Деятели Тверского земства, внесшие вклад в развитие народного просвещения. 5 страница
Участники Ольденбурговского кружка постоянно стремились к практической работе, опасаясь засасывания в обыденную жизнь, службу. Надеясь на взаимопомощь в осуществлении своих юношеских идеалов, они в конце 1884 года, незадолго до окончания большинством университета, договорились купить в будущем небольшое имение, чтобы периодически съезжаться и общаться. Они назвали его "Приютино", возможно, по аналогии со знаменитым имением Н.А. Оленина. Одно время на эту роль предназначалась купленная Шаховским во время службы в Весьегонском земстве усадьба "Малашкино", близ Красного Холма, но после окончательного оставления князем службы в Тверской губернии он продал усадьбу, затем "Вернардовка" (имение Вернадского). Действительно, после окончания университета "приютинцы" постоянно общались, учредив в 1886 "Братство", пронизанное "личными дружескими связями, родственными отношениями"[488], поскольку его ядром стал все тот же Ольденбурговский кружок, как их продолжали называть со стороны (Д.И. Шаховской, В.И. Вернадский, Ф. и С. Ольденбурги, И.М. Гревс, А.А. Корнилов, А.Н. Краснов, Н.Г. Ушинский), выработавший самые простые правила, соблюдавшиеся ими в течение 35 лет: "регулярно писать друг другу; письма, имеющие общий интерес, пускать по кругу; ежегодно собираться 30 декабря"[489]. Они, как утверждал Шаховской, "не поддались соблазну принести в жертву культу кружковщины лежащие на каждом из нас общественные задачи и старались использовать особенно близкие дружеские связи для лучшего осуществления внешних задач"[490], главная из которых – "просвещение российского народа в науках"[491].
|
|
|
В программном для "Братства" 1886 года письме Шаховской указывал на два основных пункта своего мировоззрения: "1.Я часть мира и должен трудится не для себя, а для мира <…> 2.Надо поступать нравственно, а нравственно не то, что приносит пользу в данном отдельном случае, а то, что будет полезно, ставши общим принципом поведения"[492]. Взяв за основу три отрицательные аксиомы: "1.Так жить нельзя. 2.Все мы ужасно плохи. 3.Без братства мы погибли", он развил их: "Русская молодежь давно уже чувствовала, что так нельзя жить. И под влиянием этого сознания она набросилась на существующую жизнь и хотела ее насильно уничтожить. Она не понимала, что если так жить нельзя, то это прежде всего значит, мне необходимо зажить как-то иначе <…> Чтобы что-нибудь сделать, должно прежде всего самим стать лучше. А одному это не по силам"[493]. Для самосовершенствования нужны "не революционные партии, заговоры, дружины и комитеты", устроенные для внешней борьбы, а "братство, как свободное и любовное соединение людей, преследующих одни цели и работающих вместе", основанное на трех принципах: "1.Работай как можно больше. 2.Потребляй (на себя) как можно меньше. 3.На чужие беды смотри как на свои"[494].
