лингвистики литературоведения. Исследование бессознательных, «языковых» интертекстов сегодня активно проводится в рамках лингвистики, теории коммуникации, психолингвистики и культурологии, в то время как материал художественной литературы в целом и классической в частности является показательным для изучения семантически нагруженных интертекстов, анализа интертекстуальности как определенной авторской стратегии.

 Выводы Гаспарова и Ронена о типах интертекстуальности ограничены выбранным учеными объектом исследования (поэзией). Более широкий материал для выделения интенциональных типов интертекстуальности использует В. Е. Чернявская в работе «Лингвистика текста. Поликодовость. Интертекстуальность. Интердискурсивность» [244]. Исследовательница вводит понятия типологической интертекстуальности и собственно интертекстуальности.

Типологическая (системно-текстовая, прототипическая) интертекстуальность описывает отношения текстового экземпляра и его текстообразовательной модели. Типологическая интертекстуальность «базируется на явлении стереотипности компонентов в структурно-композиционной организации соответствующих текстов и ориентирована на типологически мотивированные отношения между текстами» [244:64]. Эти отношения предполагают, что отдельный текст интертекстуально соотнесен, во-первых, с определенным текстовым типом – канонизированной моделью производства и восприятия аналогичных текстов и, во-вторых, с другими конкретными текстами, имеющими такую же типологическую принадлежность.

Собственно интертекстуальность, по мнению В. Е. Чернявской, «ограничивается такими диалогическими отношениями, при которых один текст содержит конкретные и явные отсылки к отдельным предтекстам (группам предтекстов)» [244:212]. Согласно мнению исследовательницы, об интертекстуальности следует говорить в том случае, когда автор намеренно тематизирует взаимодействие между текстами, делает его видимым для читателя с помощью особых формальных средств. Интертекстуальность в таком ее понимании сводится к намеренно маркированной интертекстуальности. Это предполагает, что не только автор намеренно и осознанно включает в свой текст фрагменты иных предтекстов, но и адресат способен верно определить авторскую интенцию и воспринимает текст в его диалогической соотнесенности.

В. Е. Чернявская предлагает разделить понятия интертекстуальности и интердискурсивности, основываясь на следующем критерии: «Если речь идет о непосредственном влиянии текстовых систем друг на друга, то мы имеем дело с эксплицитными маркированными отсылками к чужому конкретному тексту (в этом случае явление межтекстового взаимодействия следует определить как интертекстуальность) <…> Если это влияние актуализируется не через языковые знаки <…> то, очевидно, имеет место диалог дискурсов, т.е. интердискурсивность [244:212].  На основании сделанного разделения Чернявская предлагает следующее определение интертекстуальности: «интертекстуальность – это особый способ создания нового текста через однозначно маркированный эксплицитный диалог «своего» и «чужого» текстов» [244:227].

С нашей точки зрения, актуальность выводов Чернявской для литературоведческого анализа интертекстуальности связана прежде всего с выделяемыми ей признаками собственно интертекстуальности. Конкретность, маркированность и эксплицитность интертекстуальных отсылок являются значимыми критериями, учет которых становится обязательным для вывода о сознательности обращения автора к «чужому» слову. Ограничение в содержании понятия интертекстуальность, вызванное фокусированием ее текстолингвистического наполнения на намеренно тематизированных, маркированных отсылках от текста к тексту, позволяет уйти от известной девальвации этого термина, когда даже отдаленные отношения между текстами по сходству тем, сюжетов, идей именуются как интертекстуальные.

Продуманную и логичную, на наш взгляд, интенциональную типологую предлагает и В. П. Москвин в работе «Интертекстуальность. Понятийный аппарат. Фигуры, жанры, стили» [186:9]. Исследователь определяет интертекстуальность как «ассоциативную текстовую интеракцию» [186:41] и выделяет следующие типы интертекстуальности:

А. Риторическая интертекстуальность, преследующая эстетические либо эвристические цели, а значит запланированная и поддерживаемая автором в тексте. Такая интертекстуальность, характеризуемая «как риторическая стратегия», возникает в случаях:

- цитирования;

- использования аппликаций;

- травестирования;

- пародирования;

- творческого подражания известному автору.

