Быть открытым миру — означает жить, удалиться от мира — означает умереть 3 страница

Вы думаете, что можете отделить себя от вашей функции? Если можно спросить, не является ли так­же вашей функцией создать полностью новый по­рядок, мир, в котором не будет войн, антагонизма, конкурентности и так далее? Разве не все эти по­буждения и принуждения порождают ненормальных людей в окружающей среде? Если беспокоиться только о помощи индивидууму соответствовать су­ществующему социальному образцу, здесь или в дру­гом месте, разве это не значит поддерживать те са­мые причины, которые приводят к расстройству, ни­щете и разрушению?

«Конечно, что-то в том есть, но как аналитик я не думаю, что мы подготовлены, чтобы вникнуть столь глубоко во всю причинную обусловленность человеческого страдания».

Тогда, сэр, вы заинтересованы не в полном разви­тии человека, а только в одной специфической части его полного сознания. Исцеление некоторой части мо­жет быть необходимо, но без понимания целостного процесса в человеке мы можем вызвать другие фор­мы болезни. Конечно, это не вопрос спора или пред­положения, а очевидный факт, который должен быть учтен не только специалистами, но каждым из нас.

«Вы затрагиваете очень серьезные темы, к кото­рым я не привык, и обнаруживаю, что мне это не по силам. Я думал как-то неопределенно об этих ве­щах и о том, что мы фактически пытаемся проде­лать с нашими пациентами, помимо обычной про­цедуры. Понимаете, большинство из нас не имеет ни склонности, ни необходимого времени, чтобы изу­чить все это. Но я предполагаю, что нам действи­тельно следует делать это, если мы хотим освобо­дить себя и помогать нашим пациентам освобож­даться от замешательства и страдания нынешней западной цивилизации».

Замешательство и страдание существуют не толь­ко на Западе, потому что люди во всем мире нахо­дятся в таком же тяжелом положении. Проблема индивидуума — это также всемирная проблема, они не являются двумя отдельными и отличными про­цессами. Мы, конечно, обеспокоены человеческой проблемой, неважно, находится ли человек на Вос­токе или на Западе, что является произвольным гео­графическим разделением.

Целое сознание человечества озабочено Богом, смертью, правильными и счастливыми средствами к существованию, детьми и их образованием, вой­ной и миром. Без понимания всего этого не может быть исцеления человечества.

«Вы правы, сэр, но я думаю, очень немногие из нас способны на такое обширное и глубокое иссле­дование. Большинство из нас не образованы. Мы становимся специалистами, техниками, в чем есть польза, но, к сожалению, это цель для нас. Является ли его специализацией душа или комплекс, каж­дый специалист строит собственный маленький рай, как делает священник, и хотя он может иногда про­читать кое-что на стороне, он остается там, пока не умирает. Вы правы, но это так.

Теперь же, сэр, я хотел бы возвратиться к моему вопросу: есть ли метод или техника, с помощью ко­торой мы можем проникнуть непосредственно к кор­ню наших страданий, особенно страданий пациен­та, и таким образом их быстро устранить?»

И снова, если позволите спросить, почему вы все­гда мыслите понятиями методов и техник? Могут ли метод или техника освободить человека или же они просто сформируют его для желаемой цели? А желаемая цель, являющаяся противоположностью человеческих неприятностей, страхов, расстройств, давлений, сама и является их результатом. Реакция противоположности — это не истинное действие, как в экономическом, так и в психологическом мире. Помимо техники или метода, может быть фактор, который по-настоящему поможет человеку.

«Что же это?»

Возможно, это любовь.

 

Посредственность

Шторм продолжался в течение нескольких дней, сопровождаемый сильными ветрами и обильными Дождями. Земля впитывала воду, и с деревьев смы­валась многолетняя пыль. В этой части страны не было дождя в течение нескольких лет, но теперь дождь компенсировал засуху, по крайней мере каждый на это надеялся, и радость сопутствовала шуму дождя и водных потоков. Когда мы укладывались спать, дождь все еще шел, сильно барабаня по крыше. Он рит­мично стучал, и слышалось журчание множества ручейков. Это было прекрасное утро! Тучи разош­лись, чистые холмы вокруг сияли в лучах раннего восходящего солнца, а в воздухе витала благодать. Через несколько минут природа начнет пробуждать­ся, но сейчас в долине стояла завораживающая ти­шина. Но вот вдалеке закукарекал петух. Все напол­нилось яркими красками: молодая трава и огромное дерево, которое возвышалось над долиной. Новая жизнь била ключом, и теперь боги получат жертвоп­риношения, отданные с удовольствием и радостью. Рисовые поля дадут хороший урожай, и не будет нехватки корма для животных, колодцы будут пол­ны, и будут сыграны радостные свадьбы. Земля бу­дет плодородной, а народ счастлив.