|
|
|
S 7. Двое из членов братства, сам Шаховской и Ольденбург, начали проводить эти принципы в своем "труде жизни" на земской службе в Тверской губернии, предпочтя ее открывавшейся перед ними блестящей научной карьере в столице (им было предложено остаться при университете для подготовки к профессорскому званию). "Чисто научная деятельность меня к себе не манила"– писал в своей короткой "Автобиографии" Д.И. Шаховской, хотя он имел большие способности в изучении языков, серьезно занимался славянской филологией (ему прочил большое будущее профессор И.В. Ягич, возглавлял соответствующий раздел в Н.Л.О.). Зиму 1884/85 года, после окончания университета, он жил в Петербурге, работал над кандидатской диссертацией, продолжал участвовать в Н.Л.О. "Я собирался стать учителем гимназии в русской провинции, ища рядовой работы и сближения с русской повседневностью, когда неожиданная встреча (с Родичевым и Корсаковым у К.Д. Кавелина) открыла мне новые пути деятельности, ближе подведя меня к моим целям"[495]. Хотя П.А. Корсаков в письме к С.Д. Квашнину-Самарину выражал некоторые сомнения относительно Шаховского, связанные с его молодостью и вероятностью того, что "его удержат всеми правдами и неправдами"[496], возможно имея в виду его научные занятия в Петербурге. Сам же Дмитрий Иванович, с энтузиазмом восприняв предложение тверских земцев, но, находясь тогда еще под влиянием Толстого, боялся лишь "неизбежной необходимости на таком деле проявления своей власти над другими людьми, и такое положение претило" ему[497]. Но "положительные стороны пересилили"[498]. Эти положительные стороны привел в своих воспоминаниях Родичев: "Ваше дело будет и административным, и педагогическим. Вы будете помогать учителям в преподавании, будете связью между ними"[499]. То есть уже тогда, в решении идти на хозяйственную работу в земство, сказалось стремление Шаховского к организационной деятельности, позже проявившееся в политической сфере, где он стал "всероссийским собирателем оппозиции"[500]. По мнению Корнилова, "независимо от влияния Родичева, к такому изменению своей будущей деятельности Шаховского подготовили <…> двухлетние усердные занятия в кружке для изучения народной литературы", продолжавшиеся и после окончания университета, и, конечно же, выработанные в приютинском кружке "этические принципы простой и близкой к народу жизни", которые он собирался осуществить на практике в Весьегонском уезде[501]. А сам Шаховской говорил, что еще в 1880 году, во время учебы в Московском университете, наиболее близким ему периодическим органом стало скалоновское "Земство", а само земство рисовалось ему "практическим путем к осуществлению самых дорогих <…> начал в общественной жизни: свободы и народности"[502]. Он старался вникнуть в положение земского дела в Серпуховском уезде, где летом жил у бабушки, в имении, "тесно связанном с памятью 1825 года, знакомился с местными земскими деятелями, поскольку задумывался над своим будущим и видел лучшее для себя поприще в земской работе"[503].
|
|
|
|
|
|
Из Весьегонска Шаховской, считавшийся, как основатель, "почетным членом" кружка[504], присылает сообщения о своей деятельности в Н.Л.О., а когда он весной 1886 года приехал в Петербург, в обществе по инициативе Ольденбургов состоялось собрание, где Шаховской сообщил результаты своего первого опыта практической работы. Гревс назвал это одним "из лучших моментов в кратковременной жизни общества"[505].
Должность "заведующего хозяйственной частью училищ" была специально для Шаховского впервые учрежденна Весьегонским земством в целях поднятия школьного дела в уезде. Ведь "среди деятелей школы царило уныние"[506], вызванное политикой К.П. Победоносцева, направленной на отобрание школ у земства вообще. Это накладывало на Дмитрия Ивановича особую ответственность и, конечно, создавало дополнительные трудности. О работе Шаховского в этой должности свидетельствуют его крайне подробные и обстоятельные отчеты уездной управе[507]. Как помощник председателя училищного совета по надзору за училищами, он имел "возможность входить до некоторой степени и в учебные стороны училищного дела"[508]. Итак, он занимался всем: керосином и дровами для школьных зданий и учителей, учительскими огородами, посещал уроки, принимал экзамены, снабжал учителей пособиями, "книгами по своему усмотрению"[509], устанавливал контакты между учителями. Он в 1886-1888 годах поднял в земстве вопрос о введении в уезде всеобщего обучения, поставив, по словам Ф.И. Родичева, "новый идеал в деле народного образования"[510]. (Тогда вопрос решен не был, но уже в 1890-е годы весьегонское земство оказалось самым подготовленным к введению всеобщего обучения из земств тверской губернии, а составителем школьной сети здесь стал товарищ Шаховского страховой агент А.С. Медведев).
В своем имении в селе Малашкино Шаховской в 1886 году, то есть сразу же после начала работы в земстве, открыл школу грамоты с разрешения Весьегонской земской управы по приговору крестьян окрестных деревень. Содержалась школа на средства Весьегонского земства, выделявшего ей по 50 рублей ежегодно и снабжавшего ее учебными пособиями. Сам Шаховской, под непосредственным наблюдением которого находилась школа, и Ольденбург также выделили по 50 рублей на ее содержание. Помещение школе предоставил Шаховской. (Кроме того, от одного до двух рублей школа получала от каждого ученика)[511]. Согласившись взять на себя заведование весьегонской учительской библиотекой, Шаховской завершил начатое уездной управой преобразование ее в публичную земскую библиотеку[512], участвовал в обсуждении вопроса о библиотеках и читальнях в Комитете грамотности, присылая туда свои отчеты и материалы из Весьегонска[513].
