Быть открытым миру — означает жить, удалиться от мира — означает умереть 7 страница
Это так. Ваш вопрос оказался для меня западней, но я благодарен, что вы его задали. Я осознаю сейчас больше запутанных тонкостей желания».
Он не был западней, а естественным и неизбежным вопросом, который вы сами задали себе в ходе
вашего исследования. Если ум крайне невнимателен, не осознает, вскоре он снова окажется в сетях собственного желания.
«Один заключительный вопрос: действительно ли возможно, чтобы ум был полностью свободным от желания переживания, что сохраняет разделение между переживающим и тем, что переживается?»
Выясните, сэр. Когда ум полностью свободен от структуры желания, разве тогда ум отличается от пустоты?
Развращение ума
Вдоль крутого, длинного и широкого изгиба реки стоял город, священный, но очень грязный. В этом месте реки было сильное течение, которое часто омывало ступеньки старых зданий, ведущих к воде. Но какой бы ущерб она ни приносила в своем неистовстве, река все еще оставалась священной и прекрасной. Тем вечером было особенно красиво. Солнце садилось в сумерках за единственным минаретом, который, казалось, один из целого города достигал до небес. Облака были золотисто-красными от сияния заходящего солнца. Когда солнце село, над темным городом, появился молодой месяц, изящный и хрупкий. Он медленно поднялся над городом, в котором начали зажигаться огни.
На реке, хранящей свет вечернего неба, плавали сотни маленьких рыбацких лодок, управляемых длинными веслами загорелыми мужчинами, которые жили в деревне ниже города, промышляя рыболовством. Они будут рыбачить всю ночь, ловя крупную рыбу длиной до 10-15 дюймов, чтобы продать ее на следующий день.
|
|
|
Улицы города были переполнены телегами запряженными волами, автобусами, велосипедами и пешеходами, а иногда встречались коровы. Узкие переулки, бесконечно сворачивающие то вправо, то влево, тонули в грязи из-за недавних дождей и нечистоплотности людей. Один из переулков вел к широким ступенькам, которые спускались к самому краю реки, на которых несколько человек сидели близко к воде с закрытыми глазами в молчаливой медитации. Рядом пел мужчина перед восторженной толпой, которая протянулась далеко вверх по ступенькам. Чуть далее прокаженный нищий просил подаяния, протягивая усыхающую руку, а человек с пепельными, спутанными волосами что-то рассказывал людям. Поблизости опрятный саньясин, в свежевыстиранных одеждах сидел неподвижно, его глаза были закрыты, а ум был поглощен длительной и легкой медитацией. Человек сложив руки в виде чаши молил небеса наполнить ее. Молодая женщина грудью кормила младенца, отрешившись от всего. Далее вниз по реке, сжигались в огромных, ревущих кострах мертвые тела, принесенные из соседних деревень и из грязного города. Все это происходило здесь, поскольку это был самый священный и святой из городов. Красота плавно текущей реки, казалось, стирала весь хаос человеческой жизни, а небеса смотрели вниз с любовью и удивлением.
|
|
|
Нас было несколько человек: две женщины и четверо мужчин. Одна из женщин была умна, получившей хорошее образование дома и за границей. Другая была скромна, с печальным взглядом. Один из мужчин, бывший коммунист, который вышел из партии несколько лет назад, был настойчив и требователен; другой был художником, престарелым и застенчивым, но достаточно смелым, чтобы защитить свои права, когда того требовал случай. Третий был чиновником в правительстве, а четвертый — преподавателем, очень кротким, улыбчивым, и жаждущим учиться. Все молчали какое-то время. Первым заговорил бывший коммунист.
«Почему так много порочности в каждой сфере жизни? Я могу понять, как власть, даже от имени людей, является по существу злом и развращением, как вы заметили. Можно увидеть, как этот факт проявляется в истории. Семя зла и коррупции присуще всем политическим и религиозным организациям, как проявилось в церкви через столетия и в современном коммунизме, который так много обещал, но который сам стал коррумпированным и тираническим. Почему все обязательно ухудшается таким образом?»
