Быть открытым миру — означает жить, удалиться от мира — означает умереть 8 страница

«Это правда, что мы чересчур удобряем наши умы. Мы поклоняемся знанию, и в почете человек разумный, но немногие из нас любят в том смысле, о котором вы говорите. Говоря за себя, я честно не знаю, имею ли я любовь вообще. Я не убиваю, что­бы поесть, я люблю природу. Мне нравится ходить в лес и чувствовать его тишину и красоту, мне нра­вится спать под открытым небом. Но указывает ли все это на то, что я люблю?»

Чувствительность к природе — это часть любви, но не любовь, не так ли? Быть чутким и добрым, чтобы делать добро, не прося ничего взамен, явля­ется частью любви, но это не любовь, верно?

«Тогда, что есть любовь?»

Любовь — не только все эти составляющие, но и намного больше. Вся целостность любви находится вне всякого измерения ума, и, чтобы познать целос­тность, ум должен быть свободен от своих занятий, одинаково как благородных, так и эгоцентричных. Спрашивать, как освободить ум или как не быть эго­центричным означает преследовать метод, а пресле­дование метода — это еще одно занятие мышления.

«Но возможно ли освободить ум без некоторого усилия?» Всякое усилие, «правильное», также как и «не­правильное», поддерживает центр, ядро достижения, «я». Где «я», там нет любви. Но мы говорили об апатии ума, его нечувствительности. Вы много чи­тали? А не могут знания быть частью этого процес­са нечувствительности?

«Я не ученый, но читаю много, и мне нравится копаться в библиотеках. Я уважаю знания и не со­всем понимаю, почему вы считаете, что они обяза­тельно приводят к нечувствительности».

Что мы подразумеваем под знаниями? Наша жизнь большей частью — повторение того, чему нас учили, верно ведь? Мы можем добавлять что-то к наши знаниям, процесс повторения продолжается и усиливает привычку накапливать. Что вы знаете помимо того, что прочитали, вам рассказали или вы испытали? То, что вы испытываете сейчас, форми­руется согласно тому, что вы испытывали прежде. Дальнейшее переживание — это то, что было уже испытано, только увеличено или видоизменено, та­ким образом, процесс повторения поддерживается. Повторение хорошего или плохого, благородного или тривиального явно приводит к нечувствительности, потому что ум перемещается только в пределах об­ласти известного. Не из-за этого ли ваш ум уныл?

«Но я не могу отбросить все то, что знаю и все то, что накопил как знание».

Вы и есть это знание, вы — это все, что вы накопили. Вы — это пластинка граммофона, ко­торая вечно повторяет то, что записано на ней. Вы — это песня, шум, болтовня общества, вашей культуры. Есть ли неразвращенный «вы», несчитая всей этой болтовни? Этот центр «я» теперь стремится освободить себя от вещей им же собран­ных. Но то усилие, которое он предпринимает, чтобы быть свободным, — это все еще часть про­цесса накопления. У вас есть для проигрывания новая пластинка, с новыми словами, но ваш ум все еще вялый, нечувствительный.

«Я прекрасно вас понимаю. Вы очень хорошо описали мое состояние ума. Я в свое время изу­чил жаргоны различных идеологий: и религиоз­ных, и политических, но, как вы заметили, суть моего ума остается той же самой. Теперь я очень четко осознаю это, а также то, что целостный процесс делает ум поверхностно внимательным, умным, внешне гибким, в то время как ниже по­верхности он все еще тот же самый старый эго-центр, который есть «я».

Вы осознаете все как факт, или вы знаете это только через описание другого? Если это не ваше собственное открытие, что-то, что вы выяснили сами, то это все еще только слово, а не факт, который является важным.

«Я не совсем вас понимаю. Пожалуйста, помед­ленней, сэр, и объясните снова».

Вы знаете что-нибудь или вы только признаете? Признание — процесс ассоциации, памяти, которая является знанием. Это верно, не так ли?

«Думаю, что понимаю, что вы имеете в виду. Я знаю, что та птица — это попугай только потому, что мне так сказали. Через ассоциацию, память,

которые являются знаниями, возникает признание, и затем я говорю: «Это попугай».

Слово «попугай» блокировал ваш взгляд на пти­цу, существо, которое летает. Мы почти никогда не смотрим на факт, а лишь на слова или символы, которые стоят за фактом. Факт отступает, и слово, символ становятся существенно важными. А сей­час вы можете посмотреть на факт, независимо от того, что это может быть, отдельно от слова, сим­вола?