«Я хорошо чувствую состояние моего ума, — объяснил он. — Я получил образование в колледже, довольно много читал. Политически я принадлежал к крайне левым, и мне весьма знакома их литерату­ра. Партия стала подобна любой религии, она такая же, чем был и продолжает быть католицизм, с от­лучениями от церкви, угрозами и лишениями. Ка­кое-то время я честно работал в политике, надеясь на улучшение мира, но увидел насквозь фальши­вую игру, и ушел из нее. Еще раньше я понял, что реальное преобразование не происходит через политику, политика и религия не смешиваются. Я знаю, нужно сказать, что мы должны привнести религию в политику, но в тот момент, когда мы так сделаем, это больше не будет религией, а станет просто ерундой. Бог не говорит с нами политичес­кими терминами, но мы творим нашего собственно­го бога в терминах политических или экономичес­ких условий.

Я не пришел, чтобы поговорить с вами о поли­тике, и вы совершенно правы, что отказываетесь обсуждать ее. Я пришел, чтобы обговорить то, что действительно мучает меня. Недавно вечером вы ска­зали что-то относительно посредственности. Я слу­шал, но не мог принять, так как был слишком встре­вожен, но когда вы говорили, слово «посредствен­ность» очень действовало на меня. Я никогда не ду­мал о себе как о посредственности. Я не использую это слово в социальном смысле, и, как вы заметили, оно не имеет отношения к классовым и экономи­ческим различиям или к рождению».

Естественно. Посредственность находится пол­ностью вне пределов сферы произвольных соци­альных разногласий.

«Понимаю, что это так. Вы также сказали, если я правильно понял, что по-настоящему религиозный человек — это единственный революционер, и такой человек не посредственен. Я говорю о посредствен­ности ума, а не работы или положения. Те, кто нахо­дится в самых высоких и наиболее властных позици­ях, и тех, кто имеет удивительно интересные заня­тия, могут все еще быть посредственны. У меня нет ни возвеличенного положения, ни особо интересного увлечения, и я осознаю состояние моего собственно­го ума. Он посредственен. Я изучаю западную и во­сточную философии и заинтересован во многих дру­гих вещах, но, несмотря на это, мой ум совершенно обыкновенный. У него есть некоторая способность к скоординированному мышлению, но он все еще по­средственен и не способен к творчеству».

Тогда, в чем же проблема, сэр?

«Во-первых, я по-настоящему стыжусь состоя­ния, в котором нахожусь — моей собственной глу­пости, и говорю это без какой-либо жалости к себе. Глубоко внутри меня, несмотря на все мое обуче­ние, я нахожу, что не склонен к творчеству в самом глубоком смысле этого слова. Должно быть, воз­можно получить ту творческую способность, о ко­торой вы говорили на днях, но как пробудить ее? Не слишком ли это прямолинейный вопрос?»

Можем ли мы подумать над этой проблемой чуть проще? Что же делает посредственными ваше серд­це и ум? Можно иметь энциклопедические знания, огромные способности и так далее, но за пределами всех этих поверхностных знаний и талантов, что де­лает ум совершенно глупым? Может ли ум быть, в какое-либо время другим, чем каким он всегда был?

«Я начинаю понимать, что ум, как бы умен, спо­собен он ни был, может к тому же быть глупым. Его нельзя переделать во что-то другое, потому что он всегда будет таким, какой он есть. Он может быть безгранично способен к рассуждению, предположе­нию, разработке, вычислению, но как бы он ни рас-

ширялся, он всегда будет оставаться в той же самой области. Я только что уловил значение вашего воп­роса. Вы спрашиваете, может ли ум, который спо­собен на такие удивительные подвиги, превзойти себя в его собственной воле и усилии».

