Период Доля в общем импорте России 12 страница
Россия одна в течение трех лет сдерживала натиск гитлеровской Германии и внесла решающий вклад в разгром агрессора. Тем не менее в обеспечении своей безопасности она, с точки зрения Запада, должна была положиться не на свои силы, а на благожелательность союзников, спокойно наблюдавших за ее отчаянной борьбой в 1941-1944 годах и открывших второй фронт в Европе, только когда советские армии вышли за границы СССР.
Вот что говорил Трумэну американский посол в Москве А.Гарриман, оценивая политическую ситуацию в мире в апреле 1945 года: «Мир наблюдает за нашествием в Европу варваров. Варварам нужно противостоять». Президент отвечал, что «... даже самые энергичные контрмеры американцев не могут принести стопроцентный успех. Но можно рассчитывать, что СССР при определении нового положения дел в Восточной Европе уступит не менее чем на 85 процентов».
23 апреля 1945 года в Белом доме состоялась встреча Г.Трумэна с министром иностранных дел СССР В.М.Молотовым. Эта встреча многократно описана и прокомментирована. Г.Трумэн накануне пришел к выводу, что русских больше всего впечатляет сила, и их податливость будет прямо пропорциональна американскому нажиму. Выслушав слова президента: «Выполняйте наши требования по Польше, и мы будем говорить в менее грубой манере» [4][181], В.М.Молотов ответил, что никогда в жизни с ним так бесцеремонно не разговаривали. Он сказал, что понимает важность польского вопроса для США, но для СССР отношения с главным соседом на Западе – это вопрос жизненной важности. Г.Трумэн пригрозил, что неуступчивость СССР может привести к тому, что США начнут создавать мировую организацию без него и что вопрос о предоставлении СССР экономической помощи будет отставлен.
|
|
|
В конечном счете президент избрал план устройства Европы, который, с его точки зрения, наиболее прочно утверждал американское влияние в ней: США доминируют над странами Западной Европы, в которых достигается значительный уровень промышленного производства; западноевропейские государства во главе с индустриальной Германией налаживают торговый обмен с Венгрией, Румынией и Балканскими странами. Для интенсификации этого обмена необходимо было создать сеть каналов между Рейном и Дунаем, связать между собой водные пути, соединяющие Северное море со Средиземным и Черным. Соединенные Штаты владели бы ключом к Германии, а Германия владела бы ключом к соседним восточным странам, что позволило бы Соединенным Штатам регулировать межгосударственные отношения в восточном секторе Европы.
Германский вопрос имел и другой важный аспект. На конференции в Ялте было решено, что Германия выплатит пострадавшим от ее агрессии странам репарации – 20 млрд. долл. Половину этой суммы, как было условлено, получит Советский Союз. Г.Трумэн пересмотрел эту договоренность. Посол Гарриман сказал Сталину, что возникшие в отношениях двух стран трения осложняют вопрос об американском займе России[181] Пока Советская Армия являлась основной силой, противостоящей Германии, американскому руководству казалось резонным соглашение, по которому разоренная войной страна надеялась получить частичную компенсацию. Но вот смолкли пушки и главенствующими стали мотивы стратегического свойства: не ослаблять Германию, большая часть которой оказалась под управлением США, Англии, Франции, а превратить ее в бастион против СССР – вчерашнего союзника.
|
|
|
Накануне Потсдамской конференции западные союзники, как свидетельствует английский дипломат, «обсуждали лишь один вопрос: является ли Россия миролюбивой и желает ли она присоединиться к западному клубу – но испытывали при этом опасения, что ее целью является мировое доминирование и она будет стремиться обойти нас в области дипломатии». Преобладал вывод: рациональнее предполагать худшее.
