Деятели Тверского земства, внесшие вклад в развитие народного просвещения. 1 страница
Мы уже не раз употребляли слова "земские деятели", "земцы". Теперь пора сказать об этих людях. К работе в земстве на протяжении 43-х лет были привлечены, при самых скромных подсчетах, не менее 15000 гласных, чиновников земских управ и наемных служащих. Объектом их повседневной деятельности являлись широкие слои местного населения. Земская работа для них была источником заработка и профессиональной самореализации, она также понималась как служение "малой родине", подвижничество. Благородные порывы приводили молодежь из обеспеченных семей на мало оплачиваемые должности сельских учителей, заставляли некоторых председателей управ отказываться от жалования, а земских гласных, получавших от дворянских собраний командировочные, жертвовать эти немалые деньги на увеличение тиража стенограмм заседаний земских собраний для популяризации деятельности органов самоуправления. "Земство стояло на трех китах: враче, учителе и агрономе. Их труд служил главной задаче земства – поднятию культуры и организации жизни деревни", – писал тверской историк и краевед Н.А. Архангельский[150]. Между тем, хотя в народной памяти сохранились воспоминания о бесплатной земской школе и библиотеке, "плеяда общественных деятелей–земцев историками изучена недостаточно, так как их удел – "малые дела"" [151], "ради больших результатов, <…> работа по необходимости медлительная, требующая погружения в терпеливую возню с будничными мелочами текущей жизни"[152]. Суждения исследователей опираются на соответствующие свидетельства мемуаристов. Тверской земец П.А. Дементьев нарисовал образы таких неутомимых, тихих, скромных работников, отставных офицеров, бросивших военную службу после отмены крепостного права и вложивших всю свою душу сначала в крестьянское, а потом в земское дело[153]. По возможности не касаясь политики, они – пионеры, пролагавшие "новые пути к культурному развитию <…> народа"[154], "оставались на втором плане, не выделяясь внешним положением из толпы, <…> строили умело и самоотверженно самый фундамент местной общественной жизни", создавая тем самым устойчивость общественных сил и поддерживая "в них дух независимости и уверенности в плодотворности их труда"[155]. "Лучшие силы старой интеллигенции сплотились вокруг земств", – писал В. Афанасьев[156]. Это и земские гласные, и служащие, так называемый "третий элемент", учителя, врачи, статистики, на которых земская либеральная оппозиция ориентировалась в поисках опоры в народе, и которые вместе с либеральными гласными входили в оппозиционные кружки[157].
|
|
|
Но на начальном этапе деятельности органов земского самоуправления, когда была сильна идея "завершения здания", то есть создания общеземского представительного органа "наверху", через который возможен постепенный переход к представительному правлению, за что и выступало земское либеральное движение, многие земские деятели рассматривали работу в земстве прежде всего (а зачастую и только) как форму общественной жизни (при отсутствии возможности жизни политической), и местные проблемы при этом зачастую отходили на второй план. В них земцы основательно "погрузились" на втором этапе, когда и земская контрреформа, и общий курс внутренней политики Александра III лишили их возможности проявлять общественную активность, естественно уходившую на так называемые "малые дела", что видно на примере тверского земства, одного из самых либеральных, а значит, и активных земств страны. Это и ставило все губернское земство, и наиболее либеральные уездные (Новоторжское и Весьегонское, как мы не раз увидим на конкретных примерах) на одно из первых мест по развитию народного просвещения, практически всегда так или иначе связанного с либеральными идеями, ибо постепенное изменение политического строя невозможно без подготовки к этому сознания людей. А поскольку наибольшие возможности влияния на него, выхода за рамки хозяйственных вопросов, предоставляла именно образовательная сфера, то она оказалась наиболее "политизированной" из всех официально подведомственных земству.