Но Весьегонская земская библиотека в 1887 году возбудила сильное подозрение "на том основании, что ею заведует князь Д.И. Шаховской – личность, безусловно, вредная и крайне неблагонадежная в политическом отношении", – уведомлял жандармский ротмистр из Твери Департамент полиции[514]. В мае 1887 года министру внутренних дел докладывалось о том, что Шаховской "распространяет между учителей начальных училищ учение графа Толстого, причем раздает им его брошюры, не одобренные учебным ведомством для употребления в народных школах", в Весьегонске проходили литературные вечера на квартире Шаховского, агента земского страхования Медведева и в училищах (Карамышевском, Сушигорицком, Чамеровском и близ Васильевского на квартире частного врача А. Таирова)[515]. Еще большие подозрения вызывал отнюдь не княжеский, а весьма демократический, "толстовский", образ жизни Дмитрия Ивановича, выражавшийся в стремлении к "опрощению, пренебрежению к внешним удобствам и благам, земном, мирском аскетизме"[516]. "Начальству показалась подозрительной необычайная простота его жизни и несоответствие его костюма и его обстановки с его княжеским титулом"[517]. Даже в его внешности, как вспоминали современники, "не было ничего аристократического – одевался просто, носил бороду"[518]. Но те же современники отмечали, что "и по внешнему облику, и по внутренним свойствам он все-таки оставался русским барином. Порода сказывалась не только в костяке его лица, в его худощавой стройности, но и в его вежливости, изысканно простой, непосредственной, свободной от смущения, от усилия. Простота в нем совмещалась с той особой благовоспитанностью, которая, впитав в себя хорошие манеры запада, прибавила к ним и свои очень привлекательные особенности русской обходительности, для всех равной <…> Аристократ по рождению, Шаховской, по духовному складу, демократ. В каждом обществе он чувствовал себя равным среди равных и передавал это чувство другим"[519]. Обладая такими качествами, Дмитрий Иванович, естественно, произвел "среди учителей земских школ <…> необыкновенную сенсацию, – писал Родичев. – Молодой князь, сын военного генерала, мужиком в полушубке и валенках, норовит идти пешком и ездит на одиночке. В Весьегонске своими руками возделывает огород, не допуская никакой помощи"[520], тем самым проповедуя толстовские взгляды "не на словах, а на деле"[521]. Живя в "суровой, более чем спартанской обстановке"[522], он отказался от половины своего жалования в 1200 рублей в пользу земства, считая его "очень большим"[523]. Хотя в переписке его ближайшего друга В.И. Вернадского постоянно встречаются упоминания о стесненных обстоятельствах, серьезных материальных затруднениях Шаховского, в том числе и непосредственно в эти годы[524]. Шаховской попал под негласный полицейский надзор "за то, что он живет, как ему кажется, лучше, никому этим не мешая", – замечал Ф. Ольденбург[525]. Министр народного просвещения И.Д. Делянов предложил министру внутренних дел "воспретить князю Шаховскому службу в Тверской губернии, в некоторых уездах которой, особенно в Весьегонском, проживает много лиц либерального направления, склонных друг друга поддерживать и прикрывать"[526]. Опасения воздействия Шаховского на окружающих, видимо, оказались не беспочвенны, ибо, по свидетельству Родичева, "все, в ком была способность духовного подъема и одушевления, были приподняты влиянием Шаховского; учителя, служащие в земской управе, священники и дьячки, врачи и гласные"[527]. При этом "он никого не стремился удивить, поразить, не оглядывался на окружающих, не искал популярности, власти над людьми, но заражал их своим <…> горением и умел каждого повернуть к жизни лучшей его стороной. В земской среде Шаховской без труда находил себе сотрудников и единомышленников. Он был собиратель. Его главным талантом было привлекать и объединять людей <…> Он не боялся разнообразия характеров, допускал разные оценки во взглядах <…> У него был огромный, заслуженный моральный авторитет. Он не способен был покривить душой. Это понимали даже его противники <…> Его личное обаяние усиливало, скрепляло его значение, как одного из самых видных руководителей общественного мнения"[528]. Но его популярность вырастала не только из его "личной привлекательности, но и из <…> культурности <…> Духовная тонкость, простота, общительность, глубокая честность и правдивость, неподкупная преданность идеям, готовность продолжать заветы целого ряда поколений служилых людей – все это воплотилось <…> и в либеральном земце князе Дмитрие Шаховском"[529]. Так писала о Шаховском, называя его "мечтателем и идеалистом"[530], А.В. Тыркова, знавшая Дмитрия Ивановича уже по общеземскому движению и работе в Ярославском земстве (в конце 1890-х годов она являлась корреспондентом газеты "Северный край", издававшейся в Ярославле при его активном участии), но отмеченные ею качества проявлялись, как мы видели, и в его практической работе в Весьегонске, о чем упоминала та же Тыркова: "Как простой гласный, он умел придать земской работе определенное направление. Особенно в деле народного образования, для которого он много сделал и в Тверской, и в своей родной Ярославской губернии"[531].
