Период Доля в общем импорте России 19 страница
Второй сценарий в реальности может представлять собой тот или иной способ российской реконкисты, того или иного способа воссоединения со славянами на Западе, Кавказом и мусульманами на Юге. Методы – мирные, возврат может произойти путем использования того краха, в который вступили (или вступают) российские партнеры по многовековому историческому пути. Степень «рыхлости» нового объединения может быть очень велика, но в геополитическом смысле новая евразийская конфедерация будет ориентирована все же на российский центр, а не на вишеградско-балтийско-туранские экзотические альтернативы. Военная мощь нового объединения будет уровня США и КНР. Это будет, при всех издержках, все же сверхдержава, даже если экономические вериги обанкротившихся соседей напрягут Россию еще более, чем прежде. Новое объединение сохранит остов прежнего военно-промышленного комплекса. Оно не будет стремиться к получению влияния в отдаленных регионах мира, но неизбежно представит собой фактор тяготения для части Балкан и на южном европейском предполье. В случае ожесточения Запада второй вариант будет покоиться на вероятии социального реванша коммунистов (разумеется, нового типа), которые постараются в исповедании классовых принципов сместить фокус российской политики с Запада на огромный развивающийся мир, решающий сходные с российскими проблемы. Восстановление в той или иной форме СССР не будет последним шагом на пути этого военно-политического развития. Новый Союз (Славянско-Евразийский) постарается найти общий язык с двумя главными силами незападного мира – Китаем и Индией. У России в этом случае не будет преднамеренной антизападной заданности, но логикой своей программы она будет стремиться к государственному регулированию и социально ориентированной идеологии, что не позволит рассчитывать на ее вступление в ОЭСР и другие атрибуты ее приобщения к Западу. Новые коммунисты постараются осуществить имитацию китайского опыта сочетания политической централизации и относительной экономической свободы (разумеется, если Китай после Дэн Сяопина сохранит целостность и завидные экономические показатели). В случае реализации этого варианта Россия не будет сознательно повторять опыта конфронтации с Западом, но она очертит пределы приемлемого в западном опыте и того, что создает в стране «культурный шок». Вооруженные силы будут в привилегированном положении как одна из основ базирующегося на наднациональной почве режима.
|
|
|
Нам видится необходимым создание условий для реализации третьего пути. Этот подход должен сочетать как интересы Запада (безопасность), так и интересы России (модернизация экономики и общества). Для реализации этого сценария необходимы реализм и компетентность. Он должен строиться на нескольких базовых посылках:
|
|
|
1. Абсолютной из них является выяснение вопроса, окончательны ли нынешние границы России либо СНГ (или его эквивалент). Нерешенность этого вопроса делает форму государственности России неопределенной. Строго говоря, тенденция уже видится необратимой: сторонники «усеченной» России в Москве уступают место тем, кто видит Россию если не «расширенной», то являющейся гарантом безопасности значительной части постсоветского пространства (повторим, министр обороны говорит о содержании Россией 25-30 баз в «ближнем зарубежье»). Если эта тенденция получит продолжение, то логично предположить (в свете отсутствия иных экономических альтернатив) восстановление той или иной формы «расширенной» России – «усеченного» Союза. Чем быстрее и деликатнее будет сделан этот переход, тем быстрее сможет Россия начать создание механизмов противодействия региональным угрозам.
2. Как показал опыт 1991-1996 годов, Россия не может нормально существовать и обеспечивать единение своего общества без понимания своих национальных целей (в самом широком виде). Эта черта (нахождение «смысла жизни», прояснение идейных оснований социальной жизни) абсолютно чужда западному образу мышления, но для российского общества переход от «целенаправленного», ценностно-рационального существования к свободному плаванию в житейском море, преследованию исключительно частных целей дается с величайшим трудом. Задачей высшего руководства страны является, в конечном счете, не поток «указов», а предъявление самой общей перспективы государственной деятельности, целей общественной трансформации, обозначение задач национального творчества, образа того будущего общества, которым должна стать Россия. В дальнейшем, с построением гражданского общества, с возможным укоренением иных цивилизационных основ, потребность в «образах», в объединяющей цели, в целенаправленной деятельности отойдет на второй план и когда-нибудь исчезнет. Но в период «бури и натиска», революционного переворота в обществе, сдвига всех общественных ценностей отдача формирования «национального проекта» прессе -явление прискорбное, способное лишь еще более дестабилизировать и без того потерявшее ориентиры общество.