В Потсдаме 17 июля 1945 года военный министр Стимсон написал на листе бумаги президенту: «Дитя родилось благополучно». Речь шла об атомном эксперименте. Но пока Запад был еще радушен. Находясь в гостях у Сталина Черчилль развивал тему превращения России в морскую державу. Он сравнивал Россию с гигантом, у которого перехвачены ноздри – узкий выход в Черное и Балтийское моря. Он готовился поддержать Россию в пересмотре Конвенции Монтре, «выкинуть Японию и дать России свободный выход в Средиземное море». Речь может идти также о Кильском канале и о теплых водах Тихого океана. «Это не вид благодарности за содеянное Россией, это наша твердая политика». При этом Черчилль провел линию от Нордкапа до Албании и назвал столицы стран, находящихся к востоку – в зоне влияния русских. Создается впечатление, что «Россия устремилась в западном направлении». Сталин ответил, что выводит с запада войска. «Два миллиона будут демобилизованы в течение следующих четырех месяцев. Дальнейшая демобилизация зависит лишь от работы железных дорог». В отдельные минуты казалось, что Россия и Запад способны сохранить свой военный союз.
|
|
|
В годы войны на Западе значительную силу представляли те, кто верил в возможность продолжения сотрудничества России и Запада, великих держав антигитлеровской коалиции. Накануне Потсдамской конференции влиятельная американская газета «Нью-Йорк Гералд Трибюн» 19 мая 1945 года отмечала: «Не существует ощутимой разницы в интересах, политике, целях и отношениях между Россией, Британией и Соединенными Штатами, которая стоила бы свеч в сравнении с огромными жертвами и страданиями, через которые эти народы прошли, пробив свой путь к порогу лучшего мира». Однако внутреннее напряжение уже ощущалось. Ветеран американской журналистики У.Ширер писал в своем дневнике 11 июля 1945 г.: «Мы принуждены частично англичанами, частично нашей неспособностью оценить обстановку – взять на себя роль, которая когда-нибудь окажется столь же опасной, сколь и бессмысленной. Это роль великого антагониста России... Верно, что отныне мы будем двумя наиболее мощными нациями. Но также верно и то, что Соединенные Штаты и Россия не имеют исторически конфликтных интересов. И не имели никогда. И еще очевидно следующее. Если Россия и мы не придем к согласию, мир не продержится долго».[181] Опасения эти имели под собой большие основания.
|
|
|
США, мягко говоря, специфически относились к СССР как к союзнику. В великой антигитлеровской коалиции номинально все три основных участника (СССР – Великобритания – США) были равны, а в реальности американская сторона делала большое различие между своими британскими и советскими союзниками. Кто может отрицать цивилизационный фактор? В Вашингтоне находилось совместное американо-британское командование, объединенный комитет начальников штабов; на европейском фронте британские войска подчинялись американскому командованию. Британия с ее населением более чем в три раза меньшим, чем население СССР, пострадавшая от военных действий несравнимо меньше СССР, получила в три раза больше товаров по ленд-лизу; англичанам был гарантирован заем на послевоенное восстановление; американцы делились с ними своими военными секретами. Первая оккупированная вражеская страна – Италия – стала показателем так называемого «равенства» трех великих союзников: американо-английская администрация не включила представителей СССР в органы управления этой страной. Можно назвать и другие проявления пристрастности и нелояльности США как военного союзника.
Эти обстоятельства не подорвали готовности России сохранить союз военных лет. Важное значение имели поставки по ленд-лизу, а также обещанный американской стороной шестимиллиардный послевоенный заем.
Понеся огромные потери в борьбе против гитлеризма, Советский Союз не менее, а более, чем Запад нуждался в безопасности. И если безопасность своего прежнего союзника рассматривалась Западом как второстепенный вопрос, то это говорит лишь о близорукости и исключительной самоуверенности ослепленных своим могуществом проводников западной политики, пытавшихся обращаться с Россией как с обреченной на зависимость страной.
В годы войны русские и люди Запада получили почти немыслимую прежде возможность наблюдать друг друга вблизи, оценить моральные качества, психологические особенности противоположной стороны. И обе стороны сделали немало открытий для себя. Очевидцы отметили в русских партизанах на Западе неожиданные и поразительные для них черты героизма, хладнокровия, выносливости, исключительной способности к выживанию, превышающей самые высокие человеческие мерки. Г.Газданов, наблюдавший русских партизан во Франции (и опубликовавший книгу на эту тему в 1946 году) характеризует русского как человека коллективистского сознания, привыкшего жить «под крылом государства» (с полным к нему доверием), как человека, у которого нет быта, который не знает частной собственности и не понимает ее значения в жизни Европы (французская расчетливость для него – своего рода помешательство). «В поведении русских партизан во Франции прежде всего поражает абсолютная одинаковость их поступков и побуждений». Западные писатели и психологи полагали, что таковыми их сделали пропаганда и коллективистская экономика. Эти западные специалисты пришли и к более глубоким выводам. «Никогда, кажется, в истории России не было периода, в котором таким явным образом все народные силы, все ресурсы, вся воля страны были бы направлены на защиту национального бытия... Все: экономическая и политическая структура страны, быт ее граждан, ее социальное устройство, ее чудовищная индустрия, ее административные методы, ее пропаганда – все это как будто было создано гигантской народной волей к жизни».