|
|
|
|
|
|
Ведь "благо личное свято и прочно лишь тогда, когда оно зиждется на благе общественном, а благо общественное не мыслится без просвещения народа", – утверждал известный деятель земской педагогики Д.И. Тихомиров[158]. "Конечно, распространение грамотности и даже просвещения не совершит чудес, не прекратит всех зол и всех напастей, но столь же несомненно и то, что она является одним из условий, необходимых для наступления лучшего будущего", – замечал К.К. Арсеньев[159]. Эту как нельзя более точную оценку значения просвещения народа, сформулированную в столь общем виде, конкретизировала, применительно к земским деятелям Новоторжского уезда, Н.Т. Кропоткина: "У наших земцев, европейски образованных людей, была самая широкая программа деятельности, главным образом, поднять культурный уровень населения до такой высоты, чтобы оно со временем могло воспринять и провести в жизнь идею мелкой земской единицы, первое звено конституционной системы, завершаемой парламентаризмом, о котором мечтали наши маститые старцы. Поэтому во главу угла всей земской деятельности ставилось народное образование".[160] Прямую связь между ростом на него земских расходов и политическими взглядами земцев отмечал в своих воспоминаниях известный тверской земец В.Н. Линд[161]. Вопросы народного образования становились, таким образом, по словам Кропоткиной, "главным камнем преткновения"[162] в спорах земцев между собой. С одной стороны, вспоминала она, "были люди, вроде А.А. Бакунина, считающие, что народу нужно самое широкое образование, а с другой стороны, люди, находившие, что мужика совсем не надо учить, чтобы он не вышел из повиновения, или если учить, то достаточно церковно-приходской школы" [163].
|
|
|
Недаром основатель земской народной школы Н.А. Корф тесно связывал земское дело с педагогическим. "Земские люди, если они не желают бросать деньги в воду, должны быть педагогами, и педагоги должны быть земскими людьми, если они не хотят строить на песке"[164], – подчеркивал он необходимость для успеха всех земских мероприятий, направленных на постепенное изменение жизни народа, опоры земства на этот самый народ, который должен был быть хотя бы элементарно грамотным. "Движение это было вполне сознательное, и люди отлично понимали, в чем заключаются их цели и задачи и какие трудности лежат им на пути. Надо было создавать все вновь, потому что предыдущая школа (если только школой можно назвать то, что было) давала лишь отрицательные указания. Работа была большая и трудная, и не только для обыкновенной публики, но и для земцев не всегда понятная. <…> Для этого было мало одной энергии, – требовалась страстная любовь к делу, известная настойчивость и даже упрямство в достижении цели. Двигали людьми не казенный формализм, не служебная исполнительность, а та благородная, одушевляющая сила, которая зовется искрой божьей"[165]. Эти, воспроизведенные здесь слова Н.В. Шелгунова, прозвучавшие в его статье, подводящей итоги двадцатилетней деятельности земской школы (к концу 80-х-началу 90-х годов) ради защиты ее от нападок с разных сторон, чем объяснялась особая эмоциональность и восторженность тона, в равной мере относились и к педагогам – теоретикам и практикам, и к земцам –организаторам, и к служащим – учителям, непосредственно несшим тот самый свет и призванным, как говорил Д.И. Тихомиров, "осуществлять земские идеалы", ибо учитель, – писал Н.В. Чехов, – "земец по существу своему, земец не за страх, а за совесть"[166], и его "светлый образ служит для всех порукою, что дело народного образования не заглохнет и не умрет, а постепенно и неуклонно, тихо и мирно будет завоевывать себе новые и новые нивы–новины"[167]. Так формулировалась земская просветительская доктрина.
