Быть открытым миру — означает жить, удалиться от мира — означает умереть 10 страница

«Такое действительно возможно, сэр?»

Пробуйте это, и вы выясните.

 

Что означает быть серьезным?

 

Старик с длинной палкой в руке, сидевший на повозке был настолько тощим, что его кости высту­пали наружу. У него было доброе, морщинистое лицо, а кожа очень темной, сожженной палящим солнцем. Телега была нагружена дровами, и старик погонял быков ударами палки по их спинам. Они ехали дол­гий день из деревни в город. Извозчик и животные были измотаны, но нужно было осилить еще некото­рое расстояние. На морде быков была пена, и ста­рик, казалось, был готов остановиться, но присут­ствовала некая одержимость в том жилистом старом теле, и быки продолжили идти. Когда вы шли возле телеги, старик поймал ваш взгляд, улыбнулся и пре­кратил бить быков. Это были его быки, и он управ­лял ими в течение многих лет. Они знали, что он их обожал, и битье только временное явление. Он гла­дил их теперь, и они продолжили двигаться без по­нукания. Взгляд старика выражал терпение, уста­лость от бесконечно тяжелого труда. За дрова он не получит много денег, но этого будет достаточно, чтобы прожить какое-то время. Они будут отдыхать в течение ночи на обочине дороги, чтобы ранним утром отправиться домой. Телега будет пуста, а поездка назад — легче. Мы шли по дороге вместе, и быки, казалось, не возражали, чтобы незнакомец, который шел рядом, поглаживал их. Начинало темнеть, и че­рез время извозчик остановился, зажег лампу, пове­сил ее под телегой и направился дальше по направ­лению к шумному городу.

Следующим утром солнце взошло над густыми, темными тучами. На этом большом острове часто шел дождь, и земля была богата растительностью. Всюду росли огромные деревья и ухоженные сады полные цветов, а рогатый скот был упитанным и умиротворенным. Люди были довольны жизнью. На одном из деревьев расположилось множество иволг с черными крыльями и покрытых желтыми перьями телами. Это были удивительно большие птицы, с нежными голосами. Они прыгали с ветки на ветку, подобно вспышкам золотистого света, и казались в пасмурный день даже более блестящими. Глубоким гортанным голосом кричала сорока, а вороны изда­вали свой обычный хриплый шум. Для пешей про­гулки было прохладно, и приятно. Храм был полон стоящих на коленях молившихся людей, а площад­ка вокруг него была чистой. За храмом находился спортивный клуб, где играли в теннис. Всюду были дети, и среди них ходили священники с бритыми головами и с непременным веером (опахалом). Ули­цы были украшены, так как здесь пройдет религи­озная процессия на следующий день, когда будет полнолуние. Над пальмами можно было заметить огромный кусок бледно-голубого неба, который спешили закрыть тучи. Среди людей, по улицам и в садах зажиточных людей, присутствовала великая красота, она была там постоянно, но немногие замечали ее.

Мужчина и женщина, прибыли из далеких мест, чтобы посетить беседы. Они могли бы быть мужем и женой, сестрой и братом или просто друзьями. Веселы и дружелюбны, их глаза говорили о древней культуре, которая осталась позади них. С приятными голосами и довольно застенчивые, уважительные, они оказались удивительно начитанными, а он знал и санскрит, немного путешествовал и знал пути мира.