Б. Спонтанная интертекстуальность, не поддерживаемая специальными приемами и средствами. Она возникает между оригиналом и

- переводом

- версифицированным либо, наоборот, прозаизированным вариантом

- новой редакцией текста

– адаптацией

 – аннотацией

 - сокращенным вариантом.

В. Криптофорная интертекстуальность, имеющая место в случае плагиата, когда автор стремится скрыть либо разрушить связь с претекстом.

Исследователь отмечает, что существует три источника межтекстовых связей: а) нарочитая отсылка к чужим текстам, реализуемая посредством специальных фигур (цитирования, аллюзии, аппликации, травестирования и др.) и преследующая выразительные цели; б) плагиат; в) случайные совпадения в сферах формы и содержания. Для нас в этом случае важен следующий вывод В. П. Москвина: «Для текста как предмета стилистики, риторики, литературоведения релевантен только первый источник. Поскольку не все тексты содержат задуманные и сознательно примененные автором стилистически и риторически значимые межтекстовые отсылки, критерий интертекстуальности класть в основу определения текста нельзя» [186:77].

Очевидно, что, несмотря на некоторое различие подходов, во всех типологиях можно выделить такую разновидность интертекстуальности, которая является результатом проявления определенной авторской стратегии. С нашей точки зрения, в связи с усиливающемся антропоцентризмом современной гуманитарной науки, вниманием исследователей к категории субъекта изучение интертекстуальности с учетом авторской стратегии может оказаться весьма плодотворным. В этой связи необходимо учитывать определение интертекстуальности, данное Н. А. Фатеевой, подчеркивающее, что «с точки зрения автора, интертекстуальность – это (в дополнение к установлению отношений с читателем) <…> способ порождения собственного текста и утверждения своей творческой индивидуальности через выстраивание сложной системы отношений с текстами других авторов» [237:20].

В силу специфики литературоведческого подхода к художественному тексту при анализе произведений Н. С. Лескова нас будет интересовать именно эта разновидность интертекстуальности, названная Москвиным «риторической». Мы будем основываться на исследованиях В. П. Москвина, Н. А. Фатеевой, В. Е. Чернявской и квалифицировать интертекстуальность как особый принцип создания художественных повествовательных структур, основанный на текстовой интеракции. В работе нами будет проводиться анализ интертекстуальности, связанной с присутствием в тексте более или менее маркированных следов других текстов в виде цитат, аллюзий или целых вводных рассказов, т.е. являющихся результатом сознательного диалога между литера­турными текстами и их авторами ([68]; [155]; [186] и др.).

2. Структурные типы интертекстуальности.

В основу выделения структурных типов интертекстуальности положен учет характера межтекстовых связей, возникающих в тексте. Первая типология подобного рода была предложена Ж. Женеттом в работе «Палимпсесты» (1982). Ж. Женетт, как известно, предложил концепцию транстекстуальности. Транстекстуальность, под которой исследователь понимал «все, что ставит текст, явно или неявно, в связь с другими текстами» [186:37], представлена пятью типами транстекстуальных отношений:

1. собственно интертекстуальность, в основе которой лежат отношения соприсутствия, объединяющие два или несколько текстов;

2. паратекстуальность, связанная с отношениями между текстом и единицами, «окружающими текст» [186:38] (заголовком, подзаголовком, примечанием, эпиграфом, иллюстрацией);

3. метатекстуальность, определяемая как отношения между текстом и комментариями;

4. архитекстуальность, связанная с принадлежностью текстов к одному типу дискурса или литературному жанру;

5. гипертекстуальность, в основе которой лежат отношения производности между первичным и вторичным текстом (пародия, стилизация).

