Период Доля в общем импорте России 17 страница
Столь быстрого отказа от идеологической зашоренности, от менталитета «осажденной крепости» никогда не произошло бы без очевидной надежды всего общества порвать с изоляционизмом. Наиболее отчетливо ее выражала интеллигенция – хранительница исторической памяти о взлете русской культуры в результате послепетровских контактов с Западом. Она стала активным проводником идеи возобновления плодотворной кооперации с Западом как лидером интеллектуального и экономического прогресса. Выход из «изоляции» предполагал, прежде всего, безвизовое (как до 1914 года) сообщение с западным миром, возможность получения западного образования, западной информации, приобщение к рациональной экономике рыночного типа. Появились надежды на слияние с общим цивилизационным потоком, приобщение к европейской цивилизации, восстановление традиционных связей с Западом.
Отношение к Западу в горбачевский период приняло едва ли не религиозный характер. Запад стал предметом обожания, символом «нормальной» жизни, преувеличенно хорошее отношение к Западу выросло на особой почве: массы не знали Запада и жили в условиях изоляции даже тогда, когда перестройка набрала полную силу. Поэтому пропаганда западного образа жизни имела необычный успех. Склонные к идеализму и манихейству русские охотно согласились на переворачивание прежних схем – на отношение к Западу как к воплощенному добру, а к себе самим как к воплощенному злу.
|
|
|
Вместо термина «Запад» в этих условиях стал использоваться эвфемизм – всемирная цивилизация, цивилизованность. Этот новый концептизм менял акценты: западное развитие становилось не самоцелью, а лишь более адекватной цивилизационным задачам фазой общего пути человечества. Смена термина не преминула сказаться на общественном сознании, произведя его относительный сдвиг с идеи вестернизации к идее модернизации – овладения наивысшими технологическими и социальными достижениями, разрыва с «застоем», перехода к современной цивилизации.
На смену теории общественно-экономической формации победно заступила теория цивилизации с той лишь разницей, что «светлое будущее» имелось уже сейчас – на Западе как таковом или на Западе как части мира, более других продвинувшейся по пути всемирной цивилизации.
Глухие к подобной риторике массы, однако, вполне разделили то чувство, что прежде, ведомые КПСС, они шли не туда, и что истинный путь найден и может быть быстро пройден. За «500 дней», например.
Выход из изоляции стал официальной идеологией этого периода.
Однако антиизоляционистский курс был тесно сплетен с идеей вестернизации России, позже сменившейся неэксплицируемой, но имплицитно представленной идеей «догоняющей модернизации». Не только выйти из изоляции, но и догнать Запад, стать страной, похожей на Запад, «нормальной страной» – в такой обыденной форме были представлены идеи «догоняющей модернизации» на официальном уровне.
|
|
|
Внешнеполитическое ведомство и окружение президента возглавили лица, считавшие западное направление российской политики и интеграцию России с Западом своей прямой миссией. Период 1991-1994 годов знаменателен тем, что Москва желала (как может быть никогда более во всей русской истории) восстановления прежних и создания новых связей между недавними антагонистами.
Сорок предшествующих лет Россия смотрела на Запад через объективы разведывательных спутников, перископы подводных лодок, экраны радаров ПВО. Феноменальные события рубежа 80-90-х годов сломали противостояние, вызвав острую нужду в новой формуле отношений. Министр Козырев определил ее как «стратегическое партнерство». Необычным было определение двусторонних отношений лишь одной стороной; необычным было наблюдать стремление радикальных российских западников собственным «указом» включить Россию в западный мир; необычным было предположение, что Вашингтон будет поддерживать некую биполярность в условиях, когда второй полюс столь драматически самоуничтожился.
|
|
|
Важно зафиксировать, что медовый месяц в отношениях России и Запада был. После августа 1991 года в России не было антизападных настроений. Напротив, была явственная симпатия, удивительная после семидесяти лет целенаправленной пропаганды.