|
|
|
3. Наивным и обреченным видится современное партийное строительство в двух российских столицах. Общество еще не усвоило понятий консенсус – следование общим планам, и компромисс – жертва части интересов ради согласия (предпосылок сосуществования, а не расстрела друг друга), а партийные вожди самым поверхностным образом делят спектр политических лозунгов и демагогических клише в надежде на простодушие и доверчивость избирателей. Эта доверчивость быстро дегенерирует в озлобление, а постоянно приводимый в пример Запад – в антитезу здравого смысла. Предпосылкой решения Россией проблем своей безопасности является формирование более широких (надпартийных) движений. Такой пример дает практически весь мир, за исключением очень узкого ряда западных стран. Ориентация на немедленное введение западного парламентаризма сродни требованию всеобщего счастья, нам требуется для этого значительное время. Между тем признанные «демократиями» Япония, Мексика, Индия и т.п. имеют отличную от западной парламентскую систему, имитировать которую единственно и может наш слабый демократический организм.
|
|
|
4. Военная промышленность никоим образом не должна подпадать под колеса приватизации – здесь производство всегда убыточно, а экспорт возможен лишь с государственной помощью, через дипломатические каналы. Оптимизация производства должна строиться постепенным образом и не за счет гибели наиболее квалифицированной рабочей силы главной защиты России в эти посуровевшие времена.
Основываясь на этих предпосылках, мы должны обратиться к обеспечению национальной безопасности на основе широкой дипломатической инициативы (а не сведения ее к деятельности новичков, заговоривших от лица России на мировой арене). Несколько раз в своей истории Россия обращалась к Западу с позиций слабости, и не без успеха. Смысл был в том, чтобы видеть в Западе не монолит, а весьма рыхлую коалицию. Петр после Нарвы, Горчаков после Севастополя, Чичерин после Генуи усмотрели выход в выборе предпочтительного партнерства. Сейчас Россия не готова к такой политике строительства блоков с отдельными странами Запада прежде всего в связи с тем, что сам Запад переживает противоречивый процесс интеграции (с одной стороны) и возвышения Германии (с другой).
В данном случае нас интересует не столько степень реализуемости сценария, и даже не столько предпочтительность одного из них, а характер реакции Запада.
Естественно, для Запада наиболее приемлем первый сценарий. Еще советник Вудро Вильсона полковник Хауз говорил, что предпочел бы четыре России вместо одной. В незападном мире исчезнет единственная способная противостоять в военной сфере величина. Это развязывает Западу руки в развивающихся странах, ориентирует НАТО на функции, выходящие за прежнее противостояние Востоку, исключает международную кооперацию левых сил, предоставляет дополнительный (потенциально емкий) рынок и источник широкого спектра сырья. Происходит своего рода латиноамериканизация России, при которой США через расширение НАТО как бы распространяют новую «доктрину Монро» на северную Евразию. Ради реализации этого сценария Запад, возможно, готов полностью списать долги России, включиться в создание зон свободной торговли, а в последующем (со стабилизацией политической системы и пригашением инфляции) в инвестирование новой российской промышленности – перерабатывающей, «дымной», текстильной, ненаукоемкой, ориентированной не на западные рынки, а на пояс новых индустриальных стран, на лидеров развивающегося мира, на прежние республики Союза.
При этом Запад никогда не даст России возможность стать полноправным членом НАТО из-за «консенсусной» основы работы механизма этой организации. Право «вето» Россия здесь не получит никогда хотя бы из-за противодействия восточноевропейских стран. На Западе слишком ценят стабилизирующий механизм НАТО, чтобы радикально изменить ее характер принятием большой и плохо предсказуемой России. Иллюзии на этот счет могут питать лишь очень отвлеченные умы.
У данного сценария есть позитивная и негативная стороны. Запад дает России время и безопасность для раскрытия внутренних сил. Но он настаивает при этом на отказе от амбициозных сверхзадач, на классовом эгоизме, на принятии западных ценностей, на активной работе по внедрению в широкие слои населения ценностей западного мира (индивидуализм, трудовая этика, рациональная организация экономики подобно западному типу).