В час своего самого трудного испытания «с непоколебимым упорством и терпением, с неизменной последовательностью, Россия воспитала несколько поколений людей, которые были созданы для того, чтобы защитить и спасти свою родину. Никакие другие люди не могли бы их заменить, никакое другое государство не могло бы так выдержать испытание, которое выпало на долю России. И если бы страна находилась в таком состоянии, в каком она находилась летом 1914 года, - вопрос о восточном фронте перестал бы существовать. Но эти люди были непобедимы... Они умирали в чужих европейских пространствах, окруженные со всех сторон вражескими войсками, в таком страшном русском одиночестве».[181]
* * *
Вторая мировая война сказалась на взаимоотношениях России с Западом неизгладимым образом. Две ее черты утвердились в русской памяти на многие десятилетия. Первое – это немыслимая жестокость агрессора, предложенная им борьба на тотальное уничтожение славян, евреев, всех «унтерменш» восточноевропейского мира. Это было неожиданным, это сделало даже прежнюю сталинскую антикапиталистическую пропаганду «бледной», это трагическим образом изменило представление русского народа о соседях на Западе в целом. Если страна Гете способна на нечеловеческую жестокость, то почему страна Шекспира должна быть лучше? Отныне в русском сознании представление о западной эффективности оказалось связанным с бомбардировками мирных городов, сожженными селами, увезенными в неволю рабами, с тотальным расовым истреблением. Понадобится еще немало времени, прежде чем в генетическом коде восточно-европейских народов ослабнет представление о тотальной жестокости самых передовых западных народов.
Второй урок великой войны – обретение Россией веры в свои возможности. В конце концов она победила не только потому, что положила в полях миллионы своих сынов, но потому, что создала такую военно-индустриальную машину, которая превзошла германскую. Помощь союзников была существенна, но более девяноста процентов своей военной продукции Россия произвела сама, многократно превзойдя по главным военно-промышленным показателям Германию. Значит, спор с Западом возможен, значит Россия способна на глобальное соревнование, если ее танки и самолеты оказались качественно лучше западных образцов. Это смешение трагического опыта и новой гордости России следует иметь в виду, когда подходишь к теме России и Запада на том витке их взаимоотношений, когда западным лидером стали США. Любая страна, потерявшая более десяти процентов своего населения, ощутила бы национальный шок. Этого, видимо, не учли более благополучные западные союзники России. После 1941-1945 годов диалог России с Западом неизбежно приобрел новый характер в свете пережитой Россией трагедии.
В принципе, Сталин имел выбор между несколькими стратегиями в отношении Запада. Первая предполагала активную помощь зарубежным коммунистическим партиям, антизападной оппозиции в колониальных странах, использование увеличившихся возможностей Советской Армии. Но эти альтернативы означали быстрое отчуждение Запада вплоть до риска военного столкновения.
Альтернативная стратегия базировалась на взаимодействии с Западом и давнишним ее символом был М.М.Литвинов, который в годы войны видел реальную возможность закрепления союзнических отношений с Соединенными Штатами. Но он же усматривал в геополитике Черчилля стремление противостоять Советскому Союзу, становящемуся наиболее мощной континентальной силой. Лондон взял на вооружение тактику углубления противоречий между Москвой и Вашингтоном – к такому выводу пришел бывший комиссар иностранных дел. Сталин разделял эти опасения, хотя и отстранил Литвинова от реальной политики. Сталин явно не хотел делать уступок в Центральной и Восточной Европе, но он и не желал антагонизации Америки.