Сам Дмитрий Иванович говорил о том, что с первого же года его работы началась борьба с инспекцией народных училищ. После беседы с тверским губернатором, намеревавшимся добиваться его ухода, но согласившимся в итоге с его присутствием на земской службе в губернии (губернатором тогда был еще либеральный А.Н. Сомов), после "совершенно смехотворной", как он ее характеризует, беседы с министром народного просвещения Деляновым и после "совсем иного характера, но также курьезного, разговора с Победоносцевым", – положение его в уезде стало прочным[532]. Но удары распространялись на учителей. Одна из учительниц за знакомство с его другом, доктором Таировым, сумевшим, по его мнению, "внести в учительский мир стремление к объединению", была переведена училищным советом в другое, отдаленное училище. "После горячей борьбы в заседании совета против такого произвола и после моего поражения, – вспоминал он, – я не считал возможным продолжать свою деятельность в уезде и ушел"[533].
В 1890 году он снова жил в Твери, участвовал в работе земского собрания, собирался заниматься статистическим описанием Весьегонского уезда (для управы), разбирать семейный архив (нашел записки деда –декабриста Ф.П. Шаховского и переписку другого своего знаменитого родственника П.Я. Чаадаева)[534], учительствовать в гимназии и в школе Максимовича, но не был утвержден вопреки надеждам П.А. Корсакова и Е.П. Свешниковой[535]. Вместе с Ф. Ольденбургом он устроил "кружок для рассылки библиотек" в Тверской губернии, настаивая на значении таких "местных центров для рассылки книг для народного чтения"[536]. К тому времени, во многом благодаря тесному общению с тверскими земцами (он в первую же сессию губернского земского собрания 1890 года поехал в Тверь и там познакомился и со школой Максимовича, и с ее начальницей Дьяконовой, "и с той группой земцев, которая создавала идейное направление тверского земства"[537]) и практической земской работе, в воззрениях Шаховского, по окончании университета, как считал Родичев, равнодушного к политике, произошел поворот от толстовства, вызывавшего "большое оживление, <…> шумные и продолжительные дебаты среди тверской интеллигенции"[538], к либерализму. (Его взгляды "на государство, на значение принуждения изменились настолько, что его можно было даже уговорить баллотироваться в мировые судьи", – замечал Родичев[539]). Он сблизился с Бакуниными и Петрункевичами, став "как бы связующим звеном не только между Весьегонским и Новоторжским уездами, но и между разными группами земцев, а также земцев и интеллигентов"[540], то есть третьим элементом, выступал на собраниях московских либералов, участвовал в различных комитетах. Такая репутация, конечно, не устраивала нового тверского губернатора П.Д. Ахлестышева, придерживавшегося крайне консервативных взглядов и активно боровшегося с "засильем" в тверском земстве "лиц либерального направления".