Второй сценарий будит на Западе демонов «холодной войны». Прошли времена, когда президент Буш уговаривал украинское руководство не рвать жизненных связей с Россией. Принятые в ООН в качестве независимых субъектов международного права, пятнадцать частей прежнего Союза ныне перед Западом как абсолютные носители суверенности. В Москве могут рассуждать об исторических, экономических, психологических и прочих связях, но на Западе уже всякое теоретизирование о «мягком», «ограниченном» суверенитете прежних советских республик вызывает готовность даже с риском для себя указать России на неприемлемость подобного курса, на эвентуальный обрыв российско-западных связей в случае развития этого процесса. Неизбежно в этом случае: кредитное давление; возобновленный КОКОМ; технологическая блокада, культурное отчуждение, если и не гонка вооружений в прежнем масштабе, то восстановление прежних уровней военных бюджетов у тех стран, которые его сократили (США, Британия, Германия).
Более опасным, чем эти («привычные») меры и рычаги, будет новое в западно-российских отношениях: помощь националистической оппозиции во всех частях прежнего союза. В конкретной плоскости Украина получит первостепенный приоритет. Это будет означать помощь Львову и Киеву против Харькова и Симферополя.
Короче говоря, во втором сценарии новое издание «холодной войны» выступает как очень вероятный оборот событий, или реалистический вариант реакции Запада на восстановление восточноевропейского центра силы.
Реакция на третий вариант будет зависеть от быстроты разворачивающихся на евразийских просторах процессов. Менее всего Запад хотел бы получить тяготение Москвы к Пекину в те решающие полтора-два десятилетия начала следующего века, когда Восточная Азия впервые за пятьсот лет непрерывного подъема Запада предстанет его полноправным экономическим и стратегическим конкурентом. Именно ради избежания хода событий по второму сценарию Запад, возможно, будет готов, «скрепя сердце», согласиться на третий вариант – если ощутит образование независимого мирового полюса в Китае после Дэн Сяопина. В том случае, когда столкновение западной и конфуцианской цивилизаций перейдет от кабинетных дебатов в реальную жизнь, Западу может понадобиться большая Россия, менее ослабленная, чем это случится по первому сценарию. Тогда России может быть предложено вступление в НАТО, тогда совместные военные проекты спасут российский («союзный») ВПК, тогда российские офицеры будут стажироваться в западных военных академиях, а американцы, возможно, испытывать свои боеголовки на Новой Земле.
В определении выбора одного из трех вариантов российской эволюции на рубеже тысячелетий решающее значение возымеет фактор, маскировавшийся последние восемьдесят лет идеологическим флером – фактор культурно-цивилизационного отличия Восточной Европы от Запада, итог различия в исторической эволюции на протяжении длительного исторического периода.
Запад: расстановка сил
Страны Запада и отдельные группы населения в этих странах неоднозначно воспринимают события в России с 1985 года, так ускорившиеся после 1991 года. Развитие событий в бывшем СССР было столь стремительным и спонтанным, что возник некий «интернациональный шок». Потребовалось время, чтобы «осела пыль». Рационалистическое западное мышление начало процесс определения истоков происшедшего, направления перемен, их перспектив, и, главное, каково должно быть отношение Запада к горбачевско-ельцинскому чуду. На Западе обозначились четыре группы (включающие в себя политиков, бизнесменов и идеологов), обозначившие свое особое отношение к эволюции Восточной Европы, к будущему России как сверхдержавы и наиболее переменчивой величины в мировой политике.
1. У первой группы – скепсис в отношении необратимости перемен. Часть западного истеблишмента опасается, что, несмотря на суровейшие испытания, Россия способна к внутренней консолидации, к внешней политике, которая завершится той или иной формой восстановления СССР. В истории России уже были смутные времена, сходные по тяжести испытания, развал государства (1918-1920) и все же великая страна находила духовные, физические и организационные ресурсы для восстановления статус кво анте. Соответственно, эта группа не считает расторжение русско-украинских уз финальными, а совокупная мощь этих двух стран возвратит супердержаву из небытия. Возврат остального будет делом техники. Закавказье уже истощено, Грузия и Армения призывают российские войска, Азербайджан не решится остаться один на один с фундаменталистским Ираном, да и экономика потребует реинтеграции. Казахстан уже возглавил попятное движение, а его «мотором» уже сейчас видится опустошенный Таджикистан.