«Мы многое испытали в жизни, — начал он. — Мы следовали за некоторыми политическими лидерами, были товарищами-путешественниками с коммунистами и видели своими глазами их зверства, обошли круг духовных учителей и занимались некоторыми формами медитации. Мы серьезные люди, но можем обманываться. Все эти вещи были сделаны с серьезным намерением, но ни одна из них, не глубока, хотя в то время мы так не считали. Мы оба активны по характеру, не мечтатели, но теперь мы пришли к выводу, что больше не хотим «попасть куда-то» или участвовать в методиках и организованной деятельности, которые малозначительны. Поняв, что в такой деятельности ничего нет, кроме запудривания мозгов и самообмана. Сейчас мы хотим понять то, чему учите вы. Мой отец был в некоторой мере знаком с вашим подходом к жизни и имел обыкновение говорить со мной об этом, но я никогда сам не возвращался к исследованию вопросов, потому что мне «велели», что является, наверное, нормальной реакцией, когда вы молоды. Так получилось, что один наш друг посещал ваши беседы в прошлом году, и, когда он пересказывал нам кое-что из того, что он услышал, мы решили прийти. Я не знаю, с чего начать, и, возможно, вы сможете помочь нам».

Хотя его спутница не сказала ни слова, ее взгляд и поведение указывали на то, что она полностью согласна с тем, что говорилось.

Так как вы сказали, что оба серьезны, давайте начнем с этого. Интересно, что мы подразумеваем, когда говорим, что серьезны? Большинство людей серьезно относится к тому или другому. Политик с его разработками и в своем достижении власти, школьник с его желанием сдать экзамен, человек, который стремится делать деньги, профессионал и человек, который посвятил себя некой идеологии, или пойманный в сети веры — все они серьезны по-своему. Невротик серьезен так же, как саньясин. Что тогда значит быть серьезным? Пожалуйста, не думайте, что я отклоняюсь от сути вопроса, но если бы мы смогли понять это, мы могли бы узнать намного больше о себе, и, в конце концов, это правильное начало.

«Я серьезна, -- сказала его подруга, — в желании понять мою растерянность, и по этой причине я искала помощи тех, кто мог бы мне в этом помочь.

Я пробовала забываться в добрых делах, в том, что­бы дать счастье другим, и в этом я была серьезна. Я также серьезна в моем желании найти Бога».

Большинство людей серьезно относится к чему-либо. Скрыто или явно, их серьезность всегда име­ет объект, религиозный или иной, и от надежды на достижение того объекта зависит их серьезность. Если по какой-либо причине надежда на достиже­ние объекта их удовлетворения проходит, они все еще серьезны? Каждый серьезен в получении, дос­тижении успеха, становлении, именно цель делает вас серьезным, в надежде получить или избежать. Так что важна цель, а не понимание того, что оз­начает быть серьезным. Нас интересует не любовь, а то, что любовь будет делать. Выполнение, ре­зультат, достижение является существенным, а не сама любовь, которая имеет ее собственное дей­ствие.

«Я не совсем понимаю, как может быть серьез­ность, если вы не относитесь серьезно к чему-ни­будь», — ответил он.

«Я думаю, понимаю, что вы имеете в виду, — сказала его подруга. — Я хочу найти Бога, и для меня важно найти Его, иначе жизнь не имеет зна­чения, она всего лишь сбивающий с толку хаос, полный страдания. Я могу понять жизнь только через Бога, кто есть конец и начало всех вещей. Он один может вести меня в этой путанице проти­воречий, и потому я серьезно отношусь к желанию найти Его. Но вы спрашиваете, серьезность ли это вообще?»

Да. Понимание жизни, со всеми ее сложностями, это одно, а поиск Бога — другое. Сказав, что Бог наивысшая цель, которая придаст значение жизни, вы, наверное, привнесли в жизнь два противоположных состояния: жизнь и Бог. Вы боретесь за то, чтобы найти кое-что вдали от жизни. Вы серьезно относитесь к достижению цели, результата, который вы называете Богом, это серьезность? Возможно, такого нет, что сначала вы находите Бога, а затем живете. Может быть так, что Бог должен быть найден в самом понимании сложного процесса, называемого жизнью.