«Мне кажется, что восприятие факта и понима­ние слова, представляющего факт, происходит в уме одновременно».

Может ли ум отделить факт от слова?

«Не думаю, что может».

Возможно, мы усложняем, чем есть на самом деле. Тот объект называется деревом, слово и объект — два отдельных явления, так?

«Фактически так, но, как вы утверждаете, мы всегда смотрим на объект через слово».

Вы можете отделить объект от слова? Слово «лю­бовь» — это не чувство, факт любви.

«Но, в некотором роде, слово — это тоже факт, не так ли?»

В некотором роде, да. Слова существуют для общения, а также чтобы помнить, фиксировать в уме мимолетный опыт, мысль, чувство. Так что сам ум — слово, опыт, память о факте в понятиях удо­вольствия и боли, хорошего и плохого. Этот цело­стный процесс происходит в пределах области вре­мени, области известного. И любой переворот в пределах области — вовсе никакая не революция, а всего лишь видоизменение того, что было.

«Если я правильно вас понимаю, вы утверждае­те, что я сделал свой ум унылым, апатичным, не­чувствительным из-за традиционного или повторя­ющегося мышления, частью которого является са­модисциплина. Чтобы положить конец процессу по­вторения, пластинка граммофона, которая является «я», должна быть сломана. А она может быть сло­мана только через видение факта, но не через уси­лие. Усилие, как вы говорите, только продолжает крутить механизм записи, так что на это нет на­дежды. Тогда что?»

Смотрите на факт, на то, что есть, и позвольте этому факту работать. Разве не вы работаете над фактом, а «вы» является механизмом повторения, с его мнениями, суждениями, знаниями.

«Я пробую», — сказал он искренне.

Пробовать — это смазывать механизм повторе­ния, а не положить ему конец.

«Сэр, вы все у меня отнимаете, и ничего не оста­ется. Но это может быть что-то новое».

Это и есть новое.

Важность изменения

Большие черные муравьи проделали путь сквозь траву, через небольшой участок песка, по груде щеб­ня и через дыру в древней стене. Немного подальше от стены была нора, которая служила им домом. По

этому пути шло интенсивное передвижение туда-сюда, непрерывная суета в обоих направлениях. Каждый муравей задерживался на секунду, когда проходил мимо другого, их головы соприкасались, и снова они шли дальше. Их, наверное, были тыся­чи. Только когда солнце поднималось на самый верх, та дорожка становилась пустой, и тогда вся дея­тельность сосредотачивалась вокруг гнезда около стены. Они рыли землю, каждый муравей выносил песчаную частичку, гальки или немного земли. Когда поблизости вы слегка стучали по земле, они все начинали карабкаться. Муравьи выбегали из норы, ища агрессора, но вскоре успокаивались и возоб­новляли свою работу. Как только солнце склони­лось на запад, и приятной прохладой подул вечер­ний бриз с гор, они снова стройными рядами вышли на свой путь, населяя тихий мир травы, песка и щебня. Они шли по тому пути на довольно-таки приличное расстояние, охотясь, и находили много чего: ногу кузнечика, мертвую лягушку, останки птицы, наполовину съеденную ящерицу или какое-нибудь зерно. Все атаковалось яростно. То, что не могло быть унесено сразу, съедалось на месте или уносилось домой частями. Только дождь останавли­вал их постоянную деятельность, но с последними каплями они снова выходили. Если бы вы сунули палец на их путь, они бы нюхали вокруг кончика, и некоторые поднялись бы вверх, только чтобы спус­титься снова.

Древняя стена имела собственную жизнь. Рядом с верхом имелись отверстия, в которых яркие зеленые попугаи с загнутыми красными клювами свили свои гнезда. Они были застенчивой стаей и не лю­били, когда подходили слишком близко к гнездам. Визжа и цепляясь за рассыпающиеся красные кир­пичи, они выжидали бы, и смотрели, что вы собира­етесь делать. Если вы подходили еще ближе, попу­гаи забирались в отверстия, оставляя торчать толь­ко перья своего бледно-зеленого хвоста. После того, еще раз поерзав, исчезали перья, и показывались их красные клювы и красивые зеленые головы. Пти­цы успокаивались перед сном.