Это один из вопросов, которые возникают. Ка­ким бы ни был он умным и способным, если ум все еще посредственен, может ли он через его соб­ственную волю когда-либо выйти за свои преде­лы? Простое осуждение посредственности с ее широким набором оригинальностей никоим обра­зом не изменит факт. А когда осуждение, со все­ми его последствиями, прекратилось, возможно ли выяснить, что же вызывает состояние посредствен­ности? Мы теперь понимаем значение этого сло­ва, так что давайте придерживаться его. Не явля­ется ли одним из факторов посредственности по­буждение достичь, получить результат, преуспеть? И когда мы хотим стать творческими, мы все еще поверхностно имеем дело с вопросом, не так ли? Я есть это, которое я хочу заменить на то, по­этому я спрашиваю: как, но когда способность к творчеству — это что-то, за что надо бороться, результат, который надо достичь, ум уменьшает ее до его собственного условия. Этот процесс, мы должны понять, а не пытаться заменять посред­ственность на что-либо другое.

«Вы имеете в виду, что любое усилие со стороны Ума, чтобы изменить то, чем он является, просто ведет к продолжению его самого в другой форме, и, таким образом, никакого изменения вообще нет?» Это так, верно? Ум породил его существующее состояние через собственное усилие, через желания и страхи, через надежды, радости и боли, и любая попытка с его стороны изменять то состояние со­вершается все еще в том же самом направлении. Мелочный ум, пытающийся не быть им, является все еще мелочным. Конечно же, проблема в пре­кращении всякого усилия со стороны ума — быть чем-то в любом из направлений.

«Конечно. Но это не подразумевает отрицание, состояние пустоты, не так ли?»

Если просто слышать слова без того, чтобы улав­ливать их значение, без того, чтобы эксперименти­ровать и переживать, то умозаключения не имеют никакого основания под собой.

«Так что за способностью к творчеству нельзя гнаться. Ее нельзя изучить, практиковать или выз­вать с помощью какого-либо действия, какой-либо формы принуждения. Я понимаю суть этого. Если можно, я буду размышлять вслух и медленно про­рабатывать это с вами. Мой ум, который стыдил­ся своей посредственности, теперь осознает зна­чение осуждения. Это обвинительное отношение вызвано желанием измениться, но само это жела­ние изменяться — результат мелочности, так что ум все еще остается тем, чем он был, и никакого изменения вообще не произошло. Насколько я понял».

Что это за состояние ума, когда он не пытается изменить себя, стать кем-то?

«Он принимает себя таким, какой он есть». Принятие подразумевает, что существует лич­ность, которая принимает, верно? И не является ли это принятие также формой усилия, чтобы получить, испытать еще? Таким образом, запускается конф­ликт дуальности, который является снова той же са­мой проблемой, поскольку это конфликт, который порождает посредственность ума и сердца. Свобода от посредственности — это то состояние, которое возникает, когда прекращается всякий конфликт, но принятие — это просто смирение. Или же это слово «принятие» имеет для вас иное значение?

«Я вижу последствия принятия, так как вы дали мне понимание его значения. Но что это за состоя­ние ума, которое больше не принимает и не осуж­дает?»

Почему вы спрашиваете, сэр? Это то, что можно обнаружить, а не просто объяснить.

«Я не ищу объяснения и не размышляю, но не является ли невозможным для ума быть спокойным, без всякого движения, и в то же самое время не осознавать свое собственное спокойствие?»

Осознавать это означает порождать конфликт индивиду­альности, не так ли?

 

Активное и пассивное обучение

Дорожка была неровной и пыльной и вела к ма­ленькому городу в низовье. Несколько деревьев росло по склону, но большинство из них срубили Для дров, и приходилось подниматься на приличную высоту, чтобы найти густую тень. Вверху, де­ревья были не искалечены человеком, вырастали большими, с толстыми ветвями и красивой кроной. Иногда люди срезали ветки на корм козам, и, когда они их обгладывали, то пускали ветки на дрова. На более низких уровнях была нехватка древесины, и теперь они шли выше, карабкаясь и разрушая. Дож­ди уже не были столь обильны, как раньше, населе­ние увеличивалось, и людям надо было выживать. Был голод, и люди жили так же безразлично, как и умирали. Здесь поблизости не было диких живот­ных, вероятно, они ушли выше. Несколько птиц порхали среди кустарников, но даже они выглядели некрасивыми, с поблекшим оперением. Черно-бе­лая сойка оглушительно верещала, перелетая с сука на сук одинокого дерева.