Типология Ж. Женетта легла в основу типологий интертекстуальности, предлагаемых такими исследователями как В. П. Москвин, Н. Пьеге-Гро, Н. А. Фатеева. Отличительной особенностью типологии Женетта является ее общий характер, в связи с чем усилия названных ученых направлены на детализацию и дифференцирование выделенных Женеттом типов интертекстуальности. Так, Н. А. Фатеева делает важное уточнение, предлагая различать следующие подтипы «собственно интертекстуальности, образующей конструкции «текст в тексте»» [238:122]:

1.1. цитаты, под которыми понимается «воспроизведение двух или более компонентов текста-донора с собственной предикацией» [238:123]. Цитаты, в свою очередь, подразделяются на цитаты с атрибуцией, т.е. с указанием на источник цитаты, и на цитаты без атрибуции.

1.2. аллюзии, т.е. «заимствование определенных элементов претекста, по которым происходит их узнавание в тексте-рецепиенте, где и осуществляется их предикация» [238:128]. Как и цитаты, аллюзии подразделяются на аллюзии с атрибуцией и на неатрибутированные аллюзии.

В. П. Москвин и Н. Пьеге-Гро указывают на недостаточную востребованность типологии Женетта среди практикующих исследователей интертекстуальности и выражают сомнение в продуктивности используемого Женеттом понятия «транстекстуальности» в силу того, что оно «дает мало оснований для прояснения сути феномена интертекстуальности» [186:38]. Как отмечает Москвин, предлагаемые в типологии Женетта определения иногда «логически небезупречны» [186:38]: например, определение паратекстуальности предполагает рассмотрение таких понятий как заголовок и эпиграф как отдельных текстов и т.д. Кроме того, применение этой типологии затрудняется неоднозначностью используемых в ней терминов метатекст и гипертекст, закрепившихся в лингвистике в значении отличном от того, которое предлагает Женетт.

 Важно отметить, что при литературоведческом анализе художественного произведения, особенно произведения классической литературы, в интертекстуальном аспекте продуктивным является рассмотрение интертекстуальности как проявления определенной авторской стратегии. Типология Женетта, очевидно, включает в себя такие явления, которые выходят за рамки проявления стратегии писателя (например, жанровые связи текстов, традиционный объект исследования отдельной отрасли отечественного литературоведения, не связанной с теорией интертекстуальности).

Москвин и Пьеге-Гро предлагают конкретизировать предложенную Женеттом типологию и выделяют два значимых структурных типа интертекстуальности. Так, Пьеге-Гро выделяет интертекстуальность, в основе которой лежат отношения соприсутствия, объединяющие два или несколько текстов (цитата, аллюзия), и интертекстуальность, основанную на отношениях производности, деривации (стилизация, пародия).

Москвин в этой связи вводит термины парциальной и миметической интертекстуальности. Парциальные отношения возникают между текстом-донором, из которого извлекаются фрагменты и текстом-реципиентом, который такие извлечения принимает [186:18]. Основными видами парциальной интертекстуальности являются цитаты и аллюзии. Миметическая интертекстуальность характеризуется тем, что производный текст (стиль) имитирует основные признаки производящего. Основными видами миметической интертекстуальности являются пародия, стилизация, пересказ, подражание.

Очевидно, что, несмотря на различные термины, предлагаемые учеными, в основе каждой из представленных классификаций лежит выделение таких структурных типов интертекстуальности, как цитата, аллюзия, подражание, пародия, пересказ, стилизация. С учетом того, что ни одна из названных выше типологий на данный момент не получила широкого распространения среди отечественных исследователей интертекстуальности, в диссертации при характеристике разных видов интертекстуальности, встречающихся в художественной прозе Лескова, мы будем использовать именно эти устоявшиеся термины.