Стена окружала древнюю могилу, чей купол, ловя лучи заходящего солнца, пылал, как будто кто-то изнутри зажег свет. Вся конструкция хорошо выло­женная и блестяще сооруженная, имела линии, ко­торая могла бы раздражать вас, она выделялась на фоне вечернего неба, казалась освобожденной от зем­ли. Все было ярко оживленным, и все: древняя мо­гила, рассыпающиеся красные кирпичи, зеленые по­пугаи, занятые муравьи, свист отдаленного поезда, тишина и звезды, — было слито воединую жизнь. Это была благодать.

Хотя было поздно, они хотели прийти, так что все мы вошли в комнату. Надо было зажечь фона­ри, и в спешке один разбили, но оставшиеся два давали достаточно света для нас, чтобы видеть друг друга, когда мы сидели в круге на полу. Один из тех, кто пришел, был клерком в каком-то офисе. Он был маленький и нервный, а его руки находи­лись в постоянном движении. У другого, должно быть, было немного больше денег, поскольку он имел магазин и вид человека, который прокладывал свой путь в мире. Грузного телосложения, довольно тол­стый, он имел склонность к раскатистому смеху, но сейчас оставался серьезным. Третий посетитель — старик, и после ухода на пенсию, объяснил он, имел больше времени, чтобы изучать Священные писа­ния и исполнять пуджа, религиозную церемонию. Четвертый — художник с длинными волосами, на­блюдал неподвижным взглядом за каждым нашим движением, жестом, он не собирался что-нибудь про­пустить. Некоторое время все молчали. Через от­крытое окно можно было видеть одну или две звез­ды, и резкий аромат жасмина проникал в комнату.

«Мне бы хотелось сидеть вот так спокойно еще какое-то время, — сказал торговец. — Это благо­словение чувствовать такую тишину, она обладает целебным свойством. Но я не хочу тратить время впустую, объясняя мои нынешние ощущения, и ду­маю, что лучше начать с того, ради чего я пришел поговорить. У меня была очень напряженная жизнь, больше, чем у большинства людей, и так как я ни­коим образом не богатый человек, я сейчас хорошо живу. Я всегда пробовал вести религиозную жизнь. Я не был слишком жаден, занимался благотвори­тельностью и не обманывал других без надобности. Но когда вы занимаетесь бизнесом, иногда прихо­дится не говорить абсолютную правду. Я бы мог заработать намного больше денег, но отказал себе в таком удовольствии. Я развлекаюсь простыми спо­собами, но в целом веду серьезную жизнь. Могло бы быть и лучше, но в действительности все не так плохо. Я женат и имею двоих детей. Сэр, вот такая у меня личная история вкратце. Я читал некоторые из ваших книг и посетил ваши беседы, я пришел сюда, чтобы вы меня научили, как вести более глу­бокую религиозную жизнь. Но я должен позволить другим джентльменам высказаться».

«Моя работа — довольно утомительная рутина, но я не пригоден для какой-то другой работы, — сказал клерк. — У меня самого мало потребнос­тей, и я не женат, но должен поддерживать роди­телей, и к тому же помогаю своему младшему бра­ту учиться в колледже. Я совсем не религиозен в ортодоксальном смысле, но религиозная жизнь очень сильно меня влечет. Я часто соблазняюсь тем, чтобы отказаться от всего и стать саньясином, но чувство ответственности по отношению к моим ро­дителям и моему брату заставляет меня повреме­нить. В течение многих лет я каждый день медити­ровал, и с тех пор, как услышал ваше объяснение, что такое настоящая медитация, пробовал следо­вать ему. Но это очень трудно, по крайней мере для меня, и я не могу, кажется, вникнуть в ее суть. К тому же, моя должность клерка, которая требу­ет, чтобы я работал целый день над чем-то, к чему я не питаю ни малейшего интереса, вряд ли спо­собствует высокому мышлению. Но я глубоко жажду найти истину, если это когда-либо возможно для меня, и, пока я молод, хочу установить правиль­ный курс для оставшейся части моей жизни. По­этому я здесь».

