Экзистенциальное отношение субъект-Другие
Итак, мы выделили две группы социально-онтологических теорий: в первой группе субъект понимался как детерминированный социумом и Другими, во второй группе указывалось, что без противопоставления субъекта Другим не может быть автономии субъекта. Экзистенциализм представляет собой отдельную позицию. Вопросы формирования в нем обычно не рассматриваются (хотя условно можно отнести сюда das Man Хайдеггера), поскольку экзистенциальный взгляд на субъекта подчеркивает свободу субъекта. Исходя из этого трактуется и отношение к Другим. При этом точно так же выделяются две позиции: положительная (Ясперс) и отрицательная (Хайдеггер и Сартр). В отрицательной позиции подчеркивается, что Другие отнимают у субъекта его свободу. В положительной – что любовь обогащает.
Далее, для экзистенциальных учений характерна близость к вопросам патологии. Фактически, экзистенциализм первый показал, как в патологии высветить какие-то стороны нормального, на необычных примерах лучше понять обычное. Патологические отношения субъекта к Другим я буду подробно рассматривать в двух последних главах. В этой связи экзистенциализм представляет для меня особый интерес.
Сартр: Любовь, язык, мазохизм
Знаменитый текст Сартра[138] исполнен пессимизма. Любовь трактуется там как некая безнадежная битва двух бытий за то, чтобы стать одним бытием, но битва, к сожалению, друг против друга. Казалось бы, у любящих могло быть немало общих проектов и препятствий для совместного преодоления. Но для Сартра не имеют значения ни проекты, ни препятствия. Настоящее препятствие в том, что два бытия не могут быть одним, потому что оба обладают свободой, а любовь – это желание обладать свободой Другого. Поэтому Сартр смотрит с безнадежностью на любовь, да и вообще на отношения субъекта и Других: ему почти везде чудится угроза свободе субъекта. В его трактовке субъект все время предстает каким-то патологически слабым. В этом одна из причин, почему Сартр кажется достаточно типичным выразителем шизофренического сознания (разумеется, не в болезненной степени, а ровно настолько, чтобы хватало сил теоретизировать). Широко известна его фраза «Ад – это другие», его слова о том, что взгляд Другого объективирует, заставляет перестать быть свободным. Другой в изображении Сартра становится чем-то вроде медузы-горгоны, взгляд которой превращает в камень. шизофреническое сознание, как будет подробно показано в соответствующей главе, характеризуется подобным отношением к Другим. Почти любые клинические описания шизофрении особо указывают на болезненное изменение в эмоциональной стороне жизни, в социальных отношениях, особенно в отношениях с близкими людьми (именно с теми, которые, по Сартру, особенно сильно угрожают свободе, потому что сильнее всего любят и слишком много знают). Инструментальный, научный интеллект, операции с предметами – все это при шизофрении не нарушается. Однако на примере шизофрении выясняется, как мало значат в нашей жизни эти операции с предметами сами по себе, не опосредованные взаимодействием с Другими.
|
|
|
|
|
|
Ясперс: Экзистенциальная коммуникация
Иногда от таких теорий, как теория экзистенциальной коммуникации Ясперса[139], остается ощущение некоторой благоглупости. Это тот самый полюс общения, для некоторого не характерно все то, что было выше сказано о дискурсе. Участники здесь не надевают личин ложных идентичностей, они постоянно «ставят самих себя под вопрос», они стремятся не к превосходству, а к максимальному пониманию Другого и сами делают себя максимально понятными. Ясперс говорит, о том, что они спорят, но их спор – это любящая борьба, раскрывающая себя Другому.