|
|
|
«Мы много знаем о разных вещах, — добавила образованная леди, — но знание, кажется, не останавливает моральное разложение, которое есть в человеке. Я немного пищу, несколько моих книг были изданы, но я вижу, как легко ум может распасться на части, как только он в ловушке чего-либо. Изучите технику, как хорошо себя преподать, возьмите
несколько интересных или захватывающих тем, примите за привычку писать, и вы готовы для жизни, станете популярными, и все — вы испорчены. Я это говорю не из-за злобы или горечи, потому что я неудачница, или имею только посредственный успех, а потому что вижу этот процесс, происходящий в других и во мне самой. Мы, кажется, не уходим от коррозии рутины и возможностей. Чтобы начать что-то, потребуется энергия и инициатива, но когда это что-то начато, семя коррупции уже находится в нем. Можно ли когда-либо убежать от такого процесса ухудшения?»
«Я тоже, — сказал чиновник, — в ловушке рутины распада. Мы планируем будущее на пять или десять лет, строим дамбы и поддерживаем новые отрасли промышленности, все это хорошо и необходимо. Но даже при том, что дамбы могут быть красиво построены и превосходно обслуживаться, а механизмы сделаны, чтобы функционировать с максимумом эффективности, наш разум, с другой стороны, становится все более и более неэффективным, глупым и ленивым. Компьютеры и другие сложные электронные устройства превосходят человека на каждом шагу, но все-таки без человека они не могли бы существовать. Простой факт: несколько мозгов активно и творчески работают, а остальная часть живет благодаря им, сгнивая и часто радуясь нашей гнили».
|
|
|
«Я всего лишь преподаватель, но я заинтересован в иного рода образовании, которое предотвратит насаждение этого морального разложения ума. В настоящее время мы «обучаем» человеческое существо,
как стать глупым бюрократом, простите меня, с важным постом и приличным жалованьем или с зарплатой клерка и куда более несчастным существованием. Я знаю, о чем говорю, потому что завяз в этом. Но, по-видимому, это именно тот вид образования, которое хочет правительство, потому что оно вкладывает в него деньги, и каждый так называемый педагог, включая и меня, помогает и содействует быстрому развращению человека. Положит ли конец этому разложению улучшенная методика или техника? Пожалуйста, поверьте мне, сэр, я очень серьезно интересуюсь данным вопросом, и не задаю его, чтобы просто поговорить. Я читал современные книги об образовании, и неизменно они имеют дело с той или иной методикой. И с тех пор, как услышал вас, я начал все это подвергать сомнению».
«Я художник широкого профиля, несколько музеев купили мои работы. К сожалению, я буду говорить о личном, против чего, я надеюсь, другие не будут возражать, поскольку их проблема — это и моя проблема. Я могу рисовать какое-то время, затем переключиться на работу с глиной и потом заняться какой-нибудь скульптурой. Это то же самое стремление, выражающее себя различными способами. Гений — это та сила, то необычайное чувство, которому нужно придать форму, а не человек или посредник, через которого она себя выражает. Может, я неправильно объяснил, но вы знаете, что я имею в виду. Именно эта творческая сила должна сохраниться живой, мощной, под огромным давлением, подобно пару в котле. Бывают периоды, когда чувствуешь эту силу, и, однажды испытав ее, ничто на земле не сможет помешать вашему желанию возвратиться обратно. С того самого момента вы терзаетесь неудовлетворенностью, потому что то пламя никогда не бывает постоянным и завершенным. Поэтому его надо подпитывать, лелеять, и каждая подпитка делает его более слабым, и менее полным. Таким образом пламя постепенно угаснет, хотя талант и техника продолжают существовать, и вы можете стать известным. Жест остается, но любовь прошла, сердце мертво, и так начинается ухудшение».
Ухудшение — это центральный фактор, верно? Каким бы ни был наш жизненный путь. Художник может чувствовать это одним способом, а преподаватель другим. Но если мы вообще заботимся о других и нашем собственном умственном процессе, это довольно очевидно и старым, и молодым, что ухудшение ума действительно происходит. Ухудшение, кажется, свойственное деятельности самого ума. Как механизм изнашивается через использование, так и ум, ухудшается через его собственное действие.
«Все мы знаем это,— сказала образованная леди. — Огонь, творческая сила исчезает после одного или двух всплесков, но способность остается, и этот возмещающий творческий потенциал становится на время заменой реальной вещи. Нам это слишком хорошо известно. Мой вопрос вот какой: как это творческое что-то может сохраниться, не теряя красоту и силу? Что является факторами ухудшения? Если узнать их, было бы возможно положить им конец».