Становилось теплее, и к полудню будет жарко. Обильных дождей не проливалось много лет. Земля была выжженной и потрескавшейся, редкие дере­вья — покрыты коричневой пылью, отсутствовала даже утренняя роса. Солнце жгло беспощадно, день за днем, месяц в за месяцем, а сезон дождей был все еще далек. Некоторые козы поднимались на холм с мальчиком, присматривающим за ними. Он был удивлен, увидев здесь людей, но не улыбнулся и с серьезным выражением лица последовал за козами. Воздух звенел от зноя.

Две женщины: одна — старая, вторая — моло­дая, неся на головах вязанки дров, спустились по дорожке. Ноша, которую они несли, выглядела до­вольно-таки тяжелой. Каждая удерживала на своей голове прикрытую тканью длинную связку сухих веток, связанных вместе зеленой виноградной ло­зой, и поддерживая ее одной рукой. Их тела пока­чивались, когда они спускались с холма. Ноги были без обуви, хотя дорожка была каменистой. Ноги, казалось, сами находили дорогу, так женщины не смотрели вниз, они держали головы прямо, и было видно, что им тяжело. Волосы старшей женщины были спутаны и немыты. Девушка — причесана и более опрятна. Она была настолько юной, что каза­лось еще недавно играла с другими детьми. Теперь же собирание древесины среди этих холмов стало ее обязанностью до конца дней, с передышками вре­мя от времени в ожидании ребенка.

Спустившись по дорожке, они направились в ма­ленький провинциальный город, который находил­ся в нескольких милях, где они продадут дрова за гроши, и завтра снова придут сюда. Они о чем-то говорили. Вдруг девушка сказала своей матери, что она голодна, а мать ответила, что они были рожде­ны в голоде, жили в голоде и умирали в голоде, это их участь. В ее голосе не было ни упрека, ни гнева, ни надежды. Они продолжали идти по каменистой дорожке. Не было наблюдателя, слушающего, жа­леющего и идущего позади них. Он не был их час­тью из-за любви и жалости, он был ими, он прекра­тил быть, а они были. Они не были незнакомками, которых он встретил на вершине холма, они при­надлежали ему. Это были его руки, которые держали связки дров, и пот, и истощение, и запах, и го­лод не принадлежали им, чтобы поделиться ими и погоревать. Время и место прекратили быть. В жен­ских головах не было мыслей, слишком утомлен­ных, чтобы думать, а если все же думали, то только о том, как продать дрова, поесть, отдохнуть и на­чать снова. Ногам на каменистой дорожке никогда не было больно, не причиняло страдания и солнце над головами. Их было только двое, спускавшихся по этому знакомому холму, проходивших мимо того колодца, где мы обычно пили, шедших дальше че­рез сухое русло высохшего ручья.

«Я читал и слушал некоторые из ваших бесед, — сказал он, — и для меня то, что вы говорите, кажет­ся очень пагубным. В этом нет никакого точного ука­зания, никакого определенного жизненного пути. Эта восточная точка зрения является наиболее разруши­тельной, и посмотрите, куда она привела Восток. Ваше негативное отношение, а особенно ваша настойчи­вость в том, что должна быть свобода от всякой мыс­ли, очень сильно вводит в заблуждение нас, жителей Запада, которые активны и трудолюбивы из-за тем­перамента и потребности. То, чему вы учите, в це­лом противоречит нашему образу жизни».

Если позволите заметить, это деление людей на тех, кто с Запада, и кто с Востока, географически обусловлено и произвольно, не так ли? Оно не име­ет никакого фундаментального значения. Живем ли мы на Востоке или на Западе от некой границы, независимо от того, являемся ли мы коричневыми, черными, белыми или желтыми, мы все люди, стра­дающие и надеющиеся, боящиеся и верящие. Ра­дость и боль существуют здесь, так же как и там. Мысль не принадлежит ни Западу, ни Востоку, но человек подразделяет ее согласно его условиям. Лю­бовь не имеет географической характеристики, под­держиваемая как священная на одном континенте и отвергаемая на другом. Разделение человеческих существ происходит ради экономических и эксплу­атационных целей. Это не означает, что индивиду­умы не отличаются по характеру и тому подобному, есть сходство, но все же есть и различие. Все это является довольно очевидным и в психологическом отношении, и фактически, не так ли?