В связи с тем, что одной из задач диссертации является рассмотрение стилизаций Лескова, отметим, какие принципы анализа этого типа интертекстуальности являются методологически значимыми для нашей работы.

А. Среди исследователей стилизации распространено выделение двух типов стилизаций, языковой и литературной, которое в своей основе имеет предложенное В. В. Виноградовым разграничение двух типов стиля. Под языковым стилем Виноградов понимал организацию языкового плана литературного произведения, под литературным стилем – своеобразную и целостную организацию всех планов структуры литературного произведения. Представление о том, что стиль не сводится к «слогу», а представляет собой определенный принцип конструирования всего потенциала художественного произведения, разработанное в работе А. Ф. Лосева «Проблемы художественного стиля» [167], разделяется большинством современных исследователей явления стилизации (Г. Ю. Завгородняя [132], А. В. Кубасов [151]). Такое понимание стиля будет принято и в нашем исследовании.

Б. С нашей точки зрения, для адекватного анализа такого типа интертекстуальности как стилизация необходимо учитывать замечания о своеобразии стилизованного текста, сделанные Бахтиным. Бахтин, анализируя различные типы прозаического слова, отметил, что «стилизация предполагает стиль» [76:140], предполагает, что та «совокупность стилистических приемов, которую она воспроизводит, имела когда-то прямую и непосредственную интенциональность, выражала последнюю смысловую инстанцию» [76:144]. Стилизация художественно истолковывает (осмысляет и переосмысляет) чужой стиль и стоящее за ним чужое мировосприятие, чужую культуру. Вследствие этого воспроизводимый стиль подвергается некоторой деформации в соответствии с авторским пониманием оригинала. Исследователь подчеркивает: «Чужую предметную интенцию (художественно-предметную) стилизация заставляет служить своим целям, т. е. своим новым интенциям» [76:148]. Необходимо учитывать, что автор сознательно преломляет свои интенции в «чужом стиле», преследуя определенные художественные и идеологические цели.

В. Создание стилизованного текста происходит в двух направлениях: приближение к оригинальному тексту и отталкивание от него, «перевод» первоисточника на авторский художественный язык, использование для выражения авторских интенций. Целесообразным в этой связи кажется сделанное Е. Н. Мешалкиной [174] выделение двух основных принципов стилизации: архаизации и модернизации. По мнению ученой, стилизацию нельзя сводить к передаче исторического колорита, некорректным является постановка «знака равенства между стилизацией и архаизацией» [174:5]. Исследовательница уточняет традиционно используемые в теории перевода понятия архаизации и модернизации и подчеркивает, что «архаизацию <…> следует определять как <…> обработку текста, касающуюся целого текста или его части с целью подчеркнуть дистанцию времени, модернизацию - как «нейтрализацию» дистанции времени» [174:6]. Проведенное Мешалкиной выделение принципов архаизации и модернизации будет востребовано в диссертации при анализе стилизаций Лескова.

3. Интертекстуальность и интертекст.

К спорным вопросам современной теории интертекстуальности относится проблема разграничения понятий интертекстуальности и интертекста. Сегодня существует два основных подхода к определению этих категорий. Так, ряд ученых (В. В. Бычков [57], Ж. Женетт [235], В. П. Москвин [186]) предлагает употреблять оба термина как синонимичные. С другой стороны, в филологии представлены несколько вариантов разделения категорий интертекстуальности и интертекста.