По замечанию И.И. Петрункевича, исходившего из опыта работы в управе Новоторжского уезда, интеллигенция которого, как вспоминает в своих "Записках…" Н.Т. Кропоткина, "была так называемый третий элемент земства, то есть врачи, учителя, агрономы и, впоследствии, когда земство расширило свою деятельность, то и инженеры"[168], во взаимоотношениях гласных (преимущественно дворян) и служащих (в основном разночинцев), не было и следа сословных различий, равенство уже вошло в привычку[169]. Служивший с 1876 по 1888 годы в губернском земстве по страхованию и статистике Д.И. Рихтер называл сложившиеся там отношения "товарищескими", благодаря чему "работать было интересно и приятно, да и польза самой работы чувствовалась"[170]. Такой характер отношений должен был сводить к минимуму отмеченные П.А. Дементьевым "столкновения и недоразумения, которые вызываются обыкновенно в русской жизни ненормальным сближением людей различных общественных положений, сильно оскорбляющие благородную гордость темного работника"[171]. В политическом обзоре Тверского губернского жандармского управления за 1899 год "интеллигентный класс" всей Тверской губернии характеризовался, как "бессословный, ибо в него вошла масса беспочвенных разночинцев, почти поглотивших в себе дворянство старых традиций"[172]. Отсюда и характерное для губернского земства отсутствие сословного аспекта при решении практических вопросов. В этом плане весьма показательно обращение гласного С.П. Максимовича (сына известного земца П.П. Максимовича) в 1895 году к губернскому собранию с просьбой "избрать трех представителей губернского земства для обсуждения совместно с представителями Тверского дворянства проекта убежища для престарелых дворян Тверской губернии, в котором и земство могло иметь своих стипендиатов из числа заслуженных своих служащих, пробывших в земстве не менее 25 лет, в том числе земских учительниц и детей"[173]. Для этого С.П. Максимович обещал материальную помощь и свое содействие в приобретении дома. Таким образом, земцы стремились использовать казалось бы узко-сословное учреждение для облегчения положения всех своих служащих (под "заслуженными служащими", вероятно, имелись в виду и гласные, и третий элемент) вне зависимости от их сословной принадлежности, особо выделяя учительниц, по-видимому, из-за их особенно тяжелого положения. Тверское дворянство, по сведениям обзора жандармского управления, "сливаясь с другими сословиями, стало олицетворять собой земство"[174], обязанное "всеми успехами своей деятельности" основанной им системе доверия к служащим, предоставления им известной независимости от управы, свободы "к применению творческих сил"[175]. Благодаря этому, а также заражающему увлечению земских гласных своим делом, создавалось "благоприятная обстановка для <…> третьего элемента земства"[176], формально являвшегося лишь исполнителем указаний нанимающей его управы, но производившего "работу не механически, а с интересом и сознанием ответственности за каждую ошибку"[177], отличаясь тем самым от "винтиков" традиционной правительственной системы управления. "Нельзя найти более самоотверженных, преданных и бескорыстных служащих и работников, как служащие и работники земские <…> Земское дело было их собственным делом, делом их жизни, неотложным и, несомненно и безусловно, общественным делом", – писал Петрункевич[178]. Естественно, что им занимались "не чиновники – карьеристы и не политики – честолюбцы – позёры", – как образно сформулировал в своей статье современный автор[179]. Изучались же, в основном, "либо государственные деятели (реформаторы и реакционеры), либо революционеры", – замечал он, имея в виду, прежде всего, советскую историографию[180]. Характерно, что очень мало сведений о земских деятелях встречается не только в исторической литературе, но и в материалах самого земства, как отмечали в 1909 году составители первого "Ежегодника Весьегонского уездного земства…"[181], "хотя для знакомых близко с жизнью уезда, каждый шаг, сделанный земством, связан с определенным именем лица, поднимавшего этот вопрос, отстаивавшего его в собрании, проводившего в жизнь"[182]. Они же выявили и одну из причин данного "невнимания": "Работающие и земскими гласными, и членами управы, и учителями народных школ <…> – все <…> объединены в одном общем деле – в земской работе"[183].
Именно в культурно-просветительской сфере этой работы гласные и служащие "сходятся более, чем в сфере политической", – подчеркивал Б.Б. Веселовский, проводивший между ними определенную грань[184]. Ему вторил исследователь общественного движения и политической мысли – меньшевик А.Н. Потресов: "На общей почве так называемой культурной работы и совместного отстаивания ее против напора административного усмотрения скреплялся <…> двусторонний процесс сближения <…> между элементами земства и демократической интеллигенцией <…> Он <…> был итогом 80-х годов"[185], когда "значительная часть молодежи устремляется на земскую службу, но не для того, чтобы вести какую-либо пропаганду, а чтобы делать простое будничное дело"[186]. Это время и это движение Н.В. Чехов назвал "началом появления нового сознательного третьего элемента на службе земств"[187]. Однако впервые в полной мере данный процесс Потресов считал реализованным лишь в начале 90-х годов, когда деятельность земств по народному образованию стала "одним из основных направлений оживления земской деятельности вообще", связанного с работой комитетов грамотности и с общим культурным движением, охватившим широкие круги интеллигенции и особенно учащейся молодежи того времени[188].