Не было антирусских настроений и на Западе. Новая реальность дружественной России вызвала надежды западных аналитиков, что объединившиеся первый и второй мир помогут менее удачливому третьему миру. Уже писали о «конце истории», о новой эре бесконфликтного развития. Взаимные симпатии 1991 года были хорошим основанием, на них можно было строить отношения России и Запада, имея за спиной общественную поддержку.
Колоссальные военные бюджеты можно было теперь направить в производительную сферу. Лозунг дня в России: использовать единственную хорошо технологически оснащенную военную промышленность для производства товаров народного потребления. Что-то вроде крупповского лозунга 1919 года: «Мы производим все».
Многие надеялись как минимум на повторение китайского способа освоения западного опыта: открытые торговые зоны, допуск благотворных западных инвестиций, появление на русском рынке западных товаров, приобщение России к международному разделению труда. В этом символе веры было почти едино большинство общества, невзирая на политические цвета и персональные пристрастия: демократы-западники, демократы-государственники, социал-демократы, христианские и «либеральные» демократы, экс-коммунисты и др. Общественный консенсус, столь трудно достижимый в России по множеству вопросов, был в отношении Запада во второй половине 1991 года налицо. Дело было за конструктивной программой, за талантливыми исполнителями, за учетом мнения экспертов. Следовало избегать лишь одного – некомпетентности, дилетантизма. Однако, хотя было ясно с самого начала, что Запад охотно пошел на подмену демократизации, защиты прав человека, формирования цивилизованного рынка распадом СССР, имидж Запада продолжал сохранять свое положительное значение не только для прозападных элит. В новой ситуации Запад уже не воспринимался как царство Божие на Земле или как добрый дядюшка, готовый оплатить России все ее действия, отвечающие его принципам или его интересам. Однако рейтинг Запада оставался еще очень высоким в обществе, а его имидж включал в себя: 1) представление о Западе как об образце, которого следовало достичь; 2) одновременно как о единственной силе, способной преодолеть как косность российского общества, агрессивность оппозиции, политически поддержать реформаторскую элиту и 3) как о реальной силе экономической поддержки (помощь в осуществлении реформ, типа Эрхардовской, помощь типа плана Маршалла, участие в бизнесе СНГ и России, размещение инвестиций, предоставление займов). Не исключено, что в более благоприятной обстановке был возможен некий вариант повторения «плана Маршалла» по отношению к СНГ. Реально осуществились займы – весьма непродуктивный вид экономической помощи для России, не дающий стимулов к производству. Деньги были потрачены бездумно. В результате 120 млрд. долл. российского долга стали не связующим звеном, а постоянным раздражителем.
|
|
|
Здесь сказалась разница в восприятии, в мировоззрении, фактически – в психологии. Российское руководство ожидало «премий» за крах коммунизма, как минимум, благожелательного адаптационного периода. Ничем не сдерживаемая пропаганда говорила об ожидаемом «золотом дожде» западной помощи и инвестиций. Прием в основные международные организации (МВФ, ГАТТ, Г-7, ОЭСР, КОКОМ, Европейский Совет, даже Североатлантический Союз) виделся триумфальным торжеством, объятиями Запада за ликвидацию военной угрозы, за добровольное изменение геостратегической ситуации в пользу цивилизованного Запада. События в очередной раз наказали дилетантов, построивших свои оптимистические прогнозы не на реализме, не на знании Запада, а исходя из иллюзий, внутренней конъюнктуры и попросту безоглядного российского «авось».
Неудача реформ стала главным «отрезвителем» прозападной эйфории. Становление «дикого капитализма» в России на первом этапе сделало Запад привлекательным как генератор ларечного изобилия. Но по мере ужесточения внутреннего кризиса как неизбежного следствия падения производства, «дикий капитализм» стал восприниматься как синоним моральной деградации и внешнего изобилия на фоне растущей бедности. Именно в этом смысле Запад невольно оказался ответственным за те трудности, с которыми Россия сталкивается во внутренних и внешнем планах.