Итак, Украина – ключ к реинтеграции. Первая группа считает, что в интересах Запада создать между двумя крупнейшими восточнославянскими странами непреодолимые препятствия. Это означает поддержку националистических сил на Украине и «счетчиков российских жертв» (на пути реинтеграции) в Москве. Одним из наиболее активных идеологов того, что Запад, не препятствуя российско-украинскому сближению, совершает самоубийство, является Зб. Бжезинский, поддерживаемый такими правыми аналитическими центрами, как Херетидж-фаундейшн.
Позиция крайних «ограничителей России», противников реинтеграции такова: как можно быстрее ввести в НАТО страны Восточной Европы (начиная с Польши) и определить особый статус (до включения в НАТО) для Украины, чтобы всей мощью Запада воспрепятствовать созданию критической массы восточных славян (Россия, Украина, Беларусь), которая делает их величайшим этническим блоком Европы и необратимым элементом при любой конфигурации сил в Евразии. Эта группа поддерживает любые дезинтеграционные силы в России, ее не особенно волнует проблема прав личности (октябрь 1993 года был воспринят ею с исключительным удовлетворением), она полагает, что защищает интересы Запада, ослабляя Россию, бросая ее в дорогостоящие квазиреформы, крушащие ее индустрию и моральное единство. Этой группе не припишешь слабое знание обстановки в России, просто ее девиз: ослаблять Россию, исходя из вероятности худшего варианта развития событий.
В эту группу заметным образом входят идеологи, имеющие связь с Польшей (традиционное противостояние и недоверие), ее питают те укрепившиеся в 80-е годы (до Горбачева) прорейгановские организации, которые, так сказать, пережили «перестройку» и ее ельцинский эпилог, а также бизнес, связанный с Пентагоном, реалисты-геополитики.
Легко видеть, что их отношение к демократической России ничем не лучше, чем к России коммунистической. Опасение реванша коммунизма уходит в их нынешних доктринах на второй план в сравнении с опасением сильной или «большой» России.
2. Вторая группа экспертов, политиков и деловых людей сходится на том, что восстановление некоей формы Союза если и возможно, то уже не опасно. Варшавский договор невосстановим, более того, восточноевропейские страны направляют свои военные системы именно против восточного суперсоседа. Конфедерация прежних частей Союза возможна, но быстрая тесная притирка – нет, а взаимные дрязги, как и сложности составления расчлененной военной системы, поглотят все внутренние ее силы как минимум до конца текущего века. Демократы в Москве сильны, Россия сама не желает нового имперского бремени. У Запада нет интереса в том, чтобы «добивать» ополовиненную Россию – возникший хаос может вовлечь военный арсенал страны и превратить жизнь на Земле в ад. То есть в 1991 году Союз понес невосстановимый урон и не стоит современную тень, призрак, принимать за то «чудовище», которое терроризировало Запад неполных пятьдесят лет.
Подобной точки зрения придерживается современный Пентагон, разведывательное сообщество, умеренные среди демократов и республиканцев, значительная часть бизнеса. В этих кругах не видят особых возможностей развития связей с Россией – слишком своеобразное общество, чуждые традиции, неокрепший рынок. Но здесь не желают делать украинско-российскую границу между Западом и Россией, сколько бы ни призывали к этому правые в США и «новые» в Вишеградской группе. Эта часть американской элиты полагает, что бремя частичной помощи России должна взять на себя Западная Европа, имеющая более основательные предпосылки и более устойчивые традиции. Главное: не создавать у смятенного русского населения впечатления, что Запад неумолимо жесток, что он желает воспользоваться временным ослаблением России.