Сталин пошел по третьему пути: осторожность, попытка избежать сознательного провоцирования конфликтности в отношениях с Западом, но определенная жесткость в отстаивании своих интересов. Советские войска так и не начали высадку на Хоккайдо, они ушли из Ирана, позиция в отношении Турции была смягчена. Но Сталин хотел иметь право решающего голоса при решении судьбы Германии и Японии, он желал иметь реальные гарантии безопасности СССР, пользоваться влиянием в прежде враждебной Восточной Европе. Внутренне Сталин сомневался в возможности надежной дружественности Запада. Он открывал на этом направлении двери, но не ставил все на эту карту.
* * *
После окончания второй мировой войны всемирная революция вестернизации достигла своего зенита. На этот раз лидером и главным инструментом этой революции стали Соединенные Штаты, избавившиеся от изоляционистского комплекса. Пока СССР спасал Запад, круша Германию с востока, он получал американскую помощь и был приглашен в учредители первой в истории подлинно всемирной лиги – Организации Объединенных Наций. Стоило же Москве усложнить дорогу Западу в критически важную для России, прикрывавшую ее с Запада Польшу, как начался период враждебности Запада к вчерашнему спасителю, период «холодной войны».
Западный нажим на победоносного союзника, вынесшего основную тяжесть войны, своею жертвой спасшего американскую и британскую молодежь, отличался отсутствием понимания новой обстановки в Советской России. Вашингтон постарался реализовать свое представление об исторически должном в том регионе, который представлял собой буфер безопасности для России – в Восточной Европе.
Немыслимо представить себе любое правительство России, которое согласилось бы с нажимом западных союзников после трагедии и триумфа 1945 года. Не лишенным реализма было бы утверждение, что фундаменталистски-традиционное правительство России (или следующее традициям романовской династии) постаралось бы защитить свои границы не менее (а, возможно, более) жестко, чем коммунистический режим Сталина. Не исключено, что в свете принесенных Россией жертв Польша и Финляндия просто были бы включены в состав империи. Жесткость Трумэна в Потсдаме заставила бы любых прозападных русских партнеров указать на силовые аргументы новой России.
Между 1943 и 1945 годами в истории России произошло нечто феноменальное. Крупнейшие ее соседи – Германия и Япония – потеряли свое силовое значение. В то же время открылась возможность: а) увеличить пространство противостоящей Западу евразийской массы за счет Восточной Европы, б) создать союз с крупнейшей жертвой Запада – Китаем. Будь в это время в Кремле любой про- или антизападный правитель, он должен был бы думать о безопасности только что стоявшего на краю гибели государства, получившего в результате жертв и победы невиданные прежде возможности укрепить свою безопасность. России были возвращены территории, потерянные между 1905 и 1920 годами. Ее соседи впервые в истории стали экономически зависимыми от нее союзниками. Если США, потери которых во второй мировой войне равнялись 1 проценту русских потерь, и которые за период войны удвоили свой ВНП, получили мировое могущество, то Россия наконец-то получила безопасность. Запад впервые за пятьсот лет обрел партнера, способного, по меньшей мере, претендовать на независимость. Да, у России не было опыта феноменальной добровольной готовности к внутригражданской кооперации, как в США, да, в культурно-психологическом отношении она практически перестала сближаться с Западом. Но она наладила собственную экономико-общественную организацию и собственные отношения с наукой.
Никто, даже исторические антагонисты России, не могли утверждать, что появление советских войск в самом сердце Европы, в Германии, было результатом осуществления заранее спланированной операции. Агрессия Германии, сокрушившей Францию и ослабившей Британию, и союз с англосаксонским Западом привели туда Россию. Впервые в своей истории Россия держала в руках ключи от своей судьбы, впервые она могла реально угрожать Западу в случае глобального взаимоожесточения. Еще раз напомним: восточный пояс государств на европейских границах СССР не был жертвой преднамеренного захвата. Советская Армия вошла в эти страны, борясь с агрессором, находясь в союзе с Западом и обуреваемая желанием на этот раз окончательно гарантировать безопасность западных границ. Эти страны никогда не были частью Запада. Это были прежние вассалы Вены, Берлина и Стамбула, обретшие реальную независимость в течение последнего столетия. Очень существенно заметить, что цивилизационно меньшая часть этого региона (бывшая Восточная Пруссия, зона прежнего влияния остзейских немцев, частично Чехия, в значительно меньшей степени Польша) испытала на себе воздействие западной цивилизации. После выселения остзейских, судетских и восточно-прусских немцев это была та самая «вторая Европа», которая, как справедливо отмечали русские евразийцы между двумя мировыми войнами, – когда политически страны региона были юридически суверенны – должна будет пройти еще очень долгий путь, прежде чем приблизится к западным стандартам рациональной эффективности.