«Что касается меня, — сказал старик, — я дос­таточно знаком со Священными писаниями, и с тех пор, как уволился с должностного поста в прави­тельстве несколько лет назад, все мое время при­надлежит мне. У меня нет никаких обязанностей, мои дети выросли и женаты, так что я свободен, чтобы размышлять, читать и говорить о серьезных вещах. Меня всегда интересовала религиозная жизнь. Время от времени я внимательно слушал того или иного учителя, но никогда не был удов­летворен. В некоторых случаях их учения совсем ребяческие, в то время как другие догматичны, пра­вославные и просто объяснительные. Я недавно по­сетил некоторые из ваших бесед и обсуждений, и во многом следую тому, что вы говорите, но есть определенные пункты, с которыми я не могу со­гласиться, или, скорее, которые не понимаю. Со­гласие, как вы объяснили, может существовать в отношении мнений, умозаключений, идей, но в отношении истины не можете быть никакого «со­гласия»: или вы видите ее или нет. Особенно я хо­тел бы получить дальнейшее разъяснение по пово­ду окончания мысли».

«Я художник, но еще не очень хороший, — ска­зал человек с длинными волосами. — Надеюсь од­нажды поехать в Европу изучать искусство. Здесь у нас посредственные учителя. Для меня красота в любой форме — это выражение действительности, аспект божественного. Прежде, чем я начинаю ри­совать, я медитирую, как античные художники, над более глубокой красотой жизни. Я пробую пить из родника всей красоты, уловить проблеск возвышен­ного и только затем начинаю рисование. Иногда это проникает в душу, но чаще нет. Как усердно я ни пытаюсь, ничто, кажется, не получается, и целые дни, даже недели, потрачены впустую. Я также про­бовал поститься, наряду с различными упражнени­ями, и физическими, и интеллектуальными, наде­ясь пробудить творческое чувство, но все напрасно. Все остальное вторично по отношению к этому чув­ству, без которого не может быть истинного худож­ника, и я пойду на край земли, чтобы его найти. Именно поэтому я пришел сюда».

Все мы сидели спокойно какое-то время, каждый в своих собственных мыслях.

Ваши проблемы разные или они похожи, хотя они могут казаться разными? Не может быть так, что есть одна основная тема, проходящая сквозь все?

«Я не уверен, что моя проблема каким-то обра­зом связана с проблемой художника, — сказал тор­говец. — Он ищет вдохновения, творческого чув­ства, а я хочу вести более глубокую духовную жизнь».

«Это в точности то, что хочу делать и я, — отве­тил художник, — но выразил это по-другому».

Нам нравится думать, что наша специфическая проблема исключительна, что наша печаль полнос­тью отличается от печали других. Мы хотим оста­ваться отделенными любой ценой. Но печаль есть печаль, неважно, ваша или моя. Если мы не поймем это, то не сможем продолжать, будем чувствовать себя разочарованными, расстроенными. Конечно, все мы здесь чего-то жаждем, проблема каждого — по существу проблема всех. Если мы по-настоящему почувствуем суть этого, то уже проделали длинный путь в нашем понимании, и можем исследовать вместе. Мы можем помогать друг другу, слушать и учиться друг у друга. Тогда авторитет учителя не имеет никакого значения, это становится глупым. Ваша проблема — проблема другого, ваше горе — горе другого. Любовь не исключительна. Если это ясно, господа, давайте продолжим.

«Думаю, что все мы теперь понимаем, что наши проблемы не связаны», — ответил старик, а другие закивали в знак одобрения.

Тогда, что является нашей общей проблемой? Пожалуйста, не отвечайте немедленно, давайте посмотрим, ни в том ли, господа, что должно произойти фундаментальное преобразование внутри себя? Без этого преобразования вдохновение всегда преходящее, и идет постоянная борьба за то, чтобы возвратить его. Без этого преобразования любое усилие вести духовную жизнь может быть только очень поверхностным, делом ритуалов, колокола и книги. Без этого преобразования мышление становится средством бегства, формой самогипноза.

«Это так, — сказал старик. — Без глубокого внутреннего изменения всякое усилие быть религиозным или духовным просто царапает по поверхности».

«Я полностью согласен с вами, сэр, — добавил человек из офиса, — я чувствую, что во мне должно произойти коренное изменение, иначе я буду продолжать жить так всю оставшуюся часть моей жиз­ни, ища, спрашивая и сомневаясь. Но как вызвать это изменение?»

«Я также понимаю, что должно произойти рез­кое изменение внутри меня самого, если тому, что я ищу, суждено возникнуть, — сказал художник. — Радикальное преобразование в себе явно необходи­мо. Но, как тот джентльмен уже спросил, чем такое изменение должно быть вызвано?»