3. Третья группа политиков, деловых людей и аналитиков в ощутимой мере симпатизирует молодой российской демократии, разделяет часть ее иллюзий и не уверена, что крайнее ослабление России на руку Западу, не знающему, как гасить конфликты на огромном постсоветском пространстве. Ведь традиционно, скажем, США и Россия (до коммунизма, да и во многих случаях при нем) не имели спорных моментов, более того, выступали вместе геополитическими союзниками против главных американских конкурентов – Германии и Японии. В век нового возвышения этих держав, в наступающий век непредсказуемого подъема Китая относительно сильная Россия, получив поддержку Запада, может оказать ему неоценимую помощь в Евразии, противостоя растущему исламскому фундаментализму, умиротворяя Индию и создавая противовес неожиданно ускорившему свое развитие Китаю. Определенная степень помощи России, открытие перед ее студентами западных университетов, предоставление ее промышленности части западных рынков полностью совпадали бы со стратегическими интересами Запада в двадцать первом веке. Христианская религия, ставшая общим наследием классическая литература, растущая значимость российской кладовой сырья – все это сближает, готовит вступление Кремля в «семерку», Москвы – в ГАТТ, России – в ОЭСР. Принадлежность России к индустриальному Северу может оказаться решающим фактором глобального противостояния по цивилизационному или технологическому признаку.
Эта группа не поддержала бы открытой реинтеграции СССР (тем более под красными знаменами), но она не увидела бы трагедии в восточнославянском или евразийском союзе, отражающем исторические реальности и не направленном против Запада (если только Запад сам не вызовет ненависть своим неприятием происходящих в России процессов). Запад должен найти успокоение в том, что Россия еще не скоро будет посягать на весомую долю на рынках наукоемких товаров, а отсутствие конкурентного ожесточения – залог ее приемлемости в качестве регионального лидера Северо-Восточной Евразии.
4. Четвертая группа наиболее многочисленна и аморфна. Она не знает истинного пути и не претендует на знание его. Она реалистически оценивает флюидность ситуации, благо перехода России в прозападный лагерь и опасность ее нового поворота от Запада. По мнению этого большинства, за нынешней фазой трансформации России последует еще немало новых, и придавать финальное значение этапам переходного периода не стоит. Обольщение горбачевско-ельцинскими обещаниями не всегда солидно, заведомое неприятие «новых русских», влюбленных в Запад, не очень умно. В принципе, эта группа придерживается идеи «подождать и посмотреть». (Именно поэтому Запад в своей основе еще ждет). Эта группа, собственно, не знает, переступила ли Россия черту имперской необратимости, или она способна сделать исторический вольт-фас. Эта группа не уверена, что в России скоро будет создан привлекательный рынок для западных инвестиций, но она не хотела бы видеть российскую экономику рухнувшей окончательно – тогда задача накормить 300 миллионов евразиатов или сдержать нарастание в этом регионе тенденции бунта и даже варварства падет на Запад.
Короче говоря, эта группа отражает впечатление, что процесс «второй русской революции» не только не завершился, но что подлинные реформы, обещающие суровую социальную цену, еще даже не начались. Данный сегмент западного общества может понять русских националистов. Ему меньше хотелось бы видеть у руля бывших коммунистов, но они (представители этой группы) признают, что «новые коммунисты» в Литве, Польше и Венгрии – приемлемые партнеры. Что сразу бы бросило этот самый многочисленный лагерь Запада в объятия первой группы (см. выше), так это беспардонный курс Москвы на максимальное восстановление старых структур внутри (аппарат, номенклатура) и вширь – в пределы одиннадцати бывших республик. Трезвость и рациональность привлекают данную группу, революционный раж антагонизирует ее. Медиана отношения Запада ныне гибко не зафиксирована. Запад с трудом воспринимает интересы различных слоев в России – ситуация слишком флюидна. Но эта медиана в общих чертах проходит между второй и третьей группами. Запад благожелателен к тому, что он, не всегда четко проанализировав, называет реформами в России и к носителям этих реформ. Он в высшей степени удовлетворен ослаблением силовых признаков сверхдержавы, он удовлетворен кризисом российского военно-промышленного комплекса. В то же время он чрезвычайно чуток к тому, что им именуется неоимперскими амбициями. Лакмусовой бумагой есть и будет отношение к Украине: совмещение мощи этих двух крупнейших компонентов СССР пугает Запад. Всякая неосторожность на этом пути грозит осложнениями вплоть до реанимации в той или иной форме «холодной войны».