«Может быть, для вас, но наша культура, наш образ жизни полностью отличаются от восточного. Наше научное знание, медленно развивающееся со времен Древней Греции, теперь огромно. Восток и Запад развиваются по двум различным линиям».

Наблюдая различия, мы должны все же осознать подобие. Внешние проявления могут варьироваться и действительно варьируются, но позади этих вне­шних форм и атрибутов убеждения, принуждения, тоска и страхи схожи. Не позволяйте быть обману­тым словами. И здесь, и там человек хочет иметь мир и достаток и найти кое-что большее, чем мате­риальное счастье. Цивилизации могут различаться в зависимости от климата, окружающей среды, пита­ния и так далее, но культура во всем мире по суще­ству одинакова: быть сострадательным, избегать зла, быть щедрым, не быть завистливым, прощать и так далее. Без этой фундаментальной культуры любая Цивилизация, здесь или там, распадется или ее унич­тожают. Знание может быть приобретено так называемыми отсталыми народами, они могут очень быс­тро изучать «ноу-хау» Запада. Они также могут быть подстрекателями войны, генералами, адвокатами, по­лицейскими, тиранами, могут создавать концентра­ционные лагеря и все прочее. Но культура — это совершенно иной вопрос. Любовь к Богу и свобода человечества не так легко достаются, а без них ма­териальное благосостояние немного значит.

«Вы правы насчет этого, сэр, но мне хотелось бы, чтобы вы подумали над тем, что я сказал отно­сительно пагубности ваших учений. Я действитель­но хотел бы понять их, и не посчитайте меня не­вежливым, если я кажусь несколько прямолиней­ным в моих заявлениях».

Что является пагубным и что является созида­тельным? Большинство из нас привыкли, что нам указывают, что делать. Предоставление и следова­ние указаниям рассматривается как созидательное учение. Быть ведомым кажется созидательным, кон­структивным, а для тех, кто вынужден следовать, истина, которая следует за злом, кажется пагубной, разрушительной. Истина — это отрицание ложно­го, а не его противоположность. Истина полностью отличается от созидательного и пагубного, а ум, который думает противоположными понятиями, никогда не сможет осознать ее.

«Боюсь, что я не полностью понимаю все это. Не могли бы вы объяснить еще раз?»

Видите ли, сэр, мы привыкли к авторитету и руководству. Побуждение, чтобы нами руководили, возникает из-за желания быть в безопасности, быть

защищенным, а также успешным. Это одно из на­ших самых глубоких побуждений, верно?

«Думаю, да, но без защиты и безопасности чело­век был бы...»

Пожалуйста, давайте проникнем в суть дела и не будем делать поспешных выводов. В нашем по­буждении быть в безопасности, не только как лич­ности, но и как группы, нации и расы, не построили ли мы мир, в котором война внутри и снаружи оп­ределенного общества стала основной заботой.

«Я знаю, мой сын был убит в войне за океаном».

Мир — это состояние ума, это свобода от вся­кого желания быть в безопасности. Сердце и ум, которые ищут безопасности, всегда вынуждены быть в тени страха. Наше желание относится не только к материальной безопасности, но гораздо больше к внутренней, психологической безопас­ности, и именно это желание быть внутри в безо­пасности с помощью добродетельности, с помо­щью веры, с помощью нации создает ограничен­ные и значит противоречащие группы людей и идеи. Это желание быть в безопасности, достичь желанного результата приводит к принятию ука­заний, к следованию за примером, к поклонению успеху, авторитету лидеров, спасителей, масте­ров, гуру, и все это называют созидательным уче­нием. Но это в действительности бездумность и подражание.

«Я понимаю вас, но неужели невозможно направ­лять или быть направляемым, не превращая себя или другого в авторитет, спасителя?»

Мы пытаемся понять побуждение, чтобы нами руководили, верно? Что является этим побуждени­ем? Разве оно не результат страха? Не будучи в безопасности, видя вокруг непостоянство, мы сле­дуем побуждению найти кое-что безопасное, посто­янное, но такое побуждение — это импульс страха. Вместо понимания, каков этот страх, мы убегаем от него, и сам этот побег — это страх. Каждый обра­щается в бегство в известное, а известное является верованиями, ритуалами, патриотизмом, утешаю­щими формулами религиозных учителей, заверени­ями священников и так далее. Они, в свою очередь, порождают конфликты между людьми, и, таким об­разом, проблема сохраняется, переходя от одного поколения к другому. Если бы вы стали решать про­блему, нужно было бы исследовать и понимать ее корень. Это так называемое созидательное учение, религии, указывающие, что думать, включая ком­мунизм, придают продолжение страху, так что со­зидательное учение на самом деле разрушительно.