Эта борьба ударила и по существующей в имении Шаховского школе грамоты. Летом 1891 года губернатор доводил до сведения епархиального училищного совета и тверского архиепископа о политической неблагонадежности работавшей в школе со времени ее открытия учительницы Н.Д. Кившенко, уволенной с прежнего места работа (в Острогожском уезде Воронежской губернии, где она "постоянно вращалась среди лиц, неблагонадежных в политическом отношении") "за вредное направление, даваемое детям и внушение им либеральных идей"[541]. Из собранных губернатором по этому предмету сведений выяснилось, что "г. Кившенко, состоя учительницей школы грамоты в имении состоящего под негласным надзором полиции князя Шаховского, живет замкнуто, но имеет частые отношения с лицами, проживающими в селе Едимонове Корчевского уезда, в школе молочного хозяйства. В Весьегонском уезде ведет знакомство с лицами весьма сомнительной политической благонадежности и потому оставление ее в должности учительницы в означенной школе представляется неудобным", – говорилось в сообщении губернатора[542]. Зимой 1892 года он вновь встревоженно сообщал архиепископу о невыполнении местным (уездным) училищным советом постановления епархиального (губернского) училищного совета об удалении Кившенко от должности[543]. Тогда же благочинный шестого округа Весьегонского уезда доносил Старицкому епископу о недопущении местного приходского священника к преподаванию в школе Закона Божия. "Считая школу своей собственной, – писал он, – Шаховской предоставил эту обязанность исключительно одной наставнице. Бывший инспектор народных училищ по Весьегонскому уезду <…>, посещая неоднократно <…> школу, также не относился к приходскому священнику с предложением принять участие в преподавании Закона Божьего. Посему местного села <…> священник <…>, считая себя устраненным от наблюдения за школой, не мог вмешиваться насильно в дела школы, а только со стороны наблюдал при всяком удобном случае за направлением детей своего прихода, обучавшихся в этой школе. Трудно судить о поведении самой наставницы школы, так как она ни с кем не сообщается, кроме учеников школы. Храма Божия она никогда не посещает и на исповеди и святом Причастии никогда не бывала. Ученики же храм Божий посещают, но без наблюдения учительницы"[544]. Также благочинный предупреждал о сильном распространении между учениками книг Толстого, изданий "Посредника", "что впоследствии не может вредно не отозваться на направлении учеников", хотя "до сих пор… каких–либо вредных явлений в направлении учеников не замечается"[545]. Школа естественно прекратила свое существование с отстранением Шаховского в 1892 году по распоряжению губернатора от службы в Весьегонской земской управе и уездном учительском совете.
Ф.И. Родичев, под чьим руководством начиналась общественная деятельность Шаховского, говорил позже, что его недолго продолжавшаяся работа в тверском земстве "оставила в деле народного образования черту, с которой начинается новая эра"[546]. Сам Дмитрий Иванович, несмотря на то, что большая часть его земской службы прошла потом в Ярославской губернии, считал себя учеником тверской "земской школы". "И самоотверженная преданность делу, и выдержанная принципиальность обсуждения всех вопросов, и трезвое деловое отношение к текущим нуждам, – все это составляло настоящую высокую школу общественности и вливало живые струи во всю окружающую жизнь"[547], – вспоминал он.
В 1913 году Шаховской весьма поэтично и одухотворенно писал о кратковременном "весьегонском" периоде своей жизни, когда "мечтанья" начали соединяться с реальностью: "Никогда не изгладятся из моей памяти те славные люди, с которыми я за это время сдружился. Учителя и учительницы, священники, крестьяне, помещики и, прежде всего, школа, ребята <…> Помимо дорогих воспоминаний и горячей любви к русской школе, весьегонский период подарил меня еще знакомством с тверскими земцами и в числе их с такими крупнейшими величинами, как братья Бакунины, братья Петрункевичи и братья Корсаковы, не говоря уже о Ф.И. Родичеве"[548].