Ожидания потока западных инвестиций в Россию никоим образом не сбылись, их уровень достиг примерно миллиарда долларов (КНР – 45 млрд. долл. иностранных инвестиций). Вариант реформ Международного валютного фонда, уже вызвавший в мире более двадцати восстаний (которые так и именуются «восстания против МВФ»), подготовлен для развивающихся стран и оказался непригодным для России – события октября 1993 года входят в этот общий ряд сопротивления жестким отвлеченным схемам. Запад, руками МВФ, устами своих советников типа Сакса и Ослунда, содействовал воцарению в России капитализма самого примитивного типа, возможного, наверное, лишь в Х1Х веке. Колоссальный рост цен на фоне снижения вдвое производства, подведение отечественной продукции к барьеру конкуренции с западными товарами, который она взять заведомо не в состоянии, создание ситуации, когда не только западные деньги не приходят, но и отечественные бегут в массовых объемах, – все это нанесло удар по вере в экономическое чудо, достигаемое посредством следования мудрому Западу. Население страны все более начинает воспринимать реформы как принятые под давлением Запада. А когда выделяемая в очередной год экономическая помощь на 80 процентов идет на содержание западных консультантов, то восстановление этих реформ именно этими консультантами бумерангом бьет по стратегии сближения с Западом.
Следование за Западом стало ассоциироваться с потерей основных социальных завоеваний в здравоохранении, образовании и т.п. Особенно неблагоприятным для Запада явилось то обстоятельство, что экономические тяготы наступившего периода ударили по традиционной опоре Запада в России – по русской интеллигенции, по людям науки, по получателям фиксированных зарплат, т.е. по преподавателям, врачам, академическому сообществу. Именно они всегда создавали гуманистический имидж Запада, именно они были готовы рисковать, идти на конфликт со всемогущими партийными автохтонами, веря в благо открытости. С бессмысленной жестокостью разрушается эта прозападная опора в России. В одном только 1993 году сорок тысяч ученых выехали за пределы страны. Огромное их число в самой России деградировало в буквальном смысле, опустившись до розничной торговли, спекулятивных афер и т.п. Для восстановления утраченного интеллектуального потенциала понадобятся поколения. И будут ли новые, более жесткие и эгоцентричные интеллектуалы такими приверженцами гуманистических западных ценностей? Важно отметить и еще один поразительный негативный для имиджа Запада фактор. В отличие от революций 1917 года зарубежная интеллигентская эмиграция не возвратилась на родину. Видимо, новый климат в ней не оказался достаточно привлекательным.
Произошла общая деинтеллектуализация общества. И любой думающий русский усмотрит в качестве одной из причин этого прискорбного явления подрубленную конкуренцией массово-культурной продукции Запада национальную кинематографию, литературу, эстраду. Не преувеличивая значения отдельных факторов подобного рода, следует все же сказать, что в своей совокупности они изменили и облик Запада в обществе, и устойчивость западных идеалов у его творческой части. Так была сначала потеряна из обозначения черта позитивного западного имиджа как сила экономической поддержки, а также некоторые черты Запада как образца развития. Постоянная обусловленность помощи выгодными для Запада политическими целями воспринималась обществом как бесцеремонность, вмешательство, сформировав на русской почве типичный для третьего мира конфликт модернизации: западные цели и методы – интересы модернизируемой страны, в данном случае российские интересы (геополитические, экономические, социальные).
Этому сопутствовало то, что вторая черта этого имиджа была реализована без достаточно ясного понимания российских процессов, их отличия от западных. Критика косности российского общества, агрессивности оппозиции, политическая поддержка реформаторской элиты осуществлялась в 1991-1994 годах в форме грубого истолкования всякой критики характера российских реформ в черно-белых тонах, а точнее в цветах: одном – демократическом и красно-коричневом – оппозиционном. Запад поддержал эту манихейскую, уводящую от проблем, но выдвинутую идеологами правящего слоя России, картину расклада политических сил России, нанеся этим вред российской демократии и стимулировав ее номенклатуризацию. Он потерял в глазах интеллигенции, которой всегда присуща критичность в отношении общества. Все более начинало казаться, что Запад не желает видеть действительное положение дел. Пиком этого настойчивого отсутствия объективности Запада в отношении России стало одобрение им возможности подавления парламентской оппозиции вооруженным путем (октябрь 1993 г.).