Давайте предадимся нашими умами и сердцами открытию способа, как это происходит. Что являет­ся важным, конечно, так это чувствовать срочную потребность измениться радикально, а не просто быть убежденным словами другого, что вы должны измениться. Захватывающее описание может сти­мулировать вас, чтобы вы ощутили, что вам надо измениться, но такое ощущение очень поверхност­но, и оно пройдет, когда стимулирующее воздей­ствие кончится. Но если сами вы увидите важность изменения, если почувствуете без какого-то при­нуждения, побуждения или влияния, что необходи­мо радикальное преобразование, тогда само это чув­ство будет действием преобразования.

«Но как развить данное чувство?» — спросил тор­говец.

Что вы подразумеваете под словом «как»?

«Если у меня нет чувства изменения, как я могу искусственно вызвать его?»

А вы можете вызвать искусственно это чувство? Не должно ли оно возникнуть спонтанно из вашего собственного прямого восприятия чрезвычайной потребности в радикальной трансформации? Чувство создают его собственные средства действия. С помощью логического рассуждения вы можете прийти к выводу, что фундаментальное изменение необходимо, но такое интеллектуальное или словесное понимание не вызывает действие изменения.

«Почему нет?» — спросил старик.

Разве интеллектуальное или словесное понимание не поверхностный отклик? Вы слышите, вы рассуждаете, но все ваше бытие не вступает в это. Ваш поверхностный ум может соглашаться, что изменение необходимо, но полностью весь ваш ум не уделяет свое полное внимание, он разделен сам в себе.

«Вы имеете в виду, сэр, что действие изменения происходит только тогда, когда присутствует полное внимание?» — спросил художник.

Давайте это рассмотрим. Одна часть ума убеждена, что фундаментальное изменение необходимо, но остальную часть ума это не волнует. Она может во временном бездействии или спать, или активно противостоять такому изменению. Когда это случается, в пределах ума возникает противоречие, одна часть желает изменения, а другая безразлична или оппозиционно настроена в отношении изменения. В результате этого конфликт, в котором та часть ума, которая хочет изменения, пытается преодолеть упорствующую часть, называется дисциплиной, возвышением, подавлением. Ее также называют идеалом. Делаются попытки построить мост над пропастью внутреннего противоречия. Существует идеал, интеллектуальное или устное понимание, что быть фундаментальное преобразование, и неопре­деленное, но реальное чувство нежелания быть по­беспокоенным, желание позволить вещам быть та­кими, какие они есть, опасение изменения, нена­дежности. Таким образом, в уме происходит разде­ление, и преследование идеала — попытка слепить вместе две противоречащих части, что невозможно. Мы преследуем идеал, потому что это не требует немедленного действия, идеал — общепринятая и уважаемая отсрочка.

«Тогда попытка изменить себя — это всегда фор­ма отсрочки?» — спросил человека из офиса.

А разве не так? Разве вы не заметили, что когда вы говорите: «я изменюсь», вы вообще не имеете никакого намерения измениться? Вы или изменяе­тесь, или нет, попытка измениться имеет факти­чески очень мало значения. Преследование идеала, попытка измениться, принуждение двух конфлик­тующих частей ума соединиться вместе актом воли, практикование метода или дисциплины, чтобы дос­тичь такого объединения, и так далее — это все бесполезное и расточительное усилие, которое фак­тически мешает любому фундаментальному преоб­разованию центра, «я», эго.

«Я думаю, понимаю то, что вы доносите до нас, — сказал художник. — Мы играем с идеей изменения, но никогда не изменяемся. Изменение требует реши­тельного, объединенного действия».

Да, и объединенное или интегрированное дей­ствие не может произойти, пока есть конфликт меж­ду противостоящими частями ума.

«Я понимаю вас, действительно понимаю! — вос­кликнул человек из офиса. — Никакой идеализм, никакое логическое рассуждение, никакие убежде­ния или умозаключения не могут вызвать измене­ние, о котором мы говорим. Но что тогда будет?»

Разве вы тем самым вопросом не мешаете само­му себе обнаружить воздействие изменения? Мы так стремимся к результатам, что не делаем паузу меж­ду тем, что мы только что обнаружили как истин­ное или ложное, и раскрытием другого факта. Мы ускоряемся вперед без полного понимания того, что уже нашли.