Между Западом и Восточной Европой могла наладиться кооперация и взаимопонимание. Но произошло противоположное. Произошла трагедия взаимонепонимания России и Запада. Эта прискорбная потеря общих идейно-эмоциональных оснований породила «холодную войну», продолжавшуюся долгие сорок пять лет, жизнь двух поколений. Разумеется, у союза Советской России с Западом в 1941-1945 годах были внутренние предпосылки к последующему распаду. Во-первых, Россия не могла забыть, что в первые страшные три года своей борьбы она сражалась против гиганта – Германии – практически в одиночестве, в условиях, когда Запад предпочитал не создавать второй фронт. Цветистая риторика Черчилля и Рузвельта в данном случае не помогала. Во-вторых, руководство России знало о создаваемом Западом совместно ядерном оружии и не могло не сделать вывода из союзнического молчания США, Британии и Канады. Фактор недоверия был этим укреплен. В-третьих, Россия ощущала на себе действие двойного стандарта: ей не предоставили оккупационные права в Италии (сентябрь 1943 г.), но потребовали такие права в оккупированной Советской Армией Румынии годом позже (а далее и в других восточноевропейских странах). Советское руководство знало о том, какой изоляции подвергаются левые в Италии и Франции, в то время как Запад резко требовал включения своих сторонников в польское правительство. В-четвертых, Запад слишком быстро приостановил и слишком грубо отказал в экономической помощи разоренной России.
В соседних восточноевропейских странах СССР помог укрепить родственную себе социальную систему, но быстрой советизации Восточной Европы был придан в то время сугубо идеологический характер, хотя с годами становится яснее, что во всем восточноевропейском регионе существовали общие цивилизационные предпосылки. Во всяком случае демократией буржуазного типа до начала второй мировой войны была лишь Чехословакия.
Начался «полувек идеологии», когда цивилизационные противоречия оказались плотно скрытыми шумной идейной перепалкой. То, что называлось между мировыми войнами «второй Европой», т.е. стремящейся догнать Запад частью региона, стало подаваться как полнокровная часть Запада. Понадобился Чернобыль, Горбачев и «перестройка», чтобы Запад перестал пугать сам себя.
Глава одиннадцатая
ХОЛОДНАЯ ВОЙНА
«И все же, на глянцевую советскую поверхность падает трагическая тень, тень неблагоприятного для себя сравнения с Западом. В этом главном отношении в глобальной политике мало что изменилось. Советский «коммунизм» остался идеализированным зеркальным отражением западной практики, используемой в отсталой стране...
... Это парадоксальный, исполненный конфликтов эксперимент в антизападной вестернизации. Несмотря на несомненный прогресс, Советский Союз не достиг свободы спонтанного коллективного развития – ключевой ингредиент западного подъема».
