Рациональные и иррациональные начала как фактор развития науки и культуры

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 13Следующая ⇒

Развитие общественного и индивидуального сознания без всяких сомнений выступает важнейшим условием общественного развития и социальной сплоченности народа. Без учета этого условия с позиции существующей формальной логики говорить о стратегии и тактике инновационного развития, о факторах социального сплочения страны не приходится, как и в целом о целенаправленной деятельности человека. Ведь стратегия есть ни что иное, как крупномасштабные решения и намеченные направления деятельности в виде ее этапов, рефлексии, мотиваций, совокупности приемов, а тактика формы политической, образовательной и других ее видов, направленные на достижение того или иного этапа стратегии.Определяющая роль при этом отводится сегодня теоретическому мышлению. Основными свойствами теоретического мышления являются анализ, рефлексия и планирование. Для осуществления анализа нужны научные понятия, а не житейские представления. И в то же время без них, как следует из представленного анализа, тоже обойтись невозможно. Особую роль при выработке крупномасштабных политических и иных решений играют обыденное, интуитивное предвидение, которое выступает своеобразной предпосылкой научного предвидения и научного прогнозирования. Собственно научное предвидение – вывод из законов развития природы и общества, открытых наукой; предсказание – локализованное во времени конкретное предвидение. Научное предвидение – обоснованные предположения о будущем состоянии явлений природы и общества или о явлениях, неизвестных в настоящий момент, но поддающихся выявлению (например, залежи полезных ископаемых). Прогнозирование (от греческого предвидение, предсказание) разработка прогноза – вероятного суждения о состоянии какого-либо явления в будущем; в узком значении – специальное научное исследование перспектив развития какого-либо явления, преимущественно с количественными оценками и с указанием более или менее определенных сроков изменения этого явления. «Прогнозирование как одна из форм предвидения научного в социальной сфере находится во взаимосвязи с целеполаганием, планированием, программированием, проектированием, управлением. Там, где объекты неуправляемы (особенно в естественных науках), имеет место безусловное предсказание с целью приспособить действия к ожидаемому состоянию объекта». (Прогнозирование //Философский энциклопедический словарь/ Гл. редакция: Л.Ф. Ильичев, П.П. Федосеев, С.М. Ковалев, В.Г. Панов. – М.:Сов. Энциклопедия, 1983 – 840 с., с.533)

К философским вопросам научного предвидения относятся гносеология и логика предвидения, соотношение между предвидением и гипотезой, законом, опережающим отражением действительности в сознании людей и т.п. Однако преувеличивать роль рациональных начал в идеологической и политической жизни государства и становлении гражданского общества не приходится. Целесообразность вовсе не является лишь свойством индивидуальной психической деятельности и ее мотивации, но и выступает своеобразным социально-культурным феноменом, присущим самому обществу в целом и отдельным социальным общностям и группам, коллективной духовной и другим видам деятельности. Предвидение имеет несколько форм конкретизации: предчувствие (простое предвосхищение, свойственное живому организму; предугадывание (сложное предвосхищение) – вид интеллектуальной деятельности человека, размышление о будущем на основе личного опыта; прогнозирование – специальное научное исследование перспектив какого либо явления.

Однако, донаучный, не точный тип мышления нельзя постигнуть посредством только классического анализа. «Этот тип мышления образует собой комплекс, который не может быть легко отделен ни от психологических корней эмоциональных и жизненных комплексов, составляющих его основу, ни от ситуации, в которой он складывается и решение которой он пытается найти». (Манхейм К. Диагноз нашего времени / К. Манхейм.. – М.: Юрист, 1994. – 700 с., с. 8)

Здесь все больше акцент делается на герменевтике как способе понимания того или иного решения или текста в контексте данной культуры. «Понимание – это процесс слияния горизонтов, подчеркивает Гадамер. Лишь осознание интерпретатором собственной исторической обусловленности, проникновение в историческую ситуацию, подлежащую пониманию, указывает он, способствует преодолению как его собственной партикулярности, так и партикулярности текста, приводит истолкователя к образованию нового, более общего, более широкого, более глубокого горизонта.

Прежде всего, необходимо учитывать, что интерпретатор, историк, подходя к тексту, всегда уже имеет определенное предварительное его понимание (предпонимание) детерминированное условиями (семья, общество, государство), в которых он живет. Это предпонимание имеет характер предрассудка».(Гадамер, Х.Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. Пер. с нем. / Общ. Ред. и вступит статья Б.Н. Бессонова // Х.Г. Гадамер. – М.: Прогресс, 1988, 704 с., с.15)

Подобно тому, как нельзя понять природу языка, выводя ее из наблюдения за отдельным индивидом, который ведь говорит не на своем собственном языке, а на языке своих современников и предков, проложивших для него путь, так нельзя правильно определить во всей ее полноте и какую-либо точку зрения, основываясь только на том, как она сформировалась в интеллекте отдельного человека. «Оторванный от жизни метод либерального мышления, – по мнению К. Манхейма, – превращает любую вещь в абсолют. Так цель и методы образования рассматривались как некоторые целостности, хорошие или плохие сами по себе, независимо от социальных условий. Как только школа становится политически активной, возникает необходимость в новых формах образования, отбор и поддержание высокого индивидуального уровня элиты становится делом всеобщей важности. На этой стадии уже невозможно ограничить проблему образования рамками школы. Образование уже не может рассматриваться как взаимный обмен между двумя индивидами, учителем и учеником, на уровне личных отношений, а представляет собой часть общего социального процесса». (Манхейм К. Диагноз нашего времени / К. Манхейм.. – М.: Юрист, 1994. – 700 с., с.481)

Иными словами, поведение может быть ориентировано на цель, и не будучи сознательно направляемым к этой цели, движимо этой целью. В акцентировании внимания лишь на рациональных началах развития общественного и индивидуального сознания проявляются в большей мере стереотипы мышления, характерные для определенного социального времени и пространства. В первую очередь социального пространства и времени Х1Х–ХХ столетий, вошедших в историю как время научно-технической революции. С этого времени большинство существующих стратегий управления действительно отличаются продуманной концепцией соотношения в пространстве и во времени сил и средств, которыми располагает государство или иной организованный субъект управления социальным процессом, позволяющей достаточно свободно маневрировать ими; определением ключевых этапов в достижении основных целей; осознанием специфики каждого этапа, его преимуществ и недостатков. Однако само социальное пространство и социальное время, как и типичные для них проблемы общественного развития, чаще всего рассматриваются по аналогии с физическим пространством и временем, а сами проблемы, не выходя за рамки существующей теории познания, как знание о незнании. Не удивительно поэтому, что определение политической стратегии и тактики общественного развития долгое время представлялось исключительно как результат рациональной, прежде всего философской и научной рефлексии и основанной на ней деятельности. Особенно отчетливо эта тенденция проявляется в философии гегелианства, в которой гносеологические или познавательные проблемы отождествляются с онтологическими и аксиологическими, а социальная реальность и ее ценности выступают как частный случай проектной, умозрительной деятельности. Не лучшим образом дело обстоит и в материалистической философии и социологии, да и в самой политической и социальной практике. Само понятие культуры в таком случае как бы растворяется в понятиях рациональное и типы рационального познания. Исходным же пунктом рационального развития выступает отдельно взятый индивид, рассматриваемый как «образ божий» или как результат эволюционного развития природы человека. Само же общество при этом предстает как результат человеческой деятельности. И с этим, казалось бы, нельзя не согласиться, если бы не то обстоятельство, что сам человек при этом рассматривается не как субъект, а как объект природы и культуры, рассматриваемой как выработанная на протяжении всей истории развития общества некая абсолютная идея. Внутренняя же его культура, менталитет, коллективно-бессознательные начала, стереотипы мышления и образа жизни, императивы морального сознания и духовность в целом, обретаемые человеком в процессе его социализации, остаются как бы за рамками рационального анализа и не учитываются при определении политических и других стратегических решений. Поскольку ставка при этом делается лишь на науку и научно-технический прогресс, они выступают как некие подводные рифы или невидимая часть айсберга, о которые обычно разбиваются многие политические и другие стратегические решения. Ведь все остальные формы общественного сознания, не согласующиеся с наукой, и, прежде всего, мифология, религия, здравый смысл или обыденное сознание, а вместе с ними и мораль, искусство при выработке такой стратегии и оценке степени сплоченности общества в расчет не брались. Все они относятся к области иррационального, бессознательного и привычного стереотипного мышления и поведения, к области ментальной культуры руководителя и руководимых им лиц. Они обычно отбрасывались как иллюзорные формы общественного сознания, не имеющие отношения к инновационному развитию общества и выработке его стратегии и тактики. Положение дел представляется таким образом, будто одни формы общественного сознания, например, мифология и религия куда-то бесследно исчезают, уступая место более прогрессивным, и человек полностью переходит от ложных форм общественного сознания к научному мировоззрению.