Это непонимание российской ситуации, упорное подталкивание России даже с сомнительного пути «догоняющей модернизации» в прежнюю вестернизацию (отказ учесть слабость социальной базы демократии, признать неуспешность реформ, в ходе которых нищает население, падает производство, не создаются производительные стимулы, возникает лишь торговый и финансовый капитал, неучет возможности социального взрыва при форсировании банкротств предприятий и пр.) привело к разочарованию как в объективности Запада, так и в его способности быть объективным.
И, наконец, Россия все более ощущала, что не только Запад не понимает ее, но и она не способна понять его. Идеология исчезает. Не только не исчезнувшая в постгорбачевский период концепция «нового мышления», т.е. абстрактно-гуманистической риторики, идеал всемирной цивилизации, но и идеал Запада как образца социального устройства, в том числе ценности демократических институтов Запада, защита им прав человека. Все духовное пространство заполняется рекламой товаров, акций, услуг. Начинается эра прагматики.
Увеличивается количество людей, побывавших на Западе и более адекватно, хотя нередко односторонне, воспринимающих его. Это дает им опыт свободы, но привозят они с Запада не плоды его духовного и материального развития, а говоря словами С.Франка, «черствеющие крохи с его пиршественного стола». Поначалу эти крохи производят эффект больший, чем идеологический. Через западные продукты, товары в ларьках, возможность жить на проценты, люди открывают для себя новый мир.
Таково восприятие на российской стороне. А на западной, в западном имидже России «процесс пошел» не менее прискорбно.
Запад испытывал определенное разочарование, как минимум, в трех сферах:
– в России так и не сложился и не складывается подлинный рынок с классическими правилами биржевой игры, со здоровой конкуренцией, акционированием, действительной денационализацией, открытием страны внешнему миру, оформлением стабильного законодательства, гарантирующего полномасштабное участие американских компаний. То, что имеет место сейчас, едва ли можно назвать зрелой рыночной экономикой – это и объясняет незначительное присутствие американских производителей (да и то не первостепенных – «Пепсико», сигареты, «ножки Буша»). Гигантская американская индустрия так и не вышла на российские просторы в условиях отсутствия надежного законодательства, чиновничьего произвола и открытого криминала. Соответственно, в Вашингтоне не действует «русское лобби» (в отличие, скажем, от активно действующего «китайского лобби»). Экономического Эльдорадо, нового Дальнего Запада из России, где сужается (а не расширяется) внутренний рынок, не получилось, взаимозависимость не реализовалась;
– русская демократия не достигла западных норм. В стране нет ни одной политической партии западного типа, не сложилась система разделения трех властей, ибо судебная власть заняла заведомо подчиненное положение, а исполнительная по конституции 1993 года имеет полномочий больше, чем законодательная ветвь. Эксцессы, подобные октябрю 1993 года, победа левых на выборах в декабре 1995 года, чеченское фиаско территориального урегулирования выдвинули противостояние, а не компромисс, во главу угла нового русского политического устройства, не знающего законченных форм ни в территориальном отношении (СНГ, ССР, договор четырех), ни в политическом (демократы не создали партии массового характера с собственной идеологией), ни в военном смысле (договор о фланговых ограничениях нарушается, «СТАРТ» – не ратифицируется). Надежды 1991 года на стремительную демократизацию России оказались завышенными;
– после нескольких лет (1988-1991) непрерывного «да» Россия стала говорить Америке «нет» на международной арене. С американской точки зрения российское оружие продается во многом «не тем странам». Такими сделками, как обязательство построить АЭС Ирану, Россия нарушает американское видение режима нераспространения. Москва заняла самостоятельную позицию в югославском кризисе. Объединительный порыв московских интернационалистов грозит суверенитету «ближнего зарубежья», восстановлению остова прежней сверхдержавы, что решительно не совпадает с планами американских геополитиков. Кумулятивный эффект вышеперечисленных процессов разрушил в Вашингтоне то, что А.Козырев называл «стратегическим партнерством» и в чем в Вашингтоне усматривали приобщение России к западному лагерю. Иллюзии увяли, реальность оказалась для американских стратегов жестче и грубее ожидаемого. Новый мировой порядок не установился не по вине России, но и российское неустроение добавило нестабильности в общую картину.