Останавливаясь на самом поверхностном уровне конкретики скажем, что США и Германия символизируют вышеочерченную благожелательность, а Япония – силовую жесткость. Франция и Британия могут быть друзьями, если Германия займет слишком выдающуюся позицию, соответствующую ее потенциалу. Теперь, когда функции бундесвера за пределами зоны действия НАТО легализированы, а президент США у Бранденбургских ворот признал особую роль Германии в Европе будущего, тень прежней Антанты может проглянуть в очередных босниях будущего. Италия тянется к европейскому гиганту – Германии, Канада следует за США. Для России кошмаром должен быть переход западных стран-лидеров на позиции первой группы, ныне впервые обсуждаемые. Это требует максимума дипломатичности в отношениях со славянскими соседями – последовательной политики здесь, а не пустых угроз (флот, Севастополь) на фоне пассивной фактической безучастности. В конечном счете Запад так или иначе воспринял бы «хирургическую операцию», но не хроническое махание скальпелем.
В конечном счете (и этого не понимают многие демократы в России) Запад интересует, чтобы на огромных сопредельных с ним просторах царила прежде всего стабильность, а потом уже демократия или что-то тоже приятное. Не впадая в цинизм, скажем, что Запад очень хотел бы видеть в Москве и других столицах прежнего «второго мира» демократические правительства, которые, по укоренившемуся на Западе мнению, менее склонны к внешнеполитическим авантюрам и тотальной ксенофобии. Как лучше всего показало поведение западных правительств в октябре 1993 года, нейтрализация ядерной угрозы путем поддержки любого стабильного режима является его приоритетом номер один.
Демократическое развитие – также важный приоритет западной политики, и его интересует русский бизнес, характер которого (надеется Запад) изменяется в соответствии с западными стандартами. Запад будет помогать в поощрении поросли менеджеров, чтобы закрепить господство частной собственности. Запад будет посылать своих религиозных проповедников, полагая, что замещение атеизма должно идти через протестантские формы западного христианства, как более близкие духу капитализма. Запад постарается найти, как минимум, каналы общения с силовыми структурами России. Более того, Запад расширит базу своих социальных контактов с массовыми организациями, вплоть до коммунистов, новую разновидность которых он приемлет в Вильнюсе, Варшаве и Будапеште.
Но Запад немедленно ожесточится при повторе тактики и особенно риторики Ивана Калиты; поисках союзников в Китае; создание новых программ в военной сфере. Если Россия выберет этот путь, она должна твердо знать, что пределы благожелательности Запада лежат на границах такого российского самоутверждения, которое хотя бы частично мобилизует против Запада развивающийся мир (или продажу ему оружия) и которое предполагает хотя бы частичное совершенствование ее центральных стратегических систем.
Глава пятнадцатая
РАЗЛИЧИЕ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
Надо понять, что позади нас не история города Глупова, а трагическая история Великой страны.
Г. Федотов, 1918.
Любое явление, имеющее начало, имеет и конец. Завершенность, конечный характер такого исторического феномена как цивилизация не сразу стали достоянием Запада.
Понятие «цивилизация» (понимаемое как западная цивилизация) возникает в Западной Европе в восемнадцатом веке, веке Просвещения как всеобщий абсолют, верхняя ступень развития человечества. Понадобился каскад кризисов, включающих внутризападные войны, очевидная стойкость незападных культур, частично выдержавших натиск Запада, прежде чем лучшие умы североатлантического региона признали иные, незападные цивилизации как совокупность свойств определенного общества, расположенного на определенной территории и в конкретный исторический период.
Возможно, первым скептиком, выразителем сомнений во всеобщей приложимости ценностей одной цивилизации в конкретную ткань другой был шотландский философ А.Фергюсон, поставивший в работе «Очерк истории гражданского общества» (1767г.) вопрос о сложности – и даже невозможности перенесения культурного опыта одной конкретной цивилизации на неподготовленную для этого опыта почву. Сомнения в общеприложимости цивилизационных догм вели этого шотландского мыслителя к признанию факта существования иных систем органических ценностей, иных цивилизаций. Логика таких рассуждений разрушала «пирамидальную» евроцентрическую цивилизационную систему, давая простор сопоставлению, сравнению, взгляду на иные миры как на полноценные цивилизационные организмы. Она обосновала первые шаги в скептическом восприятии линейных представлений о всемирной истории, которые подавали национальные культурные различия как второстепенные, занижали значимость среды обитания, культурного опыта, религии, исторических предрасположенностей.