На самом же деле все обстоит совершенно не так, на что обратили внимания уже многие представители психоанализа, начиная с З. Фрейда. Просто, когда-то внешние по отношению к отдельному индивиду и осознаваемые им формы коллективного сознания становятся частью его бессознательного «Я» или его «социальной» логики. Женская, профессиональная, национальная, поселенческая, региональная и т.д., как и особенности речи и коллективного сознания, эмоционально-чувственных и образных представлений данных социальных общностей, безусловно, существуют, и существуют в теснейшей взаимосвязи и взаимообусловленности с индивидуальной общечеловеческой логикой. Но поскольку они существуют на бессознательном уровне, то и воспринимаются индивидом как нечто само собой разумеющееся. Принимая то или иное управленческое решение, руководитель того или иного ранга опирается не только на свою интеллектуальную, но и ментальную и другие виды культур, прежде всего на здравый смысл. Тезис: «Не дать науке победить здравый смысл», для многих из них являемся ключом к успеху.

Так, еще Ф.Ницше доказывал, что познавательный аппарат человека устроен отнюдь не в целях рационального познания, что мир «истолковывают» влечения человека, и что всякое влечение имеет свою «перспективу» С.6. Ницше утверждал, что без мистической интуиции, без мифов, без иллюзий человек и человечество в целом не могут обойтись. Эти же взгляды затем обосновывал и А. Бергсон. Он считал, что сфера деятельности интеллекта ограничена мифом мертвой материи, что же касается духа, «жизненного порыва», якобы обусловливающего всякое творчество, в том числе и социальный прогресс, то здесь интеллект оказывается абсолютно непригодным. Жизнь, живое невозможно познать с помощью научных средств, чтобы понять их, необходимо совершить насилие нал разумом, пойти против «естественного течения» нашей мысли. Нужен «жизненный порыв», иррациональная интуиция, религиозное озарение и т.д. С.7.

Ментальная же культура руководителя – бессознательная, как правило, эмоционально-чувственная, его ориентация на те или иные духовные ценности и нормы поведения, характерные для определенной социальной общности и социального времени (эпохи), к которым он реально принадлежит или исторически и генетически связан с ними. Во все исторические эпохи обнаруживали себя, и продолжают сохранять важное значение в наши дни, мировоззренческие взгляды, идеи, основанные на здравом смысле, обширном и многообразном повседневном опыте. Их нередко называют "жизненной философией" Это стихийно складывающаяся форма мировоззрения заключает в себе мироощущение, умонастроение широких слоев общества. Данный слой сознания очень важен при выработке стратегических политических решений, поскольку является массовым и реально "работающим" сознанием. И нельзя думать, что его игнорирование и абсолютизация рационального сознания имели место всегда.

Эта тенденция отчетливо проявилась лишь в ХУ11–Х1Х столетиях и нашла свое отражение в историческом споре между православием и западным христианством, прежде всего, протестантизмом, между западниками и славянофилами. Оценка роли категориального этического сознания и бессознательных общественных моральных начал имеет место уже в работах друга и соратника А.С. Пушкина П.Я. Чаадаева, основоположника философии жизни Ф. Ницше, известных российских ученых и практиков Н.Я. Данилевского, Е.И. Пирогова и многих других.

Инновационное развитие, по мнению, например, П.Я. Чаадаева, не противостоит традиции, а рациональная рефлексия иррациональному мышлению. «Традиционализм, – писал он, – понимаемый как в интимном, личностном, так и в широком социальном плане оказывается одним из решающих качеств, определяющих и сохраняющих человеческое в человеке» (. Чаадаев П.Я. Цена веков М.:Молодая гвардия, 1991. – 254 с., с.8-9) Моральное сознание человека не сводится к логике его индивидуального мышления, а имеет свою основу в общественном сознании, вырабатываемом на протяжении веков. Это сознание выступает как основа бытия человека, то есть как что-то внешнее по отношению к нему, одновременно оставаясь для него внутренним категорическим императивом или внутренним побуждением.

Во внутреннем мире человека, считал он, есть много признаков, характеризующих его бытие именно как человеческое: разум, совесть, милосердие. К числу таких признаков относится и историческая память, без которой трудно вообразить, развитие остальных, собственно человеческих свойств. Чем шире и глубже память, тем полнее и осмысленнее жизнь человека. И, наоборот, при усеченной и сплющенной памяти, замкнутой сиюминутными нуждами, невозможностями ценностной ориентации в действительности, неизбежен нравственный тупик.

Сказанное об отдельной личности распространяется и на целые народы. Ведь народы, подчеркивал Чаадаев, в такой же мере существа нравственные, как и отдельная личность. Их воспитывают века, оставляющие в душах единящихся людей «могучие впечатления» и «всесильные воспоминания», которые передаются из поколения в поколение. «Этот сокрытый опыт … переливается в жилах человеческих рас.., воплощается в образовании их тел и, наконец, служит продолжением других традиций еще более таинственных…»

Христианские традиции, которые имеет в виду Чаадаев, передают ответ на живущие в душе человека требования абсолютного разумного деяния, неуничтожимого со смертью смысла жизни, без чего обессмысливаются и заходят в тупик любые благородные начинания. Так по мудрому наблюдению Достоевского, самые великодушные идеи могут превратиться в свою противоположность, если в глубине сознания происходит драматическое столкновение их смысловой наполненности с реальной неосуществимостью для каждой конкретной личности с этими требованиями» (. Чаадаев П.Я. Цена веков М.:Молодая гвардия, 1991. – 254 с., с.9)