Мы поняли, что рассуждение и логические умо­заключения не вызовут изменение, это фундамен­тальное преобразование центра. Но прежде, чем мы спросим, какой фактор вызовет его, мы должны полностью знать уловки, которые использует ум, чтобы убедить себя, что изменение является посте­пенным и должно быть произведено через стремле­ние к идеалам и так далее. Видя истинность или ошибочность всего того процесса, мы можем про­должать спрашивать нас самих, что является фак­тором, необходимым для радикальной перемены.

А теперь, что же заставляет вас двигаться, дей­ствовать?

«Любое сильное чувство. Сильный гнев заставит меня действовать, я могу впоследствии сожалеть об этом, но чувство взрывается, перерастая в действие».

То есть, все ваше бытие находится в нем, вы забываете или игнорируете опасность, вы потеряны Для вашей собственной безопасности, надежности.

«В моем возрасте, — сказал старик, мне нечего терять в материальном смысле, но отказываться от старых идей и заключений — совсем другое дело.

Теперь я понимаю, по крайней мере, одну вещь: то, что фундаментальное изменение может происходить без пробуждения его чувства. Размышление необ­ходимо, но оно не инструмент действия. Знать — не обязательно означает действовать».

Но действие чувства — также действие знания, эти двое неотделимы, они разделены только, когда причина, знание, умозаключение или вера стиму­лируют действие.

«Я начинаю очень четко понимать вас, и мое зна­ние Священных писаний как основа для действия уже теряет свою власть над моим умом».

Действие, основанное на чьем-то авторитете, во­обще никакое не действие, а простое подражание, повторение.

«А большинство из нас в ловушке данного про­цесса. Но можно из него вырваться. Я много понял этим вечером».

«Так же и я, — сказал художник. — Для меня наше обсуждение было сильно стимулирующим, но я не думаю, что возбуждение допустит какую-то ре­акцию. Я очень ясно кое-что увидел, и собираюсь преследовать это, не зная, куда оно приведет».

«Моя жизнь была порядочной, — сказал торго­вец, — и порядочность не способствует измене­нию, особенно фундаментальному, о котором мы говорили. Я очень искренне взращивал в себе иде­алистическое желание измениться и вести истин­ную религиозную жизнь. Но я теперь вижу, что медитация над жизнью и способах изменения бо­лее необходимы».

«Могу я добавить еще слово? — спросил ста­рик. — Медитация осуществляется не над жизнью, она сама по себе способ жизни».

 

 

Быть разумным — значит быть простым

 

Море было очень синим, и заходящее солнце едва касалось верхушек низко висевших облаков. Маль­чик тринадцати или четырнадцати лет во влажной одежде стоял у автомобиля, дрожа и притворяясь глухим. Он попрошайничал и очень хорошо играл. Получив несколько монет, он ушел, перебегая че­рез пески. Волны мягко накатывались, но полнос­тью не стирали следы, когда проходили по ним. Крабы катались на волнах и избегали человеческих ног, они позволяли себе быть пойманными волной и сыпучими песками, но снова подползали, готовые к следующей волне. Сидя на нескольких бревнах, свя­занных вместе, какой-то мужчина прибыл только что из моря, и теперь плыл с двумя большими ры­бинами. Он был смугл, обожженный жарким солн­цем. Приближаясь к берегу с ловкостью и непри­нужденностью, он протянул свой плот далеко на сухой песок, вне досягаемости волн. Чуть дальше, выгибаясь в сторону моря, росла пальмовая роща, а за ней виднелся город. Пароход на горизонте стоял, как будто неподвижный, и с севера дул нежный ве­терок. Это был час величественной красоты и спо­койствия, в который земля и небо встречались. Вы могли сидеть на песке и наблюдать, как волны на­катывались и откатывались бесконечно, и их рит­мичное движение, казалось, передавалось земле. Ваш ум был оживлен, но не так, как беспокойное море. Оживленный, достигал горизонта. Не имея ни вы­соты, ни глубины, он не был ни далеко, ни близко, не было центра, от которого можно было бы изме­рить или объять целое. Море, небо и земля присут­ствовали там, но без наблюдателя. Ощущалось об­ширное пространство и неизмеримый свет. Свет са­дящегося солнца падал на деревья, в нем купалась деревня, и его можно было заметить за рекой. Но это был свет, который никогда не зажигают, свет, который сияет вечно. И, удивительно, в нем не было никаких теней, вы не отбрасывали тень ни с какой стороны. Вы не спали, вы не закрыли глаза, потому что сейчас звезды становились видимыми. Но зак­рывали ли вы глаза или держали их открытыми, свет всегда присутствовал там. Его было не пой­мать и не поместить в святыню.