Мы пытаемся понять, что подразумеваем под серьезностью. Вы серьезны по отношению к формулировке, самопроецированию, к вере, что имеет отношение к действительности. Вы серьезно относитесь к порождениям ума, а не самому уму, который является прородителем всех их. Придавая серьезность достижению специфического результата, не стремитесь ли вы к собственному удовлетворению? Вот в чем каждый серьезен: в получении того, чего он хочет. И это все, что мы подразумеваем под серьезностью.

«Я никогда прежде не смотрела на это с такой точки зрения, — воскликнула она, — по всей видимости, я в действительности несерьезна».

Давайте не делать поспешных выводов. Мы пробуем понять, что означает быть серьезным. Можно видеть то, что стремится к полному удовлетворению в любой форме, неважно, благородной или глупой, но не означает быть действительно серьезным.

Человек, который пьет, чтобы убежать от своего горя, человек, который жаждет власти, и человек, который ищет Бога, — все находятся на одном и том же пути.

«Если нет, тогда боюсь, ни один из нас не серье­зен, — ответил он. — Я всегда принимал за долж­ное, что я серьезен в своих свершениях, но сейчас я начинаю понимать, что существует в корне отли­чающийся вид серьезности. Не думаю, что я уже способен выразить это словами, но я начинаю чув­ствовать это. Вы не продолжите?»

«Я немного запуталась, — сказала его подруга. — Думала, что понимаю это, но оно ускользает от меня».

Когда мы серьезны, мы серьезно относимся к чему-либо. Это так, верно?

«Да».

Теперь, есть ли серьезность, которая не направ­лена на цель и не создает сопротивление? «Не совсем понимаю».

«Вопрос сам по себе весьма прост, — объяснил он. — Желая чего-то, мы приступаем к достиже­нию этого и в отношении такого усилия считаем себя серьезными. А сейчас, он спрашивает, действи­тельно ли это серьезность? Или же серьезность — это состояние ума, в котором достижение цели и сопротивление не существуют?»

«Позвольте мне разобраться, осознаю ли я это, — ответила она. — Пока я пробую получить или избе­жать чего-то, меня волнует только я сама. Получе­ние цели — в действительности личный интерес, форма потакания своим желаниям, явная или утонченная, и вы утверждаете, сэр, что данное потака­ние своим желаниям не есть серьезность. Да, теперь мне это совершенно понятно. Но тогда что является серьезностью?»

Давайте исследовать и изучать вместе. Я вас не учу. Быть обучаемым и быть свободным для изуче­ния — два полностью отличающихся явления, не так ли?

«Пожалуйста, немного помедленней. Я не очень понятлива, но возьму это настойчивостью. Я также немного упряма — разумное достоинство, но то, ко­торое может быть неприятным. Надеюсь, вы будете со мной терпеливы. Каким образом быть обучае­мым отличается от того, чтобы быть свободным для изучения?»

Когда вас обучают, всегда есть учитель, гуру, который знает, и ученик, который не знает. Таким образом, между ними всегда существует разделе­ние. Это, по существу, авторитарный, иерархичес­кий подход к жизни, в котором не существует люб­ви. Хотя учитель может говорить о любви, и ученик подтверждает свою преданность, их отношения не духовны, глубоко безнравственны, порождают мно­го замешательства и страдания.

Это ясно, не так ли?

«Пугающе ясно, — вставил он. — Вы одним уда­ром отклонили целую структуру религиозного ав­торитета, но я вижу, что вы правы».

«Но руководство необходимо, и кто же будет дей­ствовать как руководитель?» — спросила его под­руга.

А есть ли какая-либо необходимость в руковод­стве, когда мы постоянно учимся не у кого-либо в частности, а у всего, когда мы идем по жизни? Ко­нечно же, мы ищем руководства только когда хотим быть в безопасности, защищенными, успокоенны­ми. Если мы свободны чтобы учиться, мы будем учиться у падающего листа, при каждом виде взаи­моотношений, при осознании действия нашего соб­ственного ума. Но большинство из нас не свободно чтобы учиться, потому что мы привыкли, что нас учат. Книги, родители, общество нам говорят что надо думать, и мы, как граммофоны, повторяем то, что на пластинке.