Но тогда же к недоверию и непониманию земской деятельности со стороны основной массы населения прибавилось усиление административного напора со стороны правительства, которое при Александре III, когда сами реформы по прошествии времени уже становились историей, старалось, по свидетельству Ф.И. Родичева, – "с помощью цензуры или услужливой печати <…> вытравить из общественного сознания даже самое воспоминание о <…> реформаторах, <…> порвать все нравственные связи, которые должны были существовать между деятелями реформ первого и последнего поколения"[189]. Пытаясь для преодоления изоляции в популярной форме рассказать о работе земства, ее участники начали сами писать свою историю, характеризуя земское дело как "скромное, великое и живое", и создавая образ "земца", общественного деятеля, пренебрегавшего "блестящей карьерой" ради "не шумного, но великого дела <…> – просвещения и врачевания народа, <…> культурно–общественного его воспитания"[190].
На другую сторону этой тенденциозности, проявившуюся сразу по осуществлении земской реформы, обратил внимание П.А. Дементьев: "Мы как будто священнодействовали, а не просто работали, не просто делали обычное, ежедневное дело. Земская работа казалась нам каким–то необычным подвигом; наши умственные вожаки ожидали от нее слишком многого, поставили ее на не принадлежавшую ей при тогдашних жизненных условиях высоту; как народники слишком идеализировали мужика и требовали невозможного от своих адептов – работников на месте, так и лучшие люди того времени слишком идеализировали провинцию вообще, придавали земской работе не принадлежавшее и не могшее ей принадлежать значение – и в обоих случаях, вместо того, чтобы признать выясненные опытом их собственные неверные представления и ошибки, перешли быстро к разочарованию и пессимизму. Слишком уж грандиозны были их фантазии, слишком уж быстро и великолепно были выстроены их воздушные замки"[191]. Таким искусственным настроением, "приподнятой, произвольной" оценкой "основ всего положения", влиявшей "на земскую жизнь на практике"[192], он отчасти объяснял свой уход из земства в русле общей тенденции ухода земских работников. Обратимся к освещению жизни и деятельности представителя самого старшего поколения тверских земцев.
S 1. Павел Павлович Максимович(1816/17-1892) – единственный из интересующих нас лиц, не только сформировался, но более 10 лет проработал в николаевскую эпоху. Как и многие деятели реформ, он накапливал за это время знания, опыт, общественный потенциал, проявившиеся в работе на местном уровне при первой же возможности.
Родился Максимович в Астрахани, где служил и являлся губернским предводителем дворянства его отец. До поступления в Петербургский Морской корпус несколько лет прожил в семье дяди, профессора Казанского университета И.М. Симонова, способствовавшего развитию у юноши любви к чтению, уважения к ученым людям и увлечения морем (Симонов участвовал в качестве астронома–наблюдателя в морской экспедиции Беллинсгаузена и Лазарева в 1819-21 годов). Повезло Максимовичу с окружением и в корпусе, директором которого с 1827 года являлся И.Ф. Крузенштерн, приглашавший лучших преподавателей Петербурга, а на должности воспитателей – образованных офицеров. При нем также вводились новые предметы, и расширялось преподавание старых.