Запад стал раздражаться по поводу своего непонимания России. Непонимания ли? Многие в России начали считать, что он попросту стал использовать русские сложности как рычаг воздействия на Россию.
В конечном итоге взаимные образы оказались достаточно адекватными для того, чтобы подчеркнуть новую природу международных отношений в посткоммунистический период.
Окончание «холодной войны» явилось завершением одной мировой трагедии и, увы, началом новых испытаний человечества.
Пятидесятилетнее мировое противостояние по социальному признаку, казавшееся всепоглощающей осью мировой политики, явилось на самом деле, своего рода гигантской ширмой, за которой скрывались подлинные конфликты человечества.
Виделось, что крушение берлинской и прочих стен вызовет огромный прилив центростремительных сил, находящих подлинную взаимозависимость в рамках одной технологической цивилизации. Оказалось, что все обстоит вовсе не так. Крушение двухполюсного мира вызвало, неожиданно для многих, не невольное магнетическое стремление к единому центру (разумеется, Западу), а как раз противоположное движение – к собственной цивилизации.
Экономика
Одним из наиболее впечатляющих аргументов прозападных сил, возобладавших на русской политической арене, было утверждение, что платой Запада за обретенную на «восточном фронте» безопасность будет щедрый поток помощи и инвестиций. Если Россия устремляется к развитию по западному пути, то Запад не сможет не оказать помощи на начальном этапе перехода к новой социальной системе. Эта иллюзия сейчас особенно очевидна на фоне подлинной межсистемной помощи, оказываемой Западной Германией пяти восточным землям. А ведь ГДР была самой развитой частью социалистического лагеря, уровень жизни в ней был вдвое выше, чем в СССР.
Запад не провел операции по трансформации российской экономики, подобной «плану Маршалла».
В отличие от рубежа 40-50-х годов, США не оказали целенаправленной массированной помощи демократизирующемуся региону. «План Маршалла» (17 млрд. долл. 1951 года = 150 млрд. долл. в текущих ценах) не получил российского издания. Когда американцы спасали демократию в Западной Европе, они умели быть щедрыми. «План Маршалла» стоил 2 процента американского валового продукта, а помощь России – 0,005 процента. В этом вся разница, ясно, кто и на что готов жертвовать. Спорадическое, а не целенаправленное, предоставление займов никак не могло стать основой по-западному эффективной реструктуризации российской экономики. Более того, не отменены даже такие одиозные символы «холодной войны», как поправка Джексона-Вэника. Москве не предоставлен стандартный статус наибольшего благоприятствования в торговле. Поход на Запад не привел Россию в его ряды, в НАТО, ОЭСР, МВФ, ГАТТ, «семерку», КОКОМ и другие западные организации.
Столь привлекательно выглядевшая схема недавнего прошлого – соединение американской технологии и капиталов с российскими природными ресурсами и дешевой рабочей силой – оказалась мертворожденной. На фоне 50 млрд. долл. инвестиций в коммунистический Китай скромные пять миллиардов долл. западных инвестиций в Россию (за последние пять лет) выглядят свидетельством краха экономических мечтаний российских западников. Хуже того. Ежегодный отток 15-20 млрд. долл. из России на Запад питает западную экономику, но безусловно обескровливает российскую экономику. Новые русские стали не связующим, а разъединяющим началом в отношениях России и Запада, их главные капиталы работают вне отечественных пределов.
России «не повезло» в том, что именно в 1991 году на Западе начался экономический спад и деньги понадобились на расширенные социальные программы, на помощь 18 млн. безработных Запада. Дело осложнила «холодность» японской стороны – величайшего кредитора и донора современного мира, раздраженного тупиком в вопросе о «северных территориях». Совокупность обстоятельств достаточно быстро показала, что ожидания массированной помощи напрасны, о них нужно было говорить до роспуска ОВД, СЭВ, СССР, а не после; до вывода войск из Германии и Восточной Европы, а не потом; до подписания договора о сокращении обычных вооружений, а не месяцы спустя.