«И пластинка обычно ужасно поцарапана, — до­бавил он. — Мы проигрывали ее так часто. Наше мышление совершенно изношенное».

Тот факт, что нас учат, сделал нас повторяю­щимися, посредственными. Побуждение быть уп­равляемым, с присущим ему авторитетом, повино­вением, опасением, отсутствием любви и так да­лее, может только привести к темноте. Быть сво­бодным, чтобы учиться, — это совершенно другой вопрос. И не может быть никакой свободы, чтобы учиться, когда уже есть умозаключение, предпо­ложение, или когда чей-либо взгляд на жизнь ос­нован на опыте как знании, или когда ум сдержи­вается традицией, привязанной к вере, или когда имеется желание быть в безопасности, достичь оп­ределенной цели.

«Но невозможно быть свободным от всего это­го!» — воскликнула она.

Вы не знаете, возможно ли это или невозможно, пока не попробовали.

«Нравится это или нет, — настаивала она, — но ваш ум обучают, и, если, как вы говорите, ум, кото­рый обучают, не может учиться, что же делать?»

Ум может осознать собственную неволю, и при том самом осознании он учится. Но прежде всего, ясно ли нам, что ум, который слепо удерживается в том, чему его учили, неспособен к изучению?

«Другими словами, вы говорите, что пока я про­сто следую традиции, я не могу узнать что-нибудь новое. Да, это вполне понятно. Но как я должен стать свободным от традиции?»

Не так быстро, пожалуйста. Накопленное умом мешает свободе, чтобы учиться. Чтобы изучать, не должно быть никакого приобретения знания, накоп­ления опыта, как прошлого. Сами вы понимаете суть этого? Это факт для вас или только кое-что, с чем вы можете согласиться или не согласиться?

«Думаю, что я понимаю это как факт, — ска­зал он. — Конечно, вы не имеете в виду, что мы должны отбросить всякое знание, собранное нау­кой, что было бы абсурдно. Ваша точка зрения такова: если мы хотим изучать, мы не можем ни­чего принимать».

Изучение — это движение, но не от одной фик­сированной точки к другой, и это движение невоз­можно, если ум обременен накоплением прошлого, умозаключениями, традициями, верованиями. На­копление, хотя оно может называться Атманом, ду­шой, высшим «я» и так далее, является «я», эго.

«Я» и его постоянство предотвращают движение изучения.

«Я начинаю осознавать то, что понимается под движением: изучение, — сказала она медленно. — Пока я в заключении в пределах моего собственно­го желания безопасности, комфорта, умиротворе­ния, не может быть никакого движения изучения. Тогда, как мне освободиться от этого желания?»

Не является ли такой вопрос неправильным? Нет метода, с помощью которого освобождаются. Сама безотлагательность и важность способности учить­ся освободит ум от умозаключений, от «я», создан­ного из слов, из памяти. Осуществление метода, это «как» и его дисциплина являются еще одной фор­мой накопления, это никогда не освободит ум, а лишь запускает его в действие по иному образцу.

«Кажется, я понимаю кое-что из всего этого, — сказал он, — но так много затронуто. Интересно, когда-нибудь я действительно доберусь до сути это­го?»

Не все настолько плохо. С пониманием одного или двух центральных фактов становится ясной целая картина. Ум, который учат или который же­лает быть управляемым, не может изучать. Мы те­перь вполне ясно видим это, так что давайте вер­немся к вопросу серьезности, с которого мы начали.

Мы увидели, что ум не серьезен, если у него име­ется некая цель, которую нужно получить или из­бежать. Тогда, что является серьезностью? Чтобы выяснить, нужно осознать, что ум выворачивается наизнанку для своего удовлетворения, получить или

стать чем-то. Именно это осознание освобождает ум, чтобы изучить то, что означает быть серьезным, и нет конца изучению. Для ума, который изучает, небеса открыты.