Сразу завоевав в корпусе общую симпатию как "прекрасный товарищ и <…> ученик"[193], Максимович, после блестящего окончания корпуса и трехгодичных офицерских классов в 1836 году, остался преподавателем и воспитателем в гардемаринских классах (преподавал навигацию, астрономию, географию и теорию кораблестроения[194]). Относился он к этой работе весьма серьезно. По воспоминаниям сослуживцев и воспитанников, которые использовал его биограф А.Ф. Селиванов, Максимович, зная в совершенстве преподаваемые предметы, "отличался большим умением заинтересовать слушателей, сам увлекался <…> предметом и отлично рассказывал"[195]. Он обладал огромным запасом всевозможных знаний, много читал. Владея иностранными языками, мог знакомиться в подлинниках с европейской классической литературой и "с успехами в области народного образования в странах Западной Европы"[196]. Входя, как воспитатель, во все нужды своих учеников, он старался по возможности им помогать. "Даровитый преподаватель и редкий по доброте человек"[197], он пользовался в корпусе всеобщей симпатией. Не забывал он и практику морского дела, совершая "в летние месяцы 1832-43 и 47 годов <…> плавания по Рижскому заливу и Немецкому морю"[198]. Выйдя в 1848 году в отставку в чине капитан-лейтенанта по семейным обстоятельствам: выиграл процесс за наследство, он вынужден был заняться имением в Кашинском уезде Тверской губернии и поселился в нем.
С началом подготовки крестьянской реформы Максимович, "достаточно обеспеченный и независимый помещик"[199], активно включился в общественную жизнь, войдя от своего уезда в губернский комитет по освобождению крестьян. Он примкнул к партии Унковского и Головачева, выступавшей за немедленное освобождение крестьян с полным земельным наделом и обязательным выкупом и, по мнению В. Покровского[200], немало способствовал тому, что большинство Тверского комитета склонилось к данной позиции. "Его горячие и убежденные выступления производили сильное впечатление", – вспоминал А.М. Унковский, одним из инициаторов выдвижения которого на пост губернского предводителя дворянства являлся Максимович[201]. После закрытия комитета он вернулся к сельской жизни, пока на первой же сессии Тверского губернского земского собрания в 1866 году не был избран членом губернской управы, набрав самое большое число голосов – 64[202] (что, безусловно, свидетельствовало о его авторитете в обществе), где и проработал до 1877 года. Благодаря своим знаниям и опыту, он оказался очень полезен в управе, ибо, по приводимым Селивановым отзывам сослуживцев, "не было вопроса, которым бы Павел Павлович не интересовался, и у него всегда можно было получить хороший совет"[203].
Эти качества проявил он и в должности заведующего губернской земской больницей в Твери, где следил "за всеми подразделениями хозяйства в ней, как за своими собственными"[204], и, занимаясь делом народного продовольствия, когда в неурожайные годы (1867 и 1868) принимал самое живое участие в работах комиссии губернского земского собрания, исследовавшей наиболее пострадавшие от неурожая селения на местах. Вообще, он никогда не отказывался от участия в земских комиссиях и часто заменял своих товарищей по управе. Хорошо изучив законы (юристы удивлялись его знаниям), он успешно защищал интересы земства в судебных учреждениях[205].
Но особое место в разносторонней деятельности Максимовича занимала сфера народного образования[206]. Начал он с организации в своем имении школы для крестьянских детей, хотя такие филантропические начинания его не удовлетворяли[207]. Первого декабря 1870 года он открыл в Твери за свой счет женскую учительскую школу, с целью "доставить педагогическое образование девушкам православного исповедания, желающим посвятить себя учительской деятельности в начальных училищах"[208]. Когда вскоре начались нападки на школу со стороны учебной администрации, он пытался всеми силами ее защитить. Встретив сочувствие школе в земстве, он пользовался "всяким случаем, чтобы, в виде ли взноса на содержание стипендиаток или покупкою классных и других учебных пособий, или в иной форме"[209] (например, участие в устройстве школьных праздников) оказать ей посильное материальное содействие. Он заботился об устройстве судьбы выпускниц школы (искал места нуждающимся, коих большинство, следил за их жизнью, отлично знал их семейное положение, старался помочь в затруднительных случаях), а, встречая их в Петербурге, возил в театры и на концерты. Нравственное же участие в заведовании школой, ставшей его "любимым созданием", Максимович принимал всегда, пока позволяли физические силы. За основание школы, главным образом, он в 1886 году получил золотую медаль от Императорского Вольного Экономического Общества. В краткой справочной статье о Максимовиче, помещенной в педагогической энциклопедии, говорится, что он "известен главным образом как создатель и руководитель Тверской женской учительской школы"[210]. То же самое отмечал и его коллега по работе в губернском земстве В.Н. Линд, отнесшийся "к нему с полным сочувствием", вызванным прежде всего организацией и защитой школы[211]. Но деятельность Максимовича в образовательной сфере этим отнюдь не ограничивалась.