Развивая эту мысль дальше, Фридрих Ницше впервые подметил, что рационализм и либерализм не являются привилегиями индивидуального сознания, а выступают важнейшими характеристиками национальной культуры. Культура же, по мнению Ницше, проявляет себя не только на сознательном, но и бессознательном уровнях. При этом проблему бессознательного он связывает с проблемой языка. Удивительное фамильное сходство всего индийского, греческого, германского философствования, по его мнению, объясняется довольно просто. Именно там, где наличествует родство языков, благодаря общей философии грамматики (т.е. благодаря бессознательной власти и руководительству одинаковых грамматических функций), все неизбежно и заранее подготовлено для однородного развития и последовательности философских систем; точно так же как некоторых иных объяснений мира путь является как бы закрытым. Очень вероятно, что философы урало-алтайских наречий (в которых хуже всего развито понятие «субъект») иначе взглянут «в глубь мира» и пойдут иными путями, нежели индогерманцы и мусульмане: ярмо определенных грамматических функций есть в конце концов ярмо физиологических суждений о ценностях и расовых условий. – Вот что можно сказать против поверхностных взглядов Локка на происхождение идей». (. Ницше, Ф. По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего.// Сочинения в двух томах. Том.2./ Пер. с нем.; Сост., ред. и авт. Примеч. К.А. Свасьян // Ф. Ницше. – М.: Мысль, 1990.– С. 239- 405., с.256)

Мы, немцы, утверждал он, – гегельянцы, даже если бы никогда не было никакого Гегеля, поскольку мы (в противоположность всем латинянам) инстинктивно отводим становлению, развитию более глубокий смысл и более богатую значимость, чем тому, что «есть», – мы едва ли верим в правомочия понятия «бытия»; равным образом, поскольку мы не склонны допускать за нашей человеческой логикой право быть логикой в себе, единственным родом логики (нам, скорее, хотелось бы убедить себя в том, что она есть лишь частный случай, и, возможно, один из наиболее странных и глупых). – Четвертый вопрос гласил бы, должен ли был Шопенгауэр со своим пессимизмом, т.е. проблемой ценности существования, быть именно немцем. Не думаю. Он был первым непреклонным атеистом. Небожественность бытия считалась им чем-то данным, непосредственным, непререкаемым. Имеет ли существование вообще смысл? Здесь ценность самой постановки вопроса, а не ответа на него. (. Ницше, Ф. Веселая наука// Сочинения в двух томах. Т.1. Литературные памятники/ составление, редакция изд, вступ ст. и примеч. К.А. Свасьяна; Пер. с нем./ Ф. Ницше. – М.: Издательство «Мысль», 1990,с.492–710., с.680)

Развитие этих же идей мы находим и в работах известного русского философа Н.Я. Данилевского, а также не менее известного русского врача, хирурга Н.И. Пирогова, которые исходя из основных идей философии жизни, показали, что между бессознательным и сознательным началами нашего мышления, в том числе и научного, существует глубинная внутренняя связь. При этом сделали они это во многих случаях гораздо раньше представителей западного психоанализа и западной герменевтики.

Цивилизация, т.е. раскрытие начал, лежащих в особенностях духовной природы народов, составляющих культурно исторический тип, по мнению Н.Я. Данилевского осуществляется под влиянием своеобразных внешних условий или своеобразного образовательного пространства, образовательной среды, которым они подвергаются в течение своей жизни. Они тем разнообразнее и богаче, чем разнообразнее, независимы составляющие элементы, входящие в образование типа. Общность языка, духовное общение и единство мировоззрения создает основу понимания и развития мышления. Прогресс состоит не в том, чтобы идти в одном направлении. Общечеловеческой цивилизации или культурно-исторического типа не существует и не может существовать. Поэтому ссылка на общечеловеческий характер науки, искусства им т.д. далеко не правомерна. Все известные возражения против возможности народного характера науки, по мнению Данилевского, подводят к следующему. 1) Истина – одна, следовательно, и наука, имеющая истину своим предметом, так же одна; 2) Наука преемственна, вырабатываясь одним народом, одним веком переходит в наследие другим векам и народам, которые могут продолжать здание науки только на прежнем основании. Того же нельзя сказать об искусствах, ибо всякое произведение искусства составляет самобытное целое и продолжено быть не может. 3) Самый язык, общий поэту и его соотечественникам ставит художника в теснейшую зависимость его создателя и читателя и составляет уже необходимую причину научного характера произведения словесности; при переводе же красота их всегда теряется. Между тем язык не имеет большого значения в деле науки, и для нее может быть потребляемым какой бы то ни было известный большинству образованных или ученых людей язык, хотя бы мертвый, как, например, латинский.

Однако большая способность науки к передаче и преемству, считал Данилевский, составляет необъемное ее качество, но ни сколько не противоречит тому, что каждый самобытный трудящийся народ избирает из этого последнего то, что соответствует специальным наклонностям и способностям этого народа, перерабатывая это теми приемами и методами мышления, которые ему свойственны. Что же касается до главного возражения, что истина одна и, что, следовательно, и наука одна, – то оно основывается на чистом недоразумении. Что такое истина? Истина есть знание существующего – именно таким, каким оно существует. В этом понятии заключается, следовательно, два элемента; элемент внешний – не истина, а действительность, которая, конечно, независима не только от национального, но и вообще от человеческого; и элемент внутренний – отражение этой действительности в нашем сознании. Но совершенно точно отражать действительность в человеческом сознании невозможно, или, по крайней мере, в большинстве случаев невозможно. Во-первых, различные истины в различной степени интересуют различных людей. Зависят они и от особенностей в психическом строении нации. Что может быть точнее чистой математики и где тут, казалось бы, проявляться национальному характеру? Однако же он проявляется – и самым резким образом. Известно, что греки в своих математических изысканиях употребляли так называемую геометрическую методу, между тем как ученые новой Европы употребляют преимущественно методу аналитическую. «Это различие в методах исследования, – по мнению Данилевского, – не есть случайность, а находит себе само удовлетворительное изъяснение в психологических особенностях народов эллинского и германо-романского культурного типов» (Данилевский, Н.Я. Россия и Европа.//Н.Я. Данилевский – М.: Книга, 1991, 574 с., с.137-138)

По мере же усложнения предмета наук и отсутствия старой определенной методы в приемах научного исследования, присутствие индивидуального, а, следовательно, и национального элемента становится в них все более и более ощутимыми. Можно представить целый ряд теорий, которые все носят несомненный признак всеми признанного отличительного характера той национальности, которая их произвела. Существенную приоритетную черту, например, в английском национальном характере составляет любовь к самостоятельности, ко всестороннему развитию личности, индивидуальности, которая проявляется в борьбе со всякими препятствиями, противопоставленными как внешней природой, так и другими людьми. Борьба, свободное соперничество есть жизнь англичанина: он принимает их со всеми их последствиями, требует их для себя как права, не терпит никаких ограничений, хотя бы они служили ему же в облегчение, находит в них наслаждение. Одним словом борьба и соперничество составляют основу английского народного характера и вот трое знаменитых английских ученых создают три учения, три теории в различных областях знания, которые все основаны на этом коренном свойстве английского народного характера. В половине ХУ11 века англичанин Гоббс создает политическую теорию образования человеческих обществ на начале всеобщей борьбы, войны всех против всех. В конце ХУ111 века шотландец Адам Смит создает экономическую теорию свободного соперничества между производителями и потребителями (что устанавливает цену предмета), так и между производителями (что удешевляет и улучшает произведения промышленности) – теорию непрестанной борьбы и соперничества, которые должны иметь своим результатом экономическую гарантию. Наконец, не менее известный англичанин Дарвин придумывает в области физиологии теорию борьбы за существование, которая должна объяснить происхождение видов животных и растений и производит биологическую гармонию.