Второй иллюзией начала 90-х годов была уверенность в том, что большие долги – это не бремя, а благо. Ходульная мудрость: «Если вы должны доллар – вы зависите, если вы должны миллион – зависят от вас» – возобладала с неожиданной легкостью. Казалось, что если стомиллиардные долги не пугают Бразилию и Мексику, то они не могут быть серьезной проблемой для гораздо более богатой России. Сказалась и почти детская вера в то, что нефть и газ, выйдя из рамок сэвовских цен, покинув бездолларовые рынки СНГ, принесут несметное богатство наконец-то побеспокоившейся о себе России. Смесь эгоизма, невежества и глупости привела к тому, что быстро полученные 120 млрд. долл. кредитов (у СССР была прекрасная репетиция скрупулезного отношения к долгам) были истрачены самым нерациональным образом.
В общем и целом Запад не нарушил обещаний, он их и не давал. Запад не виноват в идеализме и легкомысленности непохожего на него мира. Возможно, он виноват лишь в том, что воспринял Россию как зрелого партнера, не забывающего о собственных интересах. Но и Запад должен будет платить по своему счету: слишком активно демократизация и свободные рыночные отношения в России полагались на поток инвестиций, экономическую помощь. Бросок в рыночную стихию и связанные с ним трудности теперь так или иначе будут восприниматься в России как связанные с Западом.
Помимо этого Запад, не придя на помощь, лишился, собственно, возможных рычагов воздействия на развитие процессов реформ в России. Российская экономика как была, так и осталась самодостаточной, не зависимой в своей основе ни от мировой конъюнктуры, ни от внешних рынков. Запад не постарался вовлечь Россию в мировое разделение труда. Напротив, он оттеснил российских производителей там, где это оказалось нетрудно, где политический климат изменил экономические процессы не в пользу России. Прежде всего это касается одной отрасли индустрии и одного региона – производства экспортного оружия и региона Восточной Европы. В течение трех лет экспорт российского оружия сократился с 13 млрд. долл. в год до 2 млрд. долл. За это же время восточноевропейские страны переориентировались с Востока на Запад. Фактически Россия лишилась единственного рынка, поддерживавшего технологический тонус российской экономики, если не на самом высоком (западном) уровне, то все же выше уровня основных развивающихся стран. Для экспорта на Запад и для развития капитализма в России это было прискорбное явление.
Психологически вредную для престижа Запада в России роль сыграли периодически выдвигавшиеся в прозападных международных организациях идеи о помощи, о массированном кредитовании России, подхваченные средствами массовой информации цифры вроде (одной из наиболее популярных) 26 млрд. долл. вызывали у далекой от софистичности общественности некие надежды, которые, по мере разоблачения очередного блефа, стали создавать в стране представления о некоем обмане, которым постоянно пользуется Запад в своих контактах с Россией. Опять же становилось ясным, что даже скромные фонды, создаваемые для России, на 80 процентов используются для оплаты экспертизы западных специалистов, часто даже не выезжающих в Россию.
Особую строку в неприятном списке разочарований занимают те западные экономисты, которым удалось пробиться на самый высокий политический уровень в России. Наиболее одиозными именами в этом списке экспертов являются Дж. Сакс и Р.Ослунд, ставшие экономическими советниками российского президента. Для них, как и для большинства анонимных экспертов Международного валютного фонда, характерными оказались две черты: незнание специфики российской экономики и исключительно догматическая вера в целительность социал-дарвинизма – саморегулируемого рынка. (Справедливости ради надо сказать, что такие столпы свободного капитализма, как глава «чикагской школы» М.Фридмен, на довольно ранней стадии признали неприменимость исповедуемых ими принципов для России, о чем оповестили гласно экономическое сообщество. Примитивность разрушительных советов полностью соответствовала наивной доверчивости адептов идеи «рынок все поставит на свои места» в России. В целом западная экономическая мысль оказалась в России в тупике (равно как и в Польше, Венгрии и других странах, повернувших экономически на Запад).