Исследователи, придерживающиеся мнения о том, что интертекстуальность является особым свойством художественного текста, специфическим принципом тексто– и смыслопорождения, предлагают под интертекстом понимать «два и более художественных произведений, объединенных знаками-показателями интертекстуальной связи» (И. П. Смирнов [217:31]), «два или более текста, которые читатель должен знать с тем, чтобы понять литературное произведение во всей его значимости» (М. Риффатер [187:42]). Подобной точки зрения придерживается и Н. А. Кузьмина, определяющая интертекст в рамках когнитивной лингвистики как «объективно существующую информационную реальность, являющуюся продуктом творческой деятельности человека, способную бесконечно самогенерировать по стреле времени» [154:21]. Между тем, необходимо отметить, что определение интертекста как двух и более текстов, объединенных интертекстуальными отношениями, не является в науке общепринятым. Одной из важных причин отсутствия широкого распространения этой трактовки понятия интертекста, с нашей точки зрения, является сложившаяся традиция употребления в синонимичном значении термина «гипертекст», что наблюдается в работах И. П. Ильина [136], В. П. Москвина [186], Н. А. Фатеевой [237].

Среди литературоведов, занимающихся исследованием интертекстуальности, достаточно распространено определение интертекста, обоснованное в работе В. В. Шадурского «Интертекст русской классики в прозе В. Набокова» [246]. Исследователь понимает под интертекстуальностью «способность текста взаимодействовать, обмениваться элементами смысловой структуры с другими текстами» [246:6]. Интертекст же, с точки зрения Шадурского «является порождением этого процесса, его составляют элементы текста-предшественника» [246:8]. Придерживающиеся этой терминологии ученые при характеристике интертекстуальности выделяют определенный круг интертекстов, реализуемых в творчестве интересующих их писателей. Так, традиционно выделяются «библейский интертекст» (Новикова Г.А. «Украинская литература второй половины XX века в библейском интертексте (на материале творчества В. Дрозда, Р. Иваничука, К. Мотрич)» [193]), «фольклорный интертекст», «классический интертекст» или «интертекст русской классики» (Шадурский В. В. «Интертекст русской классики в прозе В. Набокова» [246]), интертекст конкретного писателя (Михина Е.В. «Чеховский интертекст в русской прозе конца XX – XXI веков» [183]). Однако определение интертекста в значении «элементы текстов-предшественников» также не является общепринятым среди современных филологов, что, в частности, связано с широким распространением употребления в синонимичном значении термина «текст» (Еремин Е. М. «Стратегии освоения библейского текста в творчестве Б. Гребенщикова» [128], Орлова Н. М. «Библейский текст как прецедентный феномен» [198], Щербакова А. А. Чеховский текст в современной драматургии [251]).

В диссертации нас будут интересовать в первую очередь вопросы поэтики и функциональные аспекты интертекстуальности в прозе Лескова. В связи с этим для нашей работы более целесообразным является не столько выделение круга реализуемых в творчестве писателя текстов / интертекстов, сколько рассмотрения особенностей использования Лесковым различных структурных типов интертекстуальности. В одном тексте Лескова обычно сопрягаются различные интертексты (например, библейский и классический), что ставит перед исследователем проблему смысловой и стилистической слитности текстов писателя и обуславливает необходимость целостного рассмотрения различных проявлений интертекстуальности в его произведениях.

1.5. Интертекстуальность как категория поэтики.

В последние десятилетия  широкое распространение среди ученых получили исследования поэтики как «эстетики и теории поэтического искусства» (Я. Мукаржовский [187:54]), «учения о генезисе и формах словесного художественного творчества» (Н. Д. Тамарченко [221:12]). В условиях формирующейся парадигмы филологического знания усилия современных исследователей интертекстуальности направлены на выяснение места интертекстуальности в системе поэтики.

Показательным в этой связи является единство отечественных и зарубежных ученых в признании необходимости рассматривать интертекстуальность как одну из категорий поэтики. Под этим углом теорию интертекстуальности рассматривает Пьеге-Гро, автор первого во Франции обобщающего исследования интертекстуальности в рамках теории литературы. Автор отмечает, что «определения, которые интертекстуальность получила в семидесятые годы 20 века, стремятся навязать нам некую единую и единственную текстовую модель <…> исследование текстов показывает, что цели интертекстуальности бывают весьма разнообразны и что было бы произволом сводить их к какой-нибудь одной теории текста или одной эстетической теории» [206:82].