Различие в духовности народа, его менталитете, по Данилевскому, определяет и различие в развитии национальной науки каждой из стран. «Известно, напротив, – пишет он, – что понятие о необходимости государственной опеки над личным произволом, над личностью человека глубоко вкоренено во французском народном характере. И вот три французские экономические школы: меркантилистов, физиократов и защитников прав на труд требуют государственного покровительства, одно мануфактурной промышленности, другое земледельческой промышленности, третье требует искусственного доставления выгодного труда рабочим, когда он не в достаточной мере им предполагается самой потребностью в произведениях их труда. Француз Сен-Симон и его школа создают даже целую теорию общественного и политического устройства общества, по которой государство в лице так называемого отца человечества и его сотрудников, управляет всем общественным трудом, раздавая добытые богатства каждому соответственно его способностям и каждой способности соответственно ее труду» (Данилевский, Н.Я. Россия и Европа.//Н.Я. Данилевский – М.: Книга, 1991, 574 с., с. 141)

Смысловую же наполненность существующей социальной реальности человек обретает в процессе социальной жизни, усвоения ее ценностей и норм. "Свойство нашего ума искать цели и целесообразность, –отмечал Н.И. Пирогов, – не может не видеть целесообразности в проявлениях жизни. Нет ничего целесообразного, придуманного нашим умом, что не обреталось бы готовым, как ладить с окружающим нас миром. Напрасно говорить, что организм наш есть источник, - наоборот, каждая применяемая нами мысль есть не что иное, как осколок с существующих уже в природе и нашем организме приборов и снарядов" (Пирогов, Н.И. Вопросы жизни. Дневник старого врача.//Н.И. Пирогов – Сочинения. Том 1 Санкт-Петербург, 1887., с.16)

Казалось бы, уже два столетия тому назад для философской и научной общественности было совершенно очевидным, что рациональные и иррациональные начала выступают важнейшим фактором развития общественного и индивидуального сознания. Поэтому выработать национальную идею стратегического развития страны и объяснить истоки внутринациональной и межнациональной сплоченности лишь на уровне рационального политического мышления в принципе невозможно. Политическая и социальная практика, в том числе и практика социальной и социально-политической работы определяется на уровне здравого смысла, а не на уровне теоретического мышления.

«Культура народа и культура личности, – утверждал в своих лекциях один из основателей социальной педагогики профессор Марбургского университета Пауль Наторп, – для многих это всегда различны, как небо и земля. Исходным пунктом данной лекции является убеждение, что обе эти культуры по существу взаимообусловливают друг друга, что свобода и общество, а, следовательно, и развитие личности и развитие предмета, стоят, безусловно, в тесной связи, что личная свобода личности может быть достигнута только в обществе с глубокими и твердо устоявшимися основами. Истинное общество – только в свободном развитии образованной личности» (Наторп, П. Культура народа и культура личности. Лекция. / П. Наторп. – СПб, 1912 – 189 с., с.1)

При этом Наторп ссылается на социальную педагогику Генриха Пестолоццци и его идею воспитания хозяйственной самостоятельности. «Воспитание хозяйственной самостоятельности – вот что казалось ему самым необходимым» (Наторп, П. Культура народа и культура личности. Лекция. / П. Наторп. – СПб, 1912 – 189 с., с.14) Самодеятельность, свобода самовыражения и самоутверждения в коллективе вовсе не противостоят социальной солидарности, ибо это две стороны единого целого, называемого личностью. Нет личности вне социализации и социальной солидарности и нет личности вне ее самодеятельности и творчества. Иное дело, что гармония между этими двумя исходными началами может нарушаться и солидарность превращаться в конформизм, национализм и даже психологию толпы, а личная свобода в преступные деяния, социальный конфликт, индивидуализм и т.д. Причем процессы эти могут быть как управляемыми, так и протекающими стихийно. При определенных условиях, как отмечал еще Эрих Фромм, анализируя нацистскую стратегию инновационного развития Германии 30-40-ых годов ХХ столетия, человек сам бежит от своей свободы, предпочитая не выделяться, быть как все. При определенных условиях, как отмечал Альберт Швейцер, театр превращается в кабаре, а гуманитарная культура в массовую культуру. Точно также экономическая жизнь может почти полностью вытеснять духовную, обретая при этом свое оправдание в стратегии глобализма. Но все эти проявления – скорее симптомы социальных болезней.

«Учение о социальных болезнях указывает путь к учению о социальном здоровье, от патологии к гигиене. Только здоровье и, прежде всего укрепляющее тело народа, основанное на действительно коренных силах жизни может отнять почву у преступления» (Наторп, П. Культура народа и культура личности. Лекция. / П. Наторп. – СПб, 1912 – 189 с., с.21)

Социально-гуманитарная сфера или сфера существования социальной реальности, как бы мы ее не определяли, как социальный факт в виде существующей социальной институализации, социального действия, социально-функциональной системы, символического интеракционализма, социального конфликта или повседневной реальности, выражаемой в здравом смысле, – лишь разновидности конструируемой и эволюционируемой социально-культурной реальности. Однако с каждым днем обостряющиеся экологические, биологические медицинские, генторологические, гендерные и другие социальные проблемы убедительно свидетельствуют о том, что социально-культурная реальность не может быть не совместимой с реальностью самой жизни и ее естественными закономерностями. И, следовательно, социально-гуманитарное знание не может быть прямой противоположностью естественнонаучному. Единство этих двух видов знания, как и единство рационального и иррационального, свободы индивидуальной рефлексивной деятельности и социально-культурной необходимости, выраженной в менталитете, ценностных ориентациях мы находим в так называемым личностном знании. Между жизнью личности и жизнью ее народа не существует непроходимой грани.

«Важно,– как отмечал П. Наторп, – прежде всего то, что воспитание народа не является изолированной задачей, а оно должно вступить в связь с целями народной жизни. Ведь оно воспитывает для жизни и вместе с тем само это воспитание органически входит в жизнь народа. Следовательно, ни один из фактов, обосновывающих вообще народную жизнь в обществе, не может пройти бесследно для задачи народного образования» (Наторп, П. Культура народа и культура личности. Лекция. / П. Наторп. – СПб, 1912 – 189 с., с.22)

Человек в процессе образования обретает не просто информацию, измеряемую в битах, а вполне осмысленные знания, основа которых корениться не в отражательных возможностях его мозга и нервной системы в целом, а в духовной культуре народа. В силу этого он не становится составной частью кибернетической машины, реагирующей лишь на определенные стимулы специфической на них реакцией. Его знание является личностным знанием, а логика – социальной логикой. Поэтому вовсе не случайно под прицелом критики, как отмечает академик РАН А.М. Осипов, оказывается характер общества как целого (с учетом его типологических различий) и в особенности, сущность новейших процессов цивилизационного развития, в том числе и обозначаемого термином «глобализация». Национальная система образования оказывается в группе факторов, определяющих темпы научно-технического прогресса и, следовательно, перспективы мирового соперничества. «В свете сказанного представляются совершенно не случайными попытки поставить под контроль образовательные системы и интеллектуальные ресурсы других стран. Своеобразным прикрытием, оправданием таких попыток могут служить популярные концепции глобализации, прав человека, взаимного признания дипломов, гуманитарной помощи или взаимозависимости.. «Классические»образцы такой образовательной политики известны из опыта метрополий по управлению школьными системами своих колоний (например, британский контроль над индийской системой образования). И новые попытки такого рода давно уже не составляют секрета для зарубежных социологов образования» (. Осипов, А.М. Социология образования. Очерки теории / А.М. Осипов. – Ростов н/Д: Феникс, 2006. –504 с., с. 8)