«А имеются ли ясно определенные факторы, на которые можно указать? — спросил бывший член партии. — Ухудшение может быть свойственно самой природе ума».
Мнение — это творение общества, культуры, в которой он был воспитан, и поскольку общество всегда находится в состоянии коррупции, уничтожая себя изнутри, ум, который продолжает находиться под воздействием общества, обязательно будет в состоянии коррупции или ухудшения. Не так ли это?
«Несомненно. И именно потому, что мы восприняли этот факт, — объяснил экс-коммунист, — некоторые из нас трудились упорно и, довольно жестоко для того, чтобы создать новый и прочный образец, согласно которому, как мы полагали, общество должно функционировать. К сожалению, несколько коррумпированных личностей захватили власть, и результат всем нам известен».
А не может быть так, сэр, что это ухудшение неизбежно, когда создается образец для личной и коллективной жизни человека? От имени какого авторитета, кроме как хитрого авторитета власти, имеет право какой-то индивидуум или группировка создавать всем известный образец для человечества? Это сделала церковь с помощью силы страха, лести и обещания, превратить человека в заключенного.
«Я думал, что священник понимает, как жить человеку. Но теперь, как и многие другие вижу, какое глупое это высокомерие. Тем не менее факт остается фактом. Ухудшение — это наш удел, но может ли кто-нибудь избежать его?»
«Неужели мы не можем обучать молодежь, — спросил преподаватель, — так преподносить факты коррупции и ухудшения, что они будут инстинктивно избегать их, как избегали бы чумы?»
А не ходим ли мы вокруг да около предмета разговора, не понимая смысла? Давайте вместе рассмотрим это. Мы знаем, что наши умы ухудшаются различными путями, в зависимости от наших индивидуальных характеристик. Сейчас, можно ли положить этому процессу конец? И что мы подразумеваем под словом «ухудшение»? Давайте медленно вникнем в смысл слова. Действительно ли ухудшение — это состояние ума, которое стало известно через сравнение с неиспорченным состоянием, которое ум на мгновение испытал и теперь живет воспоминаниями, надеясь какими-то средствами восстановить его? Является ли ошибка состоянием ума, которое расстроено из-за своего желания успеха, самореализации и тому подобного. Ведь ум пытался и не сумел стать кем-то, и после этого не чувствует ли он сам, что ухудшается?
«Это все вместе, — сказала образованная леди. — По крайней мере, я, кажется, нахожусь в одном, если не во всех состояниях, которые вы только что описали».
Когда возникло то пламя, о котором вы говорили ранее?
«Оно пришло неожиданно, без моего стремления к нему, и когда оно прошло, я была неспособна вернуть его. Почему вы спрашиваете?»
Оно пришло, когда вы его не искали. Оно пришло ни благодаря вашему желанию успеха, ни из за страстного томления о том опьяняющем чувстве восторга. Теперь же, когда оно прошло, вы его преследуете, потому что это придало мгновенное значение жизни, которая иначе не имела смысла. А поскольку вы не можете возвратить его, то чувствуете, что началось ухудшение. Не так ли?
«Думаю, что это происходит не только со мной, но и с большинством из нас. Умные строят философию вокруг памяти о том переживании, и таким образом ловят невинных людей в их сети».
Разве все это не указывает на то, что может быть центральным и доминирующим фактором ухудшения?
«Вы имеете в виду амбицию?»
Это всего лишь один аспект накапливающего ядра: этот целеустремленный, эгоцентричный сгусток энергии, который является «я», эго, цензором, переживающим, который судит переживание. Не может быть так, что это является центральным, единственным фактором ухудшения?
«Неужели эгоцентричная, эгоистичная деятельность, — спросил художник, — это осознать то, что чья-то жизнь проходит без того творческого опьянения? Я едва могу поверить в это».
Это не вопрос доверия или веры. Давайте рассмотрим это далее. То творческое состояние возникло без вашего ведома, оно было там без вашего стремления к нему. Теперь же, когда оно исчезло и стало явлением прошлого, вы хотите его восстановить, что пробовали делать через различные формы стимуляции. Возможно, иногда касались его края, внешней грани, но этого недостаточно, и вы вечно голодаете по нему. Теперь, не всякое ли стремление, даже к самому высокому, является деятельностью «я»? Разве оно не эгоистично?