Ощутимый удар по прямолинейному восприятию прогресса нанес И.Гердер, возглавивший цивилизационную и политологическую мысль Германии в противовес главенствовавшие в конце восемнадцатого века потоку прогрессизма (лидеры которого Тюрго и Кондорсе задавали тон в западноевропейском самосознании). Гердер указал на примитивность представлений о механическом приросте человеческих знаний как о движущей силе истории. В качестве источника исторического развития он видел столкновение противоположных культурных принципов. Главный постулат Гердера состоял в невозможности уподобления одного народа другому, иррелевантности сопоставления различных эпох. Он настаивал на органическом, качественном своеобразии цивилизационных явлений и считал невозможным оценивать явления одной культуры в рамках другой культуры.
Развитие подобных взглядов мы наблюдаем у английского позитивиста Г.Спенсера, выделявшего, по меньшей мере, два вида цивилизаций: ориентированную на «внутреннюю среду», на удовлетворение потребностей общества и его членов европейскую цивилизацию (1), и ориентированные на внешнее окружение милитаризированные цивилизации Востока (2). Буквально вторя ему, английский историк Г.Бокль призывал различать линейно развивающуюся цивилизацию Запада и циклически развивающиеся цивилизации остального мира.[181]
В русле той же традиции германский историк Г.Рюккерт утверждал, что «историческая действительность не может быть логически правильно расположена в виде одной линии». История осуществляется в виде «культурно-исторических организмов», т.е. отдельных цивилизаций.[181] Рюккерт аргументировал наличие множественности цивилизаций прежде всего на примере Китая, цивилизационно органически чуждого западной культуре. Данная германская традиция, по отношению к Западу, нашли своих адептов в лице германских гениев первой величины: Гердер, Лейбниц, Гете, Шопенгауэр, В.Гумбольдт, Ницше, Т.Манн, Хайдеггер.
В России второй половины Х1Х века, при всем господствующем западничестве, начинает оформляться представление о восточноевропейской цивилизации в противовес цивилизации западной. Множественность цивилизаций была блистательно обоснована в двадцатом веке французским мыслителем Э.Дюркгеймом. Эпохальное значение имело его умозаключение о невозможности выделить «лишь один масштаб для определения полезности или вредности социальных явлений, об абсурдности попыток выделения критерия цивилизации. В монументальном «Методе социологии» выделяются «социальные виды», являющиеся практически самодовлеющими цивилизациями. «В ходе исторического развития теряется идеальное и упрощенное единство... Последовательный ряд обществ не может быть изображен геометрической линией, он скорее похож на дерево, ветви которого расходятся в разные стороны».[181] Двадцатый век самым серьезным образом способствовал смещению понятия «цивилизация» с положения фиксатора высших достижений человечества до характеристики ограниченного пространством и временем феномена. Об идеях Дюркгейма мы уже говорили. Еще три мыслителя – О.Шпенглер, А.Тойнби, Ф.Бродель придали цивилизации качества конечности характеристики подъема, развития и упадка, черты отдельно-особого вида культуры. Первые «европессимисты», такие как Шпенглер, усмотрели начальные кризисные явления западной цивилизации уже в период, непосредственно наследующий Великую французскую революцию. Назначением Наполеона было завершение героического периода превращения западной культуры в цивилизацию. «Его значение то же, что и Филиппа и Александра, водворивших на место эллинской культуры эллинизм... Когда цель достигнута и идея, т.е. все изобилие внутренних возможностей, завершена и осуществлена во внешнем, тогда культура застывает, отмирает, ее кровь свертывается, силы ее надламываются – она становится цивилизацией. И она, огромное засохшее дерево в первобытном лесу, еще многие столетия может топорщить свои гнилые сучья. Мы наблюдаем это на примерах Египта, Китая, Индии и мусульманского мира... Будущность Запада не есть безграничное движение вверх и вперед по линии наших идеалов, тонущее в фантастически необъятном времени, но строго ограниченный в отношении формы и длительности и неизбежно предопределенный, измеряемый несколькими столетиями частный феномен истории, который можно на основании имеющихся примеров обозреть и определить в его существенных чертах».[181] У Шпенглера «цивилизация» предстает организмом, обособленным от себе подобным и характерным внутренним единством, организмом, в котором носители данной культуры переходят от этапа героических деяний к механическому функционированию, за которым данную цивилизацию, сколь ни высоки ее достижения, ждет остановка внутреннего мотора и неизбежный распад, историческая смерть.
Дата добавления: 2015-12-21; просмотров: 21; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!