Г. К. Косиков предлагает создать специальную теоретическую дисциплину для изучения текстов – интертекстологию. По мнению ученого, интертекстология, «все более и более тяготеющая к выявлению универсальных правил интертекстового взаимодействия» [145:41] может рассматриваться как составная часть поэтики, предмет которой – «общие законы построения литературных произведений» [145:41]. И. В. Арнольд отмечает, что «диалогизм, интертекстуальность (изучение межтекстовых связей) не образуют отдельных наук <…> Они должны войти важной составной частью в поэтику – учение о построении разных типов художественных произведений и о законах их изменения под влиянием нового содержания» [68:381].

При рассмотрении интертекстуальности как одной из категорий поэтики закономерно возникает вопрос: в чем заключаются возможности практического применения понятия интертекстуальности при исследованиях поэтики?   Для ответа на него прежде всего необходимо учитывать основную цель поэтики как науки. Как отмечает Тамарченко, «критерий научности» поэтики – «практика анализа текста, достижимой целью которого является истолкование смысла художественного произведения» [221:5].

Современная филология исходит из того, что любой текст представляет собой семиотически двуплановую структуру, вследствие чего изучение текста в интертекстуальном аспекте должно затрагивать и план выражения, и план содержания художественного произведения. Сегодня в гораздо большей степени разработан вопрос о содержательной стороне интертекстуальности. Показательным в этой связи, с нашей точки зрения, является  следующий комментарий Т. В. Плехановой: «Задача диалогической (интертекстуальной) поэтики – раскрыть диалогический механизм смыслопорождения в художественном тексте, показать, что смысл произведения не передается автором, а конституируется, выстраивается, появляется в результате взаимодействия голосов автора, героев, читателя, критика» [202:78].

 С точки зрения смыслообразующих функций предлагается описание явления интертекстуальности К. Кроо [148], Н. А. Кузьминой [154], И. П. Смирновым [217]. Так, Н. А. Кузьминой, разрабатывающей теорию интертекстуальности в рамках когнитивной лингвистики, интертекстуальность трактуется как открытая нелинейная система, «все элементы которой (прототексты и автор) подвижны и изменчивы» [154:217]. Как определяет Кузьмина, «интертекстуальность – это глубина текста, обнаруживающаяся в процессе его взаимодействия с субъектом» [154:26]. В рамках структурно-семиотического подхода исследует проблему интертекстуальности И. П. Смирнов. С его точки зрения, интертекстуальность связана с «семантической трансформацией, совершающейся на оси «текст-текст», где знак в процессе вторичного (и более) употребления меняет свое значение <…> интертекстуальная ссылка в тексте и соответствующий прототекст (или часть прототекста) являются одним и тем же знаком, но знаком, изменившим свое значение» [217:8]. Задачей интертекстуального исследования текста исследователь считает реконструкцию генеративного процесса, прослеживание логики преобразования предшествующих литературных текстов в новые. Как подчеркивает исследователь, использование интертекстуальной методологии позволяет не только обнаружить специфику преобразовательной логики художественного дискурса, но и определить позицию, которую занимает относительно источников создатель художественного произведения.

Необходимость интертекстуального анализа текста для понимания процессов смыслопорождения, происходящих в художественном произведении, подчеркивает и Н. С. Болотнова. Исследовательница отмечает, что «при использовании интертекстуального анализа объектом наблюдения становятся не просто заимствования и различные литературные влияния, а семантические трансформации, совершающиеся при переходе от текста к тексту и сообща подчиненные некоему единому смысловому заданию» [84:344]. Устанавливаемая исследователем связь с текстом-источником служит важным фактором для формирования эстетического смысла изучаемого произведения через приобщение к подтекстовой информации, содержащейся в нем.