Вот в таких терминах мы легко можем описать вышеупомянутый (п. 1.4.2.5.) кружок философов, совместно размышляющих над сложной проблемой. Поначалу кажется, что только о таких ситуациях Ясперс и писал. Уже даже нормальная (далеко не шизофреническая, как у Сартра) и даже любящая семья не сможет долго выдержать того взвинченного напряжения искренности и вдумчивости, которое требуется для экзистенциальной коммуникации.
|
|
|
Однако, насколько можно судить, Ясперс имел в виду изначально не столько кружок философов (хотя и его, наверное, тоже), сколько, как это ни странно, общение между душевно больным и психиатром. Выше, когда я писала, что субъекта можно понимать или интенционально, или коммуникативно, я опиралась во втором случае именно на критерий Ясперса, который он сформулировал в «Общей психопатологии»: каждый, кого я – при максимальном напряжении способности к пониманию – могу понять, не является безумным. Это такой же субъект, как я сам. Следует сказать, что в наши дни это может показаться общим местом, но в начале 20 века, когда вышла книга Ясперса, это была некоторым образом революция в понимании духовной природы безумия. К тому же и сегодня практика показывает, что немалая доля психиатрической диагностики держится на бездумном применении пунктов DSM, МКБ и тому подобных. Это максимально далеко от того призыва к пониманию больного в его экзистенции, к которому призывал Ясперс и скорее, наоборот, демонстрирует, насколько безграничны возможности непонимания. Не все можно понять, но не понять – при желании – можно все, что угодно.
|
|
|
Второе, что сделал Ясперс благодаря этой же постановке вопроса – увязал понимание со свободой субъекта. Здесь, конечно, следует оговориться, что имеется в виду не любое понимание, а понимание как термин, в смысле Дильтея, в противопоставлении объяснению[140]. Вкратце говоря, это две познавательные способности субъекта, первая из которых состоит в том, что субъект может замечать общее в явлениях и строить гипотезы, а вторая заключается в том, что субъект способен вдумываться в смыслы. При естественнонаучном подходе задействуется объяснение, а при гуманитарном – понимание. Психиатрия же – двойственная наука. Тогда «безумие» следует считать природным, физиологическим, явлением, и как таковое оно не может подлежать пониманию. Физиологические проявления безумия подлежат объяснению (например, галлюцинации или синдром психического автоматизма). Само это объяснение, по-видимому, следует искать в нарушении работы мозга. Однако если безумия нет (в психиатрии, это будет, например, случаи депрессии), тогда мы понимаем Другого как подобного себе. Тогда мы считаем его свободным, как и мы сами. Только свободный субъект трактуется с позиции понимания смысла. «Свобода формально присутствует во всем, что доступно пониманию. Всякий раз, когда я что-либо понимаю, я допускаю существование свободы. Радикальное отрицание свободы неизбежно привело бы к отказу от понимания»[141]. То есть, другими словами, к замене понимания объяснением.
На первый взгляд, может показаться, что это не такая уж большая разница. Что с того, что галлюцинации мы объясняем, а депрессию понимаем? То и другое все равно болезни, которые надо так или иначе лечить, да и лечат их в современной психиатрии примерно одинаково – таблетками. Однако Ясперс указывает, что понимание изменяет понимающего, в то время как объяснение не затрагивает объясняющего. В этом смысле экзистенциальная коммуникация – риск. Она основана на понимании, и никто не может выйти из нее таким же, как вошел, она преобразует субъектов. Когда оценишь степень некоторых рисков, связанных с различными видами экзистенциальной коммуникации (понимание психически больного, маньяка, негодяя, идиота; просто кого-то кардинально другого), она перестает казаться благоглупостью. Экзистенциальная коммуникация – полюс нормативный, это то, к чему, согласно Ясперсу, нужно стремиться.
Хайдеггер: das Man
Концепция Других у Хайдеггера удивляет бескомпромиссной «отрицательностью», как будто он специально не видит других вариантов.