Являясь с 1865 по 1880 годы гласным кашинского уездного и тверского губернского земского собраний, активно посещая все заседания, он нередко участвовал в ходатайствах земских депутаций перед правительством и предлагал земству множество проектов и записок по весьма разнообразным вопросам: о проведении учительских съездов и отдельно о подготовке съезда учительниц, о снабжении школ книгами и учебными принадлежностями, настойчиво указывая на необходимость содействия губернского земства уездным в этом деле, для чего нужен был книжный земский склад; проектировал основание в каждом уезде учительских библиотек, а при губернской управе – полной образцовой библиотеки народных полезных книг, постоянной выставки лучших удешевлённых учебных принадлежностей, каталогов с ценами на книги, педагогической и справочной библиотек по народному образованию, выступал с предложениями об издании книг для народа, об устройстве народных библиотек и чтений. Подробнее о большинстве этих вопросов мы говорим отдельно. Занимался Максимович не только школьным и внешкольным, но и дошкольным образованием и воспитанием, одним из первых заговорив о необходимости организации детских садов и приютов для крестьянских детей, оставшихся без присмотра во время полевых работ, обнаружив тем самым "не только понимание реальных потребностей жизни, но и критический подход к педагогической теории"[212]. "Не было почти ни одного собрания, где он не выступил бы с новым предложением, иногда увлекая своей горячностью и верой, иногда, напротив, встречая отпор в планах, казавшихся несвоевременными или трудно осуществимыми. Но и в последнем случае он не отказывался от своих стремлений, приступая к выполнению их единолично, на свой риск, продолжая твердо верить, что правота начатого им дела и отзывчивость Тверского земства на все действительно полезное не замедлит приобрести ему сторонников и обратят его личное начинание в дело земское"[213], – писал А.Ф. Селиванов, имея в виду, прежде всего, основание женской учительской школы. Такое же упорство проявлял Максимович и вопросе об организации учительских съездов. Несмотря на непринятие губернским и большинством уездных земств его проекта 1872 года, он не оставил "идеи о съездах" и в 1882 году вместе с сыном (Сергеем) пожертвовал 500 рублей на съезд учительниц – выпускниц школы Максимовича, после чего ассигновало 500 рублей на тот же предмет и губернское земское собрание[214].
Рано потеряв жену, он сам воспитывал сыновей и дочерей, дал им основательное образование, развивал "любовь к науке и ее деятелям"[215]. (Обе дочери продолжили дело отца, занимаясь обучением детей, один из сыновей стал известным математиком, а другой – Сергей Павлович – инженером. Он наследовал отцу в трудах по народному просвещению – постоянно заботился о школе, открытой отцом в имении, и о земской женской учительской школе[216], с 1890 по 1900 годы работал в Комитете по народному образованию Санкт-Петербургского городского общественного управления и служил гласным Тверского и Ярославского губернских, Кашинского и Мышкинского уездных земств)[217].
В личных отношениях с людьми Павел Павлович, как отмечает Покровский, отличался "приветливостью, сердечностью" и гостеприимством, а собиравшихся в его доме гостей оживлял "остроумной, всегда интересной беседой"[218]. По приведенным Селивановым свидетельствам современников, "редко приходилось встречать человека столь незлобливого (сказать про кого-либо дурное слово было для него страшно тяжело) и неприхотливого, так легко отказывающего себе во всем и вместе с тем столь деликатного по отношению к другим <…> Служить с ним было приятно, он был хорошим товарищем", – вспоминал один из членов управы[219]. Довольно яркие черты к образу Максимовича находим в воспоминаниях В.Н. Линда: своим внешним манерам "он постоянно придавал шутливый и даже несколько игривый характер, не всегда шедший к его почтенному возрасту. Эта шутливость не мешала ему обладать и очень серьезными началами, заслуживающими несомненного уважения"[220]. Забавную деталь к портрету добавил известный педагог Д.Д. Семенов, приехавший в школу для обмена опытом и сразу же на тверском вокзале столкнувшийся с популярностью Павла Павловича (как "хорошего, доброго барина, благодетеля") среди извозчиков, кстати, не знавших "школы учительниц"[221], что неудивительно, поскольку дело происходило еще в начале 70-х годов.