«Думаю, что я начинаю понимать суть вашего под­хода, и надеюсь, что мое восприятие правильно».

Это не личный, самоуверенный подход, нет лич­ного подхода к истине, так же как и к открытию научных фактов. Идея, что существуют отдельные пути к истине, что истина имеет различные аспек­ты, нереальна, это теоретическая мысль нетерпи­мых, пытающихся быть терпимыми.

«Надо быть очень осторожным, как я понимаю, при использовании слов. Но я хотел бы, если мож­но, возвратиться к пункту, который затрагивал ранее. Так как большинство из нас научили думать — или научили, что думать, как вы выразились, — не привнесет ли это нам только больше беспорядка, когда вы продолжаете утверждать различными спо­собами, что всякая мысль обусловлена и что нужно идти за пределы всякой мысли?»

Для большинства из нас размышление необы­чайно важно, верно? Оно имеет определенное зна­чение, но мысль не может найти то, что не является продуктом мышления. Мысль — это результат из­вестного, поэтому она не может постичь неизвест­ное, непостижимое. Разве мысль — это не желание материальных потребностей или самой высокой ду­ховной цели? Мы говорим не о мысли ученого на работе в лаборатории или мысли поглощенного ма­тематика и так далее, а о той мысли, которая уп­равляет нашей ежедневной жизнью, нашими повсед­невными контактами и реакциями. Чтобы выжить, мы вынуждены думать. Размышление — это про­цесс выживания — либо индивидуума, либо нации. Размышление, которое является желанием в его самой низкой и его же наивысшей форме, вечно вы­нуждено быть самоограничивающим, обусловлен­ным. Думаем ли мы о Вселенной, о нашем соседе, непосредственно о нас или о Боге, всякое наше раз­мышление ограничено, обусловлено, не так ли?

«В том смысле, в каком вы используете слово «размышление», предполагаю, что да. Но не знание ли помогает сломать это созданные условия?»

Разве? Мы накопили знания о таких многочислен­ных аспектах жизни — о медицине, о войне, о законе, о науке, и, по крайней мере, имеются хоть какие-то знания о нас самих, о нашем собственном сознании. Со всем этим обширным багажом информации сво­бодны ли мы от горя, войны, ненависти? Неужели большее количество знаний освободит нас? Можно знать, что война неизбежна, пока личность, группа или нация корыстно стремятся к власти, и все же про­должать идти путями, которые ведут к войне. Может ли центр, который порождает антагонизм, ненависть, быть радикально преобразован через знание? Любовь — это не противоположность ненависти, если через знания ненависть превращается в любовь, тогда это не любовь. Это превращение, вызванное мыслью, во­лей, является не любовью, а просто другим самоза­щитным приспособлением.

«Я вообще не улавливаю этого, если можно так сказать».

Мысль — отклик того, что было, ответ памяти, не так ли? Память — это традиция, опыт, ее реакция на любой новый опыт — результат прошлого, так что опыт всегда усиливает прошлое. Ум — это результат прошлого, времени, мысль — продукт многих вче­рашних дней. Когда мысль стремится изменить себя, пробуя быть или не быть этим или тем, она просто увековечивает себя под другим названием, будучи результатом времени, она никогда не сможет пони­мать бесконечное, вечное. Мысль должна прекратить быть для того, чтобы возникло реальное.

Видите ли, сэр, мы так боимся потерять то, что, как мы думаем, имеем, что никогда не проникаем в эти вещи очень глубоко. Мы смотрим на поверхность нас самих и повторяем слова и фразы, кото­рые имеют небольшое значение. Так что мы оста­емся мелочными и порождаем антагонизм так же бездумно, как и детей.

«Как вы сказали, мы бездумны в нашей кажу­щейся вдумчивости. Я приду снова, если можно».