У Хайдеггера не «наивная» установка к Другим. Он специально делает упор на неразрывность субъекта и Других, на то, что мир субъекта – это более мир Других, нежели, скажем, предметный мир. «Другие» означает не то же что: весь остаток прочих помимо меня, из коих выделяется Я, другие это наоборот те, от которых человек сам себя большей частью не отличает, среди которых и он тоже. ….. Мир присутствия есть совместный-мир. Бытие-в есть со-бытие с другими. Внутримирное по-себе-бытие есть соприсутствие.»[142]
Остался один шаг до того, чтобы сказать: главное для субъекта – это Другие. В принципе, Хайдеггер, видимо, что-то похожее и имеет в виду. Однако прежде чем перейти к описанию всей полноты отношений субъекта и Других, он вспоминает, не вполне понятно зачем, о своем центральном экзистенциале, заботе: «Если соприсутствие оказывается экзистенциально конститутивным для бытия-в-мире, то оно должно, равно как усматривающее обращение с внутримирно подручным, предвосхищающе характеризованное нами как озабочение, интерпретироваться из феномена заботы, в качестве каковой определяется бытие присутствия вообще …. Этим сущим не озабочиваются, но заботятся о нем.»[143]
Другими словами, Другие – это интенциональный предмет заботы субъекта. Он несколько отличается от неодушевленных предметов заботы, но при этом, кстати, более близок к такому предмету, к которому прилагается слово «забота» в обычном языке. Другие – это те, о ком заботятся! (Хайдеггер упоминает в качестве примера даже уход за больными. Но больше всего, кажется, он имеет в виду воспитание детей. У него бытие с Другими - это бытие с такими Другими, которые требуют заботы: дети, больные родители, студенты, несчастные друзья...). Если я не ошибаюсь, мало какому нормальному человеку при обдумывании потенциальных возможностей бытия с Другими не придет в голову такой модус, как любовь! Дружба, сотрудничество. Но у Хайдеггера нет почти ничего про позитивные модусы бытия с Другими, за исключением вышеупомянутой «заботы».
Зато знамениты его обличения того бытия с Другими, которое он считает наиболее частым и естественным.»... присутствие как повседневное бытие с другими оказывается на посылках у других. Не оно само есть, другие отняли у него бытие. Прихоть других распоряжается повседневными бытийными возможностями присутствия. ... «Кто» тут среднего рода, das Man[144]. Термин das Man нельзя точно перевести на русский. Суть тут в том, что немецкая конструкция man, обозначающая неопределенно-личную конструкцию, субстантивируется в существительное. Примерно это переводится «все» или даже «все те, кто делает, как все». Бибихин предпочел перевод «люди».
«Das Man всегда тут как тут, но так, что оно же всегда ускользает там, где человек прорывается к решению. Однако, поскольку das Man всегда предоставляет человеку всякие суждения и решения, оно снимает с самого человека ответственность. Das Man как бы устраивает так, что к нему всегда можно обратиться. Das Man очень легко за все отвечает, потому что лично никому ни за что отвечать не надо. Везде и всегда было Das Man, но не было никого конкретно.»[145]
Конечно, трудно отрицать, что мы очень часто ориентируемся на то, как делают «все». «Почему ты поступаешь в институт?» – «Все поступают, я что, хуже?» «Почему ты выходишь замуж?» – «Все выходят, я что, хуже?» «Почему ты много работаешь?» – «Все зарабатывают как люди, я что, хуже?» Das Man приводит субъекта к тому, что Хайдеггер называет «падение»: утрачивается сознание собственных возможностей бытия, другими словами, голова забивается суетой (выше была оговорка, что хайдеггеровский das Man – это в некотором роде нечто, формирующее субъекта, но только лишь в отрицательном смысле, и от него в принципе надо отказаться).
В чем же позитив? Как узнать, что делать, к чему стремиться? Определенно не у Других. Вообще говоря, в некоторых местах теория Хайдеггера напоминает сказку. Бытие само обращается к присутствию, присутствие слышит зов бытия. Понятно, что для этого требуется избавиться от всех тех помех, при помощи которых Das Man топит присутствие в падении, в повседневном забвении бытия. Прежде всего, избавиться от самого Das Man. Здесь мы видим, что «люди» – плохой перевод, как и «все»: избавиться надо, конечно, не от людей. Избавиться надо от того безличного зомбирования, которому Das Man подвергает субъекта. Не потому поступать в институт, что так делают «все», а затем, чтобы делать то, что интересно именно тебе, то, в чем именно твое призвание – расслышать, к чему зовет тебя зов бытия.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 424; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!