«Кажется, что да, когда вы это так поясняете, — согласился художник. — Но именно стремление в той или иной форме мотивирует нас всех, начиная от строгого святого и кончая непритязательным крестьянином».
«Вы имеете в виду, — спросил преподаватель, — что всякое самосовершенствование эгоцентрично? Каждое усилие улучшить общество — это эгоцентричная деятельность? Разве суть образования не в расширении границ совершенствования, не в прогрессе в правильном направлении? Неужели эгоистично соответствовать улучшенному образцу общества?»
Общество всегда находится в состоянии вырождения. Нет совершенного общества. Совершенное общество может существовать в теории, но не в действительности. Общество основано на человеческих взаимоотношениях, мотивированных жадностью, завистью, алчностью, мимолетной радостью, стремлением к власти и так далее. Вы не можете улучшить зависть — она должна прекратиться. Наложить цивилизованное покрытие на насилие с помощью лицемерия идеалов не означает окончание насилия. Обучать студента соответствовать обществу — это только поощрять в нем ухудшающееся побуждение быть в безопасности. Восхождение по лестнице успеха, становиться кем-то, получать признание — это сама сущность нашей вырождающейся социальной структуры, и быть ее частью — значит ухудшаться.
«Вы предлагаете, — спросил преподаватель довольно тревожно, — что нужно отказаться от мира и стать отшельником, саньясином?»
Сравнительно легко и по-своему выгодно отказаться от внешнего мира, дома, семьи, имени, собственности. Но совсем другое дело положить конец, без всякого повода, без обещания счастливого будущего внутреннему миру амбиций, власти, достижения и по-настоящему быть как ничто. Человек начинает не с того конца и поэтому вечно остается в смятении. Начните с правильного конца, начните с ближнего, чтобы идти далеко.
«Не должна ли быть внедрена определенная практика, чтобы покончить с ухудшением, неэффективностью и ленью ума?» — спросил мужчина-чиновник.
Практика или дисциплина подразумевает стимул, получение результата, а это разве не эгоцентричная деятельность? Стать добродетельным — означает процесс личного интереса, приводящего к уважению. Когда вы взращиваете в себе состояние ненасилия, вы все еще являетесь жестоким, но под иным названием. Помимо всего этого, имеется другой фактор вырождения: усилие, во всех его утонченных формах. Это не означает, что мы защищаем лень.
«О боже, сэр, вы, наверное, все отнимаете у нас! — воскликнул чиновник. — А когда вы отнимите все, что же от нас останется? Ничего!»
Творчество — это не процесс становления или Достижения, а состояние бытия, в котором полностью отсутствует эгоистическое усилие. Когда «я» делает усилие, чтобы отсутствовать, «я» присутствует. Всякое усилие со стороны этой сложной вещи, названой умом, должно прекратиться без всякого повода или стимула.
«Это означает смерть, не так ли?»
Смерть по отношению ко всему, что известно, что является «я». Только когда полностью весь ум утихнет, появляется творческое, не имеющее названия.
«Что вы подразумеваете под умом?» — спросил художник.
Сознательное, также как подсознательное, скрытые укромные уголки души, также как разумные частицы ума.
«Я послушала, — сказала молчавшая леди, — и теперь мое сердце понимает».
Внешнее изменение и внутренний распад
Поезд на юг был очень переполнен, но втискивалось еще большее количество людей с котомками и чемоданами. Все они были одеты по-разному. На некоторых были тяжелые пальто, в то время как другие были одеты легко, хотя было довольно холодно. Преобладали длинные пальто и тесные шерстяные шали, небрежно завязанные тюрбаны, и тюрбаны, которые были аккуратно завязаны, и все различных цветов. Когда пассажиры устроились, стали слышны крики торговцев на платформе станции. Они продавали почти все: газировку, сигареты, журналы, арахис, чай и кофе, конфеты и выпечку, игрушки, коврики и, что достаточно странно, даже флейту, сделанную из полированного бамбука. Ее продавец играл на такой же, и она издавала приятные звуки. Толпа продавцов возбужденно шумела. Появилась толпа людей, провожающая мужчину, который, должно быть, был довольно важным человеком, потому что на нем висело множество гирлянд. Они выделялись приятным ароматом среди резкой копоти двигателя и других неприятных запахов, связанных с железнодорожными станциями.