Язык и мышление – более сложные системы, на которые можно воздействовать с целью программирования поведения человека. Фактически неограниченные возможности в этом плане предоставляются новыми стохастическими или социально-культурными технологиями. Основываются они уже не на принципах детерминизма и расчетах и прогнозах будущего, а на силе воображения, проектировании новых культурных систем как соответствующего образа жизни общества и его отдельных социальных групп с помощи литературы, театра, кино, СМИ, института образования и воспитания и т.д. в виде культивирования соответствующих алгоритмов поведения. И если человек в обретении своих знаний ориентируется лишь на теоретические категории и формальную логику их анализа, то вместо отражения подлинной социальной реальности он обретает лишь логическую модель этой действительности, далеко не совпадающую с самой реальностью. Он отгораживает себя от этой действительности различными абстрактными схемами, проектами, сценариями и т.д., в результате чего логика принимаемых стратегических управленческих решений и логика самой социальной жизни обычно существенно расходятся и как правило не совпадают друг с другом. На это в свое время обратил свое внимание известный советский философ Эвальд Васильевич Ильенков. В частности, в своей работе «Философия и культура» он отмечал, что ум не роскошь, а гигиена духовного здоровья» Гигиена духовного здоровья столь же необходима для жизни, как и здоровье физическое. Ибо, не обладая этим духовным здоровьем в наши дни очень легко захлебнуться и утонуть в том стремительном потоке информации, которая ежедневно и ежечасно обрушивается на человека со всех сторон. Тем более, что этот поток несет с собой не только доброкачественную духовную пищу. Так что забота о духовном здоровье и прямой социальный жизненно важный для человека смысл» (Ильенков, Э.В. Философия и культура //Э.В. Ильенков – М.:Политиздат, 1991, 462 с., с.21)

Наивно думать, утверждал Э.В. Ильенков, что ум человека – результат его теоретического мышления, никак не связанный с его повседневной деятельностью. «Ум» недаром в русском языке происходит от одного корня со словом «умение», «умелец». «Ум» (мудрость» – это не «знание» само по себе, не совокупность сведений, залаженных образованием в память, не информация и не совокупность правил и сочетаний слов, терминов с терминами. Это умение правильно знаниями распоряжаться, умение соотносить эти знания с фактами и событиями реальной жизни, объективной реальности, а главное самостоятельно эти знания добывать, пополнять. И поэтому простое усвоение знаний вовсе не обязательно ведет к образованию ума, мышления. В состязании на простое заучивание сведений самый умный человек не может тягаться с самой глупой и не совершенной электронно-вычислительной машиной. Однако именно в этом – его преимущество нарушено – преимущество нашего ума». (Ильенков, Э.В. Философия и культура //Э.В. Ильенков – М.:Политиздат, 1991, 462 с., с.22)

Ум, считал он можно определить как способность выносить суждения о единичном факте с высоты усвоенной тобою общей культуры. И эту способность нельзя вложить в голову в готовом виде – в виде строгого правила, в виде алгоритма. Каждая система разделения общественного труда всегда создает и формирует соответствующую своим нуждам систему воспитания. Систему образования, которые и производят в общем и целом именно таких людей. «Человеческая психика начинается с малого, с незаметного, с привычного. С умения обращаться по-человечески с предметами быта, с умения жить по человечески в мире созданных человеком для человека вещей. И чем шире раскрывается для ребенка этот мир, чем больше этих вещей вовлекается в сферу его деятельности – тем более и более разумным он становится. Когда это практический разум сформирован, обучение языку и речи перестает составлять сколь-нибудь трудную проблему и становится главным образом делом техники. Когда у человек есть что сказать и есть потребность что-то сказать – слова и способность ими пользоваться усваиваются легко. Сначала это – язык жестов, а затем и заменяющий его язык слов, открывающий ребенку новые – прежде не доступные для него – этажи культуры» (Ильенков, Э.В. Философия и культура //Э.В. Ильенков – М.:Политиздат, 1991, 462 с., с.40)

Человеческая же культура принадлежит ребенку лишь постольку, поскольку она может служить средством для удовлетворения его потребностей, и не более того. Но когда мы предлагаем ему знание истины в готовом виде, пригодные лишь для того, чтобы погрузить их в память развитие его ума не происходит. Скорее, наоборот, умение анализировать существующую социальную реальность затрудняется сформированным догматизмом. Ибо он привыкает замечать вокруг себя лишь такие факты, которые иллюстрируют правильность школьных программ. К тому же идеальное, к которому он приобщается в виде набора различных дефиниций непосредственно существует только как форма (способ, образ) деятельности общественного человека. Непосредственно идеальное осуществляется в символе и через символ – слово. Полученные на этом уровне знания есть всегда формальные знания, требующие некоторой корректировки, а значит, предполагают способность сопоставлять идеальный образ с реальной действительность еще не идеализированной. «Напротив, если идеальный образ усвоен индивидом лишь формально, как жесткая схема и порядок операций без понимания его происхождения и связи с реальной не идеализированной действительностью, индивид оказывается не способным относиться к такому образу критически, т.е. как к особому, отличному от себя предмету. И тогда он как бы сливается с ним, не может его поставить перед собой как предмет, сопоставленный с действительностью. В данном случае собственно говоря, не индивид действует с идеальным образом, а скорее, догматизированный образ действует в индивиде и посредством его. Здесь не идеальный образ оказывается деятельной функцией индивида, а наоборот, индивид – функцией образа, господствующего над его сознанием и волей, как извне заданной формальной схемой, как отчужденный образ, как фетиш, как система непременных правил, неизвестно откуда взятых» (Ильенков, Э.В. Философия и культура //Э.В. Ильенков – М.:Политиздат, 1991, 462 с., с.226)

Понять, что такое знание, считал Э.В. Ильенков, невозможно не уяснив, что же представляет собой личность как индивидуальная форма выражения своего народа, своего социального времени, своего мира, ибо знание может быть лишь личностным. Каждая же личность предстает как своеобразное единство теоретической свободы и практической необходимости следовать тем или иным нормам и ценностям, солидарности с социальной группой и конфликта с интересами других людей, иррационального, принимаемого на веру, и переживаемых эмоционально-образного, чувственного и рационального начал. Эти начала индивид обретает лишь в результате социализации или освоения культуры общества, начиная с семьи и первичных социальных групп. И лишь благодаря этому он становится не только объектом, но и субъектом культуры. При этом его активной общественной деятельности обычно предшествуют времяпровождение, ритуал, игра и другие формы культурного его бытия, формируемые в непосредственном общении с себе подобными людьми. Модель социального поведения усваиваются индивидом уже в ранние годы Ни одно общество не может существовать без прописных истин и устоявшихся правил. При этом иллюзорное, мифическое, в частности, мифология сказки, воспринимается им как реальное. Все они служат делу социального планирования самостоятельной жизни ребенка. «Результатом социального планирования являются ритуальные или полуритуальные способы общения. Его основной критерий – социальная приемлемость, то есть то, что принято называть хорошими манерами. Во всем мире родители учат детей хорошим манерам, учат их при встрече произносить приветствия, обучают ритуалу еды, ухаживания, траура, а также умению вести разговоры на определенные темы, поддерживать необходимый уровень критичности и доброжелательности. Последнее умение как раз и называется тактом или искусством дипломатии….