Итак, Россия оказалась неудовлетворенной характером своего взаимодействия с Западом по следующим причинам:
– отсутствие программы масштабной помощи (хотя бы отдаленно напоминающей поток в системе ФРГ-ГДР), которая могла бы улучшить инфраструктуру России и облегчить переход от планового хозяйства к саморегулируемому;
– нецеленаправленное предоставление кредитов, оказавшихся в результате неэффективными (как в плане стимуляции производства, так и в плане смягчения социальных издержек);
– недопуск России в основные экономические организации Запада (что, может быть, имело только символическое значение, но в условиях жесткого кризиса российской экономики приобрело характер злонамеренного манкирования);
– жесткая конкуренция вплоть до выталкивания, в тех областях, где российская промышленность демонстрировала конкурентоспособность (прежде всего военный экспорт);
– отсутствие интереса к инвестированию в Россию (1 млрд. долл. инвестиций по сравнению с 45 млрд. долл. инвестиций Запада в КНР);
– примитивный характер макроэкспертизы МВФ и «экспертов-варягов», игнорировавших цивилизационные особенности России и весь пласт сопутствующих социальных проблем;
– отсутствие хотя бы демонстративных – единичных проектов (типа совместного производства «народного автомобиля»), что лишило российский капитализм столь нужного прикрытия против обвинения в сугубой непроизводительности;
– прекращение всех видов помощи, в том числе и гуманитарной;
– использование фондов технической помощи на содержание западных советников;
– частью стимулированного Западом перехода к рынку стал крах российской науки. В результате произошло следующее: полуреформы зашли в тупик, а Запад в представлении большой части общества стал соучастником убийства второй экономики мира. Понижающийся жизненный уровень начал связываться в массовом сознании с эгоизмом Запада. Народ России получил такой первоначальный «иммунитет» к капитализму Сакса-Ослунда, что это ставит под вопрос саму возможность реформирования огромной, пришедшей в состояние хаоса экономики.
Все вышесказанное не представляет собой выставления некоего счета Западу. О последствиях непродуманного курса обязаны были заботиться российские «отцы» реформ во главе с Гайдаром. Запад не следует обвинять в предумышленном разорении «одной шестой». Но уже сама неадекватность реакции Запада на российские проблемы, его фактическое безразличие связываются в умах многих россиян с целенаправленным подрывом экономической жизни многолетнего военно-политического соперника. Это приносит отношениям России и Запада чрезвычайный вред, последствия которого могут быть самыми прискорбными для «возвращения» России в лоно рынка, на котором она явственно присутствовала до 1914 года.
Только сейчас в России получает распространение трезвая мысль, что западный мир более прагматичен, чем представлялось ранее. Одновременно идет откат в сторону идеи, что Россия сама обладает огромным богатством и что полагаться нужно на собственные ресурсы. Пиком новой умудренности было заявление, сделанное на неапольской встрече «семерки», что на этот раз Россия ничего просить не будет. В России впервые за три последних года начинает превалировать мнение, что положение должника (а этот путь проходили и США, и новые индустриальные страны) незавидно, что помощь может служить только допингом, что социальные проблемы не менее важны, чем экономические.
В России также впервые растет понимание того, что она не столь уж важна и привлекательна для Запада. Общая тенденция к созданию ресурсосберегающих технологических процессов лишает прежней значимости российское энергетическое сырье. Пик запоздалого отрезвления – это появление точки зрения, что мы – одна из развивающихся стран. Что нам рано строить даже автозаводы, потому что вначале нужно создать сеть подрядчиков, а не покупать авточасти на Западе. Что никто не заставлял нас набирать 83 млрд. долл. кредитов – ведь долги нужно отдавать, а Россия этого делать сейчас не в состоянии. И если Запад согласится отсрочить выплату долгов и процентов, то такое благоприятствование может продолжаться лишь 5-10 лет. Отсутствие в экономических структурах специалистов, знающих Запад, просто вопиет. Поэтому критика просто не воспринимается современным экономическим руководством России.
Дата добавления: 2015-12-21; просмотров: 14; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!