Несколько человек помогали тучной старухе зайти в купе, а она настаивала на том, чтобы занесли ее тяжелый багаж.
Кричал, что было силы, младенец, а мать пытаясь успокоить его, прижимать крепко к груди. Зазвонил звонок, загудел свисток, и поезд медленно двинулся, набирая скорость, чтобы уже не останавливаться в течение нескольких часов.
Это была красивая местность. Роса все еще виднелась на полях и на деревьях, растущих вдоль дороги. Мы ехали некоторое время вдоль полноводной реки, и сельская местность, казалось, раскрывалась в бесконечной красоте жизни. Изредка попадались маленькие, закопченные деревни с домашними животными, бродившими по полям или пющими воду из колодцев. Мальчишка, одетый в грязные обноски, гнал несколько коров перед собой по дорожке. Он помахал, когда поезд прогрохотал мимо. В то утро небо было удивительно голубым, деревья омыты, а поля хорошо увлажнены недавними дождями, и люди шли на работу. В воздухе витало чувство чего-то священного, к чему тянулось все ваше существо. Некое благословение — удивительное и согревающее. Одинокий человек, идущий по той дороге, и лачуга у обочины — все купалось в нем. Вы никогда не нашли бы его в церквях, храмах или мечетях, потому что они искусственно созданы, а их боги выдуманы. Но там, на открытой местности, и в том грохочущем поезде чувствовалась неистощимая жизнь, благословение, которое нельзя ни отыскать, ни получить. Оно уже присутствовало там, подобно маленькому желтому цветку, выросшему близко к рельсам. Люди в поезде болтали и смеялись или читали утренние газеты, но оно было там, среди них и среди нежных растений ранней весны. Благословение было там, неизмеримое и простое, как любовь, которую никакая книга не сможет передать, и к которой не сможет прикоснуться ум. Оно ощущалось там тем дивным утром.
Нас было восемь человек в комнате, но только двое или трое приняли участие в беседе. Снаружи на улице косили траву, кто-то точил косу, детские крики и голоса доносились в комнату. Те, кто пришел, были очень серьезными, они все упорно трудились различными способами ради улучшения общества, а не ради личной внешней выгоды, но тщеславие — странная вещь, оно прячется под одеянием достоинства и уважения.
«Учреждение, которое мы представляем, распадается, — начал самый старый, — оно тонуло в течение прошлых нескольких лет, и мы должны что-то сделать, чтобы остановить этот распад. Очень легко уничтожить организацию, но так трудно ее построить и поддерживать. Мы переживали многие кризисы, и, так или иначе, нам всегда удавалось преодолеть их, мы сталкивались с проблемами, но оставались способными функционировать. Теперь же, однако, мы достигли точки, когда должны предпринять что-то решительное. Вот в чем наша проблема».
Что необходимо сделать, зависит от симптомов пациента и от тех, кто ответственен за него.
«Нам очень хорошо известны симптомы распада, они слишком очевидны. Хотя внешне учреждение признано и процветает, внутри оно гниет. Наши работники такие, как они есть, у нас есть различия, но мы сумели протянуть вместе больше лет, чем я могу припомнить. Если бы мы были удовлетворены простыми внешними проявлениями, то полагали бы, что все хорошо. Но те из нас, кто находится внутри системы, знают, что есть упадок».
Вы и другие, которые создали и ответственны за свое учреждение, сделали его таким, каким оно является. Вы и есть это учреждение. А распад свойственен любой организации, любой культуре, любому обществу, разве не так?
«Да, — согласился другой. — Как вы говорите, мир сотворен нами. Мир — это мы, а мы — это мир. Чтобы изменить мир, мы должны измениться сами. Наше учреждение является частью мира. Когда гноимся мы, гноится и мир, и учреждение. Обновление должно поэтому начинаться непосредственно с нас. Неприятность в том, сэр, что жизнь для нас — не целостный процесс. Мы действуем на различных уровнях, каждый в противоречии с другими. Учреждение — это одно, а мы — это другое. Мы менеджеры, президенты, секретари, высокопоставленные должностные лица, те, с чьей помощью управляется учреждение. Мы не расцениваем его как нашу собственную жизнь, это что-то вне нас, что-то, чем надо управлять и преобразовывать. Когда вы говорите, что наша организация есть то, чем являемся мы, мы признаем это на словах, но не внутри. Мы заинтересованы в управлении учреждением, а не нами самими».