Уйдя из гласных (свое место губернского гласного от Кашинского уезда уступил на 3-хлетие – 1880-1883 годы – сыну Сергею), Максимович до самой смерти интересовался всеми сторонами земской и общественной жизни, поддерживая дружеские отношения со многими земскими деятелями. Проживая последние годы в своем имении в селе Шепелеве Мышкинского уезда Ярославской губернии, он часто посещал Тверь (участвовал в заседаниях Тверского дворянского собрания) и Петербург, где всегда занимался какими-нибудь вопросами по народному образованию (покупал книги для школы, советовался с педагогами) и земской работе. Так, в письме к председателю губернской земской управы С.Д. Квашнину-Самарину от июля 1887 года он, сообщая, что с сентября будет в Петербурге, а в августе в Твери, выражал желание "при личном свидании" переговорить "о многом, касающемся нашей школы", упоминая "обещание определить трех наших воспитанниц в учительницы", предлагая Квашнину–Самарину назвать "своих кандидатов"[222]. А в ноябре 1887 года он просил Квашнина-Самарина сообщить "число приблизительно", когда "может быть доклад о нуждах образования"[223]. В 1888 году он весьма заинтересованно обсуждал с Квашниным-Самариным назначение начальницей учительской школы Е.П. Свешниковой[224].
Некролог Максимовича губернская управа поместила при докладе о народном образовании, что весьма символично, а память о нем была увековечена мероприятиями земства в образовательной сфере. Так, в 1900 году Кашинское земство решило в имении Максимовича в селе Спасском устроить образцовую земскую школу его имени, во исполнение постановления губернского земства об учреждении в память Александра 11 таких школ во всех уездах, "постепенно, с ассигнованием на каждую 3000 рублей и с названием по имени того уездного гласного, который, по мнению губернского собрания, принесет наибольшую пользу земству"[225]. А сразу после его смерти, в 1892 году, в память о нём губернское земское собрание учредило при губернской управе первое в России справочно–педагогическое бюро по народному образованию[226]. Об авторитете П.П. Максимовича в этой области свидетельствовал и тот факт, что "его слова о всеобщем образовании и общественном воспитании взяты в качестве эпиграфа к книге Ц. и В. Балталон "Воспитательное чтение: Пособие для учителей и учительниц"", вышедшей в Москве в 1908 году[227].
S 2. Бессменным попечителем школы Максимовича с 1892 года являлся Степан Дмитриевич Квашнин-Самарин (1838-1908): "старейший губернский земский гласный со времени основания земских учреждений, яркий тип миротворца",[228] как о нем говорилось во вступительной статье "От редакции" к посвященному ему восьмому тому "Материалов..."[229]. Один из потомков старинного дворянского рода, окончив после гимназии в Москве отделение естественных наук физико-математического факультета Московского университета, он, "согласно старому обычаю"[230], поступил на государственную службу по Министерству юстиции, в 1860 году стал чиновником канцелярии тверского губернатора. Выйдя в отставку и поселившись в родном имении Суховарово Зубцовского уезда, Квашнин-Самарин занялся хозяйством. Как писал его коллега по работе в тверском земстве И.И. Петрункевич, он "хорошо знал крестьянство, судил о нем беспристрастно" и хотя не считал крестьян "особенно разумными", но, будучи крупным помещиком, заботился об их просвещении и благосостоянии[231]. Так, в 1894 году в его имении была открыта школа[232].
Дата добавления: 2016-01-05; просмотров: 29; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!