Т. фон Лауэ, 1987
Клаус Фукс, передававший сведения в СССР с 1942 года, отвечал в Британии за оценку ядерной программы в Германии. В Москве уже в 1943 году знали, что Германия приостановила процесс создания ядерного оружия. Но Москва также знала, что создание этого оружия ускорил Запад, Соединенные Штаты и Британия. Ядерная мощь уже тогда начала видеться как фактор отношений России с Западом. Академик Курчатов ознакомился с разведывательными данными о западном прогрессе вскоре после окончания битвы при Сталинграде, в начале 1943 года.[181] Чтобы ускорить советскую программу, необходимо было вывезти циклотрон из ленинградского физико-технического института. Именно тогда, когда тысячи ленинградцев погибали от голода, немногочисленные самолеты вывозили из осажденного города то, что, очевидно, было вкладом в будущее отношений России с Западом. И.В. Курчатов прямо сказал Ю.Б. Харитону, что «нужно смотреть за пределы победы и думать о будущей безопасности страны».[181] После окончания войны целый ряд германских специалистов-физиков предпочел сотрудничать с Россией, а не с Западом. Свое решение директор института физической химии (Берлин) П.-А.Тиссен объяснял так: «Германская наука должна самым тесным образом сотрудничать с Россией... Германские ученые будут играть лидирующую роль в России, особенно те, кто участвовал в создании секретного оружия. Германия, ее ученые, инженеры, квалифицированные специалисты и ее потенциал будут решающим фактором будущего; нация, имеющая Германию в качестве союзника, непобедима».[181]
В то же время Соединенные Штаты предприняли усилия, чтобы сократить возможности России воспользоваться достижениями германской науки. 15 марта 1945 года руководитель проекта «Манхэттен» генерал Гроувз потребовал разбомбить завод компании «Ауэр» в Ораниенбурге, к северу от Берлина, производивший торий и уран для германского атомного проекта. В мемуарах Гроувз пишет: «Цель нашей бомбардировки Ораниенбурга была закамуфлирована от русских и немцев одновременной бомбовой атакой на Цоссен, месторасположение штаб-квартиры германской армии».[181] Руководитель исследований компании «Ауэр» Н.Риль (в будущем Герой социалистического труда) просветил советские власти о причине американского налета на небольшой немецкий городок. После окончания боевых действий Гроувз сумел вывести 1200 тонн урановой руды из соляной шахты близ Штасфурта, находившегося в советской зоне оккупации. А.Верт, представлявший многие годы в Москве «Санди Таймс», вспоминает, что известие о Хиросиме «оказало депрессивное воздействие на всех. Оно было воспринято как Новый Фактор в мировой политике, представляющий собой угрозу России. Некоторые русские пессимисты, с которыми я говорил в этот день, удрученно замечали, что отчаянно трудно добытая победа над Германией теперь потеряла свой смысл».[181] 20 августа 1945 года Государственный комитет обороны создал специальный орган для координации всех работ над советским урановым проектом. К сентябрю параллельно с Курчатовым германские специалисты начали работы в Сухуми. Именно в это время Сталин сказал Курчатову: «Если дитя не плачет, мать не знает, что ему надо. Просите все, что вам нужно, и вам не откажут».[181] Такие деятели промышленности как Ванников, Завенягин, Первухин «в тридцатые годы реализовывали политику «догнать и перегнать» Запад. Теперь перед ними стояла та же задача, но в еще более трудной форме».[181] Крупные центры русской цивилизации, такие как Сталинград, Харьков, Ленинград, были разрушены или обезлюдели. Война унесла тридцать миллионов жизней. И все же была официально поставлена задача «достичь уровня современной мировой технологии во всех отраслях индустрии и национальной экономики, создать условия для продвижения вперед советской науки и техники... У нас будет атомная энергия и многое другое».[181] Это не были пустые слова. В глубине России велись интенсивные исследования и работы по их реализации. Позднее Запад признает высокие достоинства русской науки и промышленности. «Создание атомной промышленности было замечательным достижением, особенно если учесть, что речь идет о стране, экономика которой была истощена войной. Это означало, что Советский Союз имел достаточно ученых и инженеров, чтобы создать целую новую отрасль индустрии. При этом данный проект не был единственным; ракеты и радары также требовали очень квалифицированных специалистов».[181] Но это мнение западных специалистов прозвучало значительно позже. Во второй половине 40-х годов на Западе в отношении советских возможностей царил демонстративный скепсис.