«Я много узнала во время этой краткой беседы, — сказала его подруга, — но буду ли я способна учиться далее без вашей помощи?»

Вы видите, как вы блокируете себя? Если можно так сказать, вы жадны до большего, и эта жадность мешает движению изучения. Осознав значение того, что вы чувствовали и говорили, вы открыли бы дверь к тому движению. Не «дальнейшего» изучения, но лишь изучения, во время вашего продвижения. Срав­нение возникает только тогда, когда происходит на­копление. Умереть по отношению ко всему, что вы изучили, означает изучать. Такое умирание — это не заключительное действие: оно означает умирать от мгновения до мгновения.

«Я увидел и понял, и от этого распустится цве­ток доброты».

 

 

Откуда это побуждение обладать?

 

Дождь шел в течение нескольких дней, и надеж­ды на его прекращение не было. Холмы и горы были окутаны черными тучами, а зеленый берег по ту сторону озера был скрыт густым туманом. Всюду были лужи, и дождь проникал через полуоткрытые окна автомобиля. Оставляя озеро позади и уходя серпантином в горы, дорога проходила мимо множества небольших городов и деревушек, а затем под­нималась по склону горы. Спустя некоторое время дождь прекратился. Мы поднимались выше, уже начали показываться зас­неженные пики гор, искрясь под лучами утреннего солнца. Автомобиль остановился, и дальше мы по­шли пешком по тропинке, которая удаляясь от до­роги, вывела нас среди деревьев в открытые луга. Воздух был чистым и холодным, было здесь удиви­тельно тихо. Не было ни людей, ни пасущихся ко­ров со звоном колокольчиков. Тропинка была влаж­ной, а сосна переливалась каплями прошедшего недавно дождя. Подойдя к краю утеса, мы увидели далеко внизу ручей, текущий от отдаленных ледни­ков. Он питался несколькими водопадами, но их шум не достигал этого далекого местечка, и стояла пол­ная тишина.

Мы тоже не могли нарушить ее. Это была чару­ющая тишина. Ваш ум больше не продолжал свое бесконечное блуждание. Его внешнее движение ос­тановилось, и он отправился в путешествие к боль­шим высотам и удивительным глубинам. Но вско­ре даже это путешествие прекратилось, и не было ни внешнего, ни внутреннего движения ума. Он был полностью спокоен, но все же движение было. Движение, совершенно не связанное с уходом и приходом ума, движение, которое не имело причи­ны, цели, центра. Это было движение в пределах ума, сквозь ум и за пределы ума. Ум мог следовать за всеми его действиями, даже запутанными и изощренными, но он был неспособен следовать за этим другим движением, которое не происходило из него самого.

Так что ум был спокоен. Его не заставили быть спокойным, его спокойствие не было организован­ным и не было вызвано каким-то желанием быть спокойным. Он был просто спокоен, и, от такого спокойствия, происходило бесконечное движение. Ум никогда не мог схватить его и поместить среди вос­поминаний, он бы сделал так, если бы мог, но не мог узнать это движение. Уму оно было незнакомо, поскольку он никогда не знал его, поэтому и был спокоен, а бесконечное движение происходило вне пределов воспоминания.

Теперь солнце было позади далеких пиков, ко­торые снова закрылись облаками.

«Я ожидал этого разговора много дней, и сейчас, когда я здесь, не знаю с чего начать».

Это был молодой человек, довольно высокий и худой, но держался с достоинством. Он сказал, что окончил колледж, но не был прилежным сту­дентом, едва выдержал экзамен. И только благо­даря тому, что отец тянул его за уши, он сумел получить перспективную работу, но и трудился без желания. Его совершенно не волновали события происходящие в мире. Он был женат и имел ма­ленького сына — довольно хороший ребенок и уди­вительно умный, — добавил он, учитывая посред­ственность родителей. Но когда мальчик вырастет, он, вероятно, станет таким же, как остальная часть мира, преследуя успех и власть, если к тому вре­мени мир все еще останется.