Рассмотрение вопроса об участии интертекстуальности в формировании семантического пространства текста неизбежно ставит перед исследователем практическую проблему сводимости/несводимости в единое кон­цептуальное целое порой обширного круга привлекаемых автором «чужих» текстов. А.К. Жолковский решает проблему сводимости / несводимости различ­ных прочтений в единое целое следующим образом: «Заманчивым представля­ется продемонстрировать внутреннее единство всего набора подобных прочте­ний, но в общем случае интертекстуальный подход не требует такой взаимной согласованности» [130:11].

Между тем, очевидно, что без установки на поиск внут­реннего единства интертекстуальный подход может свестись к оригинальным разрозненным наблюдениям, которые могут представлять определенный инте­рес - чисто технический, но в итоге не обладающий глубоким содержанием и значительной ценностью. В этой связи нам кажется более целесообразным придерживаться позиции К. Кроо. Исследовательница отмечает, что в пространстве художественного текста «интертексты вступают в разного типа связи, за которыми обнаруживается последовательная семантическая системность» [148:5]. Исследовательница вводит понятие «интертекстуально-семантического сюжета» [148:6], под которым подразумевается «процессуальное развертывание такого многосоставного, многогранного семантического сюжета, объем содержания, смысловое богатство и глубина которого дают о себе знать лишь в результате основательного прочтения возможно более полной интертекстуальной системы романа» [148:6]. Такой же точки зрения придерживается и отечественный ученый Б. М. Гаспаров, подчеркивающий, что, при­влекая «всевозможные доступные нам ресурсы извлечения смысла, никак не регламентируя их число, мы должны, однако, делать это лишь постольку и та­ким образом, чтобы все эти разнородные компоненты не уменьшали, а, напро­тив, увеличивали смысловую слитность текста» [97:300].

С нашей точки зрения, системный подход к анализу проявлений интертекстуальности в конкретном художественном тексте дает исследователю несколько возможностей:

- позволяет избежать перечисления и классификации вырванных из контекста цитат и реминисценций;

- четко разграничивает предмет литературоведческого исследования от предмета культурологических и лингвокультурологических исследований;

- позволяет рассмотреть интертекстуальность в системе художественного текста, увидеть принципы соотнесения интертекста с другими его элементами, что проясняет своеобразие поэтики индивидуального стиля писателя.

Нас, безусловно, интересует диалог текстов Лескова с текстами- предшественниками, тот смысл, который обретает та или иная цитата в новом контексте, ее новое идейно-художественное содержание. Для нас важна при анализе текста, в идеале, «центрация смысла», акту­ально понятие «центрирующий текст» (H.A. Фатеева) как генератор новых смы­слов, возникающих при различного рода заимствованиях из текстов-пред­шественников. Исследование интертекстуальности позволяет глубже понять текст, текстовые аномалии (девиации), то, что остается непонятым вне актуализации интертекстуальных связей.

Между тем, границы между заимствованием содержания и заимствованием формы, т.е. между интертекстуальностью, заимствующей образы и темы, и интертекстуальностью, заимствующей знаки, остаются достаточно условными, понятие интертекстуальности относится и к плану выражения текста, и к плану его содержания. В связи с этим нам представляется целесообразным проводить анализ интертекстуальности и на уровне формы, что становится особенно важным при рассмотрении таких явлений как стилизация.

Анализ методологических подходов к анализу интертекстуальности, разрабатываемых современной филологической наукой, показывает, что интертекстуальность как категория поэтики представляет собой особый принцип построения художественного произведений, основанный на текстовой интеракции. Понятие интертекстуальности отражает процесс «разгерметизации» текстового целого через особую авторскую стратегию соотнесения одного текста с другими текстами или текстовыми системами и их диалогическое взаимодействие в плане и содержания и выражения. Интертекстуальность, становясь главным организующим принципом художественного текста, предопределяет различные аспекты его поэтики:

¾ особенности смыслообразования: смысловая множественность, открытость текста в пространство культуры за счет скрытых смысловых уровней; смысл текста возникает в результате связывания между собой семантических векторов, выводящих в широкий культурный контекст;

¾ своеобразие авторской стратегии: вовлечение читателя в процесс смыслообразования; коммуникативно-прагматическая открытость текста читательскому сознанию;

¾ особенности повествовательной организации: интертекстуальность – средство смены субъектов речи, введения в произведение разных «голосов»;

¾ основные приемы создания текста: интертекстуальные (явная и скрытая цитация, переработка тем и сюжетов, «лоскутное» письмо, игра слов, коллаж);

¾ своеобразие языка: гибридно-цитатный язык, язык-полиглот, пастиш.

Интертекстуальный анализ отдельного художественного произведения состоит из нескольких этапов:

¾ выявление в тексте эстетических сигналов (маркеров) «чужого» и определение «источников» заимствования;

¾ определение и систематизация основных способов реализации исходных текстов в произведении;

¾ анализ особенностей взаимосвязи художественного произведения с текстами-«источниками» (степень и характер формальной и семантической трансформации исходных текстов);

¾ установление процессуальной роли «чужого» текста в структурации и смыслообразовании художественного произведения;

¾ постижение генеративной природы и смыслового объема произведения.

 

Очевидно, что изучение интертекстуальности сегодня является важным как в практическом, так и в теоретическом отношении. Эта многомерная, полифункциональная категория текста имеет непосредственный выход к решению актуальных проблем поэтики и интерпретации текста, целостного восприятия индивидуального стиля писателя.

Рассмотренные нами основные определения, модели интертекстуальности, методы ее описания показали, что перспективность использования данной категории связана с представлением о ней как одной из основных категорий поэтики. Опираясь на современные исследования интертекстуальности (работы Г. К. Косикова, В. П. Москвина, Н. Пьеге-Гро, Н. А. Фатеевой, В. Е. Чернявской), в диссертации мы будем квалифицировать интертекстуальность как принцип создания повествовательных структур, основанный на текстовой интеракции. С учетом основных положений работ В. П. Москвина, Н. Пьеге-Гро, Н. А. Фатеевой мы будем выделять такие основные типы интертекстуальности, как стилизация, пародия, подражание, пересказ, а также атрибутированные и неатрибутированные цитаты и аллюзии.

Идеи М. М. Бахтина, Ю. Кристевой, Р. Барта, которые положены в основу концепции интертекстуальности, трактуют литературное слово как место пересечения текстовых плоскостей. Интертекстуальность как текстопорождающая и смыслообразующая категория основана на принципе диалогического взаимодействия текстов в плане и содержания, и выражения, осуществляемого как на уровне текстового целого, так и отдельных смысловых и формальных элементов. Понятая таким образом категория интертекстуальности может быть востребована как средство анализа и интерпретации произведений не только постмодернистской, но и классической литературы.

Возможность и необходимость применения интертекстуальных методик в ходе текстового анализа классической литературы в целом и прозы Лескова в частности, с нашей точки зрения, обусловлена тем, что современная филология основывается на представлении о тексте как об открытой системе. Понимание художественного произведения как единого смыслового пространства дополняется и уточняется указанием на возможность вторжения в него разнообразных элементов из других текстовых систем.

Важность целостного анализа прозы Лескова 1880-х – 1890-х гг. с точки зрения интертекстуальности вытекает из сущностных характеристик художественного мира автора, одним из значимых аспектов творчества которого является диалогичность. Исследовательская перспектива интертекстуального подхода к анализу произведений Лескова не сводится исключительно к поискам «следов» чужих текстов, а открывает другой круг возможностей. Среди них: выявление внутренних взаимосвязей текстовых элементов, проникновение в смысловой объем произведения и принципиальную множественность значений, определение особенностей реализации интертекстуальности в индивидуальном стиле писателя.

 

 


Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 774; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!