Обладая огромным общественным темпераментом (Сергей Ольденбург называл его самым умным из их кружка[549], Корнилов самым выдающимся[550], Гревс отмечал исходящую от него "большую умственную и моральную силу"[551], Вернадский писал о его страстной убежденности умного человека и вере "в неизбежность лучшего порядка", называя его одним "из самых моральных и умственно глубоких людей"[552]), пересилившим "научную пытливость"[553], Шаховской, уйдя в общественно–политическую деятельность, постоянно обращался к вопросам народного образования. Он вошел вместе с И.И. Петрункевичем в Московский Комитет грамотности[554], пытаясь организовать читальни в Ярославской губернии, где с 1889 года являлся гласным в уездном и губернском земствах, но полиция запретила их открытие[555]. Голод 1891 года укрепил его "в стремлении усилить свою связь с землей и еще прочнее заставил <…> приняться за систематическую работу в земстве", где он с самого начала оказался "опальным и никогда ни на одну должность не получает утверждения", всегда оставаясь "лишь гласным и членом различных комиссий"[556]. Не прекращая связи с тверским земством, он выступал "посредником" в начавшемся с 1892 года общении "между собой <…> земцев различных губерний <…> Молодой еще человек, легко сходившийся с людьми, живой и подвижный, он постоянно находился в разъездах, организуя те или иные нелегальные дела; недаром в начале 900–х годов получил он кличку "летучего голландца""[557]. В изданной в 1895 году в Женеве под псевдонимом С. Мирный брошюре "Адресы земств 1894-1895 годов и их политическая программа", где с помощью обзора пожеланий, высказанных земствами в адресах, составленных при вступлении на престол Николая 11, формулировалась общая программа земского либерального движения, он писал о необходимости расширения прав и возможностей земства в сфере народного образования[558].
Продолжал он заниматься на общероссийском уровне и вопросами всеобщего обучения. Именно доклад Шаховского Московскому комитету грамотности в декабре 1893 года о необходимости разработки к съезду Московского общества сельского хозяйства вопроса о введении всеобщего обучения в России положил начало серии выступлений комитета на эту тему[559]. А в феврале-марте 1894 года на заседании Московского общества сельского хозяйства слушался его доклад о всеобщем обучении в Весьегонском уезде[560], в деле достижения которого сам он, как мы видели, сыграл немаловажную роль. В том же 1894 году он выступил на совместном заседании статистического отделения Московского Юридического общества и подсекции статистики девятого съезда русских естествоиспытателей и врачей с докладом об организации необходимой для введения всеобщего обучения текущей школьной статистики[561]. Тогда же под его редакцией Тверское губернское земство издало очередной (одиннадцатый) том Сборника статистических сведений по Тверской губернии, посвященный Весьегонскому уезду[562]. В 1902 году Шаховской выпустил специальный сборник с целью "осветить современное положение начального образования и внешкольной просветительской деятельности в России, обращая по преимуществу внимание на выяснение тех задач, какие были намечены в деле народного просвещения, и на определение того участия, какое в нем принимают общественные силы"[563]. Ибо "только тогда, когда то, что добыто трудом немногих, станет добычей всех, только тогда возможно наилучшее развитие масс"[564], – утверждал Вернадский, формулируя программу кружка по изучению народной литературы, с работы в котором начиналась практическая деятельность Шаховского, первого из членов братства попытавшегося проводить в жизнь выработанные в нем принципы.
S 8. К этому же стремился и Ф.Ф. Ольденбург, после окончания университета в 1885 году преподававший педагогику в женской гимназии в Петербурге. Желая "приблизить свою деятельность к народу"[565], он надеялся через тверских земцев, с которыми он сблизился благодаря Шаховскому, получить от одного из земств Тверской губернии такое же, как у Шаховского место. Для всякого другого дела он не находил энтузиазма, чувствовал себя неподготовленным, боялся "погнаться за пустой ребяческой фантазией"[566]. Но в это время в Министерстве внутренних дел готовилась реформа земского положения, ожидалось, что "земская деятельность вскоре окончательно будет сведена на нет"[567], и об открытии новых земских должностей по образцу Весьегонского уезда думать не приходилось. В марте 1887 года Ольденбург писал Шаховским: "Корсаков думает об уничтожении земства и на мое замечание о том, что мне надо поскорее собраться в провинцию, рекомендовал учительство в гимназии, хотя бы древним языкам. Древним языкам учить положительно не хочется <…> Будь место вроде Митиного, возможно, я не задумываясь бы поехал. Не может ли он от себя послать запрос конфиденциально, чтобы окончательно разрешить дело?"[568].