Чем больше люди узнают друг друга, тем большее место в их взаимоотношениях начинает занимать индивидуальное изолирование, которое может привести к интенденту.

Как только один из участников сделает ход не по правилам, вызвав тем самым символический и потому вызов личности. Такие последовательности трансляции, основанные в отличие от время провождения, не по социальном, а по индивидуальном планировании, мы называем игрой. Различные варианты одной и той же игры могут на протяжении нескольких лет лежать в основе семинарской и супружеской жизни или отношений внутри различных групп. (Берн, Э. Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры//Э.Берн. – М.:Центр общечеловеческих ценностей, 1997 – 336 с., с.23)

Знания в первые годы жизни ребенка обретаются главным образом благодаря подражанию и направляются социальной логикой и здравым смыслом. Обретение же научного знания всегда связано с выделением индивида из социальной группы и общности и формированием его личности, обретением личностного знания. Роль неконцептуализированных форм передачи знания (посредством демонстрации, подражания, с использованием остенсивных определений), где логико-вербальные формы играют лишь вспомогательную роль средств в коммуникативном взаимодействии на в первые годы жизни ребенка играют куда более значимую роль, чем его рефлексивное мышление. Определяющую роль, как отмечает один из основоположников личностного знания американский социолог Поланьи, играют не теория и эмпирия, индукция и дедукция, а именно навыки, научная сноровка, мастерство, которые приобретаются лишь практическим участием в научной работе. При этом получаемая через органы чувств информация значительно богаче той, что происходит через сознание, и человек знает, больше, чем может сказать. Основу научного прогресса, по его мнению, составляет личностное проникновение ученого в суть исследовательской задачи. Категория веры для М. Поланьи является, по существу, центральной для понимания познания и знания. Проблема веры выступает в теоретико-познавательных исследованиях по крайней мере в двух смыслах, Прежде всего в смысле доверия к показаниям органов чувств, возможностям познания проникнуть в объективную реальность. Это такое доверие, которое не противостоит познанию, а вплетено в саму его структуру, является его неотъемлемой предпосылкой, постоянно подтверждаемой общественной практикой.

В процессе развития познания происходит переход от знания более или менее гипотетического, принимаемого в той или иной мере на веру к знанию достоверному. Считает, что знания могут быть получены только конкретными людьми, личностями, что чем оригинальнее эта личность, тем больший вклад в науку, культуру она может внести, что процесс творчества не формализуется, что никакая машина не может заменить живого человека.

Во всех случаях, считает М. Поланьи, акт познания содержит элемент оценки и этот личностный коэффициент, который сообщает форму всему фактическому знанию, одновременно служит также для соединения субъективности и объективности. В нем скрыто стремление человека преодолеть собственную субъективность путем самоотверженного подчинения своих личных свершений унифицированным стандартам. (Поланьи, М. Личностное знание //М. Поланьи. – М.:Прогресс, 1985, 244 с., с.39)

Эту же позицию занимал и бывший руководитель Европейского социологического центра Пьер Бурдье. Разрабатывая стратегию инновационного развития, писал он, исследователь должен перейти от внешнего (теоретического) и незаинтересованного понимания практики агентов к пониманию практическому и непосредственно заинтересованному.

«Логика исследований Бурдье в корне противоположна чистому теоретизированию: как «практический» социолог и социальный критик он ратует за практическую мысль в противовес «чистой» мысли или «теоретической теории». Он неоднократно подчеркивает в своих книгах, что теоретические определения не имеют сами по себе никакой ценности, если их нельзя заставить работать в эмпирическом исследовании».(Шматко, Н.А. Введение в социоанализ Пьера Бурдье Предисловие к работе П. Бурдье «Социология политики»// Н.А. Шматко – М.: Socio-Logos, 1993. – С. 7 – 26., с. 26..)

Вводя агента в противоположность субъекту и индивиду, Бурдье стремится отмежеваться от структуралистского и феноменологического подходов к изучению социальной реальности. Он подчеркивает, что понятие «субъект» используется в широко распространенных представлениях о «моделях», «структурах», «правилах», когда исследователь как бы встает на объективную точку зрения, видя в субъекте марионетку, которой управляет структура, и лишает его собственной активности. В этом случае субъект рассматривается как тот, кто реализует сознательную целенаправленную практику, подчиняясь определенному правилу. Агенты же у Бурдье «не являются автоматами, отлаженными как часы в соответствии с законами механики, которые им неведомы» Агенты осуществляют стратегии – своеобразные системы практики, движимые целью, но не направляемые сознательно этой целью. Бурдье предлагает в качестве основы для объяснения практики агентов не теоретическую концепцию, построенную для того, чтобы представить эту практику «разумной» или, того хуже, «рациональной», а описывает саму логику практики через такие ее феномены, как практическое чувство, габитус, стратегии поведения.

И, тем не менее, все сказанное выше является лишь робкой попыткой преодолеть укоренившиеся в научном и политическом сознании стереотипы позитивистского мышления, распространяемые с запада на восток и обретающие сегодня форму экономического глобализма. Успехи естествознания укрепили позиции западничества как общенаучной традиции, утверждающей приоритет всего природного, естественного по сравнению с искусственным, и сверхъестественным, планируемым и проектируемым. Гуманитарные науки и, прежде всего, социология, психология, педагогика, стали рассматриваться по аналогии с естествознанием. Научная или экспериментальная педагогика противопоставляется народной и религиозной педагогикам, а теоретическое мышление – здравому смыслу. Возникшие в монастырях и лоне церкви образование, социальная педагогика и педагогика искусства очень быстро онаучиваются. О педагогике же магии и педагогике религии, педагогике милосердия предпочитают не вспоминать. Социальная реальность, социальное пространство и социальное время начинают представляться как объективная физическая реальность, изменяющиеся лишь по мере познания объективных и неизменных законов внешнего развития по аналогии с законами физики. Развитие же самой науки представляется как процесс, не связанный напрямую с культурой.

И лишь в середине ХХ столетия становится очевидным, что наука, как и все остальные формы общественного сознания, непосредственно связана с нормами и принципами культуры, проявляемых в виде научных парадигм или культурных моделей постановки и решения проблем. «Под парадигмами, – писал введший это понятие в историографию науки американский учений Кун, – я подразумеваю признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному обществу модель постановки проблем и их решений» (Кун, Т Структура научных революций //Т. Кун. – М., 1975., с.11)