 

 

Помощь

 

Улицы были многолюдны, а магазины — полны товаров. Это была богатая часть города, но на ули­цах можно было видеть не только богатых, но и бед­ных, чернорабочих и офисных служащих. Были муж­чины и женщины отовсюду, некоторые в нацио­нальных одеждах, но большинство одеты на запад­ный манер. Улицы были запружены машинами но­выми и старыми, дорогие авто искрились хромиро­ванным покрытием и полировкой. Лица людей были светящимися и улыбающимися. Магазины также были полны народа, но очень немногие любовались синевой неба. Их привлекали витрины, одежда, обувь, автомобили и продукты. Всюду были голуби, перелетавшие между снующими людьми и движу­щимися бесконечным потоком автомобилями. Не­подалеку расположился книжный магазин с после­дними книжными новинками бесчисленных авторов. Люди, казалось, никогда не имели забот в этом мире. Война была далеко, на другой части земного шара. Деньги, продовольствие и работа — в изобилии, и происходило повсеместно получение и расход. Улицы были подобны каньонам между высокими зда­ниями, и совершенно не было деревьев. Шумная, странная неугомонность была присуща народу, ко­торый имел все и в то же самое время ничего.

Огромная церковь стояла среди фешенебельных магазинов, а напротив нее располагался такой же большой банк, и оба были внушительны и очевидно необходимы. В просторной церкви священник про­поведовал о Том, кто страдал ради человечества. Люди становились на колени в молитвах, там были свечи, идолы и запах ладана. Священник запевал первым, а прихожане подхватывали. Наконец они поднялись и вышли на залитые солнцем улицы и в магазины с их множеством товаров. Теперь в церкви было тихо, только некоторые остались, забывшись в собственных мыслях. Декорации, богато украшенные окна, кафедра проповедника, алтарь и свечи — все было там, чтобы успокоить человеческий ум.

Бога надо искать в церквях или в наших серд­цах? Побуждение, чтобы вас кто-то утешил, порож­дает иллюзию, именно это побуждение создает цер­кви, храмы и мечети. Мы забываемся в них или в иллюзии всемогущего Государства, а реальное про­ходит мимо. Незначительное становится всепогло­щающим. Истина, или то, что вы пожелаете, не может быть найдена с помощью ума, мысль не мо­жет найти ее, к ней нет никакого пути, ее нельзя купить через поклонение, молитву или жертвопри­ношение. Если мы хотим успокоения, утешения, мы так или иначе получим его, но вместе с ним прихо­дит боль и страдание. Желание утешения, безопасности имеет силу создавать любую форму иллюзии. Только когда ум молчит, есть возможность для воз­никновения реального.

Нас было несколько, и В. начал, спрашивая, не­обходимо ли получать помощь, если нам надо по­нять всю эту запутанную проблему жизни. Не дол­жен ли быть направляющий, просвещенной лично­стью, кто сможет показать нам истинный путь?

«Не достаточно ли мы пресытились всем этим в течение многих лет? — спросил С. — Я из-за одно­го этого не ищу гуру или учителя».

«Если ты действительно не ищешь помощи, тог­да, почему ты здесь? — настаивал В. — Ты хочешь сказать, что избавился от всякого желания руко­водства?»

«Нет, не думаю, что избавился, и мне хотелось бы исследовать побуждение искать руководство или помощь. Я теперь не засматриваюсь на витрины, как это бывало, бегая к различным учителям, древ­ним и современным, как я однажды делал. Но я нуждаюсь в помощи, и хотел бы знать почему. И наступит ли когда-либо время, когда я больше не буду нуждаться в ней?»

«Лично я не присутствовал бы здесь, если бы мне не была нужна помощь чья-либо, — сказал М. — мне помогли в предыдущих случаях, и именно по­этому я здесь снова. Даже при том, что вы указали на зло из-за следования совету кого бы то ни было, сэр, мне помогли вы, и я буду продолжать прихо­дить на ваши беседы и обсуждения так часто, как смогу». Мы ищем свидетельство того, помогают ли нам или нет? Доктор, улыбка ребенка или прохожего, взаимоотношения, лист, унесенный ветром, изме­нение климата, даже учитель, гуру — все эти вещи могут помогать. Для человека, который внимате­лен, помощь есть всюду, но многие из нас в спящем состоянии по отношению ко всему окружающему нас, кроме определенного учителя или книги, и в этом наша проблема. Вы обращаете внимание, ког­да я говорю что-то, верно? Но когда кто-то другой говорит ту же самую вещь, возможно, иными сло­вами, вы становитесь глухими. Вы слушаете того, кого считаете авторитетом, и не внимательны, ког­да говорят другие.

---

Дата добавления: 2015-12-16; просмотров: 12; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!