«Как видите, я могу достаточно свободно разго­варивать о многих вещах, но то, о чем я действи­тельно хочу поговорить, кажется очень сложным и трудным. Я никогда прежде не говорил о своей про­блеме с кем-либо, даже с женой, и предполагаю, что это делает наш разговор трудным. Но если вы наберетесь терпения, я постараюсь объяснить».

Он сделал паузу на несколько мгновений, а за­тем продолжил.

«Я единственный сын, причем довольно изба­лованный. Хотя я увлекаюсь литературой и хотел бы писать, у меня нет ни дара, ни возможности. Я не глуп и мог бы достичь кое-чего в жизни, но меня беспокоит снедающая меня проблема: я хочу беспредельно обладать людьми. Я стремлюсь не просто к обладанию, а к полному доминированию. Я не могу выносить, когда присутствует хоть ка­кая-то свобода для человека, которым я обладаю. Я наблюдал за другими, и, хотя они также власт­ны, все это настолько ревностно, без какой-либо реальной интенсивности. Общество с его поняти­ем о хороших манерах удерживает их в пределах рамок. Но у меня нет никаких рамок, я просто обладаю, без любых качественных прилагатель­ных. Не думаю, что кому-то известно то, через какие агонии я прохожу, каким пыткам подверга­юсь. Это не просто ревность, это буквально адс­кий огонь. Чего-то ведь должно хватать, хотя пока ничего не хватает. Внешне я умею контролиро­вать себя, и, вероятно, кажусь вполне нормаль­ным, но внутри я бушую. Пожалуйста, не поду майте, что я преувеличиваю, мне только жаль, что это не так».

Что вызывает у нас желание обладать не только людьми, но и вещами, и идеями? Зачем это побуж­дение иметь, со всей его борьбой и болью? И когда мы действительно обладаем, это не решает пробле­му, а лишь порождает другие. Позвольте спросить, вы знаете, почему хотите обладать, и что означает обладание?

«Обладание собственностью отличается от об­ладания людьми. Пока наше нынешнее прави­тельство действует, будет разрешено личное вла­дение собственностью, не слишком много, конеч­но, но по крайней мере несколько акров, дом или два, и так далее. Вы можете принимать меры, чтобы охранять вашу собственность, держать ее на свое имя. Но с людьми по-другому. Вы не мо­жете их закрепить или запереть. Рано или по­здно они выскальзывают из ваших рук, а затем начинается пытка».

Но откуда это побуждение обладать? И что мы подразумеваем под обладанием? В обладании, в чув­стве, что вы имеете, присутствует гордость, некото­рое ощущение власти и престижа, верно? Есть удо­вольствие от осознания, что это что-то является ва­шим: будь то дом, кусок ткани или редкая картина. Обладание способностью, талантом, возможностью достигать и признание, которое это приносит, — также придает вам ощущение важности, безопас­ную перспективу на жизнь. Пока люди обеспокое­ны, обладать и быть обладаемым — это часто вза имно удовлетворяющие отношения. Имеется также обладание с точки зрения верований, идей, идеоло­гий, не так ли?

«Разве мы не входим в слишком широкую об­ласть?»

Но владение подразумевает все это. Вы можете хотеть обладать людьми, другой может обладать це­лым рядом идей, в то время как кто-то еще может быть удовлетворен, имея несколько акров земли. Но как бы сильно объекты не варьировались, всякое владение, по существу, одинаковое, и каждый бу­дет защищать то, что он имеет, или в самом отказе будет обладать чем-то еще на другом уровне. Эко­номическая революция может ограничить или от­менить владение частной собственностью, но быть свободным от психологической собственности лю­дей или идей — это совершенно другой вопрос. Вы можете избавиться от одной специфической идео­логии, но скоро найдете другую. Вы должны обла­дать любой ценой. А теперь, существует ли момент, когда ум не обладает или не обладаем? И почему хочется обладать?