Ядерное всемогущество явно окрылило лидеров Запада. Когда требовались новые жертвы на восточном фронте, американские руководители, несомненно более занятые и усталые, тем не менее не ставили ультиматумов. В Потсдаме ситуация изменилась. 31 июля 1945 года государственный секретарь Дж. Бирнс заявил советской делегации, что, если она не согласится на американские предложения, утомленный президент США завтра же покинет Потсдам. Г.Трумэн уехал из Потсдама 2 августа 1945 года. Не все в западном руководстве разделяли эту жесткость в отношении с Россией. По мнению военного министра Г.Стимсона, отношения с СССР «могут быть непоправимо ухудшены тем способом, которым мы пытаемся найти решение проблемы атомной бомбы... Ибо, если мы не сумеем найти подхода к ним сейчас, а будем лишь продолжать вести переговоры с СССР, держа это оружие демонстративно у своего бедра, подозрения и неверие (СССР – А.У.) в наши цели и мотивы будут увеличиваться».[181] Г.Стимсон предлагал достичь определенной договоренности по ядерному вопросу между великими державами. Альтернативой этому была лишь безудержная гонка вооружений. Решающий удар по трезвому подходу к опасности ядерного века нанес министр военно-морского флота Дж. Форрестол. Он заявил, что «технология производства атомной бомбы принадлежит американскому народу, распоряжаться этой собственностью без его согласия нельзя. Было принято решение всеми силами сохранить достояние американского народа».[181]
История начала холодной войны уже исследована в нескольких ракурсах. Взвешенная точка зрения (Дж. Геддис, С.Амброуз) исходит из того, что критическим было взаимное непонимание. Очевидны пороки сталинской системы, перенесенные на восточноевропейские страны, но довольно часто видна и жестокость Запада, не увидевшего для России иного будущего, кроме как в своем фарватере. Сталин еще согласен был вывести войска из Ирана, но Запад уже желал большего. Возможно самым ярким показателем желания этого большего была речь в Фултоне Черчилля, самого красноречивого оратора Запада, поддержанного сидевшим в зале Трумэном. «Мы понимаем, что Россия нуждается в безопасных западных границах и в блокировании всякой возможности западной агрессии. Мы приветствуем Россию на ее законном месте среди ведущих стран мира. Мы приветствуем ее флаг на морях. Больше всего мы приветствуем постоянные, стабильные и растущие контакты между русским народом и нашими народами по обе стороны Атлантики. Но мой долг, однако, представить вам некоторые факты о нынешней ситуации в Европе... Никто не знает, что собирается делать Россия и коммунистические международные организации в ближайшем будущем и каковы пределы, если они есть, их экспансии... Во Франции, в Италии, да и в других странах, где влияние коммунистов чрезвычайно ощутимо, коммунистические партии представляют из себя пятую колонну, растущий вызов и угрозу христианской цивилизации... Из всего, что я видел во встречах со своими русскими друзьями и союзниками во время войны, я вынес убеждение, что на русских ничто не производит большего впечатления, чем сила, и ничто не вызывает у них меньшего уважения, чем военная слабость».
Что же предлагал Черчилль в качестве альтернативы войне? По существу лишь одно: Америка и Британия должны увеличить военную мощь, поскольку Россия уважает лишь вооруженную силу. Теперь безопасность Запада, по его словам, зависела только от масштаба вооруженности Запада.
Слушателям предлагалась идея «нового единства в Европе», которое не исключало бы сотрудничество ни одного народа, осуществляемое «согласно структурам Объединенных наций и в соответствии с уставом ООН». Но один народ все же был негласно выделен – русский народ, как бросающий вызов христианской цивилизации».
Именно в эти дни в Вашингтон начали поступать особые телеграммы от американского поверенного в делах США в Москве Дж. Кеннана. Трумэновскому руководству требовалось более или менее убедительное объяснение своей враждебности к вчерашнему союзнику. Дж. Кеннан предлагал такое объяснение.
Нигде в этих знаменитых телеграммах автор не говорил об агрессивности СССР, о планах завоевания мирового господства. Он писал о «традиционном и инстинктивном чувстве уязвимости, существующем у русских».[181] Советские военные усилия он оценивал как оборонительные. Но в прогнозировании этих оборонительных усилий Кеннан проявлял немалые вольности. Он, в частности, допускал возможность таких действий со стороны СССР, как захват ряда пунктов в Иране и Турции, попытки овладеть каким-либо портом в Персидском заливе или даже базой в Гибралтаре (!). Показ СССР в качестве «неумолимой враждебной силы», с которой можно разговаривать лишь языком силы, способствовал жестким выводам Вашингтона. Собственно, основной смысл телеграмм Дж. Кеннана можно выразить одной фразой: «Мы имеем дело с политической силой, фанатически приверженной идее, что не может быть найдено постоянного способа сосуществования с Соединенными Штатами».[181]
Дата добавления: 2015-12-21; просмотров: 17; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!