Мать троих детей, она казалась простой, тихой и скромной, а ее глаза — живыми и наблюдательными, они принимали участие во многом. Когда она заговорила, ее довольно нервная застенчивость ис­чезла, но оставалась спокойная осторожность. Ее старший сын получил образование за границей и теперь работал инженером по электронике, второй сын имел хорошую работу на текстильной фабрике, и самый младший только заканчивал колледж. Они все были хорошими мальчиками, говорила женщина, и можно было видеть, что она гордилась ими. Несколько лет назад они потеряли отца, но он позаботился о том, чтобы они получили хорошее образование и могли себя обеспечить. То немногое, что он имел, он оставил ей, и она ни в чем не нуждалась, поскольку потребностей у нее было мало. В этот момент женщина прекратила говорить, очевидно ей было трудно рассказать о том, что не давало ей покоя. Чувствуя это, я осторожно спросил ее:

— Вы любите ваших детей?

«Конечно, люблю, — ответила она быстро, довольная началом. — А кто не любит своих детей? Я воспитала их с любовью и заботой и была занята все эти годы их прибытиями и продвижением, их печалями и радостями, и всеми другими вещами, о которых заботится мать. Они очень хорошие дети и очень добры ко мне. Они преуспели в учебе, и найдут свой путь в жизни. Возможно, они не оставят свой след в мире, но, в конце концов, немногие оставляют. Мы все сейчас живем вместе, и, когда они женятся, я останусь с одним из них, если будет необходимость. Конечно, у меня есть собственный дом, и в финансовом плане я не завишу от них. Но странно, что вы задали мне этот вопрос».

Правда?

«Ну, я никогда прежде ни кем не говорила о себе, даже с моей сестрой или с последним мужем, и, когда внезапно задают такой вопрос, это кажется довольно странным. Хотя я действительно хочу говорить с вами об этом. Потребовалось много храбрости чтобы прийти и встретиться с вами, но сейчас я довольна, что пришла, и что вы настолько облегчили для меня разговор. Я всегда была слушателем, но не в вашем смысле слова. Раньше я слушала мужа и его деловых партнеров всякий раз, когда они заходили. Я слушала своих детей и друзей. Но никто, казалось, не хотел послушать меня, и большей частью я молчала. Выслушивая других, сам учишься, но по большому счету из того, что слышишь, ничто не является незнакомым. Мужчины сплетничали так же, как и женщины, кроме того, жаловались на свою работу и жалованье, некоторые из них говорили о желанном для них продвижении по службе, другие о социальной реформе, о работе в деревне или что сказал гуру. Я слушала их и никогда не открывала кому-то из них сердце. Некоторые были более умны, а другие более глупы, чем я, но большей частью они не очень-то отличались от меня. Я наслаждаюсь музыкой, но я слушаю ее другим слухом. Я, кажется, слушаю того или иного почти все время, но также есть еще кое-что, что я слушаю, но что всегда ускользает от меня. Могу я говорить об этом?»

Разве вы здесь не поэтому?

«Да, наверное, это так. Понимаете, мне скоро сорок пять, большинство лет я отдала заботам о других. Я была занята тысячью и одной вещью целый День и каждый день. Муж умер пять лет назад, и с тех пор я была занята детьми больше обычного. А сейчас, странным образом, я все время думаю о себе. На днях я с моей невесткой посетила вашу беседу, и что-то в моем сердце защемило, то, что, как я всегда знала, было там. Я не могу очень хорошо это выразить, и надеюсь, что вы поймете, о чем таком я хочу поговорить».

Можно помочь вам?

«Хотелось бы, чтобы вы помогли».

Трудно быть простым до конца, не так ли? Мы испытываем что-то, что само по себе является простым, но вскоре становится сложным. Трудно удержать его в пределах границ первоначальной простоты. Разве вы не чувствуете, что это так?

«В некотором смысле, да. В моем сердце есть что-то простое, но я не знаю, что все это означает».

Вы сказали, что любите ваших детей. Каково значение слова «любовь»?

---

Дата добавления: 2015-12-16; просмотров: 11; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!