«Я предполагаю, что при обладании чувствуешь себя сильным, в безопасности, и, конечно, всегда присутствует удовлетворяющее удовольствие в чув­стве собственности, как вы говорите. Я хочу обла­дать людьми по нескольким причинам. С одной сто­роны, ощущение власти над другим придает мне чувство важности. При обладании также имеется ощущение благосостояния, чувствуешь себя комфор­тно и в безопасности».

И все же при этом всем есть конфликт и печаль. Вы хотите продолжить получать удовольствие от об­ладания и избегаете боли из-за него. А так можно делать?

«Вероятно, нет, но я продолжаю пробовать. Я качусь на стимулирующей волне обладания, пре­красно зная, что случится, и когда происходит па­дение, как это всегда и происходит, я поднимаюсь и сажусь на следующую волну».

Тогда у вас нет никакой проблемы, не так ли?

«Я хочу, чтобы эта пытка закончилась. Дей­ствительно невозможно обладать полностью и на­всегда?»

Это кажется невозможным в отношении собствен­ности и идей, и не намного ли это более невозмож­но в отношении людей? Собственность, идеологии и устоявшиеся традиции статичны, фиксированы, и их можно защищать в течение длительных перио­дов времени через законодательство и различные формы сопротивления, но с людьми все не так. Люди живые, как и вы, они тоже хотят доминировать, обладать или быть обладаемыми. Несмотря на ко­дексы морали и санкции общества, люди выскаль­зывают из-под одного образца обладания в другой. Не бывает такой вещи, как полное обладание чем-нибудь в любое время. Любовь никогда не является обладанием или привязанностью.

«Тогда, что я должен сделать? Я могу освобо­диться от этого страдания?»

Конечно можете, но это совершенно другое. Вы осознаете, что обладаете, но когда-либо осознаете момент, когда ум не обладает, не обладаем? Мы обладаем, потому что в нас самих мы ничто, а в обладании мы чувствуем, что кем-то стали. Когда мы называем себя американцами, немцами, русски­ми, индусами или кем угодно, ярлык придает нам ощущение важности, потому-то и защищаем его с мечом и хитрым умом. Мы ничто, кроме того, чем мы обладаем: ярлыком, счетом в банке, идеологией, человеком, — и это отождествление порождает враж­ду и бесконечную борьбу.

«Мне все это достаточно хорошо известно, но вы сказали кое-что, что задело струнку моей души. Я когда-либо осознаю момент, когда ум не обладает, не обладаем? Не думаю, что я осознаю».

Ум может прекратить обладать или быть обладаемым, обладать прошлым и быть обладаемым бу­дущим? Может он быть свободен как от влияние пережитого, так и побуждения пережить?

«Это когда-либо возможно?»

Вам придется выяснить, полностью осознать пути вашего собственного ума. Вы знаете истину об об­ладании, о печали из-за него и удовольствии, но вы остановились там и пробуете преодолеть одно дру­гим. Вы не знаете момента, когда ум не обладает, не обладаем, когда он полностью свободен от того, что было, и от желания стать. Исследовать это и самому обнаружить суть этой свободы — вот фак­тор освобождения, а не желание быть свободным.

«Я способен на такое трудное исследование и об­наружение? В некотором роде, да. Я был хитер и целеустремлен в обладании, с той же самой энергией я могу теперь начинать исследовать свободу ума. Я хотел бы возвратиться, если можно, после того, как я поэкспериментирую с этим».