Вы понимаете, что именно вам нужно хирургическое вмешательство?
«Я понимаю, что нам потребуется решительное хирургическое вмешательство, — сказал самый старый. — Но кто должен быть хирургом?»
Каждый из нас хирург и пациент, нет авторитета на стороне, который будет орудовать ножом. Само восприятие факта необходимости операции приводит в движение действие, которое само по себе послужит операцией. Но если ей суждено быть, это означает сильное вмешательство, дисгармонию, так как пациенту надо перестать жить общепринятым способом. Вмешательство неизбежно. Избегать всякого нарушения покоя вещей значит иметь гармонию как на кладбище, которое хорошо ухожено и упорядоченно, но полно захороненных гниющих останков.
«Но действительно ли возможно, при том что, мы так устроены?»
Сэр, задавая этот вопрос, вы не строите стену из сопротивления, которое мешает произойти операции? Таким образом вы подсознательно позволяете кризису продолжаться.
«Я хочу оперировать на самом себе, но, кажется, я не способен это делать».
Когда вы пытаетесь оперировать на себе, тогда вообще нет никакой операции. Приложение усилий для остановки кризиса — это еще один путь ухода от факта, который означает ухудшение ситуации. Сэр, в действительности вы не хотите операции, а хотите кое-как исправить, улучшить внешние проявления с помощью небольших изменений там и здесь. Вы хотите преобразовать, покрыть гниль золотом, чтобы вы могли иметь мир и учреждение, которые желаете. Но мы все стареем. Я вам это не навязываю, но почему бы вам не убрать вашу руку и не позволить там быть операции? Если вы не будете этому препятствовать, потечет чистая и здоровая кровь.
Где есть «я», там нет любви
Кусты роз прямо за воротами пестрели красными цветами, их сильный аромат притягивал бабочек. Там росли также и ноготки и цветущий сладкий горох. Сад выходил к реке, и тем вечером она сияла золотистым светом от лучей заходящего солнца. Рыбацкие лодки, в форме гондол, темнели на тихой глади реки. Деревня утопающая в деревьях на противоположной стороне была расположена на расстоянии свыше мили, и все же через воду ясно доносились голоса. От ворот шла тропинка, ведущая вниз к реке. Она присоединилась к грунтовой дороге, которая использовалась сельскими жителями для того, чтобы добираться в город и обратно. Дорога резко обрывалась у берега ручья, который впадал в большую реку. Это не был песчаный берег, в нем преобладало большее количество влажной глины, и ноги утопали в ней. Через ручей в этом месте вскоре построят бамбуковый мост, но сейчас плыла лишь неуклюжая баржа, на которой возвращались умиротворенные сельчане после торговли в городе. Двое мужчин перевезли нас через ручей, в то время как сельские жители сидели, поеживаясь от вечернего холода. Там имелась маленькая жаровня, которую зажгут, когда станет еще темнее, и луна даст им свет. Маленькая девочка несла корзину дров, которая была слишком для нее тяжела. Когда она пересекла ручей, то оказалось, что ей трудно поднять корзину, но с чьей-то помощью она аккуратно поставила ее на свою маленькую голову, и улыбка девочки, казалось, озарила Вселенную. Все мы поднялись осторожными шагами на крутой берег, и вскоре сельчане отправились, болтая, вниз по дороге.
Здесь была открытая местность, а почва была очень богата илом многих столетий. Ровная, хорошо вспаханная земля, местами с изумительными старыми деревьями, протянулась к горизонту. Преобладали поля озимой пшеницы и других зерновых, приятно пахнущего гороха, с белыми цветами. На одной стороне текла река, широкая и изгибающаяся, у реки стояла деревня, шумная от деятельности. Дорожка считалась очень древней, потому что по ней прошелся Просвещенный, и паломники пользовались ею в течение многих столетий. Путь считался священным, и то здесь, то там вдоль него стояли маленькие храмы. Манговые и тамариндовые деревья были тоже очень стары, и некоторые усыхали, повидав так много. На фоне золотого вечернего неба они казались величественными, а их ветви темными и загадочными. Немного далее росла бамбуковая роща, желтеющая от возраста, и в маленьком фруктовом саду коза, привязанная к дереву, блеяла своему дитя, которое всюду скакало и прыгало. Тропа шла мимо водоема, куда приходил на водопой скот, в другую манговую рощу. Ощущалось спокойствие, затаившее дыхание, и все познало благословенный час. Земля и все на ней стало святым. Это не было так, что ум осознавал это спокойствие как что-то вне себя, что-то, что нужно запомнить и сообщить, а как полное отсутствие всякого движения Ума, нечто неизмеримое.