Парадигма, в свою очередь служит основой для выработки соответствующей концепции управления, а концепция – для разработки теорий управления, в соответствии с которыми определяются критерии эффективности управленческой деятельности. Так в начале ХХ столетия эффективным считалось управление, определяющее максимальный предел интенсивного использования физических способностей работников. В 30-ые годы акцент перемещается на эксплуатацию интеллектуального и психологического потенциала людей. Представление о развитии, его сущность всецело определяется его объектом. Механическое развитие, по сравнению с органическим, представляет собой изменение элементов системы и их взаимосвязей друг с другом. Органическое развитие выражается как эволюция или постепенное изменение качества объекта. Культурное развитие немыслимо вне изменения существующих социальных ценностей и норм. Различно в этом развитии и роль самого человека, его разума. Механическое и культурное развитие немыслимо вне развития самого человека, в то время как органическое развитие является естественным, природным и во многом не контролируемым деятельностью человека. Сам человек является органической частью этого процесса. В то же время механическое и культурное развитие, будучи результатом социально-исторической деятельности человека, принципиально различаются между собой. Механическое развитие предстает исключительно как результат рациональной деятельности человека, продукт его ума. Культура же в большей мере проявляет себя как результат коллективного бессознательного, хотя и не мыслима вне сознания и сознательной деятельности человека. Познание человеком самого себя как субъекта соответствующей культуры всегда проблематично, ибо она воспринимается как нечто само собой разумеющееся, нечто не осмысливаемое, значимость которого в социальном существовании человека подобно значимости воздуха в его физическом существовании. Никто постоянно не думает о том, что в безвоздушном пространстве такое существование невозможно. Точно также свое существование связывается человеком с чем угодно, но только не с культурой. Соответственно и само управление социальным развитием рассматривается в основном как рациональный процесс, результат своеобразной умственной рефлексии, прежде всего научной деятельности. Уже в древнегреческой философии сущность самого человека связывается с разумом. Это представление еще больше закрепляется в христианстве и других мировых религиях. Согласно христианству основным мужским качеством человека выступает ум, разум, а женским – сердце, чувства. Эти два начала как бы уравновешивают друг друга, придавая отдельному индивиду человеческие качества. При этом сам человек представляется как образ Божий, как носитель божественной мудрости. Опровергая это и отстаивая его естественную сущность, наука вместе с тем остается на тех же принципах, что и религия в понимании роли разума и чувства в социальном развитии. Разница между ними лишь в том, что разум и чувства объявляются наукой не божественными, а природными, естественными качествами человека, порождением его мозга и нервной системы в целом. Роль самой культуры, унаследованных результатов исторического развития, поскольку они не осознаются, здесь не принимаются в расчет.

Однако в этом случае возникает парадоксальная ситуация. Если разум является результатом естественной эволюции, то откуда берется его способность к целеполаганию и целесообразности. В природе самой по себе их нет и быть не может. Об этом в свое время заявлял уже Мюстерберг. Ведь психолого-педагогическую науку, как и науку в целом, интересует не столько ребенок-личность, не его изначальная и изменяемая общественно-культурная сущность, сколько ребенок-индивид. То есть не то, что исторически сформировано в человеке мифологией, магией, религией, народной культурой и образом народной жизни в целом, а то, что выражается жизнью как таковой, как биосоциальным способом существования индивида. Было потрачено немало усилий, чтобы «доказать», что человек не образ Бога, не искусственно выращиваемый, культивируемый объект и субъект культуры, а дитя природы, результат ее естественного, животного, физиолого-психологического развития. «Ложному» религиозному сознанию противопоставляется истинное научное сознание, а сложившейся традиционной культуре законы природы как первооснова его бытия. Природные же законы лишены всякой целесообразности и духовного смысла. Они отражают лишь то, что есть, а не то, что должно быть, нравственные, педагогические и другие идеалы. С помощью психологической науки, как отмечал Г. Мюстерберг, можно обосновать способы и средства достижения цели, но не саму цель. Для определения цели ученый психолог вынужден обращаться к этике и социальной философии в целом. Управленческая же деятельность связана, прежде всего, с обоснованием ее стратегии и тактики.

На чем основывается эта стратегия и тактика? Согласно устоявшимся стереотипам мышления она основывается на прагматическом мышлении, формируемом в результате удовлетворения человеком своих естественных потребностей. Она задается, прежде всего, законами экономического развития, состоянием развития производства. В этом убеждении сходятся и марксизм, и философия жизни, и философия прагматизма. Согласно марксизму, культура выступает лишь в качестве идеологической надстройки над экономическим базисом. Поэтому ее развитие всецело определяется успехами в промышленности и сельском хозяйстве, перераспределением государственного бюджета, хотя эти успехи и перераспределение немыслимы вне научно-технического прогресса и духовной культуры населения. Согласно философии жизни все определяется процессом своеобразной эволюции природных инстинктов человека в социальной общине, их аккультурацией. Ф Ницше (1844–1900) утверждал, что власть есть воля и способность к самоутверждению.

И поскольку в иерархии животного стада все определяет сила каждой отдельно взятой особи и основанная на ней власть, то социальное управление предстает как своеобразное выражение воли к власти, обретающая со временем форму государственного регулирования. Человек, согласно, например, Ф. Ницше, – это не результат биологической эволюции, а результат выражения государственной воли власти, результат своеобразной государственной стратегии правового регулирования общественных отношений, через установление закона. Именно благодаря установлению закона определяются цель и средства управления, развивается каузальное мышление человека, формируется его память, как память долга перед заимодавцем, чувство ответственности и власть над собой или сила воли. Эта воля никогда не может быть полностью свободной и определяется прежде всего насилием, воздействием извне. «Редкостная привилегия ответственности и свободы, власти над собой и судьбой становится со временем доминирующим инстинктом. Обретение человеком-зверем памяти достигалось кровью, пытками и жертвами, карающими законами». (Ницше, Ф. К генеологии морали. Полемическое сочинение.// Сочинения в двух томах. Том.2./ Пер. с нем.; Сост., ред. и авт. Примеч. К.А. Свасьян.// Ф. Ницше – М.: Мысль, 1990.– С. 407–472., с. 443)

Порядок и гармония в обществе воцаряются лишь с усилением государственной власти. Даже преступники находят в его лице защиту от народного гнева и гнева толпы. Государственная власть и основанный на ней закон – единственный гарант справедливости. Отсюда с необходимостью следуют стратегия и тактика педагогического насилия, выступающего в виде основы административной педагогики. Аскетический христианский идеал, – по мнению Ф. Ницше, – только испортил здоровье и вкус человека. Он лишь ослабил многие животные инстинкты человека, притупил общее чувство его жизни, подавил индивидуальную волю, обезличил ее, ввел в состояние заторможенности, своеобразной зимней спячки. С этого времени человек начинает чувствовать себя виновным, грешным и т.п. и искать причину этой вины и греха в самом себе, в своем честолюбии и волевой активности. Аскет обращается с жизнью как с ложным путем, как с заблуждением, которое опровергается. Бедность, смирение, целомудрие, как выражение аскетического идеала, – по мнению Ф.Ницше,– изобретение ума, сторонящегося самого себя человека. В основе их лежит незащищенность. Мы, считал он, сами насилуем себя. С помощью социализации, ориентированной на идеал, рассмотрения человека как единого, общего для всех образа и подобия Божьего, многое в воспитании добиться невозможно ибо большую часть сознательного мышления человека относится к деятельности его инстинкта. Иное дело, что согласно устоявшемуся мнению, мысль не зависит от нашей воли и чувств, что наше «я» содержит в себе толкование события и само не входит в состав его. Обычно делают такое заключение по грамматической привычке: мышление есть деятельность; ко всякой деятельности причастен некто действующий, следовательно, мышление есть не просто качество субъекта этой деятельности. Мысль приходит, когда «она» хочет, а не когда «я» хочу. На самом же деле, считает Ницше, формирование мышления неотъемлемая часть воли человека. Мышление есть деятельность и действие некоего существа, мыслимого в качестве причины. Словом это «я мыслю» предполагает, что я сравниваю мое мгновенное состояние с другими моими состояниями, известными мне, чтобы определить, что оно такое; опираясь же на другое «знание», оно во всяком случае не имеет для меня никакой «непосредственной достоверности». В каждом волевом акте, по его мнению, есть командующая мысль; однако нечего и думать, что можно отделить эту мысль от «хотения» и что будто тогда останется еще воля! К тому же, воля есть не только комплекс ощущения и мышления, но прежде всего еще и аффект – аффект команды.