Как раз в это время Корсакову совершенно неожиданно удалось выставить и провести в тверском земстве Ольденбурга на должность "педагога" школы Максимовича, возможно, при посредстве С.Д. Квашнина-Самарина, которого он просил узнать, не встретит ли его кандидатура затруднений[569]. Данная служба соответствовала и взглядам, и намерениям Федора Федоровича. Он сомневался лишь в своих силах, ибо "педагог" в школе Максимовича являлся не только преподавателем педагогики, но ее фактическим директором, и это место до него занимали опытные и известные педагоги. Он решил вначале "съездить на место, посмотреть в самой школе, как поставлены там занятия, и примерить свои познания и силы к этому новому для него делу"[570]. Как замечал Н.В. Чехов в 1914 году, когда на такие места искали опытных педагогов, практически знакомых с народной школой, пример Ольденбурга, почти прямо с университетской скамьи взявшегося за такое, хотя и скромное, но ответственное дело, показывал, что "общая идейная подготовка может иметь иногда большее значение, чем многолетний опыт", приобретенный им уже в процессе самой работы, которой он посвятил последние двадцать семь лет своей жизни, то есть "отклоняя все по временам делавшиеся ему предложения более блестящих мест"[571].
Таким образом, Ольденбург, обладавший, по мнению современников, всеми качествами, необходимыми для "широкой общественной или ученой деятельности"[572], вероятно, нашел единственно возможный для себя путь воплощения в жизнь юношеских мечтаний их студенческого кружка и принципов братства в сложившейся тогда общественно–политической обстановке. Дело в том, что после неудавшегося покушения на Александра 111 в Петербурге первого марта 1887 года Научно–литературное общество закрыла полиция, поскольку большая часть заговорщиков, в том числе и четверо казненных (Ульянов, Генералов, Андреюшкин, Шевырев) оказались его членами (а Александр Ульянов одно время был секретарем). Общество, – считал Гревс, – "пострадало именно за то, против чего боролись (честно, открыто, идейными средствами) его вдохновители и идейные радетели <…> Революция и полиция разрушили общество"[573], изначально находившееся между радикалами и властью. Приостановилась и деятельность кружка по изучению народной литературы из-за ареста одного из его членов, В. Водовозова, за издание в литографированном виде (так обычно издавались университетские лекции) различных недозволенных сочинений, хотя и не революционного содержания. В данном предприятии участвовали братья Ольденбурги (Сергей чудом избежал ареста) и весь кружок. На все это наложилась еще и серьезная личная дилемма – Федора Ольденбурга усиленно звал к себе Шаховской, нуждаясь в его помощи при решении личных проблем (болезнь жены, ожидание ребенка). Но "Корсаков самым решительным образом указывает на недопустимость <…> поездки, так как, по его мнению, основанному на большом жизненном опыте и знании условий провинциальной жизни, поездка к Шаховскому, отданному под надзор полиции, станет немедленно известной тверским губернским властям и воспрепятствует допущению Ольденбурга к должности"[574]. В конце концов, он поехал к Шаховским, а до этого с "оказией" отправил им письмо (ведь по почте он не мог даже разъяснить причины невозможности поездки в столь важный для них момент), где ярко нарисовал политическую и связанную с ней моральную атмосферу того времени: "Есть братство, и оно вам ничего не дает; следует провести с вами праздники (Пасху), обменяться <…> жизненными впечатлениями, <…> мы чувствуем, что это важнее многих дел, но я не еду из предосторожности (кажется, это в первый раз так поступаешь!) <…> Страшно унизительно действует такой гнет! Если начать применять такую осторожность, – не заезжать к другу, потому что его отдали под надзор полиции <…>, так приноравливаться к обстоятельствам, из–за сомнительного будущего жертвовать настоящим!""[575]. Эти события крайне удручающе подействовали на весь Ольденбурговский кружок, показав, по словам Корнилова, "как важно отсутствие в русском политическом строе самых элементарных гарантий неприкосновенности личности и самых элементарных гражданских прав"[576]. Они желали не бороться, а просто делать свое дело и вновь очутились между радикалами и властью, теперь уже не в студенческой, а во "взрослой" жизни, в столкновении с которой оказалось совсем не просто жить по "заведенному ими порядку"[577], то есть по принципам братства.
Дата добавления: 2016-01-05; просмотров: 19; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!