Он был моложавым мужчиной, сказав, что ему чуть за сорок, и хотя ему доводилось стоять перед зрителями и говорить с большой уверенностью, он Довольно застенчиво вел себя. Как и многие другие из его поколения, он немного увлекался политикой, Религией и социальной реформой. Был склонен к написанию стихов и мог рисовать на холсте. Некоторые из выдающихся лидеров были его друзьями, и сам он мог продвинуться далеко в политике. Но сделал иной выбор и был доволен держать свой свет, укрытый в далеком городе в горах.
«Я желал повидаться с вами уже много лет. Вы можете не помнить, но я присутствовал однажды на том же самом теплоходе, что и вы, отправлявшемся в Европу до второй мировой войны. Мой отец очень интересовался вашим учением, но я ушел глубоко в политику и другие вещи. Мое желание поговорить с вами стало настолько постоянным, что я не смог больше откладывать. Я хочу открыть свое сердце. Несколько раз я посетил ваши беседы и обсуждения в разных местах, но недавно у меня появилось сильное побуждение повидаться с вами с глазу на глаз, потому что я зашел в тупик».
Какой?
«Я, кажется, не способен «прорваться». Я выполнял определенный вид медитации, не ту, которая гипнотизирует вас, а которая помогает осознавать свое собственное мышление, и так далее. При этом процессе я обязательно засыпаю. Наверное оттого, что я ленив и легкомысленен. Я постился и пробовал различные диеты, но эта летаргия сохраняется»
Действительно ли это из-за лени или чего-то другого? Есть ли какое-то глубокое внутреннее расстройство? Стал ли ваш ум унылым, нечувствительным из-за событий вашей жизни? Если позволите спросить, не оттого ли это, что в нем нет любви?
«Не знаю, сэр. Я мало думал об этих вопросах и никогда не был способен выявить что-нибудь. Воз- можно, меня подавляли слишком многие хорошие и плохие явления. В некотором смысле жизнь была слишком легка для меня, с семьей, деньгами, определенными возможностями и тому подобным. Ничто не давалось очень трудно, и в этом, возможно, моя проблема. Общее чувство непринужденности и наличие возможности найти выход из почти любой ситуации, наверное, сделали меня мягким».
Так ли это? А может вы просто поверхностно описываете события? Если бы те вещи глубоко на вас воздействовали, вы вели бы иной образ жизни, вы следовали бы легким курсом. Но вы не следовали, тогда должен существовать другой процесс, который делает ваш ум вялым и неспособным.
«Тогда что это? Меня не слишком беспокоит секс, я баловался им, но он никогда не был страстью до такой степени, чтобы я стал его рабом. Это начиналось с любви, а заканчивалось разочарованием, но не расстройством. В этом я довольно уверен. Я не осуждаю, не преследую секс. Так или иначе, он не проблема для меня».
Ваше безразличие разрушило чувствительность? В конце концов, любовь уязвима, и ум, который построил защиту против жизни, прекращает любить.
«Я не думаю, что построил защиту против секса, но любовь — не обязательно секс, и я действительно не знаю, люблю ли я вообще».
Понимаете ли, наши умы так тщательно искусственно удобряются, что мы заполняем наши сердца вещами от ума. Мы отдаем большую часть нашего времени и энергии на добычу средств к существованию, накопление знаний, огню веры, патриотизму и поклонению государству, деятельности социальной реформы, преследованию идеалов и достоинств и многим другим вещам, которыми поглощен наш ум. Так что сердце стало пустым, а ум становится богатым своими хитростями. Это приводит к нечувствительности, не так ли?
Дата добавления: 2015-12-16; просмотров: 11; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!