То, что называется «свободой воли», есть в сущности превосходящий аффект по отношению к тому, который должен подчиниться: «я свободен, «он» должен повиноваться» – это сознание кроется в каждой воле так же, как и то напряжение внимания, тот прямой взгляд, фиксирующий исключительно одно, та безусловная оценка положения «теперь нужно это и ничто другое», та внутренняя уверенность, что повиновение будет достигнуто и все, что еще относится к состоянию повелевающего. Человек, который хочет, – приказывает чему-то в себе, что повинуется или о чем он думает, что оно повинуется. Но обратим теперь внимание на самую удивительную сторону воли, этой столь многообразной вещи, для которой у народа есть только одно слово: поскольку в данном случае мы являемся одновременно приказывающими и повинующимися и, как повинующимся, нам знакомы чувства принуждения, напора, давления, сопротивления, побуждения, возникающие обыкновенно вслед за актом воли; поскольку, с другой стороны, мы привыкли не обращать внимания на эту двойственность, обманчиво отвлекаться от нее при помощи синтетического понятия Я, – к хотению само собой притягивается еще целая цепь ошибочных заключений и, следовательно, ложных оценок самой воли, – таким образом, что хотящий совершенно искренне верит, будто хотения достаточно для действия. Так как в огромном большинстве случаев хотение проявляется там, где можно ожидать и воздействия поведения, стало быть, действия, то видимая сторона дела, будто тут существует необходимость действия; словом хотящий полагает с достаточной степенью уверенности, что воля претворялось в чувство, словом хотящий полагает с достаточной степенью уверенности, что воля и действие каким-то образом составляют одно, – он приписывает самой воле еще и успех, исполнения желания и наслаждается при этом приростом того чувства мощи, которое несет с собою всяческий успех. «Свобода воли» – вот слово для этого многообразного состояния удовольствия хотящего, который повелевает и в то же время сливается в одно существо с исполнителем – который в качестве такового наслаждается совместно с ним торжеством над препятствиями, но в тайне думает, будто в сущности это сама его воля побеждает препятствия. (. Ницше, Ф. По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего.// Сочинения в двух томах. Том.2./ Пер. с нем.; Сост., ред. и авт. Примеч. К.А. Свасьян // Ф. Ницше. – М.: Мысль, 1990.– С. 239- 405., с.255)

Развить волю невозможно вне внешнего принуждения и наказания. При этом само наказание рассматривается им как некий универсальный метод воспитания. «Наказание как не оплачивание памяти: тому, кто подвергается наказанию – это называется «исправлением», – либо свидетелям казни. Наказание как уплата своего рода гонорара, оговоренного со стороны власти, которая оберегает злодея от излишней мести. Наказание как компромисс с естественным состоянием, покуда последняя отстаивается еще могущественными родовыми кланами и притязает на привилегии. Наказание как объявление войны и военная мера против врага мира, закона, порядка, начальства, с которыми борются как с опасным для общины существом, как с нарушителем предпосланного общиною договора, как с неким смутьяном, изменником и клятвопреступником, борются всеми средствами, сродными как раз войне». (Ницше, Ф. К генеологии морали. Полемическое сочинение.// Сочинения в двух томах. Том.2./ Пер. с нем.; Сост., ред. и авт. Примеч. К.А. Свасьян.// Ф. Ницше – М.: Мысль, 1990.– С. 407–472., с.458)

Справедливость в обществе, по мнению Ф. Ницше, обеспечивается лишь правом сильной государственной власти и чем более сильна эта власть, тем большие гарантии обеспечения этой справедливости. Самое главное здесь – есть принятие закона, императивное разъяснение того, что вообще, с ее точки зрения, должно считаться дозволенным, правильным, а что воспрещенным, неправильным. С возрастанием власти и самосознания общины уголовное право всегда смягчается, всякое послабление ее и более глубокая подверженность угрозам снова извлекают на свет суровейшие формы последнего. С усилением власти община не придает больше такого значения прегрешениям отдельных лиц, поскольку они не могут уже казаться ей столь же опасными и пагубными в отношении существования целого, как прежде. Редкостная привилегия ответственности и свободы, власти над собой и судьбой становится со временем доминирующим инстинктом. Обретение человеком-зверем памяти достигалось кровью, пытками и жертвами, карающими законами. Тем самым административная практика становится образцом педагогической практики, а сама педагогика насилия объявляется своеобразной социальной необходимостью. Без ограничений доподлинной воли жизни, нацеленной на власть, по Ницше, обойтись невозможно. В первую очередь школа должна сформировать память воли, научить сперва отделять необходимое от случайного, развить каузальное мышление, видеть и предупреждать далекое как настоящее, с уверенностью устанавливать, что есть цель и что средство к ней, уметь вообще считать и подсчитывать. Носители этих инстинктов одновременно являются и носителями культуры, поскольку животное начало здесь уже в значительной мере акультурено.

Таким образом, разработка стратегии и тактики инновационного развития страны и социальной ее сплоченности не сводится лишь к разработке концепции этого развития или иных теоретических представлений. Исходным пунктом этой разработки выступает не теория и отдельные эмпирические факты ее иллюстрирующие, а существующая социально-культурная реальность или практика жизнедеятельности здесь и сейчас. Именно в ней, ее состоянии заключены основные цели и задачи инновационного развития. Одни и те же проблемы в различное социальное время обретают совершенно различное содержание, раскрытие которого не исчерпывается выдвигаемыми гипотезами или научными предположениями. Анализ существующей социально-культурной реальности, отражаемой в нашем мышлении и поведении главным образом на бессознательном уровне, как и разработка адекватных данной ситуации технологий социальной работы – далеко не простая задача. Ее решение предполагает новые парадигмальные подходы, новые принципы и методы и, прежде всего, преодоление глубоко укоренившегося в нашем сознании мировоззрения позитивизма. Достижение этой цели, напрямую связано не только с выработкой адекватной существующей социально-культурной реальности современной России национальной идеи, сохранением ее культурного наследия, но и обеспечением ее национальной безопасности.

Литература:

1. Берн, Э. Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры//Э.Берн. – М.:Центр общечеловеческих ценностей, 1997 – 336 с.

2. Гадамер, Х.Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. Пер. с нем. / Общ. Ред. и вступит статья Б.Н. Бессонова // Х.Г. Гадамер. – М.: Прогресс, 1988, 704 с.

3. Данилевский, Н.Я. Россия и Европа.//Н.Я. Данилевский – М.: Книга, 1991, 574 с.

4. Ильенков, Э.В. Философия и культура //Э.В. Ильенков – М.:Политиздат, 1991, 462 с.

6. Манхейм К. Диагноз нашего времени / К. Манхейм.. – М.: Юрист, 1994. – 700 с.

7. Наторп, П. Культура народа и культура личности. Лекция. / П. Наторп. – СПб, 1912 – 189 с.

8. Ницше, Ф. По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего.// Сочинения в двух томах. Том.2./ Пер. с нем.; Сост., ред. и авт. Примеч. К.А. Свасьян // Ф. Ницше. – М.: Мысль, 1990.– С. 239- 405.

9. Ницше, Ф. К генеологии морали. Полемическое сочинение.// Сочинения в двух томах. Том.2./ Пер. с нем.; Сост., ред. и ав

Дата добавления: 2016-01-05; просмотров: 31; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!