 

 

Желание и боль противоречия

 

Два человека были заняты рытьем длинной, уз­кой могилы. Это был рыхлая песчаная почва, с при­месью небольшого количества глины, и копание да­валось легко. Теперь они подравнивали углы моги­лы и придавали ей опрятный вид. Несколько пальм нависали над могилой, и на них были большие связки золотистых кокосовых орехов. На мужчинах были только набедренные повязки, их голые тела блесте­ли в лучах раннего утреннего солнца. Легкая почва была все еще влажной из-за недавних дождей, и листья деревьев, потревоженные нежным ветерком, искрились в ясном утреннем воздухе. Это был чу­десный день, и поскольку солнце только что пока­залось над верхушками деревьев, еще не было слиш­ком жарко. Море казалось бледно-синим и очень спокойным, а белые волны лениво накатывались на берег. В небе не было ни облачка, и убывающая луна еще находилась посередине неба. Трава ярко зеленела, повсюду летали птицы, перекликаясь раз­ными голосами. На земле царило великое умирот­ворение.

Поперек узкой траншеи мужчины поместили две длинных доски и поперек них положили канат. Их яркие набедренные повязки и темные, загорелые тела

придали жизнь пустой могиле, затем они ушли, и земля быстро высыхала на солнце. Это было боль­шое кладбище, без особого порядка, но ухоженное. Ряды белых надгробий с выгравированными имена­ми на них, потускнели из-за обильных дождей. Два садовника работали на кладбище целый день: поли­вая, подрезая, сажая и пропалывая. Один был вы­соким, а другой — низкорослым и полным. За ис­ключением набедренной повязки, и повязки на го­ловах, предохраняющей от палящего солнца, — на них ничего не было. Их кожа была почти черной. В дождливые дни, набедренная повязка также была единственным предметом одежды, и дожди смыва­ли загар с тел. Высокий поливал кустарник, кото­рый он только что посадил. Из большого, круглого, глиняного горшка с узким горлом он расплескивал воду на листья и цветы. Горшок блестел на солнце, как и мускулы его смуглого тела, передвигающего­ся с непринужденностью, и в том, как он стоял, было изящество и достоинство. За ним было приятно на­блюдать. Тени были длинными в утреннем солнце.

Внимание — странная вещь. Мы никогда не смотрим без призмы слов, объяснений и предубеж­дений, мы никогда не слушаем без суждения, срав­нения и воспоминания. Сам факт, присвоения на­звания цветку или птице является отвлечением. Ум никогда не спокоен, чтобы смотреть, слушать. В тот момент, когда он смотрит, он отключен в его беспокойных блужданиях, в самом акте слушания присутствует интерпретация, воспоминание, удо­вольствие, а внимание отсутствует. Ум может быть поглощен вещью, которую видит, или тем, что слу­шает, как ребенок игрушкой, но это не внимание. Не является вниманием концентрация, так как кон­центрация — это способ исключения и сопротив­ления. Внимание есть только тогда, когда ум не поглощен внутренней или внешней идеей или объектом. Внимание — это полное добро.

Он был мужчиной средних лет, почти лысый, с ясными, внимательными глазами. Трудная жизнь, которая была полна волнений и тревог наложила отпечаток на его лицо — оно было испещрено мор­щинами. Отец нескольких детей, объяснил, что его жена умерла во время рождения последнего ребен­ка, и теперь они жили с какими-то родственниками. Хотя он все еще работал, его жалованье было ма­леньким, и было трудно сводить концы с концами, но, так или иначе, они жили без особой нужды. Старший сын зарабатывал себе на жизнь сам, а вто­рой ходил в колледж. Сам он был из семьи, которая имела строгие традиции многих столетий, и это вос­питание теперь очень пригодилось ему. Но у следу­ющего поколения, кажется, все будет по-другому, мир изменялся быстро, и старые традиции руши­лись. В любом случае, жизнь продолжалась, и было бесполезно ворчать. Он пришел не для того, чтобы говорить о своей семье или будущем, а о самом себе.

---

Дата добавления: 2015-12-16; просмотров: 12; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!